Способ справиться

      Замок на двери давно пора было менять. И Адам, и Нил об этом знали. С одной стороны, это бесило: какого чёрта наш педантичный Нил не оторвёт задницу и не позовёт кого-нибудь починить вечно заедающий язычок грёбаной дверной ручки? Это вообще-то входная дверь, Адам оставляет здесь дорогущие инструменты, и если сюда придут воры, то им очень повезёт. Да и как бы, ёб твою мать, у Нила корочка инженера, мог бы и сам отвёрткой поковыряться. С другой стороны, даже если условно квартиру снимает Нил, на практике они уже давно делают это вместе, и Адам мог бы сам всем заняться. Особенно если учесть, что Нил в принципе въёбывает за четверых и куда чаще торчит на студии, сводит терабайты музыки — их совместной музыки, между прочим.       Но бесит же. Нет у Адама на это времени. Что, замок должен развалиться к хуям собачьим, чтоб кто-нибудь заметил проблему?       Адам в очередной раз дёргает застрявший язычок дверной ручки — благо, в квартиру попасть уже удалось, — и тот наконец отщёлкивает. А через секунду заклинивает снова.       Хлопок, наверное, слышен на первом этаже дома: Адам сам не понимает, зачем он сейчас так сильно толкнул дверь, и, надо же, язычок снова отщёлкнул и вроде как вошёл куда надо. Но это, конечно, было лишнее, потому что от такого удара замок мог сломаться окончательно. И это злит ещё больше.       Сжимает кулак, упирается им в дверь. Позволяет рюкзаку сползти по другой руке на пол, опирается о дверь лбом, закрывает глаза и медленно делает вдох-выдох.       За спиной — лёгкие шуршащие шаги. Казалось, будто Нил весит в три раза меньше Адама, и в качестве метафоры это им очень подходит. Когда Адам устал, он тяжёлый, угловатый, жёсткий. Когда устал Нил, он истончается, его меньше видно и слышно, его будто нет. Нил работающий, Нил играющий на инструменте, только не Нил существующий.       — Пиво? — в голосе улыбка. Адам уже научился распознавать её без зрительного подтверждения.       — Вот... вот да, — сипит Адам, разворачиваясь к Нилу и теперь подпирая дверь спиной.       Нил в мягких домашних штанах, растянутой футболке, немного лохматый — для Адама это зрелище уже стало привычным. Хоть какая-то стабильность на фоне всеобщей хреновости.       Нил уходит на кухню, а Адам сгибается (не без усилий — вот она, старость), расшнуровывает кроссовки и цепляет их пяткой за пятку.       — Гилмор* скотина, ты в курсе?       — Не особо удивлён, — слышен звук открывающегося холодильника. — Вы в последние дни срётесь так, как я с ним с начала работы не срался.       Несколько секунд на мытьё рук в ванной (на территории Нила правила устанавливает Нил, и если не помыть руки, можно здорово огрести), и Адам приходит на кухню: свет не включён, уже глубокий вечер, и всё вокруг синее и, наконец, такое спокойное. На долю секунды задерживается в дверном проёме, глядя на тёмный профиль Нила на фоне окна. Нил этой заминки, кажется, не заметил. И к лучшему: когда он видит, что им любуются, то тут же закрывается в свою раковину самоуничижения. Глупый Нил.       Щелчок открывашки, тихое шипение, дымок над горлышком.       — И что было сегодня? — Нил протягивает запотевшую бутылку Адаму и принимается открывать свою.       — Сегодня он озвучил мне список новых левых авторов для «Транзита». Среди них, кстати, мелкий Уолст. Отвечаю, он скоро петь, блять, вместо меня будет. То есть, три альбома всех мой материал устраивал, а на четвёртом у нас не студия, а табор сессионщиков. И Брэд ещё такой: «Чё ты истерикуешь?» Ага, не его же работу бракуют, не вместо него зовут кого попало. Блять, как же они все меня бесят. Разъебать бы Гилморову наглую рожу. С Гэвином** такого дерьма не было, а этот...       Адам делает глоток — холодное пиво немного успокаивает жгущее горло, но в груди почему-то всё равно горячо.       — Трясёт, знаешь, — смотрит в стену, щурится. — Весь день трясёт.       — У Мэтта ничего такие тексты, — Нил отпивает из своей бутылки.       У Адама снова пережимает горло.       — Я рад за него и за его тексты, — он знает, что Нил обязательно заметит, как сжались пальцы на бутылке. Но плевать. — У него есть своя группа. Что, к нему хочешь? После “Every Lie”*** понравилось?       Глупо, очень глупо, по-детски, но невозможно терпеть. Ему тут вообще-то плохо, ему больно, он приходит с этим к Нилу, и что, блять, они теперь будут Мэтта обсуждать? С каких пор хвалёная эмпатия Нила не засекла, что последняя тема в списке допустимых в данный момент — это тексты Мэтта? Алло, Нил, на чьей ты стороне?       Нил молчит, долго молчит, и Адам готов выпалить что-нибудь ещё. Что-нибудь злое, обидное, жестокое. Что-нибудь такое, за что потом обязательно будет себя ненавидеть. Впрочем, чтобы ненавидеть себя, поводы особо не нужны.       — Я не говорил, что мы возьмём его тексты, — Нил ставит бутылку пива на стол и смотрит на Адама. Долго, спокойно и вроде бы мягко.       Жаль, что сейчас этого мало.       — А вот Гилмор очень даже хочет, — ещё один резкий глоток.       Мэтт всегда смотрел на Нила с неистовым слюновыделением. Может, он видит в нём кого-то типа Брэда, только более терпеливого и менее агрессивного. Дополнительного старшего брата, который многому его научил. Только, знаете, Адам Брэда тоже многому научил, и Брэд так на Адама не смотрит.       Примерно так же — разве что чуть более гетеросексуально — на Нила смотрел Тревор****, когда тот играл на его точке. Высокодуховный, пафосный Тревор, который вообще ни на кого не смотрит как на равного, чуть не расцветал, наблюдая, как Нил раз за разом переслушивает один и тот же кусок его демки, наигрывая на установке новые сбивки. А Нилу хоть бы что. Записать барабаны в левую группу? Да не вопрос. Свести чужой трек (читай, сочинить заново)? Несите два. Когда Адам в девяносто седьмом говорил Нилу, что он должен быть по-настоящему предан музыке, под «музыкой» следовало понимать Адама.       — Я бы тебя никуда не пустил, — произносит Адам и сам не очень понимает, зачем это говорит. — Своих пусть ищет, — нет, кажется, понимает. — А ты мой.       Да, вот зачем. Вот почему так жжёт в горле. Нил отдаляется. Занимает нейтральную сторону. Нил всё дальше и дальше, а Адам хочет его всего и как можно ближе.       Нил тянется к бутылке медленнее обычного. Так же медленно делает глоток. Знать бы, что сейчас у него в голове. Так нет же, он непрошибаемый, как всегда.       — Не сомневаюсь, — наконец отвечает он и ставит бутылку.       Стук стеклянного дна о столешницу слишком громкий. Любой звук сейчас слишком громкий, просто оглушающий. Это такая поддержка или сарказм? Чёрт бы тебя побрал, Сандерсон. Чёрт бы тебя побрал.       — Не сомневаюсь, что не сомневаешься, — максимально холодно произносит Адам, разворачивается к Нилу и, глядя ему в глаза, медленно притягивает его к себе за талию. — Кому захочется вместо записи фитков оказаться привязанным к кровати?       Сколько у них уже не было секса? Недели две-три? Месяц? С этим грёбаным «Транзитом» у них у всех скоро поедет крыша.       Нил не отводит взгляд — смотрит долго, спокойно, и уголки губ чуть поднимаются в мягкой улыбке. Наконец-то. Теперь Адам верит, что Нилу на него не совсем насрать.       — Это угроза?       — Это констатация, — вполголоса, практически в губы Нилу — их разделяли считанные дюймы.       Это и злит, и распаляет: Нил смотрит не с желанием, которого можно было бы ожидать, а с вызовом, со скепсисом. С Сандерсоном нельзя по-нормальному, из Сандерсона эмоции нужно выбивать. Иногда в прямом смысле.       — Ты знаешь, что из-за вот этого каменного еблета желание трахать тебя взлетает до небес? — ладони, лежавшие на талии, мягко водят по спине Нила.       Тот улыбается — сдержанно, чуть самодовольно, но Адам знает, что он уже уплывает, знает, как на него действует чужой контроль. Одна его рука ложится Адаму на шею, пальцы касаются волос, линии челюсти, тихо шуршат по отросшей щетине. Вторая съезжает по талии на бедро. Кажется, не на одном Адаме сказывается недотрах.       — Что тебя останавливает?       Адам чувствует его дыхание, его приятно горький запах, который хочется впитывать, поглощать, пока не закончатся силы. Улыбается — наверняка это снова больше похоже на оскал.       Накрывает губы Нила — старается без грубости, но всё равно выходит сильнее, чем обычно. Сколько времени прошло, а живот всё равно сводит. Целует, целует, чувствует вкус, по которому так скучал, и еле заставляет себя оторваться. Ещё немного — и он усадит Нила на стол, и они будут трахаться прямо здесь, и тогда всё закончится раньше и не так интересно.       — Я хочу, чтобы ты пошёл в комнату и стал на колени, — тихо, но очень спокойно говорит Адам, всё ещё прижимая его к себе.       Полуутвердительно — Нил всегда может отказаться, а Адам всегда обязан предупредить.       Можно было, конечно, придумать более оригинальное приглашение, но Адаму слишком нравилось это: никаких приказных «на колени», без демонстративности. Адам сообщает, чего он хочет, — Нил выполняет. Это не лайфстайл, конечно, они бы такое не выдержали. Это способ справиться — для них обоих.       Нил смотрит на него ещё несколько секунд, потом мягко отстраняется, обходит его и идёт в комнату. Адам слушает удаляющиеся шаги, берёт бутылку со стола и делает ещё один глоток. Знает, что Нилу нужно немного времени, чтобы раздеться: они никогда это не оговаривали, но Нил как-то сразу начал делать именно так, а Адам и не был против. Удовольствие раздевать Нила не стоит рядом с удовольствием видеть его голого, сидящего на коленях и не поднимающего на Адама глаза. Максимум — поведёт взглядом в его сторону, но не посмотрит, пока к нему не обратятся. И вроде Адам ещё не видит его, но картинка уже перед глазами, и дышать уже трудно.       Берёт со стола пачку сигарет — курить хочется безумно, но сейчас это лишнее, просто нужно чем-то занять руки. Очень медленная минута. В пальцах покалывает. В комнате шорохи — Адам представляет, как это происходит, мысленно любуется и думает, что Нил наверняка краснел бы под его взглядом. Нил всегда краснеет — хоть это его выдаёт.       Наконец всё затихает. Адам откладывает пачку и идёт из кухни в комнату.       Здесь тоже довольно темно, но свет из окна попадает на спину Нила — он сидит на коленях посередине комнаты — и очерчивает каждую рельефную ямку на, чёрт побери, идеальном теле. Хотя Нил, конечно, так не думает. Но это ничего, однажды он запомнит, как сильно Адам любит каждый дюйм его тела. Руки немного дрожат — Адам делает вдох и, подойдя ближе, останавливается перед ним. Можно поклясться, что ровное дыхание Нила сейчас такое громкое, что заполняет всю комнату.       Рука зарывается в волосы на затылке, мягко гладит, перебирает, будто успокаивает. Затем пальцы сжимаются и тянут так, чтобы Нил запрокинул голову. Нил смотрит на Адама — открыто, жадно, взгляд с поволокой, и у Адама жжёт в животе от этих прекрасных, таких потрясающих глаз. Пальцы другой руки оглаживают колючий подбородок, касаются губ Нила, а потом ощутимо надавливают на нижнюю, заставляют открыть рот, проникают внутрь, и только тогда Нил со сдавленным выдохом закрывает глаза.       По коже — волна мурашек. Во рту Нила горячо, влажно, и кончик шершавого языка легонько двигается в чувствительном месте между пальцами — они внутри уже до костяшек, и подушечки чувствуют неровную поверхность у самого корня языка. У Нила сильный рвотный рефлекс, но он старается. Двигает головой навстречу, и Адам видит, как его руки, лежащие на коленях, неслышно скребут по коже. Так старается. Старается, потому что Адам захотел. И Адам не толкается глубже — этого старания сейчас достаточно.       — Молодец, — мягко, тихо, и пальцы выскальзывают наружу. Снова обводят губы, размазывают слюну по подбородку. Другая рука всё ещё сжимает волосы, держа голову приподнятой. — Молодец. Чей ты?       — Твой, — тихо выдыхает Нил, не открывая глаз.       — Смотри на меня, — пальцы в волосах сжимаются сильнее, и Нил всё же поднимает на Адама взгляд. — Ещё раз.       — Твой, Адам, — его ресницы дрожат, глаза тёмные, мутные.       Каждый раз горло сдавливает от этой растекающейся по телу нежности — такой, когда хочется заставить Нила плакать от боли, чтобы каждую секунду слышать «твой».       — Ложись на кровать, лицом вниз.       Адам выпускает его волосы, и Нил, опираясь рукой об пол, с трудом поднимается с колен.       В шкафу у окна, в нижнем ящике лежат наручники и ещё пара интересных вещей. Сейчас у Адама нет настроения возиться с чем-то изощрённым, но обездвижить Нила придётся — вряд ли у того получится не двигаться. Металл тяжёлый и шершавый — не пластиковая игрушка из секс-шопа, настоящие, с редкими светлыми пятнами, появившимися, вероятно, из-за контакта с влажной кожей. Адам выгребает из угла ящика тюбик и маленький ключ, задвигает ящик внутрь, выпрямляется и смотрит в сторону постели. Нил лежит, опираясь на локти, и лопатки выпирают так нежно, так беспомощно, что у Адама жжёт в груди.       Он смотрит на Нила, когда с тихим стуком кладёт ключ на комод, — то ли ему мерещится в полутьме, то ли Нил действительно вздрогнул. Пусть знает, где ключ. Заодно пусть знает, что не может до него достать.       Становится коленом на кровать рядом с Нилом — его лица не видно, но видно, как от частого дыхания поднимаются и опускаются напряжённые плечи. Берёт его руки за запястья, медленно, мягко вытягивает их до изголовья, защёлкивает сначала один браслет, потом второй. Подравнивает степень сжатия — неприятно, когда чувствуешь, что один браслет свободнее другого. Уж Адам эти ощущения хорошо знает.       Садится на постель и, перехватив Нила под бёдра, заставляет его стать на колени — тот лишь расставляет ноги шире и замирает, не издавая ни звука. Адам ведёт ладонью по бедру, по глубокому прогибу в пояснице, и кожа под пальцами покрывается пупырышками, но навстречу Нил не подаётся — только дышит чуть громче. Послушный, терпеливый Нил. Знает, как нужно себя вести.       Адам отвинчивает крышку тюбика, выдавливает смазку на пальцы и чуть растирает — слишком холодная. Мягко, едва касаясь, обводит вход — Нил сдавленно выдыхает, прогибаясь чуть глубже. Пальцы долго-долго скользят по ложбинке, пока Нил не начинает ощутимо дрожать, и наконец углубляются всего на фалангу. Внутри всё пульсирует, мышцы рвано сжимаются, и Нил такой потрясающе раскрытый, такой податливый, а Адам не может позволить себе сорваться. Не сейчас, только не сейчас. Надавливает изнутри, и Нил наконец-то скулит, раздвигая ноги шире, еле заметно толкаясь бёдрами назад и насаживаясь на пальцы.       — Так хочешь? — вполголоса, и Адаму кажется что он успел охрипнуть за эти несколько минут.       Нил держит голову низко, почти упирается лбом в подушку, и Адам едва слышит шёпот на выдохе:       — Да.       — Я могу не позволить, — пальцы ритмично ездят по бугорку простаты глубоко внутри, и Нил сипло дышит в такт движениям. — Довести до предела и оставить так…       — Пожалуйста, — шёпот, похожий на всхлип.       — Хочешь, я кончу в тебя? — голос звучит сам по себе, будто отдельно от Адама. — Чтобы ты тёк… как сука…       — Адам… — задушенный стон, и, кажется, нужно остановиться, иначе Нил кончит прямо сейчас.       Адам, не прерываясь, меняет правую руку на левую, плавно толкаясь пальцами в скользкий проход, а правой замахивается и бьёт.       Нил шипит — вероятно, больше от неожиданности, чем от боли — и сжимается так, что двигаться внутри невозможно. Так горячо и туго, и уже давно невыносимо хочется заменить пальцы на более подходящие части тела, но пока что Адам держится.       Ещё удар — ладонь жжёт, на ягодице остаются едва заметные красноватые следы пальцев. Нил сжимает кулаки и рвано выдыхает, но больше никак не шевелится. С некоторых пор он может выдержать гораздо, гораздо больше. Адам вынимает пальцы и бьёт уже левой, заставляя Нила сильнее вжаться в постель. Звон от удара кожи о кожу ещё какое-то время стоит в ушах.       Поднимается с постели, выдёргивая ремень из петель собственных джинсов, и руки уже не дрожат, наоборот, двигаются механически точно. В висках пульсирует, голова кружится, дышать тяжело. Складывает ремень пополам, замахивается и бьёт — Нил наконец вскрикивает, рефлекторно вжимаясь в матрац и дёргая прикованными к изголовью руками. Несколько секунд передышки — бьёт снова. Три или четыре раза без перерыва — Нил хватается руками за металлическую вязь изголовья, царапает её до скрежета, ловя ртом воздух. Красивое тело, выламывающееся от боли, и росчерки краснеющих полос на ягодицах и бёдрах. Адаму хочется расцарапать эту белую кожу до крови, до криков, до слёз. Бьёт и сам едва не стонет — будто взрывы в голове, будто это не он, а кто-то сильнее, кто-то яростный, злой, жадный, кто-то, кто хочет сожрать Нила, выжать из него всё, сделать частью себя и любить, любить, любить.       Нил сипло кричит и подтягивает ноги ближе, вжимаясь лбом в изголовье, будто пытаясь уйти от удара. Дрожит, дышит рвано, сжимается в ожидании — этот страх ударяет в голову так, что Адама ведёт. Плечо ноет, в ладонь впивается пряжка — он сжал в руке ремень слишком сильно. Бьёт ещё, ещё, и этот жар проникает в каждую клеточку, и каждая мышца как раскалённое железо. Бьёт, пока эта тёплая волна не отступает и вскрики Нила не становятся похожи на плач.       Разжимает ладонь — пряжка ремня звякает об пол. Возвращается на постель и снова поднимает Нила за бёдра. Тот всхлипывает, дёргаясь от прикосновений к тёмным вспухшим полосам, и еле удерживается на дрожащих коленях. Руки не слушаются, но расстегнуть джинсы наконец удаётся, и Адам приставляет ко входу головку — Нил всё ещё хорошо растянут, и вряд ли у него есть силы зажиматься. Упирается рукой в его спину между лопатками — кожа взмокшая, лихорадочно горячая. Адам ведёт по ней ногтями, выбивая новую волну дрожи, и медленно входит внутрь — Нил глухо охает в подушку, вцепляясь в изголовье и до хруста натягивая звенья наручников. Пытается устоять на коленях, ёрзает по постели, вздрагивает и скулит от любого движения, такой чувствительный, замученный, доведённый до края, ещё немного — начнёт просить, но сейчас Адама просить не нужно. Толчки глубокие, быстрые, и последняя волна захлёстывает почти сразу же: несколько секунд шума в ушах, и Адам кончает, со стоном опускаясь на спину Нила.       Слабое движение под бёдрами — Нил тихо мычит сквозь сомкнутые губы, и до Адама доходит. Он кое-как приподнимается над Нилом, запускает руку под его бёдра, обхватывает скользкой ладонью всё ещё твёрдый член. По влажно блестящей ложбинке ягодиц стекают светлые капли — если бы силы ещё были, то от одного этого зрелища встало бы снова. Адам дрочит быстро, сильно сжимая пальцы, а другой рукой размазывает сперму по бёдрам Нила — тот хрипло кричит, дрожа и зажимая его руку между своим животом и матрацем, и наконец кончает в его ладонь.       Какое-то время — минуту или две — Адам неподвижно упирается лбом во влажную спину Нила. В голове пусто, в ушах тихий, равномерный гул. Сердцебиение Нила ощущается сквозь его кожу, лопатки поднимаются и опускаются в такт тяжёлому шумному дыханию. Нил не шевелится, и Адам не шевелится тоже. Это правильно, что они не смотрят сейчас друг на друга. Сейчас не надо. Сейчас Адам его слушает. Слушает это красивое, сильное тело, слушает, как оно живёт, как оно снова справляется, снова выдерживает.       Кое-как поднимается — голова мучительно кружится, во рту сухо, как от жёсткого похмелья. Застёгивает джинсы, нашаривает рукой на комоде ключ и добирается до изголовья кровати. Нил лежит щекой на подушке: скулы влажные, но глаза закрыты, и дыхание ровное-ровное. Когда Адам со второго или третьего раза попадает ключом в крохотную замочную скважину и расстёгивает наручники, Нил даже не шевелится — только спустя секунд десять обессиленно подтягивает руки к себе и сворачивается на боку, сгибая ноги в коленях.       Адам смотрит на него и чувствует, как в груди неприятно давит. Садится на постель, тянет руку к волосам Нила, но останавливается. Какое-то время молчит, и тогда Нил, несколько раз моргнув, будто прогоняя дремоту, наконец поднимает на него взгляд. Они смотрят друг на друга, не говоря ни слова, и Адаму от этого молчания становится всё больше и больше не по себе, пока Нил наконец не произносит:       — Всё в порядке? — голос сиплый и очень тихий.       — Да, — отзывается сразу же. — Как… Как ты?       Нил вопросительно сдвигает брови, будто не понял вопрос, и Адам не знает, как трактовать эту паузу, но через секунду слышит:       — Я хорошо, — Нил улыбается уголками губ, и у Адама с плеч падает пару тонн. Хочется ткнуться в эту улыбку губами.       — Хорошо, — Адам усмехается в ответ и осторожно запускает пальцы в волосы Нила.       Нил смотрит на него ещё несколько секунд, после чего не без усилий приподнимается на постели и кладёт голову Адаму на колени.       Они молчат, наверное, минут десять, не меньше: Адам гладит Нила по волосам, слушает, как он дышит, чувствует, как он двигает щекой на его колене, то зажмуриваясь, то бродя взглядом по комнате. Волосы Нила немного жёсткие, наверное, от частого мытья — вечно пользуется гелем и обязательно смывает перед сном. Пижон.       В комнате тихо, и внутри Адама тоже. Вряд ли надолго, конечно. Но сейчас Нил лежит на его коленях, и Адам перебирает его волосы, думая, что в прошлой жизни Нил наверняка был большим, мягким лабрадором, самым умным и самым преданным.       Нил поворачивает голову так, чтобы видеть Адама, и снова тихо усмехается.       — Мне надо в душ.       — Могу пока кофе сделать.       — Какой добрый стал. Может, ещё и замок починишь?       — Хуинишь.       — Понятно, — Нил отрывает голову от колен Адама и, морщась, медленно садится на постели. — Ну хоть бельё перестели.       — Ла-адно, — тянет Адам вроде как недовольно, но почему-то не может перестать улыбаться.       Когда за Нилом закрывается дверь ванной, Адам уходит на кухню, подбирает со стола пачку сигарет и, закуривая, вбивает в мобильнике «ремонт дверных замков Торонто».