Разрешаю меня ненавидеть

— Виктория! Виктория! Постой! Она устала, сердце бешено колотилось, ноги гудели от непривычно быстрого бега, но эта игра так её раззадорила, что было не до передышки. Виктория забралась на пригорок, задыхаясь от восторга и едва сдерживая смех. Солнце отбрасывало на воду серебристые блики, играло в растрепавшихся волосах, белое платье и красная лента ярким контрастом выделялись среди сочной зелёной травы. Она прислушалась, но теперь было слышно лишь пение птиц и то, как ветер шелестит в кронах деревьев. Неужели оторвалась? — Виктория! — его голос раздался совсем рядом. Она засмеялась, завизжала от неожиданности и бросилась бежать со всех ног, ветер засвистел в ушах, крутой спуск дал ей фору, и она могла бежать без остановки. Виктория избавилась от туфель и тёплых чулок, что нацепила на неё Ирма, и теперь ощущала полную свободу. Ей нравился остров, воздух здесь был какой-то особенный, трава зеленее и даже солнце, казалось, освещало его по-другому. А ещё нравилось то, как смотрел на неё мальчишка с широкой дружелюбной улыбкой. Не часто ей разрешали с ним поиграть, но Виктория всегда с нетерпением ждала этой встречи. До знакомства с Йоханнесом она терпеть не могла мальчишек, все они были похожи на сына камергера, который смеялся с неё и всегда стремился показать насколько он сильнее. Но Йоханнес был совершенно другим: если она что-то рассказывала, он всегда внимательно слушал, никогда не смеялся над её девчачьими бедами и всегда мог её рассмешить. А ещё он знал кучу интересных историй и всяких неизведанных мест, с ним ей никогда не было скучно. — Виктория, стой, — он коснулся её плеча, она, смеясь, повалилась мягкую траву. — Всё, я тебя догнал, — Йоханнес упал рядом с ней, тяжело дыша. Несколько секунд они лежали молча, устремив взгляд в бескрайнее синее небо, просто наслаждаясь моментом тишины. В её груди зарождалось какое-то странное ощущение, она ещё не понимала, что именно к нему испытывает, это ощущение хоть и страшило, но определённо ей нравилось. — Быстро бегаешь, — сказал Йоханнес, повернувшись к ней. — Правда? — Виктория перевернулась на живот и просияла. — Как молния. — А эти противные горожане говорят, я бегаю как улитка. — Не слушай их! Они дураки. Тебе надо перестать с ними дружить. — Я бы очень хотела. Ненавижу, когда приезжает Отто, мой брат сразу становится таким же, как он. — Если Отто обидит тебя, я его убью, — сказал Йоханнес, сжав руку в кулак. Виктория улыбнулась, не принимая всерьёз его слова, и, глядя на неё, он улыбнулся тоже. — Слушай, я хотел тебе кое-что показать. Недавно нашёл это место. — Какое место? — Пещера у старой каменоломни. — Пещера, — Виктория нахмурилась, прижав руки к груди, — я не хочу идти в пещеру. А вдруг там и впрямь живёт тролль. — Не бойся, ты же пойдёшь со мной. А если повстречаемся с троллем, я с ним запросто разберусь. Виктория недоверчиво пожала плечами, на пещеру она боялась смотреть даже издалека, оттуда всегда веяло холодом, а в глубине жутко завывал ветер. — Когда я вырасту, то превращу её в замок. — В замок? — Да, с огромными цветными окнами и стенами из чистого золота. И подарю его тебе, ты будешь настоящей принцессой… Принцесса Виктория. Её щёки очаровательно покраснели. — А я всегда буду рядом, беречь твой покой, чтобы больше никто не посмел обидеть тебя… — Ты не спишь? Прости, что так припозднился, сегодня не получилось прийти пораньше, — он прикоснулся к её спутанным волосам и болезненно сморщился, — ничего, скоро всё кончится, принцесса Виктория. Она пыталась сфокусировать взгляд, но тщетно: его лицо то появлялось, то вновь исчезало. Она не могла понять, реален ли он или это снова видение. Принцесса Виктория — так её звали в детстве. Так её звал мальчишка, сын мельника, она помнит его веснушчатое загорелое лицо и то, как они носились по зелёным лугам, кажется, это тоже был Йоханнес. Но это было очень давно и может вообще происходило не с ней. — Виктория, — позвал он. Единственное, что она сейчас чувствует — это тупую боль в области затылка. Больно моргать, больно смотреть, она прикрывает глаза рукой — яркий свет фонаря становится невыносим. Тогда он исчезает, будто бы уменьшается, а потом и вовсе пропадает. Виктория закрывает глаза и, тяжело выдохнув, вновь погружается в забытье. Йоханнес относит фонарь подальше, стараясь ступать как можно тише, будто что-то было способно её разбудить, затем возвращается обратно, долго смотрит на лежащее перед ним тело девушки, а затем обходит и осторожно укладывается позади неё, крепко обнимает за талию, губами прижимается к шее. Кожа её ледяная, как камень, и, если бы не едва ощутимая пульсация, можно было подумать, что она умерла. Йоханнес с облегчением выдыхает, если она умрёт, то и ему не зачем будет жить. — Милая, ты совсем замёрзла, — он крепко стискивает её в объятиях, целуя в макушку и отмечая, что надо бы раздобыть гребень, ужас во что превратились её прекрасные волосы, — ничего, всё это скоро закончится, и мы с тобой наконец-то заживём счастливо. Как ты и хотела. Во сне она болезненно всхлипывает. Наверное, приснился кошмар. — Тише, тише, — шепчет он, утешая её, словно маленького ребёнка. Он вспоминает, как много лет назад Виктория расцарапала локоть, играя в крикет, и, чтобы не давать очередного повода для насмешек, сбежала, спряталась на мельнице и там уже не сдерживала слёз. Она плакала так долго, так горько, что сердце его разрывалось, он молча утешал её, пока она заливала слезами его рубашку, а затем сказал первое, что пришло ему в голову: — я тебя никогда брошу. Со мной ты в безопасности. И тогда сквозь рыдания она улыбнулась и прошептала: — спасибо. Йоханнес улыбнулся, от милого сердцу воспоминания у него самого увлажнились глаза. — Видишь, я сдержал обещание. Он не выпускал её из объятий, каждой клеточкой ощущая, что теперь она целиком принадлежит ему. Такая нежная, такая податливая, он был готов плакать от счастья и вновь благодарить бога за эту любовь. Их ночные свидания, как предвкушение нечто большего, чего-то по-настоящему прекрасного, вот уже несколько дней он живёт только ими, засыпает и просыпается, чтобы быстрее дожить до вечера. Йоханнес осторожно берёт её за руку, прислоняет к губам, согревая дыханием, запах её кожи сводит с ума. Но он не смеет торопить события, воспользоваться положением было бы бестактно, к тому же у них впереди ещё целая жизнь и спешить совершенно некуда. Его рука забирается под сорочку, он привык довольствоваться малым, ему хватит и простых прикосновений. Снотворное хранилось у него в закромах уже давно, он пользовался им лишь в самом начале, но потом понял, что получает куда большее удовлетворение, когда жертва сопротивляется и чувствует всё что с ней происходит. С Викторией же дела обстояли иначе: Йоханнес не хотел с ней так поступать, но у него попросту не было выбора. Когда он грузил её на телегу, она была почти мёртвой, и он в серьёз опасался, что ударил её слишком сильно, но, когда они добрались до пристани, и он уже начал отвязывать лодку, она вдруг очнулась и, запаниковав, начала кричать. У него опустилось сердце, большая удача, что из-за разыгравшейся стихии на пристани к тому времени уже не было не души. Он пытался с ней поговорить, успокоить, но она будто была не в себе. Йоханнес стал носить с собой пузырёк со снотворным с самого первого дня, как только вернулся домой, будто чувствовал, что вскоре оно ему пригодится. Кровь залила её волосы, стекала по лицу, взгляд был пугающим, собрав все силы, она смогла выбраться из телеги, но он оказался рядом в мгновение ока, зубами откупорил пробку и, крепко ухватив за плечи, повалил на землю, влил ей в рот почти весь пузырёк и заставил проглотить. Несколько минут, показавшимися ему вечностью, она отчаянно сопротивлялась, но потом постепенно ослабла, глаза закатились, тело обмякло в его руках, и тогда Йоханнес испытал настоящее облегчение. Он осмотрелся, убеждаясь, что их возня не привлекла ничьего внимания и, подхватив её на руки, быстро побежал к лодке, осторожно уложил на дно, заботливо укрыв своим пиджаком. Дрожа от волнения, кое-как вставил вёсла в уключины и оттолкнулся от берега. План уплыть с Викторией подальше от этих мест, зрел в нём давным-давно, он представлял, как их корабль прибудет в порт какой-нибудь далёкой страны, она сойдёт на берег, ослепляя своей красотой, возьмёт его под руку, и они оба выдохнут с облегчением, осознав, что прошлое наконец-то осталось в прошлом. Задуманное исполнилось не совсем так, но приходилось действовать по обстоятельствам, он и не рассчитывал, что будет легко. Йоханнес грёб, что есть мочи, маленькая лодка раскачивалась из стороны в сторону, не справляясь с огромными волнами, на дне уже бултыхалась вода. Небо потемнело, дождь усилился, начался настоящий шторм, он почти ничего не видел, просто продолжал грести. Лодка жалобно заскрипела, он едва не выпустил весло. Пришлось смириться, что до далёких стран им сегодня не доплыть, стоит успокоиться и обдумать новый план. Сквозь дождевую завесу вырисовывались очертания соседнего острова. Их острова. Там они и переждут эту бурю. Очутившись в знакомом месте, Йоханнес наконец почувствовал, что они в безопасности, он вдоль и поперёк изучил этот остров и был уверен, что здесь-то их точно искать не станут. А если и станут, то пусть попробуют обнаружить его тайное убежище. Лодка ударилась о каменистый берег, Виктория глухо простонала, её дыхание стало прерывистым, сомкнутые веки слегка подёргивались, и он, испугавшись, как бы она не очнулась, добавил ещё снотворного, она с трудом проглотила. В крови бушевал адреналин, Йоханнес уже не думал, он просто знал, что нужно делать, будто тысячу раз прокручивал в голове этот сценарий, и теперь всё получалось само собой. Она была практически невесомой, или же мысль о том, что он совершает благое дело, придала ему сил, Йоханнес взобрался на холм и скрылся в густых зарослях, здесь от жалящих стрел дождя их защищали спутанные кроны деревьев. Заброшенная каменоломня находилась на другом конце острова, но Йоханнес преодолел это расстояние, как ему показалось, всего за пару минут. Очутившись в пещере, он окончательно лишился возможности видеть и на мгновение замешкался, пожалев о том, что не подумал прихватить с собой фонарь, однако, такая ерунда не могла его остановить. Эта пещера — его тайный штаб, она принадлежит ему с десяти лет и знакома ему до последней трещинки. Йоханнес мог ориентироваться здесь, даже полностью ослепнув; по запаху — местами здесь пахнет плесенью; по звуку шагов — примерно до середины под ногами перекатываются мелкие камешки, а дальше ноги утопают в прохладном песке. Он отсчитал нужное количество шагов, остановился, присел, пошарив рукой по песку, и улыбнулся, порадовавшись, что не ошибся. Когда-то, много лет назад, чутьё его подвело, и, изучая пещеру, он свалился в яму. Упал неудачно: разбил нос и вывихнул руку, но, тем не менее, был доволен находкой. Тайный штаб, внутри тайного штаба настоящая крипта в средневековом замке. Яма неглубокая, чуть выше человеческого роста, но выбраться из неё довольно проблематично. Стоило бы соорудить лестницу — думал Йоханнес, но почему-то всё время откладывал, вместо этого он соорудил некое подобие двери, сколотил доски и, перепробовав кучу разных способов, сумел-таки посадить её на петли, повесил замок. Теперь «крипта» стала походить на обычный погреб, но Йоханнес тешил себя надеждой, что это лишь начало и со временем тут появится настоящая система тоннелей. Он часто представлял, как Виктория придёт сюда и удивится его изобретательности, она будет единственным человеком, которому он разрешит спуститься в свой тайный штаб. Йоханнес быстро смёл с крышки набросанную сверху траву, открыл замок и, оставив Викторию у самого края, ловко спустился в яму, затем, встав на выступающие камни, подтащил ближе и спустил тело вниз. Тут было слишком холодно. Он постелил на пол пиджак, позднее притащил сюда большой мешок соломы и соорудил что-то вроде матраса. Для принцессы не бог весть что, но это лишь временное убежище. Лошадиная доза снотворного свалила её на целые сутки. Виктория не двигалась и практически не дышала. Йоханнес не слишком беспокоился за её состояние, он просто ждал подходящего момента для разговора. Он был уверен, если удастся подобрать нужные слова, Виктория его обязательно поймёт, в конце концов он так поступил из-за любви к ней, влюблённые ведь часто совершают всякие глупости. На вторые сутки её сон стал не таким глубоким, она открыла глаза, но, судя по всему, всё ещё пребывала в забытьи. Нужно было немного подождать, но он вдруг испугался, почувствовав, что совершенно не готов к разговору и снова дал ей снотворное, уже не так много, но этого хватило, чтобы она проспала весь следующий день. В конце концов Йоханнес пришёл к выводу, что на данный момент у него нет выбора, да и до сих пор его всё устраивало. Он приходил сюда вечером, ложился с ней рядом и мог пролежать так до самого рассвета, вдыхая аромат её кожи и руками исследуя нежное тело. Но сегодня вдруг понял, что ему становится недостаточно. Йоханнес посмотрел на часы и нехотя поднялся, заправил рубашку, застегнул брюки. Без пятнадцати четыре, нужно было возвращаться домой, пока домашние не проснулись. Придётся снова соврать, что вернулся поздно и решил заночевать на мельнице. Он поменял свечу в фонаре и взглянул на Викторию, укрыл, поправил одежду, поцеловал в плечо, к своему ужасу понимая, что сегодня не получил желаемого. Пошарив в кармане брюк, Йоханнес извлёк пузырёк с со снотворным и, посмотрев на него долгим взглядом, откупорил крышку и вылил остатки на землю. Послушная кукла больше его не устраивала, ему была нужна настоящая Виктория, он скучал по её улыбке, по голосу, по её осторожным плавным движениям. Довольно было бегать от разговора, как трус, настало время объясниться. Йоханнес толкнул крышку, но светлее от этого не стало. Он провёл рукой и нащупал ящик с инструментами. Где-то вдалеке раздавались глухие удары, они не нарушали сна, они были его частью. Виктория знала, что волноваться не о чем — это её отец снова приказал вырубить часть деревьев. Она этого не одобряла, но сейчас она слишком устала, чтобы возражать, вот отоспится и обязательно разберётся. Звякнула цепь, лодыжки коснулось что-то холодное. Это их пёс пытается её разбудить, она фыркнула, пытаясь отогнать собаку, но она не слушалась, только улеглась сверху, придавив ноги своей тяжёлой тушей. Виктории это не нравилось, но пошевелиться она по-прежнему не могла и вдруг снова этот знакомый голос, лица она не видела, только голос. Потерпи. Скоро всё закончится, и мы будем вместе.

***

— Поднимайся. Отец Йоханнеса с трудом разлепил отяжелевшие веки, вчера у них женой состоялся крайне странный и очень долгий разговор. Который, к сожалению, ему не приснился. — Вставай же скорее! — она тормошила его за плечо. — Чего тебе? Чёрт побери, сейчас четыре утра! — рявкнул мельник. По милости своей жёнушки он и так поспал всего несколько часов, размышляя о том, как она могла до такого дойти. — Вставай, мимо дома кто-то прошёл. Давай идём спросим, где он всю ночь пропадал, — она накинула шаль. Он шумно выдохнул, прикрыв лицо тыльной стороной ладони, затем нехотя поднялся и сел. — И что ты хочешь, чтобы я ему сказал? Обвинил его во всех грехах, просто потому что тебе что-то там показалось? — Да ты ведь и сам это видел! Это ведь… — она взяла в руки злополучные листы, — это ли не признание? Всё настолько правдоподобно, настолько жутко описано, разве можно так сочинить? — не унималась она, потрясая листами. — Поэтому-то его романы и пользуются такой популярностью. Милая, он писатель, у него всегда было буйное воображение. Вероятно, истории про «цирюльника» настолько его потрясли, что он решил влезть ему в голову. Уймись наконец и не делай из мухи слона. — Ты должен поговорить с ним. Я уверена, он причастен и к смерти Камиллы, и к пропаже Виктории. Спроси у него, а я пойму, если он врёт! Я своего сына знаю! — Похоже, что не знаешь! Подумать только, это немыслимо! Обвинить нашего Йоханнеса во всех этих жутких убийствах! Да ещё в такое время. Совсем спятила. Ненормальная! — Ах, я, значит, ненормальная. Тогда иди узнай, где он пропадал всю ночь и почему так странно себя ведёт? Ты разве не замечаешь, как он изменился? — Наверное, потому что схоронил невесту, или, может, потому что подруга его детства пропала без вести, а, может, потому что родная мать считает его убийцей, — мельник встал на ноги, жена, упрямо поджав губы, смерила его презрительным взглядом. Она хотела возразить, но распахнулась входная дверь, и в дом вошёл Йоханнес, принеся с собой утреннюю прохладу и новую порцию напряжения. Он подошёл к кухонному столу и, взяв графин, налил в стакан воды. — Йоханнес, — позвала его мать, стараясь придать уверенности голосу, получалось плохо. Он обернулся. — О, вы не спите. Или я вас разбудил? — Йоханнес, — мельник шагнул вперёд, пригрозив жене пальцем, — в общем, даже не знаю, как это тебе сказать. — Говорите, как есть. Что-то случилось? — он улыбнулся и поднёс стакан к губам. — В общем. Вчера мы… Это ты совершил все эти жуткие убийства? — с ходу выпалил мельник. Йоханнес поперхнулся и уставился на родителей, будто увидел впервые. — Что-что? — его глаза округлились. — Что слышал! Отвечай отцу, это ты убил тех несчастных девушек и Камиллу Сейер. Ты? — закричала мать. По её голосу было не понятно спрашивает она или утверждает. Повисла долгая напряжённая пауза. Вопреки ожиданиям, ни по глазам, ни по выражению лица сына, она не могла определить его реакции на вопрос, он будто бы подготовился к разговору заранее. — Вот это да… — Йоханнес усмехнулся и сел на стул, — сильно. И с чего, позвольте спросить, у вас возникла такая теория? — Не смей уходить от ответа! — Тихо, замолчи наконец! — осадил мельник распаляющуюся жену, — Йоханнес, ты прости нас, ситуация сложилась крайне глупая. — Не смей отрицать! У меня тут доказательство твоей вины! — она держала в руках стопку черновиков. — А, так вот в чём дело. Кажется, мы уже обсуждали. Да, я пишу об этом книгу. Да это отвратительно, да очень подробно, но «цирюльник» сейчас самый волнующий персонаж, вот я и решил пощекотать нервишки читателям, люди такое любят. Стихи всем уже приелись, моё имя скоро забудется, вот и приходится изворачиваться. Этот роман принесёт мне новую порцию славы. Ну и денег конечно, жить в городе, как известно, недёшево. — Ты сам признался в содеянном, здесь, вот на этих страницах, — сказала мать. Йоханнес всплеснул руками, посмотрел на отца, но тот молчал, просто не мог найти слов, ему никак не верилось, что весь этот бред происходит на самом деле. — Отлично и почему же ты так решила, потому что повествование идёт от первого лица? А если бы я писал от лица жертвы? Ты бы подумала, что временами я наряжаюсь в женское платье и прогуливаюсь по городу? — он усмехнулся и мотнул головой. — Я знаю, что видела, я не сумасшедшая. Разве можно описать так достоверно то, о чём ты понятия не имеешь. — Господи прости, о чём мы вообще говорим, — воскликнул мельник. — То, что написано здесь, лишь домыслы, мои фантазии, я просто попытался представить, как это было, попытался стать им, наверное, получилось, раз ты так прониклась, — он попытался улыбнуться, но мать была непреклонна. — И девушка, о которой тут говорится, подозрительно похожа на Викторию из усадьбы. — Да уж, вот почему я не люблю, когда кто-то читает мои черновики. Девушка — собирательный образ, естественно, я наделил её чертами характера знакомых мне людей, чтобы она казалась реальной, если бы ты читала внимательно, то заметила бы это. — А ты что молчишь, скажи уже своё слово, — обратилась она к мельнику. — А что я? Мне сказать нечего, я просто несчастный человек, жена которого внезапно сошла с ума, — ответил он. — Ладно. Йоханнес, просто скажи мне правду? Ты знаешь, где сейчас Виктория? Она жива? Всё ещё можно исправить. — Нет, это выше моих сил, — он поднялся со стула, -Простите, но допрос окончен, мне нужно идти. Зачем что-то говорить, если выводы уже сделаны. — А Камилла? Господи, неужели… — Да ты что! Белены объелась, женщина! Чтобы в этом доме я больше никаких обвинений не слышал, я уже сыт тобой по горло, — закричал мельник — Что ж, понятно, — она взглянула на Йоханнеса, не скрывая своего презрения, — молодец, ты можешь ввести в заблуждение нас, можешь обмануть правосудие, ты достаточно умён для этого. Но бога ты не обманешь, он видит всё и рано или поздно каждому воздастся по заслугам, — бросив черновики на стол, мать вышла из дома. В тот момент Йоханнес почувствовал, что потерял её навсегда. — Прости, сынок. Не знаю, что на неё нашло, она такая уже несколько дней, но я, право, не думал, что она на тебя набросится, — отец виновато покачал головой, –прости, тебе и так столько пришлось пережить. — Ничего, когда происходят такие вещи, чего только в голову не приходит. Но я даже рад, что моя писанина вызывает столь бурную реакцию, — Йоханнес надел кепку. Отец смотрел на него сочувственно, он по-прежнему на его стороне, это хорошо, без его поддержки мать не осмелится донести полиции. Однако, впредь стоит быть более бдительным, одурманенный своим счастьем, он напрочь позабыл об осторожности, а ведь дело ещё не закончено. — Можно узнать, куда ты собрался? Не подумай, я просто спросил, можешь не отвечать, если не хочешь. — Ну почему же, здесь нет никакого секрета, я присоединюсь к поискам. Вчера сам лейтенант Отто попросил меня о помощи, — он усмехнулся и тут же осёкся, какого чёрта он рассуждает об этом так весело, –да и как я мог отказать, — добавил он голосу нотку печали. Так-то лучше, отец снова ему сочувствует. — Конечно. Уж ты то эти места знаешь лучше других. Будем надеяться, господь над ней смилуется. — Будем надеяться, — сказал Йоханнес. Нехорошо обманывать близких людей, но, когда задуманное свершится, и они с Викторией будут далеко отсюда, он обязательно всё расскажет. Родители смогут его понять. Йоханнес открыл дверь и, обернувшись, сказал: — Сегодня я вернулся совсем поздно и решил переночевать на мельнице. Возможно, снова поступлю также, чтобы вас не беспокоить.

***

— Вот нашёл, — Дитлеф разложил на кухонном столе видавшую виды карту. На сгибах она была порвана, бумага пожелтела от времени, кое-где стёрлись обозначения, — не бог весть что, конечно, но, в общем-то, разобраться можно. — Карта сокровищ? Может выяснится, что тут и золото где-то зарыто, — сказал Отто, но никто из собравшихся шутку не оценил, ему и самому было не до веселья, скорее он сказал это по инерции. — Откуда у тебя эта карта? — Ричмонд откинулся на спинку стула и приложил ко лбу графин с холодной водой, с утра его мучают головные боли, и донимает слабость. Он списывает это на усталость, но его не оставляет мысль о том, что он мог подхватить ту же заразу, что и хозяин усадьбы, — ей место в музее. — Нашел в бумагах отца, — ответил Дитлеф, — вероятно, её составили те, кто жил здесь до нас. Нам она досталась вместе с домом. — Очень интересно, — фыркнул Ричмонд в ответ. — Хм. На самом деле да, — бородатый мужчина надел очки и навис над картой, задумчиво почёсывая затылок, — может лет ей и много, но, как я понимаю, здесь ничего особенно не поменялось, разве что постройки новые появились. Смотрите, вот здесь усадьба, вот эта дорога идёт к пристани. Лес. Получается мы обошли его только по краю. — А по другую сторону вообще не были, — сказал Отто, всматриваясь в размытые обозначения. — Предлагаю отправиться вот сюда. Будем надеяться, дождя сегодня не будет. — Бессмыслица какая-то, — сказал Ричмонд, поставив графин, — простите, но разве не ясно, что всё уже кончено, живой нам её не найти. — Может сломать тебе нос? Я могу это устроить, — повернулся к нему Отто, несмотря на усталость, этой ночью удалось поспать всего несколько часов и теперь он чувствовал себя ещё более паршиво и лучше бы этому хлыщу было его не злить. — Конечно, на всё у тебя один ответ. Что ж, давай, ломай, мне уже всё равно, мы и так все скоро сойдём с ума на этом проклятом острове, если не умрём раньше. Хозяин усадьбы болен чахоткой, чахоткой! Вы вообще слышали, что сказал доктор, может быть, мы все уже заражены. И прости, Дитлеф, я искренне сочувствую твоему горю, но больше не собираюсь в этом участвовать. — Всегда знал, что ты редкостный засранец, — сказал Отто. Ричмонд не обратил внимания на его слова. Он поднялся со своего места и сказал: — Как только откроется навигация, я вернусь в город. Прошу простить, — он кивнул и вышел на улицу. Дитлеф промолчал, но по его лицу было видно, что слова хлыща задели его за живое. — Ну и пусть проваливает, толку-то от него, одно нытьё. Осточертело таскать его за собой, — сказал Отто. — Не стоит его винить, никто из нас не был готов к такому повороту событий. Он уже и сам не понимает, что говорит, — вступился бородатый мужчина. — Плевать, — вздохнул Дитлеф, — мы просто должны её найти. С улицы вошла Ирма, держа в руках глубокий металлический таз, наполненный водой, поставила его на огонь. — Дитлеф, — сказала гувернантка, не оборачиваясь, — иди, отец снова просит тебя к себе. Хочет что-то сказать, — она быстро вытерла скатившиеся из глаз слёзы. — Да, конечно. Продумайте маршрут, если придётся, полезем в самую чащу, — сказал он и быстро вышел из кухни. Ненадолго воцарилось молчание, нарушаемое лишь сопением задремавшей под столом собаки. — Значит, в самую чащу, — нарушил молчание бородатый мужчина. Отто потёр виски, бессмысленно глядя на пожелтевшую карту. После того, как нашли этот проклятый шарф, надежда окончательно испарилась. Она мертва и отрицать это глупо, мертва так же, как мертва и Луиза. Больной ублюдок замучил их до смерти и сейчас бродит где-то поблизости, смеётся над их бессмысленными потугами, прячась где-то среди знакомых лиц. Он бы убил это животное, голыми руками разорвал на куски, но в силу своей ограниченности по-прежнему остаётся беспомощным наблюдателем. Хочется рвать и метать от осознания собственного бессилия. — Обыщем этот участок. Там, где болота. И снова выйдем к реке. Даст бог, сегодня нам повезёт, — бородатый мужчина закурил, — ты согласен? Отто пожал плечами. — Как думаете, убийца остался здесь или покинул остров? — он оторвал взгляд от карты. — Думаю, остался здесь, если только он не летает по воздуху. — Узнать бы кто он. У вас случайно нет предположений? — Понятия не имею. До недавнего времени я вообще считал «цирюльника» больной фантазией своего отца. — При чём здесь ваш отец? — При том, что он много лет ведёт это расследование. Мы с ним давно не общаемся, но я часто узнаю о нём из газет. Кстати, это ему ты обязан шумихой вокруг своего имени, он всегда любил делать поспешные выводы, — мужчина нахмурился и глубоко втянул в себя сигаретный дым, разговор об отце слегка вывел его из равновесия, –не такой уж он талантливый детектив, раз мы сейчас делаем его работу. — Так ваш отец? — Альвис Эскад, уж ты-то наверняка его знаешь. Знатно он потрепал тебе нервы. Отто промолчал, возможно, при других обстоятельствах эта новость бы его удивила, но сейчас он был слишком опустошён, чтобы испытывать какие-либо эмоции. — Надеюсь, это открытие не станет для тебя проблемой. Я тебе не враг, как ты понимаешь, и с отцом давно не имею ничего общего. Я не оправдал его надежд, и он решил отказаться от нашего родства. — Чем же вы его так расстроили? — Не пошёл по его стопам и не стал полицейским. — Напрасно, у вас были все шансы. — Нет уж, убереги господь от таких шансов, я хочу засыпать и просыпаться рядом с женой, а не в вонючем полицейском участке, хочу видеть, как растут мои дети и до конца жизни оставаться в здравом уме. — А я всё голову ломаю, кого же вы мне напоминаете, — сказал Отто, глядя на Эскада младшего, — как вы вообще тут оказались? В смысле… — В смысле, как простой человек может оказаться на светском приёме? — он улыбнулся, — всё просто, я хороший знакомый господина Сэйера. — Мир тесен. — Не представляешь как, — он выбросил сигарету в открытое окно, — жаль, что связи тут нет, сообщи я отцу, что его «цирюльник», возможно, сидел со мной за одним столом, он бы добрался сюда вплавь. Как ни крути, а пользы от него сейчас было бы больше чем от меня. Ирма сняла с огня подогретую воду. Стянула с крючка полотенце и вдруг, громко всхлипнув, осела на пол, обнимая себя за плечи и громко рыдая. — Господи, дорогая, что с вами, — Эскад младший бросился к гувернантке. Странно было видеть её такой, обычно строгая и несгибаемая, как стальной прут; сейчас же, убитая горем, она выглядела обычной жалкой старухой. За последние дни её волосы превратились в седую копну, а на лице значительно прибавилось морщин. Эти вопли отчаяния его раздражали, они были как подтверждение всех тех страшных догадок, которые не давали ему покоя всю ночь. Отто, в отличие от сынка детектива, решил оставаться безучастным к разыгравшейся сцене, отчасти и потому что женские слёзы всегда вгоняли его в ступор. — Присядьте, — сказал Эскад младший. Ирма уселась на стул, закрыла лицо руками и никак не могла успокоиться. Её узкие плечи сотрясали рыдания. — Господи, мы своей болтовнёй довели вас до срыва, не стоит воспринимать всерьёз всё, что мы тут говорим. Ирма помотала головой. — Нет, это я виновата. Всё это из-за меня, Виктория пропала из-за меня. Я с малых лет за неё отвечаю, как я могла не доглядеть за ней. Не простит меня за это господь, она мертва из-за меня. — Кто вам сказал, что она мертва! Всё из-за этого чёртового шарфа? Да он мог принадлежать кому угодно, — не выдержал Отто. — Это её шарф… Она мертва, мертва! Она бы уже вернулась, она хорошо знает эти места. Как я посмела её отпустить, — причитала Ирма. — Успокойтесь, мадам, в этом нет вашей вины. Виктория уже не ребёнок, — он обнял её за плечи, погладив по голове, Ирма, поражённая отчаянием, будто потеряла рассудок и всё твердила своё «мертва». — Нет, ребёнок, душой она так и не повзрослела, всё та же беспомощная девочка, за которой нужен был глаз да глаз. А теперь из-за моей оплошности умирает её отец. Господи! Я уничтожила эту семью! Отто встал и прошёлся по кухне. Не она виновата, а он, он своим поведением подвиг Викторию на столь несвойственный для неё поступок. Не прояви он свой поганый характер, она была бы сейчас здесь. Ирма зарыдала громче, на её крик прибежала Катрин, но, будто застыв от изумления, осталась стоять на пороге, тоже едва сдерживая слёзы. Внезапно проснулась собака, выскочила из-под стола и громко залаяла, бросившись на появившегося в дверях сына мельника. Отто хотел было отогнать пса, но на секунду остановился, наблюдая за его странным поведением, охотничьи собаки не были агрессивными, им с малого возраста прививали другие качества, для людей они не представляют опасности, а собаки Сэйера, так и вообще без приказа не тявкнут, но сейчас этот пёс больше походил на приготовившегося к броску волка, ощетинился, поджал хвост и оскалился. Ещё немного и вцепится в глотку. — Тихо-тихо, собачка, я свой, — пробурчал Йоханнес, машинально отступая назад и стараясь скрыть нарастающее волнение. Отто подошёл и взял пса за ошейник, провёл рукой по спине, приглаживая вставшую дыбом шерсть. — Тише… Что это на тебя нашло. Нельзя! Пошёл отсюда. На место! — он выволок собаку на улицу, та, ворча и оглядываясь, побежала куда-то в сторону сада. — Хм. Опасны… — Йоханнес непроизвольно заикнулся, — опасные собачки. Отто смерил его внимательным взглядом, мельник занервничал, но это было его обычной реакцией. — Вовсе нет, это ты почему-то ему не понравился. Собаки хорошо разбираются в людях, — сказал он. Йоханнес настороженно замолчал, не находясь что ответить и не зная, как себя повести. Страх перед нападением огромного пса сбил его с толку. — Да я шучу, кто знает, что там у этих псин на уме. Проходи, мы тебя ждали. От сердца отлегло и, обретя былую уверенность, Йоханнес заставил себя улыбнуться. Если всё получится как задумано, он окончательно их запутает. Хотя, глядя на общее настроение, напрягаться особенно не придётся, в том, что Виктории нет в живых, тут уже и не сомневаются, а, значит, долгожданная свобода совсем близко. Ирма вдруг замолчала, кивнула Йоханнесу и, будто стыдясь проявленной слабости, извинилась и вышла. Прихватив таз, Катрин побежала за ней. Йоханнес подошёл к столу и взглянул на карту. — Вот это раритет. Прямиком из музея? — Она хоть и древняя, но, кажется, весьма точная, — сказал младший Эскад. — Ну. Не сказал бы… — Йоханнес нагнулся, проводя пальцем по истлевшему куску бумаги, — например, вот этих лесов уже нет, как нет и пристани. Эта часть острова давно затоплена, с тех времён он стал значительно меньше. — Я же говорил, — сказал Отто, тоже глядя на карту. — Сегодня мы собираемся осмотреть болота, — сказал мужчина, — судя по карте, там мы ещё не были. Йоханнесу не нравилось, как бородатый смотрел на него, будто изучал, но он не подавал виду. Не тот это взгляд, которого он не сможет выдержать. — Отлично. Значит, направимся туда. Тайных троп там хватает. — А вы не только писатель, но и следопыт, как я погляжу, господин Миллер. Йоханнес улыбнулся — Я вырос в этих местах. Исходил весь лес вдоль и поперёк. — М… — младший Эскад кивнул, — кстати, я забыл выразить вам свои соболезнования. Вы проявили огромное мужество, придя сюда после случившегося с вашей невестой. — Да. Это ужасно, настоящая трагедия. И для меня, и для её бедных родителей. Но мы все стараемся держаться. Если я могу чем-то помочь… Отто нахмурился, в Йоханнесе ему не нравилось многое, но особенно раздражала излишняя театральность, даже сейчас он умудряется произнести эти слова отвратительно наигранно, будто произошедшее его вдохновило. Хотя разве теперь это имеет значение, он может говорить как угодно, ему плевать, если от него будет толк. — Мы не были на этом острове, — сказал мужчина. Наконец перестав смотреть на Йоханнеса. — На острове? Что нам там делать? Что ей там делать? — вмешался Отто. — Он прав, — сказал Йоханнес, — сомневаюсь, чтобы Виктория поехала искать вас туда. К тому же, после таких затяжных дождей его наверняка затопило. — Откуда тебе известно? — спросил Отто. — А разве тебе не известно? В сезон дождей так случается постоянно, остров затоплен. Помнишь, в детстве нам не разрешали… — Нет. Откуда тебе известно, что Виктория пропала, когда поехала искать нас? — Как это откуда, — Йоханнес удивлённо поднял брови, –да тут все только об этом и говорят. Отто ничего не ответил, замолчал будто пытаясь что-то припомнить. — Слушайте, я всё понимаю, если моё присутствие вам неприятно… — Да расслабься ты, парень, просто мы все тут на нервах, — сказал младший Эскад, хлопнув Йоханнеса по спине, –Отто, довольно «кусаться», иди лучше сообщи остальным, что через десять минут отправляемся. Ждут только нас, — он хотел было ещё что-то добавить, но вернулся Дитлеф. Бледный как полотно он опустился на стул и ни на кого не глядя сообщил: — Отец совсем плох. Доктор сказал, что он болен уже давно, но из-за этой проклятой сырости болезнь стала протекать стремительней и помочь ему уже невозможно. Говорит, он не доживёт до утра… Никто из присутствующих не издал ни звука Дитлеф глубоко вздохнул. — Он в бреду и уже не осознаёт, что с ним происходит… Может и к лучшему. Он всё повторяет имя сестры, зовёт её и говорит о ней так, будто она жива. Я понимаю, что прозвучит это дико и относиться серьёзно к его словам не стоит, но он позвал меня, чтобы сказать — он побывал по ту сторону, среди мёртвых, и не нашёл там Виктории.

***

Стоя на балконе, Шарлотта, наблюдала за тем, как мужчины, обсудив детали и немного о чём-то поспорив, покидали пределы усадьбы, разделившись на небольшие группы. Ей было удивительно, что на этом, казалось бы, пустынном острове, отгороженного от мира непроглядным туманом, ещё остались люди. Желающих помочь разыскать Викторию с каждым днём становилось всё больше. Однако, даже не видя их лиц и не слыша, о чём они говорят, ей было ясно, что настроение в отряде царило упадническое. Поиски продолжаются только из жалости к её несчастным родителям. Даже сама Шарлотта, будучи оптимисткой, перестала верить в успех. — Мне он не нравится, — объявила Леа. Шарлотта вздрогнула, услышав её голос, в последнее время она стала бояться каждого шороха. — Ты о ком? — спросила она. — О нём, — Леа указала в сторону удаляющегося отряда, — о том человеке, который собирался жениться на Камилле. — Йоханнес Миллер? По-моему, он симпатичный, — Шарлотта обернулась, в комнате камергерша укладывала в чемодан её вещи и вряд ли слышала их разговор, — я подумываю, а не помочь ли ему пережить потерю. Он так печален. — Нет! Ты что, даже не думай. Я же говорю, он мне не нравится. — Зато он нравится мне. И вообще к чему это ты? Тебе точно так же не нравится Ричмонд и мой приятель из колледжа, может, проблема в том, что все они не обращают на тебя внимания? — Нет, — лицо Леа впервые за всё время выражало сосредоточенность, — никак не могу подобрать нужных слов. — Вот и не напрягайся, — вздохнула Шарлотта. Столь долгое общение с глупой девчонкой начинало её утомлять. — Мне не нравится, как он смотрит. Шарлотта ничего не ответила. — Не удивлюсь, если он причастен к этим убийствам. — Да ты что, совсем ненормальная! — воскликнула Шарлотта и обернулась, снова посмотрев на мать, — что ты говоришь? — На том злополучном вечере я случайно подслушала их разговор с Викторией. — Так уж случайно, — фыркнула Шарлотта. — Не в этом суть. Они о чём-то спорили и потом, когда мы сели за стол, она выглядела очень расстроенной. — Леа… — А ещё вчера ночью мне показалось, что огонь добрался до усадьбы… — Господи, только не снова, избавь меня… — Нет, послушай. — Не буду я слушать про твои пожары. — Я хочу сказать не о том. Хотя ты только посмотри на это задымление… — Леа! — Так вот, вчера я испугалась и спустилась вниз, вышла на крыльцо, была глубокая ночь и я поняла, что пожар мне привиделся. — Всё, это выше моих сил… — Не перебивай меня хоть раз. Я его видела. — Кого? — Этого Йоханнеса. Я услышала всплеск волн, прошла в сад, чтобы посмотреть оттуда, с возвышенности многое можно увидеть, сама знаешь. Так вот он плыл на лодке, один в такой поздний час, грёб куда-то в сторону тех дальних островов. — И что это доказывает? — Мне показалось, это ненормально. Шарлотта помотала головой. — Показалось ей, значит. И это всё? — А ты бы стала плавать на лодке ночью в такой холод? Вода ведь ледяная. Шарлотта прыснула со смеху. — Поздравляю, Леа, попробуй устроиться на работу в полицию, в тебе умирает настоящий сыщик. — Смейся сколько угодно. Но когда мы встретили его в трактире, он посмотрел на меня очень странно, не удивлюсь, если я окажусь права. — Девочки, — послышался голос камергерши, — зайдите в дом, вы выстудите комнату. Служанка сказала, что слышала, будто бы завтра снова пойдёт паром, а, значит, мы наконец-то сможем вернуться домой. Я уже не могу дождаться, Шарлотта помоги мне уложить вещи и для чего ты притащила сюда весь гардероб? — Идём, Леа. Слышала, этот кошмар скоро закончится, — Шарлотта вошла в комнату. Леа осталась стоять, всматриваясь вдаль, сквозь густую завесу тумана едва виднелись очертания острова. Тёмно-зелёная полоска вдоль линии горизонта, надёжно укрытый от глаз, он будто хранил какую-то страшную тайну.

***

Никто больше не кричал её имя. После вчерашней находки, казалось, это могло навлечь беду. Они двигались молча по исхоженной тропе, чтобы в определённом месте снова разойтись в разные стороны. Все их действия превратились в какой-то негласный ритуал, сегодня даже не посчитали нужным обсудить детали. Мать Виктории в последний момент передумала идти с ними, объяснив это тем, что должна находиться рядом с мужем, но было ясно, что она просто боится. Боится обнаружить её тело, боится увидеть, что с ней стало, окровавленный шарф поверг её в шок, ей стало ясно, что надеяться уже не на что. Небо слегка прояснилось, и сквозь разорванные ветром кроны деревьев нерешительно пробивались тусклые солнечные лучи, ближе к земле они рассеивались в дымке утреннего тумана, придавая лесу какую-то нереальную мистическую окраску. Но никто этого не замечал, смена погоды не имела никакого значения, разве что радовало отсутствие дождя. Странно приподнятое настроение было лишь у Йоханнеса, он хоть и пытался это скрыть, но Отто не мог отделаться от мысли, что его обуревает какая-то совершенно необъяснимая радость. Тут могло быть лишь две причины: либо он просто придурок, либо наступает на те же грабли, что и он несколько дней назад, когда уверенный в своих силах, решил, что найти Викторию не составит никакого труда. Отто бы хотелось, считать, что дело в первой причине, но наблюдая за тем, как Йоханнес уверенно идёт впереди, раздаёт команды и наклоняется, изучая размытые следы, верна скорее причина вторая. Радость его поутихнет, когда сегодня они в очередной раз вернутся домой ни с чем. — Стойте, — сказал Йоханнес и снова опустился на корточки, внимательно изучая размытую землю. Это начинало походить на какое-то идиотское представление, — дождь всё размыл, но вот здесь, присмотритесь, явно виден след от подковы. — Да, точно, — сказал младший Эскад, — но и что нам это даёт? — Вряд ли здесь кто-то ездил на лошади… — сказал кто-то в толпе. — Это верно, если только это не была Виктория. Мы ведь не знаем, как далеко она забралась, пытаясь вас разыскать, — Йоханнес обратился к Отто, в тайне порадовавшись, что тот выглядел совершенно подавленным. От былой уверенности и следа не осталось, теперь он руководит ситуацией. — И что дальше? — недоверчиво спросил Дитлеф. — А дальше след заканчивается. Предлагаю разделиться прямо сейчас и облазить здесь каждый куст, — сказал Йоханнес, распрямившись, — мне кажется, я даже чувствую едва уловимый запах духов. — Да, точно. Слегка ощущается, — поддержал кто-то из моряков. Хотя пахло здесь только сырой землёй. Отто и Дитлеф недоверчиво переглянулись, но говорить вслух то, что им обоим слова Йоханнеса показались полным бредом, не стали. — Идёмте, мы осмотрим болота, — сказал Йоханнес, обратившись к ним. Довольный собой, он пошёл впереди, наконец всё шло именно так, как задумано. Надо отдать должное сыну мельника, он их не обманул и не пытался похвастать, когда говорил, что знает в этом лесу все потайные тропы. Даже в непролазной чаще этот «следопыт» умудрялся передвигаться так быстро, будто для него это была обычная прогулка по городскому парку. Ему в прямом смысле было знакомо тут каждое дерево, каждый куст и овраг, по мимолётному шороху мог определить, что к ним приближается змея. Как оказалось, их тут было не мало, и Йоханнес предупреждал, куда наступать не стоит. — Гостей они не любят, — говорил он, раздвигая перед собой переплетённые ветви кустарников, — но если не шуметь и не беспокоить, нападать они не станут. Его будто и впрямь воспитали лесные жители. Однако, делу это не помогло, до самых сумерек они втроём осматривали болота и всю прилегавшую к ним территорию, побывали даже там, где явно не ступала нога человека, складывалось впечатление, что лес был вывернут ими наизнанку, но результатов по-прежнему не было. Виктория будто провалилась сквозь землю. Одежда промокла, сапоги по обыкновению наполнились водой, лица и руки были исцарапаны корявыми ветвями, а в глазах темнело от усталости. Надо бы устроить привал, но ни один из них не смел об этом заговорить. Поиски хоть и были бессмысленными, но, тем не менее, утягивали их всё дальше, останавливаться никому не хотелось, казалось, они были уже совсем близко, сдашься сейчас — и придётся всё начинать сначала. Чем дальше они двигались, тем больше это становилось похоже на помешательство. Разве могла Виктория забраться так далеко? — Чёрт возьми! — воскликнул вдруг Дитлеф, — да не сквозь землю же она провалилась! Виктория! — закричал он. Среди этих зловещих зарослей в сгущающихся сумерках звук её имени звучал до невозможности жутко. — Виктория! — кричал он и шёл впереди, уже не разбирая дороги, — отзовись, чёрт тебя побери! Виктория! Йоханнес замедлил шаг и обернулся, Отто не мог разобрать выражения его лица, но было ясно, что в этот момент их мысли, должно быть, сходятся. Если вдруг она отзовётся, то они, все из себя такие отважные, поседеют от ужаса. Его крик будто бы нарушал кладбищенскую тишину. Йоханнес и Отто, последовали за ним, отчего-то не осмеливаясь просить его замолчать и по какой-то причине даже не пытаясь ускорить шаг. Свою ошибку они поняли слишком поздно, Дитлеф вдруг перешёл на бег, голос стал каким-то истерически звонким и стало ясно, что он не смог с собой совладать, эмоции взяли верх, он потерял над собой контроль. — Дитлеф, остановись! — крикнул Отто и помчался за ним, Йоханнес последовал его примеру. — Дитлеф! Стой! Он их не слышал, нёсся вперёд точно безумец. Через пустырь, по направлению к угрожающе тёмному лесу, они попытались ускориться, но он был уже слишком далеко. Мелькавшая впереди фигура скрылась среди деревьев. — Дитлеф! Я догоню и убью тебя, слышишь! — крикнул Отто, упругая, как хлыст, ветка ударила его в глаз, ослепив яркими искрами. Он на секунду остановился. Йоханнес остановился рядом. — Где он? Отто не ответил, пытаясь вернуть себе зрение. И тут они услышали хруст, сдавленный крик и внезапно наступила кошмарная тишина. Йоханнес двинулся по направлению к звуку, но внезапно так резко остановился, что Отто едва не сбил его с ног. — Что там? — спросил он. — Обрыв, здесь лес кончается, — ответил Йоханнес. Они стояли на самом краю, внизу виднелась серая полоска песчаного берега, а дальше только бескрайняя водная гладь, тёмная как полотно, которым завешали зеркала во всём «замке». Несколько секунд они стояли неподвижно, будто заворожённые этим открытием, а потом вдруг осознали, что Дитлеф, свалившись с обрыва, наверняка свернул себе шею. — Дитлеф! — закричал Отто, испуганно глядя вниз, –Дитлеф! Йоханнес отошёл на несколько шагов, борясь с желанием столкнуть вниз и его. Он стоит у самого края, одна секунда, одно движение и их общая беда с Викторией навсегда останется в прошлом. — Он там, смотри — обернулся Отто, будто услышав о чём он думает. Йоханнес подошёл к краю, внизу на песчаном берегу он заметил, почти сливавшееся с общей серостью тело Дитлефа. — Господи! Он жив? — Не знаю, не откликается. Чёрт, — Отто осмотрелся, ища глазами более-менее пригодное место для спуска. — Честное слово, я понятия не имел, что здесь обрыв, — сказал Йоханнес, следуя за ним, — так далеко я не заходил. — Уймись, никто тебя и не обвиняет. Давай быстрей, надо ему помочь. Спуск был настолько крутым, что местами приходилось просто съезжать, держась за торчащие кое-где корни деревьев. Очутившись на берегу, они приготовились увидеть страшную кровавую картину с размозжённой головой и вытекшими мозгами, но вместо этого застали Дитлефа мирно сидящим на песке и отряхивавшим замаравшийся рукав. — Дитлеф! — крикнул Отто и в мгновение ока очутился рядом, — чёртов кретин! Добегался? Живой? — Как видишь, шея только болит. Возможно, плечо вывихнул, — он говорил так, будто и не понимал его беспокойства. — Да, так бывает, когда падаешь с большой высоты, — сказал Отто, — чего ты понёсся как ужаленный, жить надоело? Дитлеф ничего не ответил, опустил взгляд и продолжил оттирать замаранные штаны. — Не стоит так разгоняться, не зная местности, — сказал Йоханнес. — Да уж, но хоть не сломал ничего. — Не сломал говоришь? Это можно устроить, придурок, будто и так у нас мало проблем, — сказал Отто — Да отвали ты, — отмахнулся Дитлеф, такие угрозы были для него привычны. Отто, тяжело выдохнув, опустился рядом. — Чёрт возьми. Я уж подумал ты сдох, — он усмехнулся. Дитлеф тоже. — Я тоже так думал. А потом услышал ваши вопли. Видел бы ты свою рожу, только ради этого стоило полетать. Отто толкнул его в плечо. — Ау, осторожно, говорю же, болит. — Ничего потерпишь. Прыгун. Тревога уже третьи сутки, не дававшая им покоя, казалось, достигла своего апогея и теперь ненадолго наступил если не полный покой, то, по крайней мере, затишье. Будто все те мрачные мысли остались там наверху, среди этого жуткого чёрного леса, и впервые за долгое время на грудь не давила горечь утраты. Тишину нарушали лишь волны, омывавшие берег, да едва различимый лай собак вдалеке. Песок был холодным и мокрым, но никто из них не решался предложить уйти, никто не хотел возвращаться к той страшной реальности, где их вновь поглотит это облако скорби. И только Йоханнес стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу, и не мог дождаться, когда закончится этот незапланированный привал. В их компании он, как всегда, чувствовал себя некомфортно, да и открытая местность его беспокоила, казалось, тут обнажились все его тайны. — Эй, Йоханнес, ты что такой напряжённый? — спросил Отто. — Я? Вовсе нет, с чего мне быть напряжённым, — он изо всех сил старался держаться непринуждённо. — Я же сказал, никто тебя не винит. Мы бы вообще сюда без тебя не добрались. — Да, как бы была ещё польза, — проворчал Дитлеф, загребая пальцами мокрый песок, — всё без толку, бессмысленно, куда бы мы не зашли. Будто бы испарилась. Йоханнес решил, что стоило бы сказать ему что-нибудь ободряющее, но внезапно всё кончилось. По голове будто обухом — три протяжных свистка, по договорённости означавших очередную находку. Они замерли и прислушались, надеясь, что это была всего лишь ночная птица, леденящий страх вновь пробрался под кожу, свист повторился и сомнений уже не осталось. Одновременно поднявшись на ноги, без слов, точно заворожённые Отто и Дитлеф побрели в ту сторону, откуда доносился свист, не предвещавший ничего хорошего. Йоханнес держался чуть позади. Мужчины столпились на берегу. Уже издалека, по возгласам, по движениям головы и нервным переглядкам было ясно, что случилось необратимое. Они подошли ближе и остановились. На песке разорванный, перепачканный такими же багровыми пятнами лежал её шёлковый халат. Хотя сентиментальность Отто не свойственна, он поразительно ясно запомнил этот предмет гардероба. Нежная шелковая ткань, ещё совсем недавно обнимала не менее нежные плечи и тонкую талию, красиво струилась по бёдрам и стройным ножкам. Утром того дня, когда она пропала, он с большим удовольствием стянул с неё этот халат, а после до изнеможения они занимались любовью. Ему казалось, что если взять его в руки, то можно почувствовать ещё сохранившееся тепло её тела. — Утонула… — сказал кто-то, он не понял кому принадлежал этот голос. Кто-то сжал его плечо и повернувшись он увидел отца. Йоханнес, стоявший рядом, приложил руку к лицу и отошёл в сторону. — Тут ещё. Недалеко от усадьбы собаки обнаружили это, — кучер бросил на песок, рядом с халатом, ржавые ножницы, предназначавшиеся для стрижки овец, будто давая возможность представить жуткую картину целиком. — Не может быть, — сказал Дитлеф, — не может этого быть. — Дитлеф…- камергер хотел его прервать, но тот отмахнулся и встал по другую сторону. — Чего вы все вдруг поникли? Нашли какие-то ножницы и всё, выводы сделаны? А этот халат, клянусь, мать мне сказала, что она уезжала из дома в охотничьей куртке. Йоханнес, прекратив свои деланные страдания, внимательно посмотрел в его сторону. С самого начала он сомневался. Нужно было подбросить им куртку. А ножницы? Чёрт побери! Теперь он понимает, что всё это выглядит как дешёвый спектакль. В отличие от своего друга, Дитлеф далеко не дурак. Хотя, судя по выражению лиц, никто не воспринимает всерьёз слова человека, помешавшегося от горя. — Камилла Сейер была убита, помните каким способом? Может эти ножницы и есть орудие убийства. — Да, такая вероятность есть. И ещё мне кажется странным, что тело так и не всплыло. Течение здесь не такое уж сильное, — сказал младший Эскад. — Очень жаль, — сказал Йоханнес вполголоса. — Чего тебе жаль? — обернулся Отто, — разве мы нашли её мёртвой? Мельник поджал губы. — Я согласен с Дитлефом, это ничего не доказывает, — Отто вышел вперёд, он не верил в то, что говорил, но был не готов вот так запросто признать поражение, — может быть, она просто ранена, мы понятия не имеем, её это кровь или нет. Никто не рассматривает такой вариант? — Именно, я считаю, что мы обязаны продолжать поиски, но, если вы больше не хотите в этом участвовать, никто не осудит, — сказал Дитлеф. — Что, если убийца специально ведёт нас по ложному следу, — сказал Отто. Йоханнес это предвидел и сумел сохранить невозмутимость. Правда, он ожидал услышать эти слова не от Отто, но так даже лучше, он сам признался в своей никчёмности. Волноваться ему было не о чем, он предусмотрел каждую мелочь, по краю прошёл, но сработал, как всегда, идеально и дальше догадок эти горе-искатели не продвинутся. Всё сказанное здесь больше походило на взаимное утешение, нежели на какой-то план. И от сердца окончательно отлегло. Ничего они не смогут сделать. Будут знать только то, что он им позволит, ходить только туда, куда он им скажет, а однажды он просто исчезнет. Пускай поломают головы. — Я прошу прощения, уже стемнело и нам бы следовало вернуться домой, — сказал Йоханнес, ему нужно торопиться на встречу. Нельзя заставлять принцессу ждать, — бродить по лесу ночью бессмысленно, продолжим наши поиски утром. — Да, он прав, — сказал младший Эскад, — встречаемся завтра на том же месте, как только наступит рассвет. «Моя до рассвета» — подумал Йоханнес, стараясь скрыть блаженную улыбку.

***

Темно. По-прежнему очень темно. Она выставляет руку вперёд, но не видит её. Желая убедиться, что глаза открыты, Виктория часто моргает, прозреть это не помогает, зато возвращается головная боль, на этот раз резко как выстрел, сначала в области глаз, затем пробивает затылок. Веки снова тяжелеют, но ей хватает сил удержать их открытыми, если есть боль, значит, есть чувства, есть чувства — значит она не мертва. Виктория лежит неподвижно, пытаясь понять свои ощущения, пытаясь почувствовать собственное тело, оно даёт о себе знать лёгким покалыванием в лодыжке, настолько незначительным, что ей кажется, это не имеет к ней отношения. Сознание возвращается постепенно, урывками: то это яркая вспышка, то снова глубокое забвение, где она будто наблюдает за собой со стороны. Единственное, что она помнит — это своё отражение в зеркале, лёгкое платье, свежесть утра, тёплые солнечные лучи, обволакивающие комнату, и руки, крепко обнимающие её за талию. Приложив немалые усилия, не обращая внимания на головную боль, Виктория пытается сосредоточиться на этом воспоминании, цепляется за него, как за соломинку, лишь бы не потерять связь с реальностью и снова не провалиться в бездну забвения. Ей это удаётся, воспоминания становятся ярче, размытые образы обретают чёткие контуры. Теперь она лежит на кровати, в своей спальне, солнечные лучи остаются за плотно задёрнутыми занавесками, без них становится холодно. Вокруг разбросаны вещи, на этот раз она одна, кровать низкая и широкая, и почему-то колючая. Кожу царапают сотни иголок, торчащих из мягкого матраса. Она морщится от боли, пронзающей тело, ощущения становятся явственнее, и кто только напихал в матрац иголок? Лежать на матрасе невыносимо, она предпринимает попытку подняться, но у неё по-прежнему нет власти над собственным телом. Кусающая дрожь пробегает по коже, в комнате становится очень холодно, солнце исчезло за чёрными занавесками, которые теперь закрывают всю стену, там будто и не было окна. Ей страшно, хочется позвать на помощь, хочется встать и сорвать их вместе с гардиной, но она способна только смотреть, как чернота расползается по стене, разрастается густым, душным облаком, сантиметр за сантиметром неумолимо поглощая комнату и стремительно приближаясь к ней. Она ощущает явственный запах плесени, чернота касается её лица, Виктория лишается способности видеть и все ощущения вмиг обостряются, теперь она отчётливо различает запах сырой земли, боль в затылке становится нестерпимой, и при каждом движении глаз её слепит яркая вспышка. Но внезапно кто-то хватает её за лодыжку, сжимает до треска в кости, Виктория пытается освободиться и случайно валится на пол. Кровать исчезает, комната тоже, остаётся лишь темнота, оставив всякие попытки бороться, она просто падает, вниз в черноту, падает очень долго и ощущение полёта на время избавляет её от боли, оно похоже на сон и, кажется, просыпаться ей уже не зачем. Но эта пугающая чёрная пропасть оказывается вовсе не бездонной, Виктория убеждается в этом когда всем весом обрушивается на землю. Вернувшееся ощущение холода, запах сырости и кошмарная боль теперь уже во всём теле даёт ей понять, что она по-прежнему жива. Жива без сомнений, хотя, судя по ощущениям, у неё переломаны все кости. Она вновь пытается встать, на удивление, ей это удаётся, получается даже сесть. Пошарив рукой в темноте, она натыкается на стену, подползает к ней и прислоняется спиной. Измученное тело постепенно начинает слушаться и, похоже, сейчас она проснулась по-настоящему, боль в затылке никуда не исчезла, но мысли наконец проясняются. Однако, радость от возвращения к реальности была недолгой. «Болит как от удара» — задумывается Виктория и, коснувшись затылка, быстро отдёргивает руку. Леденящий ужас пронзает её насквозь. Воспоминания, затерявшиеся где-то между явью и сном, обрушиваются на неё тяжёлой волной, принимая яркие образы, уже не дающие усомниться в своей подлинности. Голова идёт кругом, она вспоминает всё: ссору с Отто, обезглавленное тело Камиллы Сейер, страх, выворачивающий наизнанку, и лицо Йоханнеса, его взгляд, улыбка безумца в тот момент, когда она поняла, кто он такой. «Цирюльник», существовавший где-то на грани правды и вымысла, превратившийся в городскую страшилку, стоял прямо перед ней, а она до последнего не могла поверить, что всё это происходит по-настоящему. А дальше — удар по голове и пустота. Это он, он ударил её… Виктория, собравшись с силами поднимается на ноги, всматривается в темноту, держась о стену, обходит вокруг. Ни окон, ни выступов — только стены. Она опускается на колени, шарит руками по полу, и пальцы утопают в сырой земле, наткнувшись на что-то холодное, она судорожно изучает находку и приходит к выводу, что это похоже на цепь. Перебирая толстые звенья, она добирается до её конца и обнаруживает, что цепь прикреплена к стене намертво, будто выросла прямо из камня. Потом Виктория находит другой конец, он стальной хваткой опутывает её лодыжку, освободиться не получается, в кромешной тьме она не понимает, как именно, но ей кажется, что цепь приварена прямо к её кости. Сообразив что к чему, Виктория отдёргивает руку, бросается в сторону и натыкается на противоположную стену, повреждённая нога начинает ныть, но эта боль не имеет никакого значения в сравнении с тем ужасом, который завладевает сознанием, и если до этого были лишь воспоминания, то сейчас наступает понимание. Она у него в плену, сбежать ей не удалось и её кончина лишь вопрос времени. Он оставил её здесь, чтобы вернуться и замучить до смерти, или он решил похоронить её заживо? Виктория издаёт протяжный стон, поднимает голову, но наверху тоже лишь темнота, эта жуткая тюрьма станет её последним пристанищем. Здесь ото всюду веет могильным холодом, запах сырости будто проникает под кожу, она больше никогда не увидит солнечного света, она умрёт здесь, ослеплённая темнотой, на цепи, словно дикое животное, от руки жестокого убийцы. Темнота сгущается вокруг неё, пространство будто сужается, стены окружают со всех сторон, царапают кожу, норовят раздавить. Кончается воздух, становится тесно. Жуткую тишину нарушает лишь звук участившегося дыхания, Виктория задыхается, её охватывает животная паника. Она срывается с места и врезается в противоположную стену, оцарапав плечо и локти, но боли уже нет, есть только страх, теперь ей кажется, что убийца затаился в дальнем углу и наблюдает за ней. Не торопится, наслаждается её бессилием, упивается своей властью. А когда смотреть ему надоест, она испытает на себе все те зверства, о которых писали в газетах. — Нет! Нет! — кричит она в темноту, — не подходи ко мне! Тишина в ответ пугает её сильнее слов, она почти физически ощущает его присутствие. Её пробивает дрожь. Наткнувшись на какой-то выступ, она встаёт на него, пытаясь взобраться наверх, но тут же соскальзывает, наступив на больную ногу падает, снова подскакивает и в панике начинает колотить и царапать стену, разбивая запястья, до крови обламывая ногти. Ощущение безысходности становится нестерпимым, от страха она обезумела окончательно. Она кричит что есть мочи, колотит в стену, гремит тяжёлой цепью, до хрипа, до боли в горле зовёт на помощь. А потом, обессилив, валится на землю. Из груди вырывается стон. Слёзы застилают глаза, боль в затылке усиливается, захлёбываясь рыданиями она отползает к стене, сжимается, сворачивается в комок, укрыв голову руками, будто только так можно было защититься от неизбежного. Она не знает, сколько так просидела, прежде чем услышала звук. В воспалённом испуганном сознании вырисовывались самые страшные варианты дальнейшего развития событий, Виктория потеряла счёт времени, молясь о том, чтобы смерть была быстрой, однако, у смерти, похоже, были другие планы. Виктория в ужасе замерла, понимая, что ей не послышалось. В темноте обострился слух, и она отчётливо различала его слегка шаркающие шаги, узнаваемые шаги. То, что Йоханнес оказался убийцей до сих пор не укладывалось у неё в голове. Был «цирюльник» и был Йоханнес, а связи между ними по-прежнему не было. Она услышала, как открылся замок, как над головой лязгнули петли и стало ещё холоднее, кожа покрылась колючими мурашками. Наверху она вдруг увидела свет, мягкий и тёплый, он приближался и разгонял эту жуткую темноту. Виктория смотрела на него будто заворожённая и на долю секунды в её голове промелькнула мысль о том, что Йоханнес одумается и вызволит её из этого жуткого места. Ведь не может быть, чтобы в нём бесповоротно умерло всё человеческое. Он спустился, поставил фонарь по центру, и Виктория прикрыла глаза, свет стал невыносимо ярким. Осмотревшись сквозь пальцы, она обнаружила, что находится в глубокой яме, а наверху массивная деревянная дверь. Здесь не так уж и высоко, но Йоханнес, видимо, позаботился обо всём заранее, если ей даже и удастся подняться, освободиться от цепи, намертво обхватившей лодыжку, не представлялось никакой возможности. Увидев её, он на секунду замешкался, возможно, даже покраснел, но тут же ретировался. — Фрекен Виктория, добрый вечер. Рад видеть вас в добром здравии. Его ласковый голос и знакомая дружелюбная улыбка никак не вписывались в ситуацию и окончательно сбивали с толку. — Давно вы проснулись? Виктория ничего не ответила. — По прибытию сюда вы плохо себя чувствовали и мне пришлось дать вам лекарство, не думал, что оно способно усыпить так надолго, — он протянул ей холщовую сумку, — вот, я принёс поесть. Вы наверняка голодны. Она отвернулась, и он, вздохнув, положил сумку на землю. Наклонился к её лицу. От ужаса у неё закололо под рёбрами. На неё смотрел «цирюльник» глазами Йоханнеса. Он протянул руку, хотел коснуться её волос, но Виктория отпрянула в сторону. — Хм. Вы боитесь меня? Что ж, вполне справедливо. Сердце рвалось из груди, страх парализовал её, и она могла лишь безропотно ожидать его следующего шага. Но, вопреки ожиданиям, Йоханнес лишь кивнул и, обойдя фонарь с другой стороны, сел напротив. — Вам бы стоило привести себя в порядок, помыть и расчесать волосы. Вы должны выглядеть как настоящая принцесса. — Ты опоил меня? — спросила Виктория срывающимся голосом. — Мне пришлось. — И ударил по голове. Йоханнес поморщился — Прежде чем я извинюсь за свой глупейший поступок, должен сказать, что мне доставляет неимоверное удовольствие, что между нами наконец-то нет никаких секретов, и мы можем разговаривать смело, ничего не утаивая. Как в детстве, помните? — он улыбнулся Виктория молчала, не сводя с него глаз, на её бледном лице виднелись потёки запёкшейся крови. Она была очаровательна в своей растерянности, но вот волосы, сбившиеся в колтун, портили всю картину. — Должен извиниться перед вами за столь грубое обращение, но у меня действительно не было выбора. — Что ты говоришь. Какого выбора? Ты ударил меня по голове, опоил снотворным и посадил в яму… Зачем? Из-за Камиллы, ты боялся, что я расскажу всем, кто ты на самом деле? — Боже, конечно нет, при чём тут Камилла, — Йоханнес состроил такое лицо, будто говорить о Камилле ему было противно. — Ты убил её… Почему? — Виктория, я вовсе не о том хотел поговорить, куда важнее… — И всех остальных… Всех этих несчастных девушек, о которых писали в газетах. — Несчастных девушек? — улыбка вмиг исчезла с его лица, как исчез и Йоханнес, вновь уступив место «цирюльнику», — вовсе они не несчастные девушки. Это всё проклятые журналисты выставляют их жертвами. — Но ты убил их. — Не убил, а очистил город от вранья и притворства. Убить можно того, у кого есть душа, а эти девицы были безмозглыми куклами, ни черта настоящего в них не было, за деньги они были готовы стать кем угодно. Я думал, что ошибался насчёт Камиллы, но она оказалась точно такой же. Так молода, а уже прогнила насквозь, рад что удалось задушить это чудовище в зародыше. — Ты убьёшь и меня? — Нет, ты что. Всё, что я делал до этого, все мои поступки преследовали одну единственную цель — наконец оказаться рядом с тобой. Больше нам никто не помешает, ты же этого хотела, верно? — Нет, я не хотела этого. Йоханнес отпусти меня, пожалуйста, я никому о тебе не скажу, клянусь. Он качнул головой. — Ты здесь не в тюрьме. Это место поможет тебе исцелиться, а когда всё закончится мы уедем с тобой навсегда, как и планировали. Я подарю тебе весь мир, помнишь? Но Виктория будто не слышала его слов, её, как и прежде, волновало лишь собственное благополучие, впрочем, он этого ожидал. — Как долго я здесь? — спросила она. — Третьи сутки. Она закрыла лицо руками. — Боже мой, меня наверняка ищут. А мама? Она сойдёт с ума от горя… Я её не послушалась… — Не волнуйся, с твоими родными всё в порядке, мы пошлём им весточку после того, как покинем страну. — Я никуда с тобой не поеду! — вдруг закричала Виктория, внезапная злость притушила страх, он распинается о любви, а она чувствует, как в ней разрастается ненависть. Какое он имеет право распоряжаться её жизнью, — ты отпустишь меня немедленно иначе… Иначе мой отец сообщит полицейским. Йоханнес прыснул от смеха, и она поняла, как жалко выглядят её ничтожные угрозы. — Ох, прости… Поумерьте свой пыл, принцесса, вы сами виноваты в том, что с вами произошло. — Йоханнес пожалуйста… Ведь ты… Почему ты стал таким, что случилось с тобой? — Что случилось со мной? Я всё тот же, это ты изменилась и во всех моих деяниях, во всех этих убийствах виновата только ты, Виктория! Ты показала мне каково это, испытать настоящую боль, когда отвергла. Я искал утешения в объятиях других, но по-прежнему видел тебя в каждой женщине. И в каждой женщине я чувствовал фальшь, они лишь притворялись тобой настоящей, но на деле были той версией тебя, которую уже испортила алчность, той, какой ты неизбежно бы стала… И я решил, что таким, как они уже незачем жить. Ложь давно надо приравнять к преступлению, душевные страдания гораздо страшнее физических. Он говорил это монотонным голосом, с некоторой гордостью, и иногда улыбаясь. Он был абсолютным безумцем, и Виктория вдруг осознала, что проблески безумия она стала замечать в нём давным-давно. — Если ты так меня любишь. Почему запер в этой могиле, в кромешной тьме, посадил на цепь? Ты думаешь, я отвечу тебе взаимностью? Думаешь, всё будет как раньше? — Ну наконец-то, наконец мы добрались до самого важного. Именно так, Виктория, я не хочу причинять тебе вред, я лишь хочу, чтобы всё стало как раньше. Я хочу, чтобы ты вспомнила, кого ты любишь на самом деле. — Не бывать этому, — она вдруг поднялась на ноги. Слабая, изможденная, морщась от боли, но по-прежнему смотрящая на него как на ничтожество. Он вспомнил их встречу в театре, её высокомерный тон и точно такой же взгляд, будто прошлым вечером она вовсе не объяснялась ему в любви. Тогда он почувствовал жгучую обиду, она будто публично его унизила и, думая об этом, он уже едва сдерживал гнев. Зверь не должен вырваться наружу, у него совсем другая цель. Но Виктория будто нарочно его провоцировала. Когда он только спустился, то увидел в её глазах страх, кожей его почувствовал, в кой-то веке он был хозяином положения, и ему это понравилось. Сейчас же это чувство исчезло, она перестала бояться, видимо, он был слишком доброжелателен и усыпил её бдительность. — Где мы находимся? — спросила она, дёрнув цепь, страх и впрямь отступил, ненависть к нему оказалась сильнее. — В покоях принцессы. Вам здесь не нравится, фрекен Виктория? — Отпусти меня! Он встал. Она отступила, но продолжила сверлить его взглядом, от которого ему хотелось скрыться. Нет, она больше не получит над ним власти. — Я же сказал, ты будешь свободной только когда произойдёт исцеление. Твоя душа должна очиститься. Боже мой, Виктория, это ведь из-за него, из-за него ты стала такой! Он сбил тебя с толку! Обманом. Он разлучил нас, разрушил ту связь, что была между нами, — он шагнул к ней, и Виктория отшатнулась, запнувшись об огромный тюк соломы. Йоханнес коснулся её руки, — ты словно принцесса, на которую наложили заклятье. Я смогу тебя исцелить. Она зажмурилась, вся сжалась и отвернулась, когда он попытался её поцеловать, это его задело, но Йоханнес снова сдержался. — Отпусти меня. Пожалуйста, — её голос дрожал. Вот она, настоящая Виктория, страх перед неизбежностью всегда неподделен. — Не бойся, со мной тебе ничего не грозит. Я буду заботиться о тебе, буду любить, — он обнимал её, а она дрожала всем телом, — и никто нам больше не помешает. Ты поймёшь, ты вспомнишь, как мы любили, ведь наши чувства были настоящими. Вдруг она вырвалась, толкнув его в грудь. — Чувства? — она нервно засмеялась, — да какие чувства, Йоханнес? То была детская влюблённость, мы ошибались, когда думали, что она переросла в нечто большее. Нет никаких чувств, только воспоминания. Мы повзрослели, всё изменилось, как же ты не можешь понять я не могу любить тебя так, как прежде, мне уже не двенадцать. Пора оставить это в прошлом и двигаться дальше. — В тебе говорит эта отрава… — он отвернулся. — Нет! Это говорю тебе я. Смирись с тем, что я больше тебя не люблю! — Замолчи! — Отпусти меня! — Не надо… — он схватился за волосы. — Йоханнес, пожалуйста. — Это всё он, всё он, — сгорбившись, шептал он себе под нос. — Йоханнес, довольно. Отпусти меня, и мы об этом забудем. — Отпущу только когда придёт время. — Ты ублюдок! — она бросилась к нему, — ничтожество! Он и не понял как, само собой получилось. Не нужно было ей так кричать. Йоханнес сжал руку в кулак и ударил её по лицу, прекратив этот непрерывный поток гадких слов. Виктория упала, прижимая руку к лицу, кажется, он рассёк ей бровь. Эта власть опьяняла. — Ну и кто тут ничтожество? — он поставил её на ноги и ударил снова. Кровь хлынула из носа, она упала, и перед глазами всё закружилось. — Я же просил… Говорил тебе, — он швырнул её на мешок с соломой, — не смей со мной так. Я желаю тебе только добра. Нежную кожу лица оцарапала жёсткая солома, она пришла в себя, когда он потянул её за волосы, из глаз посыпались искры. Она попыталась освободиться, закричала, но удар по рёбрам лишил её воздуха, во рту чувствовался металлический привкус. — Ты моя, поняла? Других вариантов нет, — он навалился на неё всем телом, мерзкое дыхание обжигало ухо, запах его кожи был отвратителен, прикосновения -липкими и холодными. — Не надо… — прохрипела Виктория, пытаясь освободиться от его туши, но одним ловким движением он скрутил за спиной её руки, придавил коленом и разорвал сорочку. Она не видела, но готова была поклясться, что слышала, как он проглотил слюну, снова наклонился к ней, держа за подбородок и проводя по щеке своим мерзким ртом. Виктория зажмурилась. Что-то твёрдое упиралось в её бедро, и внезапная резкая боль пронзила всё тело. Йоханнес судорожно выдохнул. — Не такая уж ты и невинная, ангелочек, — прошептал он, чувствуя на губах её слёзы. Из груди вырвался жалобный всхлип и это распалило его ещё больше. Она боится. Беспомощная, ничтожная, молящая о спасении. Будто нарочно он двигался резко, быстро, вколачиваясь каждый раз всё глубже, всё болезненнее. Этот момент показался Виктории вечностью, с каждым толчком боль всё усиливалась, он будто разрывал её изнутри, но она настолько ослабла, что сопротивляться уже не могла, к тому же её пугало то, что он может снова её ударить. Кошмар закончился очередным резким толчком, он издал какой-то животный рык и завалился на неё сверху, мерзко целуя в шею и что-то бормоча о любви. По бёдрам стекала отвратительная липкая жидкость. — Люблю тебя, — говорил он, но Виктория его не слышала, она всё надеялась, что скончается от полученных травм и ей больше не придётся видеть его лицо. Когда Йоханнес наконец соизволил встать, она сползла на землю, прикрываясь разорванной сорочкой, подтянув колени к подбородку и, опустив глаза, старалась не смотреть в его сторону. — А я ведь предупреждал, но ты не слушала. Вынудила меня. Не так я представлял наше воссоединение, — он сел перед ней на корточки, — не так! Виктория снова всхлипнула, уклоняясь как от удара. — Ты как запуганное животное. А ведь я могу по-хорошему, ты ведь знаешь. Но ты снова предпочла грубость. Почему, Виктория? Он обращался с тобой грубо? Она не ответила, даже головы не повернула. Гордая. — Ладно, — он поднялся на ноги, стянул с себя пиджак и швырнул ей, — подстели, чтоб было помягче, — Йоханнес мерзко рассмеялся, и Виктории захотелось его растерзать, будь у неё силы бросилась бы на него, ногтями, зубами разорвала бы его мерзкую глотку. Он разбудил в ней такую ненависть, о которой она даже и не подозревала. — Мешок оставлю. Жрать всё равно захочешь. Принцесса, — он взял фонарь и вылез из ямы. Лязгнули петли, ключ повернулся в замке, стихли его шаги. Тюрьма снова погрузилась в кромешную тьму, на этот раз Виктория была даже рада. Лёжа под этим ублюдком, слушая его сальные всхлипы, она скучала по этой оглушающей тишине. Виктория забралась на мешок, и с трудом смогла вытянуть ноги, лежать на боку было больно, и она подумала о том, что у неё наверняка сломаны рёбра. А, может быть, и все кости, её больше нет, есть какое-то непонятное существо, сгусток страха и безысходности, способное ощущать только боль. Слёзы ручьём потекли из глаз. То, что он сотворил с ней, было куда хуже смерти, он унизил и растоптал её достоинство, и Виктория приходила в ужас, думая о том, что на этом он не остановится. Он вернётся и будет возвращаться снова и снова, и она каждый раз будет переживать этот ад. Лёжа в кромешной тьме, на дне могилы, заколоченная деревянной крышкой, она по какой-то причине оставалась ещё жива. Виктория вспомнила о матери, о старой гувернантке и разрыдалась в голос, она ненавидела себя за то, что не послушалась и отправилась совершать подвиги. Как бы ей сейчас хотелось оказаться дома в усадьбе. Кажется, в объятиях матери прошла бы вся эта боль. Она вспоминает об отце, которого так несправедливо считала чудовищем. Она была так слепа, так наивна, что даже не подозревала о существовании зла такого масштаба. Виктория уткнулась лицом в соломенный матрас, но вдруг подскочила, упала на землю, её вырвало несколько раз. На матрасе лежал пиджак Йоханнеса, всё ещё сохранивший его отвратительный запах. Через какое-то время усталость взяла над ней верх, Виктория задремала, привалившись к мешку. Её разбудило лязганье петель и снова этот свет, не предвещавший ничего хорошего. Йоханнес очутился перед ней быстрее, чем она смогла сообразить. Виктория попыталась отползти, но он схватил её за плечо и вручил расчёску. — На вот, приведи себя в порядок. Страшно смотреть. Причешись. Она не двинулась с места, тупо уставилась на него, будто разучившись понимать человеческую речь. — Причешись, — повторил он. Виктория выпустила гребень из рук. Страх вдруг исчез, что ещё он может с ней сотворить. Убьёт? Прекрасно, смерть станет избавлением. — Ты оглохла, принцесса? — Я тебе не принцесса, — процедила она сквозь зубы. — Боже мой, ну зачем снова это упрямство. Я пришёл пожелать тебе доброго утра, а ты снова хочешь всё испортить. Давай, приведи себя в порядок, и, я обещаю, что на этот раз всё будет по-другому. Виктория так живо представила пережитый кошмар, что залепетала о пощаде — Йоханнес, прошу тебя отпусти, я вернусь домой и никому ничего не скажу. Пожалуйста, — она сцепила руки в молитве. — Виктория, — он присел рядом с ней, — не надо так, я ведь не чудовище, ты просто слегка приболела, как только поправишься, мы выйдем отсюда вместе. А теперь, — он подобрал гребень, — давай наведём красоту. Помнишь, какой ты была в тот день когда пошла на охоту? Когда я увидел тебя в амбаре… Ты была прекрасна, ты была настоящей, будь настоящей и для меня. Ты была предназначена мне, не ему. Он взял в руки спутавшиеся волосы и принялся драть их расчёской. — Нет! Стой! Дай я сама. Он даже не задумывался о том, что рана, которую он ей оставил, всё ещё болит. Йоханнес отдал ей гребень. Виктория принялась расчёсывать слипшиеся пряди волос, не справляясь с колтунами и просто вырывая их, было больно, но всё же не так, если бы это делал он. Йоханнес завороженно наблюдал, а потом произнёс: — Достаточно. У меня не так много времени. Скоро начинаются поиски. — Что, меня ищут? Ты участвуешь в моих поисках? — Ищут-ищут, но не слишком удачно, как видишь. — Гореть тебе в аду, — прошипела она. — Ой, снова грубишь, принцесса. Да? Виктория замолчала, испуганно обнимая себя за плечи. — То-то же. Давай, я хочу, чтобы ты была со мной такой же, как была с ним. — Нет, — взмолилась она, казалось, у неё внутри не осталось живого места, она едва двигается не сможет вынести новую пытку. — Я не спрашивал у тебя разрешения. Ты моя. Не его. Моя. С этими словами Йоханнес вновь затащил её на матрас, с усилием развёл сжатые колени и принялся насиловать, опаляя своим дыханием, издавая мерзкие звуки, сопровождаемые каждое его движение. Боль пронзала всё тело, но куда отвратительней была его близость. Он нависал над ней, целовал, прикасался, шепча на ухо мерзкие слова и требуя от неё ответа. И тут до неё дошло, что в данный момент она может ему отомстить только полным безразличием. Он хочет, чтобы она наслаждалась, хочет взаимности, а получит просто безответную куклу, которая ничего не чувствует и ей всё равно, что делают с её телом. — Ты прекрасна, — шептал он, пыхтя и обливаясь липким потом, — ты такая же как в тот день, — говорил он. Виктории это стоило немалых усилий, но она смогла отстраниться, смогла подумать о чём-то другом, отпустив свою душу на волю, тело её было здесь, но сознание унеслось прочь, далеко от этой камеры пыток. Ему никогда не получить от неё того, к чему он так стремится. Он почуял неладное, замедлился, всматривается в её лицо, но встречается с равнодушным взглядом бездушной куклы. — Я же сказал, будь со мной такой же как была с ним! Настоящей! — Настоящей. Без притворства, — прошептала она, обнаружив, что сорвала голос, — я и не притворяюсь, это я настоящая. Можешь стараться сколько угодно, но тебе никогда не вызвать у меня тех же чувств. Йоханнес стиснул зубы. — Делай со мной что угодно, он всё равно в тысячу раз лучше тебя. — Заткнись. Ты просто шлюха, — он схватил её за шею. — А ты, как прежде, жалок. Йоханнес ускорился, но Виктория будто и впрямь перестала чувствовать: ни плача, ни всхлипа — будто что-то сломалось. А когда всё закончилось, она вдруг рассмеялась долгим истерическим смехом. Йоханнес отпрянул от неё, как от прокажённой, запнувшись о цепь и в спешке надевая штаны. — Прекрати! Но она не останавливалась. — Ты обезумела. — Он в тысячу раз лучше тебя. Ничтожество! — Убью, стерва! Он бросился к ней схватил за шею, стиснул так, что захрустели позвонки. Воздух перестал поступать в её лёгкие, глаза закатились. Она вдруг почувствовала, что наконец-то стало тепло, больше ни боли, ни страха, всё закончится здесь и сейчас. Она этому даже рада. Увидев, что слегка перестарался, Йоханнес усилием воли заставил себя остановиться, разжал пальцы. И она закашлялась, жадно хватая ртом воздух, раздирая ногтями шею. Скатилась на землю, сплёвывая кровавую слюну. — Это было предупреждением. Тебя никто не найдёт, принцесса, процессом руковожу я. Да и искать больше некому, твой отец скончался сегодня ночью. Виктория посмотрела на него, забыв о своей строптивости: — Нет! Ты лжёшь! — Я никогда тебе не лгал. Он был болен, и ты это знаешь. Она всхлипнула и закрыла лицо руками. — Я тебе не верю… Не верю! — Верить или нет — решать только тебе. Можешь продолжать тешить себя надеждами, но реальность такова, что кроме меня у тебя никого не осталось. Как только я увижу, что тебе стало лучше, что ты стала прежней, мы сразу же покинем это место. Ты ведь этого хочешь? — он коснулся её плеча. — Не трогай меня, ты мне отвратителен, — она отползла к противоположной стене. Йоханнес мог бы снова заставить её подчиниться, но времени оставалось ничтожно мало, уже рассвет, вскоре он должен быть в усадьбе. — Виктория, тебе следует понять одну простую вещь, своим упрямством ты только всё усложняешь. Сейчас я уйду, а ты посиди и подумай, вспомни о том, как клялась мне в любви, вспомни о том, как мы собирались сбежать. Вспомни, кем ты была до того, как появился он… «Он» Йоханнес не называл Отто по имени, будто ему не доставало для этого смелости. — Это я заберу, — он поднял фонарь, — в темноте лучше сосредоточиться. Надеюсь, когда я вернусь, то увижу свою Викторию. — Отто тебя убьёт, ты поплатишься за всё, что сотворил. Он непременно найдёт меня. Ты его не обманешь! Йоханнес стиснул зубы, зверь внутри пробудился и требовал немедленной расплаты, да как она только смеет произносить его имя в этом священном месте? Месте, где их заблудшим душам суждено воссоединиться. В финале их истории не должно быть проклятого сынка камергера. — Ты правда так думаешь? Да я ведь почти уничтожил его. Это было совсем несложно, благо подвернулся удачный момент. — Господи, ведь это ты подбросил ему тот браслет. — Браслет — ерунда. Главную роль в этом спектакле сыграла его подруга, так вовремя вернувшаяся в город и так удачно появившаяся на писательском вечере. Будто сам господь бог даровал мне эту возможность. Их искромётная ссора стала переломным моментом, концом для него и новым началом для меня. Я бы и так смог заставить всех верить, у меня здорово выходило притворяться таким как он, сорить папашиными деньгами много ума не надо, но фру Линдберг значительно ускорила этот процесс. — Это ведь ты убил её … — прошептала Виктория в ужасе, всё это начинало походить на какой-то дурной сон — я с самого начала знала, что он не мог… — Мог, Виктория, ещё как мог, однажды он уже убил. Это для тебя он святой, а у всех остальных даже не возникло сомнений. Отто сам себя закопал. — У тебя ничего не выйдет. Когда умерла Камилла, он был с Дитлефом на охоте, Дитлеф это подтвердит. — Пусть так. Это уже не важно, его финал давно предрешен. — Что ты имеешь в виду? Йоханнес молчал, нарочно выдерживая театральную паузу. — О чём ты говоришь? — Я говорю, что скоро останемся только мы. — Нет! Ты чудовище! Не трогай его, это только между нами. — Слишком поздно, Виктория, его история закончилась, но у нас ещё может быть счастливый конец, всё зависит от тебя. — Хорошо, я пойду с тобой. Йоханнес, послушай, я стану той, кем ты хочешь, уеду с тобой куда скажешь, только не убивай никого, — в отчаянии закричала Виктория. Йоханнес поморщился, она была искренна, но только потому, что боялась за его шкуру. — Слишком поздно. Только так я могу всё вернуть. — Нет, пожалуйста, я обещаю тебе, всё будет как раньше… — Ну и кто из нас лжец? Фальшивка! — он сплюнул. — Йоханнес. Он будто не слышал её. — Ты всё равно ничего не сможешь сделать, ты способен причинять вред только тем, кто не способен себя защитить, с Отто тебе не справиться! — Сила или разум, как думаешь, есть ли у него шансы? — У тебя ничего не выйдет! — упрямо повторила она. — Вот и посмотрим. Я сообщу тебе, чем всё закончилось. До вечера, принцесса. Скрипнули петли, отворилась тяжёлая дверь, и всё погрузилось во мрак.

***

Она не спала всю ночь, просто не получалось, она сидела у окна, всматриваясь в темноту и ожидая, когда же появится сын. Стрелка часов пересекла отметку полуночи и медленно поползла вниз, начиная новый отсчёт, будто подтверждая её опасения. В соседней комнате мирно спал муж, и она позавидовала его спокойствию. Сначала она не понимала, как он может не замечать очевидного, но теперь ей стало ясно, что перемены в настроении сына очевидны лишь для неё — он никогда не был настолько близок с Йоханнесом, как была она. Скверные мысли не давали покоя с момента его возвращения, она прогоняла их прочь, боролась с ними как могла, но каждый раз, глядя на сына, понимала, что он стал другим человеком. А потом она обнаружила эти записи и пришла к страшному выводу. Её Йоханнес, её единственный сын, талантливый мальчик, добрейшей души человек оказался жестоким убийцей. У неё не было сомнений, ведь он с ранних лет выражал свои чувства посредством письма, вот и сейчас на этих странницах Йоханнес рассказывал о содеянном и не просто рассказывал, а будто наслаждался этим, смаковал каждое слово, описывая кровавое действо во всех подробностях. Она смотрела в темноту и надеялась, что вот-вот услышит, как скрипнет калитка, увидит во дворе его силуэт, он пройдёт мимо дома в сторону мельницы, где, по его словам, провёл уже несколько ночей, и тогда тревога отступит, она поверит, что книга ничто иное как вымысел, а её догадки — лишь плод больного воображения, но стрелка часов неумолимо отсчитывала секунды, поиски давно завершились, стояла глубокая ночь, но Йоханнес так и не появился.

***

— Я же предупредил, больше мы об этом не говорим, — мельник перевернул мешок и вытряхнул зерно, с досадой обнаружив, что большая его часть была испорчена плесенью, — черт побери! Уже третий мешок, а всё эта проклятая сырость. — Ты слышал, что я сказала? — повторила жена, — забудь ты о своём зерне, Йоханнес не ночует на мельнице, я проверяла, он нам соврал. Он не ночует дома уже четвёртую ночь. — Замолкни немедленно! Не могу больше тебя слушать, ты просто помешалась! — зло рявкнул он, вытаскивая очередной тяжёлый мешок, — уйди, пока я не вышел из себя! Мы тут дохода лишились, а она несёт какую-то околесицу. — Дохода? Мы лишились сына! — Замолкни! — замахнулся он на жену, — глупая баба! Будешь болтать мы точно его лишимся! — Ты должен за ним проследить, — не унималась она, — куда он уходит вечерами, мне кажется Виктория жива. Он где-то прячет её. Мельник вздохнул и покачал головой. — Я покажу тебя доктору, — он перевернул мешок, высыпал содержимое и внезапно весь побледнел. Жена вскрикнула и схватилась за голову. Вернув себе способность двигаться, мельник опустился на корточки и двумя пальцами осторожно вынул из кучи зерна светлые волосы, заплетённые в аккуратную косу и с двух сторон бережно перевязанные шёлковыми лентами. — Боже правый… — шепнул он, — да что же это, — он взглянул на жену, опустившись на колени она беззвучно рыдала. Он стоял над ней, белый, как полотно, поражённый страшной находкой, и не мог найти слов. Мир вокруг него закрутился волчком, а потом и вовсе перевернулся, он чувствовал, как земля постепенно уходит из-под ног, пришлось опереться о косяк, чтобы не упасть. — Что же нам делать? — лепетала жена. А он всё смотрел на лежащую на полу косичку и никак не мог поверить в то, что это не сон. И тут они услышали, как заскрипела калитка, Йоханнес по обыкновению счистил с подошвы грязь о крыльцо и, не обнаружив их в доме, направился к мельнице. — Пап! Ты там? — позвал он. Его голос вмиг отрезвил. — Не говори ему, спрячь, — сказала жена. Мельник, не найдя подходящего места, сунул косу в карман её передника. — Он не должен знать. — О, вы здесь вдвоём, — Йоханнес вошёл в амбар, — я собирался… — он взглянул на кучу зерна, и промелькнувшая во взгляде тревога была равносильна признанию. — Сын, — начал было мельник. — Не желаешь ли ты переночевать сегодня в доме? — улыбнулась мать, — здесь протекает крыша и ужасно холодно. — А что случилось с зерном? — Йоханнес задал единственный интересующий его вопрос. — Испорчено плесенью, почти все мешки. Надо заделать эту чёртову крышу, — сказал отец. — Постараюсь сегодня вернуться пораньше, погода опять испортилась вряд ли сможем долго бродить по лесу. Да и бессмысленно это. Если бы она была жива… — Не говори так, надежда есть всегда. Ты делаешь большое дело, помогая этим людям, — сказала мать, удивившись твёрдости своего голоса, ведь её всю трясло. — Да, только надежда у нас и осталась. Тебе помочь здесь убрать? — спросил он отца. — Нет, сынок, иди, я справлюсь сам. Твоё дело гораздо важнее. — Ну тогда я пойду, — сказал Йоханнес, внимательно осматривая кучу зерна и думая, что они ничего не заметили, — до вечера. — Удачи, — сказала мать. Йоханнес ушёл, и они оба смогли спокойно вздохнуть. Теперь уже не осталось никаких сомнений. — Вечером он приходит за сумкой, ты должен пойти за ним, — сказала она.

***

— Выпить хочешь? — младший Эскад протянул Отто фляжку. Отто взглянул на неё, задумался на секунду, но мотнул головой — Нет, не хочу, я потом не смогу нормально соображать. — А может наоборот, мысли станут яснее, — обернулся к ним Йоханнес. Отто ничего не ответил. — Как хочешь, а я выпью. Вдруг посетит какая-нибудь идея, — мужчина сделал несколько глотков. Они шли по берегу, тяжело ступая по сырому песку. Погода неумолимо портилась: ветер снова усилился, моросил колючий дождь и, казалось, серое небо могло запросто раздавить. Их отряд значительно поредел, остался только трактирщик, Эскад младший, камергер, Отто и неунывающий сын мельника. Кажется, он единственный не терял надежды. Дитлеф остался дома с отцом, впавшим в глубокое забытье. Со вчерашнего дня прояснений так и не наступило, и доктор, дежуривший у его постели круглые сутки, в очередной раз сообщил всем, что хозяин усадьбы доживает последние часы. Было трудно описать состояние матери Виктории по той простой причине, что она будто тоже была мертва. Она по-прежнему существовала, двигалась, иногда разговаривала, но больше походила на оживший труп. Глаза потухли, лицо осунулось, в уголках рта залегли глубокие морщины, за несколько дней эта бойкая женщина превратилась в старуху. Её истерзанная горем душа умерла от ран и осталась лишь оболочка, не способная чувствовать. Отто уже и сам ни во что не верил, а перспектива очередного бессмысленного блуждания по лесу вселяла в него ужас. У него попросту не осталось сил, неимоверная усталость последних дней, чувство вины и утраты тяжким грузом лежали на его плечах. Он шёл только потому, что не мог не пойти, ведь никто не давал команды отбой и повернуть обратно у него не было права. — Предлагаю разделиться, — сказал вдруг Йоханнес. Отто посмотрел на него и подумал, что ружьё Дитлефа в его руках, выглядит так несуразно, что режет взгляд. Без ружья в этих лесах, конечно, не обойтись, но вопрос в том, умеет ли он им пользоваться? — А есть ли смысл? Посмотрите, скоро начнётся ливень, — сказал трактирщик, — слушайте, не обессудьте, но мне бы вернуться и проследить за своим «сараем», его, того и гляди, унесёт в море. — Это ваше право, мы никого тут не держим, — сказал Отто. Когда сегодня утром он увидел, во что превратился их горе-отряд, то поначалу разозлился, но потом понял, что, как бы люди им не сочувствовали, их жизнь продолжается, он бы поступил точно так же, если бы Виктория не имела для него значения. У него нет оснований их обвинять. Йоханнес кивнул. — Хорошо. Извините. Желаю вам удачи, — сказал трактирщик и, задрав воротник, почти бегом поспешил обратно. — Отлично, остались самые стойкие, — сказал Йоханнес, с его лица не сходила улыбка, и выглядело это так же неуместно, как и оружие в его руках. — А ты чего лыбишься? — спросил Отто, — что тебя так веселит? «Ощущение твоего отчаяния, близость твоей кончины. Я рад тому, что смог втоптать тебя в грязь» — подумал Йоханнес. — Отто, не начинай. Все справляются с горем по-своему, — ответил за него камергер, — ссоры нам сейчас ни к чему. — Просто спросил. Может, человек поделится своей радостью с нами. — Какая уж тут радость, — сказал Йоханнес, — господин камергер прав, все справляются по-своему, наверное, улыбка — это защитная реакция. Я понимаю, что выгляжу идиотом, простите, если задел ваши чувства. Отто ничего не ответил. — Ладно, — камергер хлопнул его по плечу, — последуем примеру Йоханнеса, не будем унывать. Тело мы не нашли, значит, надежда ещё осталась. — Разделимся, — повторил Йоханнес, — мы с Отто ещё раз пройдём через лес, а вы идите вдоль берега. Встретимся здесь, — он перекинул ружьё на другое плечо. Отто вздохнул, та ещё перспектива — весь день наблюдать перед собой рожу писателя, он и сам не мог объяснить почему, но неприязнь к этому человеку возникала у него на клеточном уровне, однако, возразить он не посмел, посчитав это неуместным. Если он может помочь, то придётся перетерпеть. — А есть ли смысл разделяться, давайте пройдём по одному маршруту, вдвоём по невнимательности чего-нибудь не приметим, — сказал младший Эскад, и Отто хотел было согласиться, но Йоханнес, будто бы не расслышав его слов, уже отошёл на приличное расстояние. — Идёмте, — помахал он рукой. Отто пожал плечами. — Удачи, — сказал он и, понуро опустив голову, пошёл вслед за писателем. Камергер кивнул. — Давно ли вы его знаете? — спросил Эскад младший, –этого молодого человека. — Йоханнеса? С малых лет — ответил камергер, они продолжили идти, поглядывая в сторону двух удаляющихся фигур, — а почему вы спросили? — Просто интересуюсь. — Очень целеустремлённый молодой человек, будучи сыном крестьянина, сумел добиться какого-никакого успеха на писательском поприще, даже издал несколько книг. — Весьма впечатляет. А кем ему приходится фрекен Виктория? Не сочтите за грубость, но мне показалось, тут нечто большее чем дружба. — О, ну тут вы правы, прославившее его стихотворение «Всадница» посвящено именно ей, ознакомьтесь как-нибудь, он описывает её с таким трепетом, что и не может возникнуть сомнений, бедняга влюблён в нашу Викторию очень давно. — Со стихотворением я знаком, собственно, поэтому и спросил. Любовь, похоже, была безответной? — Ой, да кто их поймёт, эту молодёжь, — камергер махнул рукой, — в любом случае, одной любовью долго сыт не будешь, отец Виктории разорён, а Йоханнес, у которого за душой ни гроша, самый невыгодный кандидат. Она привыкла жить в роскоши, а ему, кроме пылающих чувств, предложить ей нечего. — Отто другое дело, верно? И отец сделал выбор за неё. — А как иначе выжить в нашем мире? Их брак — это холодный расчёт, им нужны наши деньги, нам — их доброе имя. Мой великовозрастный сынок, чтоб его, в своё время сумел хорошо запятнать свою репутацию. Вот и выкручиваемся теперь как можем. — Должно быть, Йоханнес не слишком рад такому раскладу, из-за этого у них с Отто натянутые отношения? — У Отто почти со всеми натянутые отношения, — камергер усмехнулся, — да уж, он тот ещё фрукт, взрывной, как пороховая бочка, но точно не убийца, вы же поэтому меня расспрашиваете? Пытаетесь зайти издалека? — С чего это вы так решили? — С того, что я знаю кто вы, гер Эскад, вас подослал отец, верно? Интересные у него методы работы, только вот ни черта недейственные. Убийца бродит поблизости, а его здесь до сих пор нет, почему же? Младший Эскад улыбнулся. — Я знал, что мы до этого дойдём. Отвечая на ваш вопрос, нет, я приехал сам, как гость господина Сэйера, с отцом мы давно не общаемся. — Прискорбно. — Я расспрашиваю лишь потому, что мне любопытно. — Да неужели, — усмехнулся камергер. — А ещё потому что наблюдаю за Йоханнесом с того самого рокового вечера, и его поведение кажется мне весьма странным, — он задумчиво почесал бороду и взглянул в сторону леса. Камергер рассмеялся. — Вот это да, приехали. Теперь что же убийцей будет Йоханнес? А вы весь в отца. — Вовсе нет, вы даже не представляете, как велика между нами разница. Я не склонен к беспочвенным обвинениям, я лишь сказал, что поведение Йоханнеса кажется мне странным. Он вовсе не скорбит, как бы он не пытался всех нас убедить. — По-вашему, он мог убить Камиллу Сейер, какая глупость, зачем ему это? Она была его пропуском в лучшую жизнь. Господин Сейер души в нём не чаял и обеспечил бы молодым безбедную жизнь. Так что избавьте меня от своих догадок и давайте сосредоточимся на поисках. — Повторюсь, я никого не обвиняю, это лишь наблюдения, но вам следует знать, что, разделившись, мы поступили глупо. — Позвольте спросить почему? — Да по той простой причине, что отношения между вашим сыном и Йоханнесом и без того напряжённые, а в свете последних событий это может привести к трагическим последствиям. — Глупости. — Я предлагаю пойти за ними, вы ведь и сами понимаете, что наши поиски, как и прежде, не дадут результата, а вот предотвратить возможную трагедию мы вполне способны. Камергер остановился, размышляя над его словами. Йоханнес не убийца, но у него есть явный талант одним своим присутствием доводить Отто до «кипения». У его сына в руках ружьё, и камергер совсем не уверен, что в случае очередной перепалки, Отто будет способен здраво мыслить. — Ладно, ваша правда. Я согласен, зря мы их отпустили, давайте догоним, пока не поздно.

***

Едва различимая тропа совсем скоро и вовсе сошла на нет, вокруг угрожающе темнела лесная чаща, небо окончательно заслонили густые кроны деревьев, в глубине леса, подобно раненному животному, страшно простонал ветер. Идти становилось всё тяжелее, местами трава доходила до пояса, и ноги по щиколотку увязали в размокшей земле. Деревья скрывали их от дождя, но здесь всё равно было сыро и холодно будто в могиле. Отто посмотрел назад, уже было неясно, откуда именно они пришли, инстинкт подсказывал ему повернуть обратно, но, игнорируя зарождающуюся в душе тревогу, он продолжал следовать за Йоханнесом, идущим так быстро, что он, окончательно измотанный, опасался потерять его из виду. Было непонятно, на кой чёрт они забрались в эти дебри, однако, Отто не решался задать вопрос, повисшее между ними молчание его вполне устраивало. Долгие поэтичные речи писателя могли запросто вывести его из равновесия, которое он и так сохранял с большим трудом. Йоханнес остановился, заправляя вылезшую из сапога штанину. Отто прислушался и поймал себя на мысли, что больше не слышит шума волн, значит, они ушли совсем далеко от берега. — Думаешь, мы найдём её здесь? — спросил Отто осматриваясь, — усадьба где-то на другом конце острова. — На самом деле ближе, чем вам кажется, — ответил Йоханнес, отходя в сторону и пропуская Отто вперёд, –что если на неё напало животное и… — Тогда, возможно, мы найдём её не целиком. Надеюсь, дурно не станет, — шутка была неуместной, но, глядя на нервозные ужимки писателя, Отто не смог удержаться. — Будем надеяться на лучшее, — Йоханнес побледнел, когда Отто, проходя мимо, встретился с ним взглядом. — Ты бы с ружьём поосторожнее, а то ненароком отстрелишь себе в башку. Йоханнес стиснул зубы и снял ремень с плеча, мысленно себя успокаивая: «ничего, недолго осталось» Пройдя ещё немного, они наткнулись на глубокий овраг, наполненный водой и будто ровной чертой разделивший лес пополам. Пройти через него, не поранившись о торчащие корни поваленных деревьев, не представлялось возможным, однако, Йоханнес, похоже, так не считал. Он остановился и стал внимательно всматриваться в чернеющую пустоту, будто оценивая свои шансы. — Обойдём, — не дождавшись ответа, Отто двинулся дальше. На его счастье, писатель не стал возражать, безропотно поплёлся следом, отставая на несколько шагов. Отто подумал, что, должно быть, он наконец выдохся, но, обернувшись и увидев, как сильно тот побледнел, понял, что он попросту испугался жуткого места, где пахло как в скотомогильнике. Очевидно, если бы он только знал о его существовании, ни за что бы не зашёл так далеко. В другое время Отто бы посчитал это поводом для издёвок, но сейчас ему самому хотелось поскорее перейти на другую сторону, здесь было темно и в нос бил удушливый запах гниющей плоти, казалось, вместе со светом этот овраг поглотил и весь воздух. — Да уж, паршивое место, — сказал Отто. Йоханнес молчал, поджав губы, на нём прям-таки не было лица. Напряжение нарастало с каждой секундой, и молчание, нарушаемое лишь шуршанием прошлогодней листвы, становилось невыносимым. — Ты бывал здесь раньше? — Нет. Никогда, — ответил Йоханнес, снова замедлив шаг. Разумеется, он знал об овраге, он знал этот лес настолько хорошо, что мог ориентироваться здесь, даже полностью ослепнув. Это его территория, теперь он хозяин положения, подобно дикому зверю он постепенно загонял свою жертву в ловушку, ожидая удобного момента, чтобы напасть. Разница была лишь в том, что едва ли зверь нервничает перед смертельным броском, а вот его трясёт так, что зубы отбивают дробь. Он так долго к этому шёл, это последняя преграда на его пути к лучшей жизни, финал, конец, один выстрел — и полная свобода. Чары рассеются, его принцесса наконец-то станет прежней. Не должны дрожать руки, когда делаешь правое дело. Йоханнес сверлит взглядом его тёмный затылок и пытается представить, как с глухим звуком пуля пробьёт кость, как вспыхнет облачко красного тумана, окрасив волосы багровыми каплями, как он рухнет на землю, поверженный простым сыном мельника, и тогда Йоханнес снисходительно заглянет в его затуманенные глаза, чтобы в последние секунды своей бессмысленной жизни он увидел торжество на лице человека, которого всегда презирал. — Сочувствую вам, — произнёс Йоханнес, — должно быть, тяжело признать своё поражение. — Это ты о чём? — Отто взглянул на него через плечо. — Ну, вы, вероятно, считали себя всемогущим, однако, деньги не равно могуществу, я прав? Вам не удалось купить любовь Виктории, как и не удалось предотвратить гибель единственной женщины, которая разглядела в вас что-то хорошее, даже сохранить звание и то не получилось. Отто остановился, броситься на него и размозжить ублюдку голову, столкнуть тело в чёртов овраг — это то, что он может сделать, то, что он сделал бы непременно, но его вдруг позабавила столь дерзкая выходка, стало интересно, что же он скажет дальше. — О, смело, писатель. Ты вдруг нашёл мужское достоинство, похвально, — Отто усмехнулся и продолжил идти, напрочь позабыв об осторожности, гнев закипал, постепенно лишая его способности мыслить разумно. Йоханнес это почувствовал, он этого и добивался, преимущество было и в том, что в отличие от Отто он умел сохранять холодный рассудок. — Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Моё сочувствие искренне, уж я-то знаю каково это, быть на вашем месте, проигравшим, униженным, знаю каково это — ощущать себя ничтожеством, — он взвёл курок и направил ружьё, руки больше не дрожали. Он всего лишь избавляет мир от паразита. Услышав знакомый щелчок, Отто вдруг осознал свою ошибку. Он медленно повернулся, посмотрев на него без тени страха, его лицо было непроницаемым, и Йоханнес возненавидел себя за то, что даже с ружьём в руках, даже имея явное преимущество, взгляд ненавистного сынка камергера всё равно вгоняет его в ступор. — Неужели. Ну, решился стрелять — так стреляй, только смотри не обделайся, писатель. Йоханнес вдруг с ужасом осознал то, чего признавать не хотел: дело было вовсе не в деньгах, не в насилии и уж точно не в магическом привороте, всё было куда проще. Виктория, его милая девочка, его принцесса, которую он вознёс до небес, причислив к лику святых, на деле оказалась обычной самкой, на уровне первобытного инстинкта выбравшей самца посильнее. «Ничтожество! Ничтожество!» — звучал в голове её крик, ему хотелось зажмуриться, спрятаться, сдаться, осознание собственного бессилия было невыносимым. — Стреляй! Покажи, что ты можешь! — крикнул Отто. С этим пора покончить раз и навсегда. Стиснув зубы, Йоханнес нажал на курок.

***

— Слышали? — младший Эскад остановился. Выстрел разорвал тишину. — Господи помилуй! — воскликнул камергер, схватившись за сердце. Эскад младший перешёл на бег. Дрожащими руками камергер достал из кармана свисток, но удержать не сумел и уронил его, случайно втоптав в грязь. — Скорее. Не разбирая дороги, позабыв об усталости, они продирались сквозь чащу, пока не наткнулись на овраг. — Отто! Чёрт тебя побери, что ты ещё натворил! — заорал камергер, заметив какое-то движение вдалеке. Подойдя ближе, они увидели Йоханнеса, который, будто пьяный, едва мог удержаться на ногах. Эскад младший сжал его плечо и забрал ружьё из дрожащих рук. Йоханнес был бледен как смерть. — Что случилось? — спросил камергер, — где Отто? — Йоханнес, что произошло? — Эскад посмотрел ему в глаза, парень явно был в шоке. — Йоханнес, ответь, мы услышали выстрел. — Где Отто? — повторил камергер. Йоханнес дрожащей рукой указал в сторону оврага и внезапно улыбнулся. — Я его сразу и не заметил… — прошептал он. — Что ты наделал? — камергер отшатнулся, едва не рухнув на спину. — То, что был должен, — ответил Йоханнес, подняв на него плавающий взгляд. — Ушёл, чтоб его. Камергер обернулся и замер, будто увидев призрака. — Надо бы убраться отсюда быстрее, сейчас оклемается и начнёт преследовать, — Отто, отряхиваясь, выбрался из оврага. — Сын… — произнёс камергер — Что? А вы как тут оказались? — Мы услышали выстрел, — сказал младший Эскад, — что произошло? — Произошло боевое крещение. Писатель додумался выстрелить в кабана, — Отто мотнул головой, указывая в сторону чащи, — он что тебе мешал? — А что, нужно было ждать, пока нападёт? — Да на кой-чёрт ты б ему сдался. А вот теперь он будет мстить. Йоханнес передёрнул плечами, его всё ещё трясло. Теперь он понимает, кабан был его спасением, знаком, посланным свыше, иначе и не объяснить его появление в тот роковой момент. Очевидно, время ещё не пришло. — Я не понимаю, какой ещё кабан? Вы что тут устроили? Меня чуть удар не хватил, — камергер шумно выдохнул. — Я заметил позади Отто дикого кабана, который собирался напасть, и выстрелил в него, — объяснил Йоханнес. — Не стал бы он нападать, — Отто подошёл ближе, писатель больше не решался поднять на него глаза, и как он только мог позволить снова себя унизить, — дай сюда, стрелок нашёлся — Отто забрал у него ружьё, в которое тот снова вцепился двумя руками, — жалко хлыща с нами нет, вы бы с ним отлично спелись. — Ну ладно, если раненный кабан где-то поблизости, нам и впрямь следует убраться, — сказал младший Эскад, оглядываясь по сторонам. — Верно. Идём, писатель, — Отто хлопнул его по плечу, — да ладно, не трясись так, первый раз всегда страшно. Камергер посмотрел на сына долгим взглядом и осуждающе покачал головой. — Иногда я и впрямь жалею, что у меня не родилась дочь.

***

Вблизи воды было гораздо холодней. Изящные каблуки бархатных туфелек проваливались в рыхлую землю, Леа плотнее закуталась в ажурную шаль, едва ли спасавшую её от колючего ветра, и шмыгнула покрасневшим носом. Перед выходом на улицу она с трудом поборола желание надеть предложенное служанкой пальто, ведь оно совершенно не подходило к её сегодняшнему наряду и годилось лишь для выгона скота, а она-то знает — везде об этом пишут, что женщина должна оставаться красивой при любых обстоятельствах. Она и так пренебрегла правилами, натянув тёплые чулки под лёгкое летнее платье. Закоченевшими пальцами Леа достала часы и долго смотрела на циферблат, старательно отсчитывая деления, как её когда-то учили: пять, десять, пятнадцать. Так, путём нехитрых манипуляций, она сумела вычислить, что стоит здесь уже целый час. Леа поморщилась, но продолжила терпеливо ждать. Заметив приближающуюся фигуру, она крепко сжала ручку зонта и двинулась навстречу. Шарлотта была категорически против, она разозлится и, скорей всего, больше не захочет с ней разговаривать, но Леа не могла объяснить причин своего поступка, она толком не понимала, что чувствует, она просто следовала какому-то неясному инстинкту, слушала голос у себя в голове и, надо сказать, он её ещё ни разу не подводил. О том, что с этим сыном мельника что-то не так она поняла сразу же, как только его увидела. Может умом Леа никогда не блистала, но у неё была какая-то совершенно невероятная способность чувствовать и подмечать каждую мелочь. А уж у Йоханнеса этих мелочей было с избытком, начиная от криво подшитых брюк и заканчивая его пугающим, совершенно недобрым взглядом, никак не вяжущимся с показным дружелюбием. Он притворялся тем, кем не является, а Леа точно знала: люди, которые притворяются непременно хранят за душой какой-то секрет, иначе зачем вообще притворяться. — Я знаю, — сходу выпалила Леа, обнаружив, что у неё, вдобавок ко всему, заболело горло. — Что знаешь? И почему ты вообще здесь стоишь? Вас же предупреждали — из дома не ногой, — Отто попытался пройти мимо, но Леа преградила ему путь. — Я должна кое-что рассказать, — она откашлялась, — это касается того человека, сына мельника. — Кого? Давай зайдём в дом, ты вся посинела. Шарлотта тоже здесь? — Отто осмотрелся. — Нет. Шарлотта хочет его утешить, а я ей сказала, что это всё плохая идея, а она говорит, что я глупая, а я не глупая, я просто считаю, что он ей не пара, он и Камилле был не пара, но… — Понятно. Ну а мне-то какое дело? — Как это какое, он же странный. Отто мотнул головой и, обойдя её, пошёл в сторону усадьбы. — Пошли, — сказал он. — Нет, стой. Ты не даёшь мне сказать, ты прямо как Шарлотта. А я нервничаю и не могу сосредоточиться, — крикнула Леа ему вслед. — Хорошо, говори, я тебя слушаю. Что тебе показалось в нём странным? — О, много чего, но особенно то, что он совсем не скорбит. Отто нахмурился, вспомнив неуместно весёлую рожу писателя. Разумеется, каждый переживает горе по-разному, но уж точно не веселится. А ещё этот выстрел и непонятные разговоры, и какой бы правдоподобной не была байка о диком кабане, Отто был готов поклясться, что целился Йоханнес именно в него. — Не скорбит, говоришь… — Не скорбит. Ни капельки. А ещё я часто вижу, как он бродит по ночам здесь и у берега, а ещё плавает на лодке, — говорила Леа вполголоса, будто он мог их услышать. Может и мог, Отто уже ничему не удивится. — На лодке? И куда он плыл? — Я не знаю, но видела, что это был он. — Ясно. — Только не говори, что я спятила, Шарлотта говорит именно так. Понимаешь, я не могу объяснить почему, но он мне совсем не нравится, — она фыркнула ни то от холода, ни то выражая презрение. — Нет, пожалуй, тут я с тобой согласен. Леа торжественно улыбнулась. — А ещё я слышала, как в тот вечер он сказал Виктории, что ты подарил ей браслет, снятый с покойницы. — Браслет? А что ещё он ей сказал, помнишь? — он коснулся её плеча. — Не всё, помню, что они ссорились, и он был очень зол. А браслет принадлежал Аде Делькхман, я его видела, это точно был он, и это мне тоже показалась странным. Кстати, зачем ты его подарил? Нельзя дарить вещи покойницы. Может, поэтому с Викторией случилась беда. Отто молчал, обескураженный услышанным, и просто не мог найти слов. — Какого… Да я понятия не имею, о чём идёт речь. И кто такая эта Ада Делькхман? — Девушка, которую убил «цирюльник». Её ещё в городском парке нашли. Я, к слову, больше туда не ногой. — Чёрт побери, — Отто потёр глаза, в голове складывалась целая цепочка из незначительных на первый взгляд событий, теперь образующих вполне себе ясную картину. — Так зачем ты снял с неё браслет? — не унималась Леа. — Никакого браслета я ни с кого не снимал, да я даже не подозревал о его существовании. Леа, какого чёрта ты не рассказала об этом раньше? Почему молчала? — Обычно меня никто не слушает, вот я и решила, что это всё глупости, пока… — Пока что? — Пока сегодня этот ваш сын мельника не пригрозил мне пальцем и жутко так посмотрел, когда услышал, что я говорю о нём плохо Шарлотте. Мне как-то страшно стало. — Да уж, и потому ты сейчас стоишь здесь одна в темноте подальше от дома. Всё верно, молодец, умеешь о себе позаботиться. Леа согласно кивнула, явно не распознав сарказма. — Ладно, возвращайся домой и больше не выходи, и присмотри за моей непутёвой сестрой, — сказал Отто. — А ты куда? — Нанесу неожиданный визит сыну мельника, то-то он обрадуется. — Думаешь, обрадуется? — Она нахмурилась — Леа, иди домой. Он уже отошёл на приличное расстояние, как вдруг услышал позади торопливые шаги. Леа остановилась, одной рукой вцепившись в его предплечье и задыхаясь от быстрого бега, сказала: — Я с тобой пойду. — Да вот ещё. Я сказал, возвращайся. — Нет, можешь мне не верить, но я могу быть полезна, я увижу, если что-то там будет неправильно. — Неправильно. Тоже мне, сыщик нашёлся, — Отто мельком взглянул на её совсем неуместные туфли и подумал о Виктории. Для прогулок по лесу она бы, скорей всего, выбрала точно такие же. Леа упрямо смотрела на него снизу-вверх, и он не имел никакого желания с ней спорить, хочет пойти — да и чёрт с ней. — Ладно, пошли. Только держись рядом, я не хочу потом искать и тебя, поняла? Леа кивнула. — И, ради бога, только молчи.

***

— Упустил, — мельник тяжело опустился на стул и стащил с головы промокшую кепку, сминая её в кулаке. Жена села напротив, испуганно глядя в его потухшие глаза. — Как это упустил? — Вот так упустил, чтоб меня, отвлёкся, а его и след простыл. — Ну и куда же он, по-твоему, мог пойти? — Да я понятия не имею, — он швырнул головной убор на стол и закрыл рукой лицо, — господи, я слежу за собственным сыном, потому что подозреваю его в убийстве, всё это похоже на какой-то дурной сон, — он грустно усмехнулся, — может, нам это всё привиделось, со страху ведь можно и помешаться. — Больше всего на свете я бы хотела проснуться. Мне не верится, что это происходит с нами. Почему именно с нами? Чем мы так провинились пред богом? — её лицо жалобно сморщилось, она всхлипнула, но не зарыдала, в дверь кто-то настойчиво постучал. Мельник вскочил на ноги, чуть не уронив стул. Жена, побледнев, смотрела на дверь. Стук повторился ещё настойчивей, ещё громче, отзываясь болезненным отголоском где-то в затылке. Никто из них не спешил открывать, оба понимали: тот, кто стоит за дверью, непременно принесёт им дурную весть, и это будет началом конца. Мельник, крадучись, приблизился к двери, незаметно, через выцветшую занавеску, посмотрел в окно, потом взглянул на жену, будто желая получить молчаливое согласие, но её лицо выражало лишь страх. Снова постучали, она вздрогнула. — Кто там? — спросила она шёпотом. — Нужно открыть, — мельник опустил глаза и повернул ключ, отпирая дверь и впуская холодный воздух, принёсший собой неизбежность. — Отто? — спросил он, стараясь скрыть волнение, — что-то произошло? — Добрый вечер, — сказал Отто, из-за его плеча выглянула Леа и тоже кивнула. — Добрый вечер. Прошу прощения, не ожидал вас увидеть здесь в такой поздний час, пожалуйста проходите, — он открыл дверь шире, пропуская их в дом. — Ого, какое тут всё… Старое, — Леа изумлённо озиралась по сторонам. Отто незаметно толкнул её плечом. — Прошу извинить, моя спутница приличиям не обучена. — О, ничего страшного, фрекен, вы совершенно правы, этот дом действительно очень стар, гораздо старше вашего «замка», я порой и сам удивляюсь, как он вообще ещё не обрушился, — нервно передёрнув плечами, ответил мельник. — Мы пришли поговорить с Йоханнесом, насчёт… — Его нет дома, — перебила его жена мельника, и Отто удивился, что сразу её не заметил. — А где же он? На улице уже стемнело, — спросил он. — А зачем он вам, позвольте спросить. — Узнать, откуда он взял браслет, — выпалила Леа, но, когда Отто с силой дёрнул её за шаль, вспомнила, что пообещала молчать. — Какой браслет? — отозвалась мать Йоханнеса. — Да так, это… Это не имеет значения, если его нет дома. Может, вы всё-таки скажете, где он, нам необходимо обсудить детали завтрашней вылазки, кое-что изменилось и ему бы следует знать. — Он, вероятно, пошёл прогуляться, хотел узнать, когда откроется навигация. Точно так… — сказал мельник. — Точно так, — повторил Отто и внимательно осмотрелся, –хочет отсюда уплыть, значит. — В городе вся его жизнь. Но, разумеется, Йоханнес не оставит вашу семью, пока что-то не прояснится. Мы все молимся за Викторию и желаем вам удачи. Отто кивнул, не посчитав нужным удостаивать его ответом, чёртов мельник врал и делал это так неумело, что ложь эту распознал бы даже слабоумный. — Ладно, что ж, простите за беспокойство, когда Йоханнес вернётся, передайте, что завтра мы собираемся в семь утра, снова пойдём к болотам, если желает, может присоединиться, — сказал Отто первое, что пришло ему в голову. — Разумеется, он придёт, — мельник чуть не раскланялся, поспешно выпроваживая их за дверь. — Что ещё за браслет? — спросил он у жены. — Понятия не имею. Боже мой, неужели они обо всём знают? Что же теперь с нами будет? Что будет с ним? — Милые люди, правда, — Отто обернулся и посмотрел в сторону дома мельника, — а главное, совсем не умеют врать. Леа шла молча, озадаченно уставившись на свои туфли. — Чего молчишь? — Ты ведь сам просил меня молчать, — удивлённо ответила Леа. — В их доме, но не сейчас. Заметила что-то? — Ничего. Дом старый, по стенам трещины и пахнет противно, как будто сварили кусок сала. — Познавательно. — А ещё она плакала. — Кто? — Женщина. Его мать. Когда мы вошли, она стояла, отвернувшись к камину. А потом обернулась и у неё были такие жуткие тёмные круги под глазами и веки опухшие, будто пчёлы покусали, так бывает если рыдаешь несколько дней. — Чушь. Они чёртовы лицемеры, — выпалил Отто, — эта проклятая семейка. — Мне показалось… — Я убью его. — Кого? — Леа скрестила руки на груди, сердце бешено застучало. Она уже жалела о том, что рассказала ему о своих догадках, Шарлотта ведь предупреждала, что её брат сейчас не в своём уме и может сотворить нечто страшное. — Отто, я не уверена… — Не уверена? Зато я теперь уверен. Конечно, всё сходится, как же, чёрт возьми, я раньше не догадался! Надо было пристрелить эту тварь! — Отто, не надо никого убивать! Прекрати, пожалуйста, ты пугаешь меня. Он ничего не ответил, лишь ускорил шаг, и Леа пришлось перейти на бег. — Можно ведь просто поговорить. — Он убил Камиллу, отрезал ей голову, наверняка точно так же расправился и с Викторией и теперь водит нас за нос, наслаждаясь своим превосходством, как тебе кажется, этот человек заслуживает простого разговора? Леа поджала губы. — Хватит с меня болтовни. Вспоминай, в котором часу ты его видела и где? Она отвернулась, надеясь, что он отстанет. — Леа, вспоминай. — О, смотри! Что там такое? — она указала в сторону усадьбы, у ворот творилась какая-то суета. Он побледнел, различив среди гула обеспокоенных голосов надрывный плач. Им навстречу выбежал Дитлеф, и Отто остановился не в силах сделать следующий шаг, он вдруг понял, что такого удара ему не выдержать, догадываться о её смерти это одно и совсем другое — услышать подтверждение своим догадкам. Мимо, визжа и рыча, натыкаясь друг на друга, промчались охотничьи собаки, очевидно они её и нашли. — Отто. Голос Дитлефа доносился будто из-за толстой стены. — Отто, где вы были? — выдохнул Дитлеф. — Её нашли? Вы нашли Викторию? Вот видишь, — Леа улыбнулась. — Нашли, да? — произнёс Отто, говорить удавалось с трудом. — Нет, тут другое. Шарлотта пропала.

***

Ветер слегка растрепал её волосы, тёплые солнечные лучи ласково касались лица, она прикрывает глаза рукой, краснеет и улыбается. Под ногами хрустит сочная зелёная трава, Йоханнес идёт рядом, иногда, как бы случайно, задевая её плечом, и от этого случайного контакта по телу то и дело пробегает табун мурашек. Последние несколько недель она считала дни до его возвращения, всё думала и представляла их встречу, не знала, что ему скажет, ведь они не виделись больше года. Йоханнес повзрослел, и всё могло измениться, но, как только он сошёл на пирс, как только их взгляды встретились, Виктория поняла, что все её волнения оказались напрасны. Ничего не пришлось говорить, слова были бы просто излишни, их незримая духовная связь за время разлуки только окрепла, им, как и прежде, достаточно просто быть рядом. Виктория чувствовала эту связь каждым миллиметром кожи, Йоханнес, её Йоханнес вернулся, и теперь всё наконец встало на свои места, и жизнь вновь заиграла яркими красками, такими же сочными как весенняя зелень. Они поднялись на пригорок, укрывшись в тени развесистых крон деревьев, и весь остальной мир отошёл далеко на второй план. И вдруг Йоханнес взял её за руку, так просто, так легко, будто бы так и должно быть, а потом так же легко и просто приблизился к ней, кончиками пальцев коснувшись её щеки. Сердце пропустило удар, а затем забилось как бешённое, Йоханнес был так спокоен, а Виктории казалось, что она близка к тому, чтобы лишиться чувств. — Жили были два человека, он и она,— ласково прошептал Йоханнес, опаляя её губы горячим дыханием. Она улыбнулась, такими словами он часто начинал какую-нибудь увлекательную историю. — И однажды он наконец осмелился признаться ей в своих чувствах… Я люблю тебя, Виктория из усадьбы, и любовь моя будет вечной, — он поцеловал её, и в тот момент маленький мирок Виктории перевернулся с ног на голову, в тот момент началась их личная «увлекательная» история. Щёки её пылали, и с лица не сходила глупая улыбка. Опьянённая счастьем Виктория возвращалась домой, её губы сохранили его вкус, он поселился в её мыслях, всё в этом мире отныне было связано только с ним. Ей казалось, она, подобно птице, могла запросто вознестись до небес. Так вот, каково это — иметь за спиной крылья. «Я люблю тебя, Виктория из усадьбы» — звучало у неё в голове, тогда она не могла даже представить, что, произнеся эти нежные слова, Йоханнес озвучил ей смертный приговор. Виктория гнала прочь это воспоминание, но оно продолжало упрямо лезть в голову. «И любовь моя будет вечной…» — клеймом отпечаталось в её воспалённом мозгу, будто нарочно напоминая о непростительной глупости. У воспоминания больше нет радужного свечения, нет теплоты и приятного запаха весеннего разнотравья, теперь оно обжигает могильным холодом, заполняет лёгкие удушливым запахом сырости, вызывает боль, страх и отвращение. В горле снова царапает, Виктория с трудом может дышать и силится не закашляться, кашлять нельзя, кашель будто бы разрывает все органы, будто ломает кости, и во рту появляется металлический привкус. Она не понимает почему вообще ещё чувствует боль, ведь абсолютно точно должна быть уже мертва. Смерть стоит у неё за плечом, она ощущает её ледяное прикосновение и сквозь застелившую глаза красную пелену может рассмотреть её очертания. Она здесь, пришла за ней, так почему же не забирает? Чем же она могла так провиниться, что теперь обречена раз за разом проходить через ад? Йоханнесом окончательно овладела его чудовищная сущность. Сегодня, спустившись в эту могилу, он уже не был человеком, ибо человек не может быть настолько безжалостен. Жуткие статьи о «цирюльнике», от которых кровь стыла в жилах, показались ей детской сказочкой, жалкой пародией, изложенной высокопарными фразами с целью пощекотать читателю нервы, на деле оказались очень далеки от реальности. Возможно, потому что просто не существовало таких слов, которые могли с достоверной точностью описать все те зверства, которым он подвергает своих жертв, ведь статьи пишут обычные люди. «Цирюльник» больше не сдерживался, «цирюльник» дал волю своей ненормальной фантазии. Он издевался, избивал её и насиловал самыми изощрёнными способами, а когда, казалось бы, пытка закончилась, ему в голову приходило что-то ещё. С фантазией у Йоханнеса всегда был полный порядок. Он устроил ей персональный ад. Он был жесток и ненасытен, он наслаждался каждым её воплем, а её ничтожные мольбы о помощи возносили его до небес, заставляя чувствовать себя богом. Она принадлежала ему целиком, у него в руках её жизнь и теперь он в праве распорядиться ей так, как посчитает нужным. Когда всё закончилось, Виктория была ещё жива, едва ли, но всё же жива, и уничтожили её вовсе не жестокие побои, а его последние слова. Он произнёс их небрежно, как бы между делом, когда она лежала у его ног неподвижно, как истерзанная кукла. — До новых встреч, принцесса, — он мерзко усмехнулся, — и, к слову, можешь больше не стремиться наверх, там тебя ждать больше некому. Отец мёртв, мать уезжает с каким-то доктором, думая, что ты погибла, и от сынка камергера я наконец-то избавился. Впрочем, ты никогда и не была ему нужна. Она хотела что-то сказать, но издала лишь глухой жалобный стон. — Остались только мы вдвоём, как я и обещал. Измученное тело сотрясали рыдания, физическая боль померкла на фоне душевной. Она всхлипнула, но слёзы куда-то исчезли, Виктория могла лишь выть от отчаяния, от осознания того, что всё разрушила из-за своей собственной глупости. Где-то там, над головой, в кромешной тьме опустилась тяжёлая дверь, он оставил её наедине со своими мыслями, и эту пытку Виктории уж точно не выдержать. По прошествии нескольких часов она впала в забытье, взгляд был устремлён в темноту, и ей казалось, она стала частью этой могилы, приросла к ледяной земле и уже никогда не сможет подняться. В левом глазу мелькает какое-то красное свечение, она чувствует, как немеют конечности, как остывает собственное тело и замедляется сердце и, если бы не скопившаяся в горле жидкость с металлическим привкусом, это было бы даже приятно. Нет больше боли, нет больше страха, всё закончилось, так какого же черта она ещё жива? Нужно просто подождать. Виктория закрывает глаза, сознание затуманивается, будто под действием снотворных капель, и уносит её прочь из этой сырой холодной тюрьмы. Она стоит под крышей старого амбара, окружённого дождевой завесой. Вдалеке завораживающе мерцает молния, и слышатся раскаты грома. На улице настоящий ливень и Виктория, наконец отбредшая способность видеть, не может оторвать глаз от этого прекрасного зрелища, не может надышаться этим живительным воздухом. Она ощущает запах свежескошенной травы, во рту больше нет металлического привкуса, а на душе больше нет тяжкого груза утраты, в одно мгновение мир стал до безобразия прост, и она жалеет о том, что не могла понять этого раньше. — Никакого толку от тебя, коротышка. Услышав его голос, она поворачивает голову. Отто она не видит, но совершенно точно ощущает его присутствие. — Я так и знал, что ты сдашься, — говорит он. И его слова ранят в самое сердце, он ведь понятия не имеет, через что ей пришлось пройти, как он смеет её обвинять? — Может быть, это ты во всём виноват! Я хотела сделать как лучше, — крикнула Виктория, но её голос был почти не слышен. Зато его голос звучал очень отчётливо. — Никто не станет тебя спасать. А сама ты не сможешь, — сказал он насмешливо. — Смогу, — почти прошептала она. — Нет, коротышка, всё, что ты можешь, это только страдать. Злость берёт над ней верх, она резко разворачивается и кричит: — Неправда! И тут перед ней возникает Йоханнес, руки его испачканы кровью, он улыбается и направляется к ней. Виктория хочет закричать, но не может, отступает назад и, споткнувшись о деревянный порог, падает, и всё исчезает в один миг: дождь, приятная прохлада, голос. Открыв глаза, она вновь оказывается на дне ямы. Однако, кое-что всё же остаётся. Виктория прислушивается, надеясь, что ей не мерещится. Вдалеке и впрямь слышатся приглушённые раскаты грома, собрав оставшиеся силы, она садится и, прикоснувшись к ледяной стене, чувствует стекающую по запястью струйку воды. Дождь. Наверху всё ещё идёт дождь. Наверху всё ещё продолжается жизнь. Удушливый запах сырости постепенно сменяется свежестью летнего ливня. Перед глазами возникает усадьба, их сад, качели, мощёная камнем дорожка, ведущая к «замку», на веранде сидит отец и, закурив сигару, сокрушается о том, что пикника им в этом году не видать. Увидев Викторию, мать приветливо улыбается и, спустившись с крыльца, в шутку журит её за долгое отсутствие и прогулки под дождём. Она укрывает её озябшие плечи шалью, но по-настоящему согревают объятия. Оказавшись рядом с матерью, Виктория чувствует себя защищённой. Нет, ничего ещё не кончено, разве имеет она права так думать? Разве может она позволить себе сдаться и до конца жизни обречь мать на страдания? Нет, этому ничтожеству её не сломать, ему не разрушить её семью, не отобрать то, кем она является. Он протащил её через ад, но она каким-то чудом всё ещё дышит, а, значит, богу было угодно оставить её в живых. Всю свою жизнь Виктория была запуганным зверьком, безразличной меланхоличной барышней, плывущей по течению, и вот куда это привело. Так, может быть, настал тот самый момент, когда наконец стоит побороться за то немногое, что осталось. Больно и страшно, но она по-прежнему здесь, по-прежнему в здравом уме и ужасней чем было уже не будет. Стиснув зубы, держась за шершавую стену, Виктория поднимается на ноги. Колени дрожат, боль внизу живота становится нестерпимой, но внезапно проснувшаяся воля к жизни, воспоминания о доме и жажда отмщения оказываются куда сильнее. Больше он её не получит, если уж ей и суждено сдохнуть, то только не здесь.

***

— Боже правый! — воскликнула Ирма и, не обращая внимания на дождь, выскочила на улицу. Отец Виктории в ночной сорочке, подобно приведению, шатаясь, бродил по лужайке. Взгляд его был безумен, прибывая в глубоком бреду, он что-то нашёптывал себе под нос и указывал в темноту. — Что вы делаете? Немедленно вернитесь в постель! — Ирма взяла его под руку, но он отмахнулся. Удивительно, откуда у него было столько сил. На помощь прибежал камергер. Доктор сперва тоже ринулся помогать, но, встретившись с гневным взглядом больного, предпочёл постоять в стороне. — Его надо отвести в дом, — сказал он и так очевидную вещь. — Что это на вас нашло? — спросил камергер. — Вам нужен покой. Иначе и не поправитесь, — сказала Ирма, помогая затащить его на крыльцо. — Я и так не поправлюсь! — – крикнул он, — отвяжитесь вы, плевать на меня! Ей помогите! Ей нужна помощь! — он снова указал в темноту. — Господи, о чём вы говорите, — испугалась Ирма. — Мою дочь спасите! Викторию. Она жива и в большой опасности, — проговорил он, прежде чем силы снова его покинули.