Разрешаю меня ненавидеть

Очередная мощная волна подкинула маленький катер будто невесомый бумажный кораблик, едва не захлестнув его целиком. Под ногами затрещали деревянные доски и доживающий свой век двигатель в который раз издал страдальческий вздох. «Развалится» — подумал Эскад и улыбнулся собственным мыслям. Видавший виды катер, будто бы чья-то насмешка, очень напоминал их покосившийся экипаж. Но жаловаться не на что: ему нужно было попасть в усадьбу, а владелец убогого судна оказался единственным человеком, которого не испугала буря. Он уверенно заявил, что встречался с погодными условиями и похуже, но причина была скорей в том, что он в жизни не видал таких денег, какие ему предложил их «уважаемый» начальник. Порывом ветра едва не унесло шляпу, одежда насквозь промокла и, казалось, что сырой морской воздух ледяными каплями оседал на лёгких. Эскад ощущал первые симптомы простуды, однако, наотрез отказывался возвращаться в предоставленную ему каюту. В масштабах происходящего его мелкие неудобства были второстепенны, куда острее он ощущал, что наконец-то двигался в нужном направлении. Он обернулся и посмотрел на Ларсона, сидевшего на сваленных в кучу мешках. Мальчишку трясло, одной рукой он держался за перила, другой прижимал ко рту измятый платок, тяжело дышал и лицо приобрело зеленоватый оттенок. При каждом толчке несчастного настигал очередной приступ рвоты. Поднимаясь на палубу, он, как обычно, был полон энтузиазма, но случившаяся в пути морская болезнь моментально его погасила. Маленькое судёнышко окружала завеса густого тумана, они будто бы плыли в никуда, оставив город далеко позади, и Ларсону этот путь казался бесконечным. — Экий ты бедолага, — сказал Эскад, усаживаясь рядом с помощником, — прямо как в тот день, когда я тебя впервые увидел, помнишь? Он не ответил. Редкие рыжеватые волосёнки облепили широкий лоб, под глазами светились синеватые вены, глядя на него, Эскад впервые испытывал чувство жалости, он даже чем-то напомнил ему сына. — Только тогда тебе не терпелось попасть в морг, а теперь… — Замолчите, гер Эскад, мне сейчас не до ваших нотаций, — он снова прижал ко рту платок и, глубоко вздохнув, сдержал рвотный позыв, — помнится, вы сами меня туда потащили. — Сам, да, хотелось сбить с тебя спесь. Терпеть не могу всезнаек и выскочек, а ты относишься и к тем, и другим, — он помолчал и добавил, — но в нашей профессии это даже неплохо. Я и сам был таким. — Мне что, считать это комплементом? — Как тебе будет угодно. Но работать с тобой мне понравилось, в отличие от других, ты хоть на что-то годишься, — Эскад криво улыбнулся. Улыбался детектив редко и давалось ему это трудно. — Какая честь, теперь и умереть будет не жалко, — Ларсон вытер пот со лба. — Да погоди ты умирать, на вот, — Эскад достал из кармана какую-то склянку и протянул помощнику. — Решили облегчить мою участь и припасли мышьяк? — Нет, в другой раз, ты ещё живой пригодишься. Это какая-то настойка на листьях мяты вроде. Жена подсунула, говорит, помогает от кашля. — Спасибо, гер Эскад, меня как раз замучил кашель. — А ты не язви. На вкус она как дерьмо, но пахнет от неё будь здоров, понюхай, может быть, станет легче. Только не пей, подозреваю, срок давно вышел. — Благодарю, — помощник кивнул, — и да, гер Эскад, хоть вы и не наставник мечты, мне тоже понравилось с вами работать. Эскад кивнул и хлопнул его по плечу, Ларсон страдальчески сморщился. — Ничего, скоро прибудем. Смотри, уже совсем близко, — он указал куда-то вдаль. Сквозь завесу тумана спустя три с лишним часа наконец-то вырисовывались очертания островов. Эскад развернул помятую карту и сверился с местоположением. Место странное, вызывает необъяснимое чувство тревоги. Может быть, в солнечную погоду здесь было и неплохо, но сейчас эти черные клочки земли, окружённые свирепыми волнами и окутанные рваными грозовыми тучами, выглядели как прибежище самого дьявола, что, в общем-то, было недалеко от правды. Для зверя подобного «цирюльнику» местность как раз под стать. Край света всё-таки существует, сейчас они видят его своими глазами. Где ещё похоронить свой секрет как не здесь, на отрезанных от цивилизации островах. — Прибыли, — не без радости объявил капитан, удерживая вибрирующий штурвал. Он уже и сам не верил в благоприятный исход, даже успел подумать, что зря взял деньги, но «старушка» снова не подвела. Катер издал протяжный гудок, прозвучавший победным воплем. Вдалеке можно было различить небольшую деревянную пристань, лодочные сараи и странного вида постройку, походившую на барак. А вокруг только лес, непролазная чёрная чаща и трудно было поверить, что на острове вообще существует жизнь. — Жив? — спросил Эскад помощника. м Жив, — ответил Ларсон, стараясь дышать глубже, а волны будто нарочно раскачивали катер сильнее, — только вот… — он не договорил, бросился к краю палубы. Как и просил Эскад, Хольмберг, впечатлённый его работой, не поскупился дать им в помощь двух человек. Двух высоченных парней, широких в плечах, с крепким, как у боксёров, телосложением и, на его счастье, совсем не разговорчивых. Все три с лишним часа пути эти двоя, подобно каменным изваяниям, сидели под навесом, поглядывая на детектива безразличным взглядом, а когда он объяснял им, как они планируют действовать, один из амбалов удостоил его односложным ответом — «да». Эскад был этим несказанно доволен, один «мыслитель» и два молчаливых громилы — теперь в команде идеальный баланс. Объявив о своём прибытии, маленький катер, подскакивая на волнах, причалил к берегу. Подбежали несколько матросов, помогли притянуть его к пристани и установить трап. После длительной качки, оказалось непросто стоять на земле, Эскаду потребовалось время, чтобы привыкнуть и начать нормально соображать. Продлись плаванье чуть дольше, и его бы тоже настигла морская болезнь. Ларсон сошёл на берег полумёртвый с посиневшими губами и измятой одежде. От него дурно пахло потом и рвотой, и чувствовал он себя так же паршиво, как выглядел. Его повергала в ужас мысль о том, что, когда всё закончится, ему снова придётся взойти на борт и пережить этот кошмар. Эскад посмотрел на него с сочувствием, и Ларсон отвёл глаза. Если старикашка надумает издеваться, он точно не сдержится. — Надеюсь, мои страдания не напрасны и сукин сын действительно прячется здесь, — сказал он. Эскад усмехнулся и уверенно заявил: — Он здесь, можешь не сомневаться. — Эй, детективы, я буду ждать, — крикнул с палубы капитан, — да поможет нам бог, к тому времени проклятая буря уляжется. Эскад махнул ему рукой. Амбалы молча стояли позади, безропотно ожидая приказа. — Вы кто ещё такие? — раздался недружелюбный вопль. К ним направлялся мужчина средних лет, глядел он враждебно и угрожающе сжимал в руке молоток. Одет он был не по погоде: наполовину расстёгнутая рубашка, брюки, закатанные до колен, калоши на босу ногу, но, несмотря на холод, его лицо и грудь были мокрыми от пота. Верно, местному населению холод нипочём. — Я спросил, кто такие? Чего здесь забыли? — он встал напротив, переложив молоток в другу руку. Из здания, похожего на барак, вышел древний старик и остался наблюдать на пороге. — Позвольте представиться, детектив Альвис Эскад, — он достал значок и протянул агрессивному незнакомцу, — а это мой помощник — Нильс Ларсон. Ларсон было кивнул, но сказать ничего не успел, его снова стошнило. — А это… — Эскад повернулся к молчаливым амбалам, но не нашёл подходящего слова, чтобы их представить, да и не имело это никакого значения. — Детективы, значит. Полиция, — мужчина усмехнулся, -что-то вы слегка припозднились, детективы, мы тут сами с вашей работой справляемся. — В каком смысле справляетесь с нашей работой? — Чёрт те что, — мужчина сплюнул, — на этом острове никакой связи с внешним миром, мы не могли вам сообщить, да и какой смысл, когда обе уже мертвы. — О чём вы говорите? — Об убийствах, разумеется, а вы разве не за этим здесь? Эскад ничего не ответил лишь посмотрел на него выжидающе. — О, так вы даже не знаете! На днях страшной смертью умерла дочь местного богача, господина Сейера. Бедняжка, как представлю, чего она натерпелась… У неё была отрезана голова, мы хоронили её в закрытом гробу. Для нашего маленького поселения, где все друг друга знают, это просто невообразимое потрясение… А ведь убийца по-прежнему среди нас. Эскад, обычно невосприимчивый к подобному, вдруг почувствовал, что от этой новости ему становится дурно: до боли свело левую лопатку и в лёгких будто кончился воздух. Он опоздал, за его непростительную нерасторопность поплатился жизнью ещё один человек, отныне, что бы он ни делал, какие бы чудеса дедукции ни проявлял, для родителей погибшей девушки это уже не будет иметь никакого значения. В её смерти стоит винить не только «цирюльника». — Ей было всего семнадцать… — продолжал мужчина будто нарочно, — её мать тронулась рассудком. А потом ещё и Виктория. Знаете, мы сделали всё возможное, весь лес излазили вдоль и поперёк и без толку. — Виктория? А что с Викторией? — перебил Ларсон, — она тоже мертва? — Полагаю, что тоже, мы, конечно, надеемся на лучшее, но прошло уже четыре дня с того момента, как она пропала, а поиски не дали результатов. Сегодня тоже будут искать и я бы пошёл, но надо чинить чёртову крышу, — он махнул в сторону барака и только сейчас Эскад заметил над входом выцветшую надпись «трактир». — Виктория — это ведь дочь хозяина усадьбы? — спросил Эскад, в подробностях вспомнив прочитанный им сборник стихов, от корки до корки посвящённый ей. Пожалуй, среди остальных его жертв у Виктории было весомое преимущество, этот зверь отчаянно нуждался в её любви. — Верно, значит, вы и о ней знаете, так какого же черта ничего не предприняли? Может, вам и имя убийцы известно? — А может вы слегка утихомирите свой гнев и расскажете нам как найти усадьбу. Я проделал столь долгий путь не для разговоров, — сказал Эскад. — Ведь известно же, да? И кто он? Скажите. — Разумеется, совсем скоро его имя станет известно всем, но сперва расскажите нам как найти усадьбу. — А вы не слишком-то наблюдательны, детектив, — хозяин трактира улыбнулся ехидной улыбкой, — не приметили вон тот здоровенный замок на холме.

***

— Мама! Мама! — кричала Шарлотта в истерике, со всех ног мчась по коридору. Её руки и платье из дорогого кружева были испачканы грязью, волосы растрёпаны, а глаза полны слёз. Она влетела в гостиную, будто ошпаренная, вызвав неподдельный ужас у всех присутствующих. Уже не осталось никаких сил стойко переносить плохие известия. — Мама! Кто-нибудь, помогите, остановите… — голос её сорвался, Шарлотта тяжело выдохнула. — Шарлотта, почему ты… Я же запретила тебе выходить! Мы с отцом вчера чуть с ума не сошли! — камергерша подошла к дочери, обеспокоенно осматривая её испачканную одежду, — что с тобой случилось? Где ты была? Она стёрла грязь с её щеки, Шарлотта оттолкнула её руку. — Да какая разница, что случилось со мной! Отто собирается его убить! Остановите его! — Кого убить? — спросил Эскад младший. — Йоханнеса! Я пыталась ему сказать… Но он как ненормальный, говорит это он убийца, что это он убил Камиллу! — Боже правый, совсем спятил! — воскликнула камергерша, взглянув на мужа, но тот лишь молча стряхнул сигарету в камин. — Это всё ты виновата! — накинулась Шарлотта на Леа, — что ты ему сказала, а? Идиотка пустоголовая! Я же предупреждала, что он не в себе! Леа испуганно вжалась в кресло, обнимая себя за плечи, громкие крики всегда пугали её. — Ну всё, успокойтесь, Леа тут не при чем, — сказал Эскад младший. — Нет, ошибаетесь, это она сбила его с толку своими тупыми рассуждениями, она наболтала всякой чуши! Если мой брат убьёт невиновного человека, знай, эта беда будет на твоей совести. — Шарлотта, я же просто… — пролепетала Леа. — Ты мне больше не подруга, — взвизгнула Шарлотта, заливаясь слезами, камергерша прижала её к себе. — Где он? Где Отто? — спросил Эскад младший. — В охотничьем домке, но сейчас может ушёл, может быть уже… Я, как только увидела, что он ружьё берёт, так сюда и прибежала, — всхлипнула Шарлотта. — Останьтесь здесь, — сказал Эскад и с непроницаемым лицом вышел из комнаты. Дитлеф и камергер последовали за ним. Ричмонд чуть задержался, с опаской поглядывая в окно, но не желая показаться женщинам трусом, всё же заставил себя пойти. — Ну и что это вы тут удумали, позвольте спросить? — Эскад младший застал Отто уже у калитки и решительно преградил ему путь, — далеко собрался? — Поохотиться. На одну сволочь, — ответил Отто, — уйдите с дороги. — Отто, давай не будем делать поспешных выводов. Успокойся. — Я предельно спокоен, но лучше бы вам убраться, — он взглянул на младшего Эскада угрожающе, но тот не сдвинулся с места, это начинало злить, он и так потерял кучу времени, пока разыскивал свою идиотку-сестру, -по-хорошему прошу, не лезьте не в своё дело. — Отто, ты спятил что ли, ну какой с Йоханнеса убийца, это смешно, — к ним подошёл Дитлеф, — остынь, не хватало нам ещё одних похорон. Отто мельком взглянул на отца, тот стоял, привалившись к забору, и, на удивление, не произнёс ни слова, лишь молча наблюдал. — Нет, я не спятил. Тебя там не было вчера, никого из вас не было, а я видел, видел его лицо. А ещё он нёс какую-то чушь, и смотрел точно, как настоящий псих. Даже объяснить не могу. В общем, проваливайте и не мешайте, он давно должен был получить по заслугам. — И что же на самом деле произошло вчера? — спросил младший Эскад. — Не испытывайте моё терпение. — А я всё же рискну. Ну, так расскажешь? Что за история с кабаном? Кабан вообще был? — Чёрт бы вас побрал! Да, был, но, готов поклясться, этот ублюдок целился не в него. — Или тебе показалось и виной всему личная неприязнь? Отто усмехнулся нервно, тряхнув головой. — Вы, верно, идиот, если думаете, что причина в личной неприязни — — Может быть, но пока это выглядит именно так. Или ты наслушался историй девчонки, у которой разыгралось воображение? — У Леа нет воображения, она говорит только то, что видела на самом деле. — А зачем нам за ним гоняться, придёт этот ваш Йоханнес к назначенному часу и спросим его напрямую. По реакции всё будет понятно, — вмешался Ричмонд. — А ты бы вообще помалкивал, детектив доморощенный, — рявкнул Отто, — да и не придёт он, хитрая сволочь, всё уже понял, и пока мы тут с вами беседуем, он найдёт способ сбежать. Если только уже не сбежал. — Отто, положи ружьё, ты не можешь просто так убить человека. Или всю оставшуюся жизнь хочешь провести в тюрьме? — Мне плевать, где я проведу оставшуюся жизнь. Он не человек, он дьявольское отродье и должен сдохнуть! — Отто снял ружьё с плеча и направил его на младшего Эскада, — уйдите или сдохните тоже. Дула двустволки уткнулись в грудь мужчины, Отто не сомневался, если только этот праведник снова начнёт его отговаривать, он без раздумий нажмёт на курок. — Отто, прекрати! — сказал Дитлеф, — может нас всех перестреляешь? Отто не ответил, меряясь взглядом с младшим Эскадом, который, несмотря на явную опасность, оставался поразительно спокойным. Отто стиснул зубы, шумно выдохнув, гнев завладевал здравым смыслом, мужчина, преграждавший ему путь, перестал быть человеком и превратился в препятствие, от которого следовало избавится. — Отто, опусти ружьё, сделаем вид, будто ничего не было, — сказал младший Эскад, — подумай, к чему это приведёт. — Заткнитесь! Уйдите с дороги, не вынуждайте меня. — Так ты её не спасёшь. — Отто! Прекрати ты что делаешь?! — Да чтоб вас, — услышав голос матери, Отто будто пришёл в себя и медленно опустил ружьё. Подхватив длинные юбки, камергерша неслась к ним, не разбирая дороги, и вопила так, будто он уже устроил расправу. Шарлотта следовала её примеру. — Опусти ружьё сейчас же, одного раза тебе недостаточно? Вы сговорились все что ли, решили до могилы меня довести? Убери, я сказала! — камергерша вцепилась в его рукав, — не вздумай устраивать самосуд, слышишь. Второй раз никто тебя не спасёт. — Второй раз? — младший Эскад посмотрел на камергера, продолжавшего наблюдать за разыгравшейся сценой так, будто это его не касалось. — Нельзя убивать человека только потому, что он тебе не нравится. Йоханнес в жизни никого не обидит, — крикнула Шарлотта. — Ты бы лучше держалась от него подальше, скользкий гад хорошо умеет втираться в доверие, — ответил Отто, — я с ним разберусь. — Ага, разберёшься! Только через мой труп ты ещё хоть с кем-то разберёшься! — камергерша вцепилась в него уже намертво, — не пущу! Сперва меня пристрелить придётся! Ричмонд высокомерно ухмыльнулся и покачал головой, безумный концерт начинал его утомлять. — Уберите её! — Отто встряхнул рукой, — вы ослепли все что ли, очевидных вещей не замечаете? А что, если Виктория ещё жива? Может, он её где-то прячет? — Господи, да ты совсем помешался! — воскликнула камергерша, — Обезумел! А ты что стоишь как истукан, скажи что-нибудь, образумь его! — обратилась она к мужу. — А что мне сказать? Решил убить, что ж, давай, сынок, убивай, верши самосуд. Сперва Йоханнес, потом кто-то другой, ищи виноватых, но только знай, в случае промаха, а так оно и будет, за помощью ко мне не обращайся, — сказал камергер, пожав плечами. — И это всё, что ты можешь сказать, равнодушный ублюдок! Да тебе ж всегда было на него плевать! — Достаточно с меня его выкрутасов, надоело, и тебе тоже пора смириться с тем, что он уже взрослый. Лучше выдохни и пойди приведи себя в порядок. — В аду тебе гореть за такие слова! Это всё ты затеял, притащил нас в эту усадьбу! И этот проклятый брак нужен только чтобы вернуть твоё доброе имя! Мы для тебя как вещи. Ненавижу тебя, ненавижу! — камергерша, окончательно потеряв контроль, бросилась на мужа с кулаками. — Мама, не надо, прекратите! Да что вы стоите, сделайте что-нибудь! — закричала Шарлотта, — господи, какой позор! — Вот это да, — изумлённо произнёс Ричмонд. — Чего скалишься, тоже схлопотать захотел? — посмотрел на него Отто, — расскажешь кому-нибудь, лишишься зубов. — Даже не знаю уместно ли будет вмешаться… — сказал младший Эскад. Теперь всё внимание было приковано к масштабной семейной ссоре. — Да прекрати же, мы и так уже достаточно опозорились, — говорил камергер, с трудом уклоняясь от беспорядочных ударов жены, — милая, в самом деле, ты не принимала сегодня таблетки? — Милая? Когда драл эту грязную девку, то тоже называл её милая? А может ты вообще на ней тайно женат? — Да в самом-то деле, сейчас же замолчи! — он перехватил её руки, крепко сжав запястья, но обезумевшая жена попыталась его укусить. — Что, стыдно? А мне уже нет! Пускай все узнают, какой ты на самом деле! — Я, конечно, прошу прощения, что прерываю, — скрипнула калитка и в сад вошёл Эскад, — но у меня для вас важные новости. Визг камергерши наконец прекратился, и наступила тишина, замолчали все, глядя на детектива, чьё появление стало кульминацией этого абсурдного представления. Шарлотта быстро вытерла слёзы, камергерша, отойдя от мужа подальше, поправила платье и пригладила всклоченные волосы. — Гер Эскад, а вы как всегда вовремя, — произнёс Эскад младший, в отличие от других появление отца не лишило его дара речи. — Ох ты ж, неожиданно. Признаю, тебе-таки удалось меня удивить, — сказал он, холодно глядя на сына, — добрался до высшего значит, что ж, мои поздравления, времени зря не терял. — Благодарю, детектив. Лестно услышать от вас похвалу. Эскад усмехнулся и больше не взглянул в его сторону. Стоявший позади Ларсон, решил, что удивится неожиданному повороту событий чуть позже, когда наконец отпустит проклятая тошнота. — Ну что же, господа, давайте отложим кулачные бои на потом, — сказал Эскад, — нам очень нужно побеседовать с владельцами усадьбы. Да и со всеми вами.

***

Разговор выдался долгим. Эскад рассказал всё как есть, не утаивая подробностей расследования и теперь на веранде воцарилось молчание, нарушаемое лишь монотонным шумом нескончаемого дождя. Ужасающая правда обрушилась шквальным ливнем, будто бы оглушив. И никак не укладывался в голове тот факт, что простой добродушный парень, который был неотъемлемой частью этого места, который очаровывал своими манерами и никогда не отказывал в помощи, мог оказаться тем самым жестоким убийцей, держащим в страхе весь город. Слова детектива, хоть и подкреплённые железными доказательствами, всё равно казались вымыслом, разве могли в столь открытом и честном человеке ужиться две противоположные личности? Весь этот день начинал походить на затянувшийся дурной сон. — Вы ниспосланы нам свыше, не иначе, жаль только, что слишком поздно, — произнёс господин Сейер, низко опустив голову. — И за это нет мне прощения. Я бы выразил вам сочувствие, но мне попросту не хватит слов. — Я одного не могу понять. Для чего же он тогда вытащил её из воды? — Сейер закрыл лицо рукой, — как мог я быть настолько слеп… Мать Виктории сидела напротив Эскада, слушая каждое слово, но желаемого облегчения так и не наступало. Он говорил и говорил, много, красноречиво и правильно, но лишь о Йоханесе, Камилле и ещё множестве незнакомых людей, но в своих умозаключениях ни разу не упомянул о Виктории, будто бы теперь, когда убийца известен, её исчезновение не имеет никакого значения. Всем вдруг всё стало ясно, для всех всё закончилось, а она так и останется жить в этой пугающей неизвестности. — Что и следовало доказать. Теперь я убью его. Это же не будет считаться преступлением, детектив? — спросил Отто, терпеливо выслушав. — Нет, Отто, исключено. Может, ты мне и не поверишь, но я и сам готов пристрелить его лично, однако, он должен ответить пред законом, — ответил Эскад. — Нет уж, к чертям ваш закон! Он должен сдохнуть! — Конечно, именно поэтому его ждёт смертная казнь. — Это слишком просто. — Просто или нет, но таков закон. Он должен признаться в содеянном и рассказать… — Он у меня всё расскажет. — Только не думай, что поймать его будет так легко. Он скроется ещё задолго до того, как ты приблизишься к его дому. — Тогда чего же вы сами за ним не пойдёте? — Потому что я достаточно за ним бегал, а теперь к назначенному часу он придёт сам, я не могу упустить такой роскоши. Нельзя его спугнуть. — А стоит ли вас слушать? До сей поры толку от вас было мало. — Тебе решать, но подумай о том, что теперь ты наконец-то свободен, все обвинения сняты, неужели ты хочешь вновь замарать своё имя? — Все? — О, вот как, желаешь сознаться? Ну давай, осчастливь меня, сейчас самое время. — Вы на что это намекаете, детектив? — рявкнул камергер. — На то, что сегодня у меня удачный день, — улыбнулся Эскад. — Гляжу, вам всё не даёт покоя та история, что никак не смиритесь с ролью проигравшего? А может вы и здесь облажались, гер Эскад, в то, что Йоханнес убийца, верится как-то с трудом, — сказал камергер. — Лихо же вы меняете тему разговора, господин камергер. — Чего вы от нас хотите? Мы достаточно пострадали с вашей лёгкой руки, постыдились бы, — сказала камергерша. — Стыдиться нечего, мадам, все мы здесь знаем, что ваш сын вовсе небезгрешен. И вы правы, мне действительно не даёт покоя та история, так может наконец положим этому конец? — он посмотрел на Отто. — Я не убивал Луизу и Линдберга тоже, и всех остальных, кого вы мне приписывали. — Отто, замолчи сейчас же. Он и сам не понимает, что говорит, мы все тут уже сошли с ума… — нервно тараторила камергерша, но Отто её не слышал. — Когда я покончу с Йоханнесом, на моей совести будет две смерти. Жаль только, что убийство тварей, недостойных зваться людьми, считается преступлением иначе, уверен, и вы не гнушались бы расправой. — Что ж, этим мы от них и отличаемся. Поступай как знаешь, Отто, но прежде подумай, а стоит ли оно того? — Иначе уже никак. — Да уймись уже, Отто. Разберутся и без тебя, — сказал камергер, — подумай о нас, о матери, что будет с ней? — А что насчёт моей дочери? О ней вам ничего неизвестно? — спросила мать Виктории, ей уже начинало казаться, что появление Эскада было просто игрой воображения. Доктор утешающе сжал её руку. — К сожалению, нет, мадам. — Я так и знала. Тогда можете убираться из моего дома. Отто прав, от вас никакого толку. Чем вы занимались столько лет? Как могли допустить, что он ушёл у вас из-под носа? — Мам, перестань. Не сейчас, — Дитлеф коснулся её плеча. — Я что, по-твоему, должна молчать, смириться и жить дальше? Знаете, гер Эскад, когда я увидела вас сегодня, то подумала, ну всё, вот оно наше спасение, но теперь вижу, что ошибалась. — Скажите, мадам, в этой книжке, — внезапно заговорил Ларсон, наконец-то почувствовавший себя лучше, — сборнике стихов, что он посвятил вашей дочери… — Ну почему же я ещё тогда ничего не заподозрила! Его влечение к ней было нездоровым. — В своих стихах он часто упоминает остров, на котором собирается построить замок для принцессы Виктории. — Господи… — она закрыла лицо рукой. Стихи посвящённые её дочери, которые она когда-то читала с гордостью, теперь вызывали у неё отвращение. Её ребёнка вожделел больной человек, думал фантазировал, прикасался по средству слов, как она могла быть настолько глупа, что считала это любовью? — Мадам, понимаю, вам неприятно, но ответьте лишь на один вопрос, он выдумал этот остров? Эскад хотел что-то сказать, но промолчал, посчитав, что вопрос задан вполне разумный. — Остров? Этот проклятый остров. Нет, он его не выдумывал, остров и правда существует, по документам он тоже принадлежит нам. Когда Виктория и Йоханнес были детьми, то часто играли там. Разве могла я тогда подумать… — И совсем недавно Йоханнес заявился к отцу с просьбой его продать, — сказал Дитлеф, оживившись. — О, вот как. Мать Виктории замерла — Вы что хотите сказать? — спросила она, её взгляд наконец прояснился. — Мы обыскали только лес. Только этот остров, — отозвался Эскад младший. — И Йоханнес не раз отговаривал нас плыть туда. Говорил, что остров затоплен. Хитрый ублюдок, — сказал Отто. — Ну конечно, какие же мы идиоты, — Дитлеф хлопнул себя по лбу. — Никогда его не затапливало, — со знанием дела сказала Леа. — А тебе-то откуда знать? Ты раньше здесь не бывала, — фыркнула Шарлотта, — и вообще, неужели вы верите этому человеку, он чуть не загубил Отто, а теперь обвиняет Йоханнеса. Что за вздор? Йоханнес не может быть убийцей, он ведь любил Камиллу, а Виктория была ему как сестра, — Шарлотта встала, — пусть я буду и в меньшинстве, но я вам не верю, гер Эскад. — Выходит, он успел очаровать и вас. Замечательно. Просто неоспоримый талант, — произнёс Эскад, равнодушно взглянув на Шарлотту, будто её слова были для него пустым звуком. — Я вовсе не очарована! Просто пытаюсь рассуждать здраво. — Шарлотта, замолчи немедленно, — камергерша дёрнула её за подол. — Нет! Я молчать не стану! Йоханнес ни в чём не виноват, вы просто его не знаете. Он хороший человек, кого угодно спросите. — Мне он таким не показался, — сказала Леа. — А ты помолчи, всё вообще началось из-за тебя, ты даже не понимаешь, что натворила, дура! — Ну всё, достаточно, отправляйся наверх! Твоё наказание, между прочим, ещё не закончилось, — вмешался камергер. — Наказание за то, что я просто хотела покоя? Теперь так принято, папа, наказывать невиновных? Я просто больше не могла находиться в этом доме, тут жутко и пахнет смертью, похоже, отсюда я отправлюсь прямиком в сумасшедший дом. — Не устраивай драму, Шарлотта, ты поступила глупо и безответственно. А если бы с тобой что-то случилось. Она вздохнула, закатив глаза. — Шарлотта, — он кивнул в сторону лестницы, — повторять не стану. — Меня от всех вас тошнит! — Тошнит тебя от спиртного, чтобы больше к шампанскому не притрагивалась. — Не нужно вымещать на мне зло. Присмотрите лучше за Отто, это он собирается совершить убийство. — Ещё хоть слово и о своём университете можешь забыть, — сказал камергер, многозначительно понизив голос. Шарлотта поджала губы, чувствуя себя публично униженной, и обиженно засопела. Однако, лишиться университета в её планы не входило и возразить отцу она не посмела. Напоследок смерив подругу презрительным взглядом, она гордо вскинула подбородок и, развернувшись, быстро вышла из комнаты. — Прошу прощения, — произнесла камергерша, — у моих детей чересчур вздорный характер. — Так вы хотите сказать, он отвёз её на остров? — спросила мать Виктории. — Не могу утверждать, но, думаю, он мог так поступить. Думаю, нам следует его осмотреть, — сказал Эскад. — Нет! — вдруг закричала она и вскочила на ноги, — нет, не нужно! Вы правы он отвёз её туда, но не нужно её искать, я передумала… — Что? — Дитлеф посмотрел на мать в изумлении. — Вы найдёте там её тело, привезёте её сюда мёртвую, а я этого не вынесу. Пусть лучше будет неизвестность, так есть хоть какая-то надежда. Я боюсь, не хочу знать правду. Мой муж умирает, а теперь ещё и дочь… — Нет, мадам, в том-то и дело, не хочу давать вам ложную надежду, но, мы думаем, Виктория может быть жива. Понимаете, за столько лет я хорошо изучил «цирюльника» и, как бы чудовищно это не звучало, он любит внимание, дела рук своих любит выставлять напоказ, ему нужны зрители, он получает от этого удовольствие. Если бы Виктория была мертва, её смерть не осталась бы в тайне. — Значит, плывём на остров? — сказал Отто. — А что, если он и правда затоплен? — поморщился Ричмонд, но никто не обратил внимания на его слова. — Сперва дождёмся виновника, — сказал Эскад. — Ну, это ваше дело, а мы плывём сейчас, — не дожидаясь одобрения, Отто вышел на улицу. — Он прав, — сказал Дитлеф, встал и последовал за ним. — Да что ж такое, — устало выдохнул Эскад, — я же ясно сказал, нельзя вызывать подозрений. Говорю же, он всё поймёт, — он вышел на крыльцо, — нужно дождаться, когда появится и застать его врасплох — — Достаточно уже ждали. Он не придёт. Да и никуда ему отсюда не деться, — сказал Отто, прищурив глаза от моросящего дождя.

***

Йоханнес, вновь натянул маску сочувствия, хотя сегодня улыбаться ему совсем не хотелось. Ночное свидание прошло неплохо, вспоминая подробности, он даже чувствовал приятное возбуждение, но оно прошло не так, как он себе представлял: остался какой-то неприятный осадок, и с самого утра настроение было прегадким. Физическая близость была восхитительна, никогда прежде он не испытывал нечто подобного, однако, ему требовалась и духовная близость, но, как он не старался быть учтивым и ласковым, этой избалованной девке по-прежнему было неприятно его общество. Сегодня утром он написал небольшое стихотворение, самое примитивное, которому шедевром не стать, он писал его для себя, и в этих строчках принцесса Виктория была именно такой, какой ему хотелось её видеть, настоящей. Жаль, что на деле завоевать её расположение оказалось не так уж просто. С момента их воссоединения прошло уже четыре дня, а прежняя Виктория, которая клялась ему в вечной любви, так и не возвращалась. Вместо ласковой, нежной девочки в его объятиях по-прежнему была холодная фарфоровая кукла, бесчувственная, не способная к состраданию, так безжалостно ранящая язвительными словами. Эта хворь поразила её настолько сильно, что он всё больше начинал сомневаться в том, что сможет её исцелить. Успокаивало только одно -совсем скоро они смогут навсегда покинуть эти края. Усадьба ему уже поперёк горла, стало тошно здесь находиться, слишком много воспоминаний о прошлом, слишком сильно ощущается собственная несостоятельность, возможно, в этом и кроется причина его неудачи. Здесь он навечно останется сыном мельника, а Виктория — девушкой высшего света, здесь слишком сильно ощущается разница и, возможно, когда они будут далеко, начнётся совсем другая жизнь, наступит равенство, и Виктория сможет полюбить его заново. Осталось только дождаться подходящего момента. Йоханнес провёл несколько бессонных ночей, обдумывая план побега, он учёл все возможные варианты, предусмотрел каждую мелочь и даже придумал ответы на все возможные вопросы. Когда откроется навигация он сошлётся на то, что ему нужно срочно отвести книгу в издательство, упоминал он об этом не раз, так что тут не возникнет никаких подозрений, вещей у него немного, никто и не догадается, что он собирается покинуть страну с маленькой тканевой сумкой. Они без проблем доберутся до города, ну а уж оттуда им будут открыты все дороги. Лишь один вопрос так оставался без ответа, как поступить с Викторией? Было бы гораздо проще, если бы они смогли найти общий язык, Йоханнес очень надеялся на её благоразумие, но вчера окончательно убедился, что мирно договориться с ней не удастся, в Викторию будто вселился бес и, похоже, выбора у него не осталось, как бы он этого не хотел, придётся снова её опоить. Но тогда возникает ещё одна проблема, как он сможет незаметно пронести её на корабль? На этом моменте Йоханнес каждый раз заходил в тупик. На чёртовом острове не было никого, кому бы он мог безоговорочно доверять, даже если ему и удастся подкупить кого-нибудь из матросов, нет никаких гарантий, что по прибытию в город его не схватят, не успеет он сойти на пристань. У местных ведь обострённое чувство справедливости. Если бы только люди могли его понять, то непременно бы посочувствовали, ведь он так болен этой любовью, что готов пойти на крайние меры. Йоханнес поднялся на пригорок, остановился и, взглянув на часы, болезненно поморщился, он опаздывал уже на двадцать минут, а сейчас этого делать не стоит. Родители Виктории могут посчитать его безответственным, а ведь в будущем, когда улягутся страсти, ему бы хотелось во всём им признаться и получить настоящее благословение. Хотя к тому времени отца Виктории в живых уже наверняка не будет, но так даже лучше, хозяйка усадьбы всегда была к нему более благосклонна. Йоханнес уверен, что эта мудрая женщина сможет найти в себе силы его простить, когда узнает, что её дочь живёт счастливо. Йоханнес отворил садовую калитку и ускорил шаг, ругая себя за то, что, замечтавшись, забыл о времени. Сегодня он должен был наконец прекратить эти дурацкие поиски. Поначалу даже забавляло быть руководителем ситуации, эти высокопоставленные господа напоминали ему стадо бестолковых овец, идущих туда, куда их погонят, но всему приходит конец и ему стало надоедать тратить дни напролёт на бессмысленные блуждания по лесу, когда как он мог чаще находиться рядом с Викторией. У него уже давно созрела идея, как обставить всё таким образом, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что она мертва, пришло время воплотить её жизнь. Он пошарил в кармане, в очередной раз убедившись, что решающая улика на месте. Было жалко до слёз остригать эти чудесные русые волосы, он так любил вдыхать их бесподобный аромат, так любил пропускать их сквозь пальцы, но у него не было выбора, за свободу всегда приходится чем-то жертвовать. Публика хочет зрелища, так будет им зрелище. Ещё не дойдя до «замка», Йоханнес услышал голоса и, порадовавшись тому, что без него поиски начинать не стали, снова ускорил шаг, но, выбравшись из сада, тут же остановился как вкопанный, смертельно побледнев. Будто молнией поражённый, Йоханнес не сразу вернул себе способность двигаться, на секунду ему показалось, что это конец, он в западне и бежать нет никого смысла, но, к счастью, разум взял верх над наступающей паникой и, не думая ни секунды, он забежал обратно в сад, спрятавшись в густой листве за беседкой. Лишь каким-то чудом ему удалось остаться незамеченным, убедившись в этом, Йоханнес выдохнул с облегчением, но радость была недолгой, надо было срочно решать, как действовать дальше. Он продумал всё до мельчайших подробностей, но никак не мог предвидеть появления этого дотошного детектива, который, без всяких сомнений, пришёл по его душу. Эскад, однако, искать его не спешил, стоя на крыльце, о чём-то спорил с сынком камергера, вскоре к ним присоединился Дитлеф. Они втроём что-то яростно обсуждали, нетрудно было понять, что именно, несколько раз, как сигнал тревоги, в разговоре прозвучало его имя. Пригнувшись, Йоханнес бросился прочь. Не разбирая дороги, он мчался в сторону дома, судорожно пытаясь вспомнить, где именно вчера ночью спрятал лодку и как объяснит родителям свой внезапный отъезд. Мысли путались, паника нарастала, он был готов закричать от отчаяния. Просто не верилось, всё, что он так долго и детально планировал, было разрушено в один миг. Его долгая и счастливая жизнь с Викторией вновь оказалась под угрозой. Ну почему кто-то всегда пытается их разлучить? На пригорке он поскользнулся на мокрой траве упал и скатился вниз, испачкавшись в грязь, тут же вскочил и, на ходу вытирая лицо, рванул со всех ног, любая задержка могла привести к краху. Он забежал в дом с такой скоростью, что чуть не вынес ветхую дверь, под ногами жалобно заскрипели старые половицы, перед глазами всё расплывалось, его била крупная дрожь. Задыхаясь от волнения, Йоханнес забежал в комнату, достал из-под кровати вещмешок и стал быстро спихивать в него всё, что попадалось под руку: брюки, ботинки, жилет и потрёпанный пиджак, последними туда были втиснуты черновики так и незаконченной книги, финал которой постоянно менялся. Йоханнес поднял ворот, надел фетровую шляпу, сдвинув её на глаза и, спрятавшись за занавеской, незаметно посмотрел в окно. Убедившись, что путь свободен, он подошёл к двери, но тут же замер, почувствовав, что на него кто-то смотрит. Он обернулся и увидел мать. Она молча стояла рядом с камином и смотрела на него с немым сочувствием. Она всё видела, видела, как он, чертыхаясь, носился по дому, как в спешке собирал вещи, но не произнесла ни слова, не желая выдавать своё присутствие. И даже сейчас, когда он её заметил, всё равно продолжала молчать. Она обо всём знала, у Йоханнеса уже не было в этом сомнений, мать была единственным человеком, которого Йоханнесу никогда не удавалось провести. Даже когда он слегка приукрашивал действительность, рассказывая какую-нибудь будничную чепуху, она всегда распознавала обман. Его изворотливый ум был бессилен перед её проницательностью. Он умел мыслить нестандартно, а она слишком хорошо его знала. Йоханнесу хотелось броситься перед ней на колени, признаться во всём, попросить прощения, рассказать, как на самом деле он любит Викторию и до смерти боится её потерять, но, к сожалению, он не был уверен в том, что мать сможет его понять. Никто не сможет. Они стояли молча, глядя друг другу в глаза. Ей не нужны были его слова, она всё поняла по взгляду. По щеке скатилась одинокая слезинка, мать надрывно вздохнула. Йоханнес стиснул зубы, на мгновение время будто остановилось, на мгновение, гладя на мать, он подумал о том, что ради неё он готов сдаться, но лишь на мгновение. — Прости меня, — произнёс он в полголоса и отворил дверь. В тот момент она поняла, что её сына, её Йоханнеса, больше нет, осталось только безжалостное чудовище, сошедшее со страниц его книги. Во дворе отец возился с рыбацкой сетью, Йоханнес пронёсся мимо, даже не посмотрев в его сторону. — Эй, Йоханнес, а ты куда это так спешишь? — спросил отец. Йоханнес остановился, беспокойно оглядываясь по сторонам, задерживаться больше нельзя. Отец отложил сеть в сторону и подошёл к нему. — Разве ты не должен быть в усадьбе? — Нет. То есть, да, должен был, но я совсем забыл, что мне нужно срочно сдать книгу в печать, сроки уж поджимают. Я и так задержался, — он попытался непринуждённо улыбнуться, получилось ужасно нелепо. — И как же ты попадёшь в город? — спросил отец. — Что? Ох, да, ну конечно, совсем забыл сказать, сегодня же открыли навигацию. — Открыли, хм, странно, погода ведь совсем не наладилась, — отец вытер подбородок, он не мог не заметить, что Йоханнес нервничает, однако, спросить в чём дело не решился. — Не знаю, видимо, горожане здесь совсем заскучали. Что ж, тем лучше, — сказал Йоханнес. — Наверное. И когда планируешь вернуться? — Скоро, — он снова нервно огляделся, будто кого-то высматривая, — ну, то есть, пока не знаю, как покончу с делами. — Ладно, поезжай, не стану задерживать. Только будь осторожен. Йоханнес кивнул и уже отошёл на несколько шагов, но внезапно вернулся и крепко обнял отца. — Ты тоже, пап, — прошептал он и, опустив глаза, быстро зашагал прочь. Мельник провожал его взглядом до тех пор, пока Йоханнес не исчез из виду. Его охватило какое-то странное чувство, какой-то необъяснимый страх, будто должно произойти что-то плохое. — Иди за ним. Голос жены вывел его из ступора, она стояла рядом с ним, бледная и совсем состарившаяся. — Что? — переспросил он, будто не разобрал её слов. — Иди за ним немедленно, проследи. Мы должны понять, что происходит. — Ничего не происходит, ты, как всегда, просто не так поняла и меня заодно сбила с толку, — сказал мельник и вернулся к брошенной сети, — ему просто нужно отдать книгу в печать вот и всё. Он говорил об этом не раз. — Вот только навигация по-прежнему закрыта и книгу он не закончил! — воскликнула она. — И что ты от меня хочешь? Чтобы я следил за собственным сыном? — Да, именно этого я и хочу. Иди за ним сейчас же, пока он не натворил ещё больше бед.

***

Йоханнес бегом спустился на берег. Постоянно оглядываясь, и, прислушиваясь к каждому шороху, будто загнанный зверь, он, не снимая ботинок, забрался в воду и вызволил лодку из камышей. Выкопал из песка вёсла и кое-как непослушными руками впихнул их в уключины. Волна накрыла его с головой, Йоханнес споткнулся и промок до нитки. — Чёрт возьми, — зло выругался он, обнаружив, что оцарапал ладонь об острый камень и теперь не может крепко ухватить весло. Волной его то и дело отбрасывало назад, задерживая будто нарочно, будто сама стихия восставала против него. Но Йоханнес сдаваться не собирался. Лодка трещала и скрипела, норовя развалиться, немалых усилий ему стоило отплыть от берега. Рука болела и кровоточила, но он уже не чувствовал ни боли, ни холода, у него была только одна цель — как можно скорее добраться до острова и спасти свою принцессу. Стоя на пристани, мельник наблюдал за тем, как его сын, будто гонимый самим дьяволом, как сумасшедший гребёт к противоположному берегу. Он смотрел на него, не мигая, и никак не мог поверить в происходящее. «А на том острове я построю самый настоящий замок…» — вспомнились ему слова сына. Он взял его с собой на рыбалку, ему тогда было лет семь или восемь. Стояла безветренная погода, слегка припекало солнце, и тёплый воздух был наполнен приятным травяным ароматом. На душе у мельника было спокойно, тишину нарушал лишь голос Йоханнеса. Он слушал его и поражался тому, как много историй может выдумать ребёнок, каким невероятным воображением он обладает. -Пап, ты ведь сможешь его купить? — спросил Йоханнес, завороженно глядя в сторону острова. -О, нет, сынок, не думаю, — засмеялся мельник, — но ты обязательно сможешь, уверен, совсем скоро твои истории будут стоить больших денег. -И я смогу построить там настоящий замок. Отец улыбнулся, тогда он даже не мог предположить, что всё может настолько далеко зайти. -Эй, сумасшедший, ты куда это собрался! — кричал ему с берега трактирщик, — потонешь ведь! Но мельник был уже далеко.

***

Она ещё раз с силой рванула тяжёлую цепь и, не устояв, снова упала на землю. Стиснула зубы, ощупывая повреждённую ногу, лодыжка стала в два раза шире и пульсировала так, что перед глазами мелькали искры. Всё из-за сырости, казалось, дождь шёл целую вечность и воды в яме было почти по колено. Странно, что при обустройстве своего проклятого «дворца» внимательный Йоханнес этого не предвидел, а может быть и предвидел, а это просто очередная изощрённая пытка. Она бы этому даже не удивилась. Виктория медленно выдохнула, пытаясь встать. Она промокла и чертовски замёрзла, а изодранные руки будто бы потеряли чувствительность, и, если приложить пальцы к губам, можно подумать, что прикасаешься к камню. Она забралась на мешок, пока он ушёл под воду лишь наполовину, и, потянув за собой тяжёлую цепь, обессиленно простонала. Виктория чувствовала, совсем скоро её снова охватит отчаяние. Это было страшнее всего, оно наступало внезапно, укутывая с головой тёмным, непроницаемым покрывалом. И тогда ей начинало казаться, что она тонет в этой темноте, проваливается глубже и уже не может вздохнуть, будто погребённая заживо. Было недалеко от правды, но она старалась об этом не думать, когда становилось особенно нестерпимо она заставляла себя представлять, как выберется, как увидит солнце, вдохнёт свежий воздух, вернётся домой и обнимет мать, она пыталась убедить себя, что здесь не умрёт. Железный браслет, тесно обхвативший лодыжку, при каждой попытке освободиться будто сжимался ещё сильнее. Прежде чем посадить её на цепь, Йоханнес заботливо обмотал лодыжку толстым слоем войлока, который, не выдержав такого давления, очень быстро истёрся. Железяка напрочь растёрла кожу и теперь, казалось, врезалась в кость. Виктория прикоснулась к голове, оставшиеся клочки волос торчали в стороны будто колючки, ей вновь вспомнились его мерзкий запах и липкие прикосновения, лязганье острых ножниц над головой и ощущение собственного бессилия. Но больше она не испытывала перед ним страха, все чувства он уничтожил, оставив лишь ненависть, озлобленным зверем рвущуюся наружу. Представляя, как он бьётся в предсмертных конвульсиях, корчится от боли, захлёбываясь собственной кровью, Виктория испытывала физическое удовольствие. В какой-то момент она всерьёз задумалась, что сможет задушить его этой самой цепью, но, к сожалению, у неё не хватило бы для этого сил и идею пришлось оставить. «Слабак» — прозвучал в голове насмешливый голос Отто, да так явственно, будто он и правда был здесь, Виктория улыбнулась, вспомнив его красивую наглую улыбку и уверенный взгляд. На глаза навернулись слёзы. Нет, быстрой смерти для этого изверга будет недостаточно, он должен испытать на себе всё то, что пережила она. Наверху послышались шаги, Виктория подняла глаза, будто бы могла что-то рассмотреть в кромешной тьме. Сердце предательски быстро забилось, и всё то, о чём она размышляла куда-то исчезло, отчаяние снова стояло у неё за спиной. Он был близко, вот уже лязгнул замок, и отворилась тяжёлая дверь, и сейчас кошмар повторится снова. Виктория вжалась в стену до хруста костей, надеясь стать невидимой, ей казалось, она почти умерла, и лишь только ненависть не давала ей окончательно сдаться. Йоханнес спрыгнул вниз и, судя по всплеску воды, неловко приземлился. Она сжала в руке шпильку, случайно найденную на земле, но понимала, что использовать её как оружие — это смешно. — Чёрт! Вода-то здесь откуда? — выругался Йоханнес. Она слушала его тяжёлое дыхание, он приближался будто нарочно медленно, вероятно, ожидая, что она закричит от страха и начнёт умолять. Не дождётся. — Виктория. Где ты? — спросил он, протягивая руку, очевидно, надеясь на ответ. Она заметила, что он не запер дверь и оставил фонарь наверху. — Подойди же сюда, мы уходим. Надо торопиться, — его голос странно дрожал, а, может быть, ей просто показалось, но в любом случае Виктория не двинулась с места и не произнесла ни слова. Может так он решит, что она умерла. — Виктория, ты слышишь, ответь! — визгливо произнёс он. Нет, ей не показалось, Йоханнес явно нервничал. В темноте он нащупал цепь и потянул, у Виктории не осталось выбора, пришлось подчиниться и спуститься с мешка. Ледяная вода тысячью кинжалов вонзилась в израненные ноги, но она мужественно стерпела, не произнесла ни звука, больше он не увидит её слабости. — Ты что, оглохла? — Йоханнес наклонился и, нащупав в темноте её лодыжку, не без труда освободил от браслета, — говорю же, надо поторопиться, — в голосе слышались истеричные нотки. — Потом будешь показывать свой характер, принцесса. А сейчас нам надо бежать. — И чего это ты так испугался? Они догадались кто ты? — прохрипела Виктория, от постоянного холода окончательно пропал голос. Йоханнес ничего не ответил, крепко сжав её предплечье, потащил к двери. Наступать на распухшую ногу стало невыносимо. — Давай, — он легко подхватил её и вытащил из ямы, следом выбрался сам. «Сильный» — Викторию выворачивало от мысли о том, что ещё совсем недавно это её восхищало. Яркий свет фонаря ослепил, она могла лишь слышать, как захлопнулась тяжёлая дверь, как скрипнул замок, звуки, ставшие ей знакомыми, звуки, которые ещё долго будут преследовать её в кошмарах, но чего-то здесь не хватало: она не услышала, как он вытащил ключ. Йоханнес наспех присыпал дверь песком и каменной крошкой, будто это могло её скрыть. Глаза постепенно начали привыкать, Виктория осмотрелась. Вокруг, насколько хватало освещения, всё те же каменные стены, по-прежнему сыро и холодно, даже холоднее, чем было внизу, будто бы они просто переместились в яму побольше. А что, если теперь это весь её мир? Пока она сидела, пытаясь осмыслить, была ли это реальность или бред воспалённого сознания, Йоханнес вполне себе реальный, что-то нервно разыскивал в своём вещмешке, вытряхивая на землю его содержимое. Не найдя того, что искал, он громко выругался, в пустоте его голос страшным эхом отразился от стен. — Чёрт побери, я же положил его… — он присел на корточки и закрыл лицо руками, затем вцепился в волосы, будто собираясь их вырвать. Пузырёк со снотворным, на который он так рассчитывал, вероятно, выпал у него из кармана, ведь он так и не нашел времени его зашить. На несколько секунд всё затихло. Виктория не смела даже вздохнуть, ожидая, что же этот психопат выкинет дальше. Если бы только у неё было достаточно сил, возможно, она бы сумела сбежать, а если не сбежать, так хотя бы спрятаться, возможно, это был её шанс, но она не могла даже устоять на ногах. Наконец успокоившись, Йоханнес запретил себе впадать в истерику. В конце концов только благодаря своему уму и рассудительности он добился таких успехов. О чём волноваться, он ведь и так уже победил. Виктория с ним и уже никому не под силу их разлучить. Сколько раз ему приходилось сталкиваться с препятствиями и всё в итоге складывалось благополучно. Это просто очередное препятствие, последнее, а дальше только долгая прекрасная жизнь. — Вот, возьми, — он поставил перед ней пару сапог, — нам придётся довольно долго идти пешком. Ты ведь справишься? — он взглянул на её распухшую лодыжку и болезненно поморщился, — плохо выглядит. Сможешь хотя бы надеть сапоги? Я понесу тебя если придётся. — Не смей ко мне прикасаться, — прошипела Виктория. — Вот снова. Неужели ты не можешь хотя бы сейчас умерить свою гордыню? Не время упрямиться. — И что же случилось, Йоханнес? Куда нам нужно пойти, этой ямы тебе уже недостаточно? Или ты уже построил свой дворец? — она усмехнулась, хотя было совсем не смешно. Он мог убить её за подобную дерзость, он был способен, но Виктория не смогла отказать себе в удовольствии посмеяться над этим ничтожеством, лучше уж умереть так, чем умоляя его о пощаде. — Надевай, живо! Она смотрела на него без отрыва, этот её взгляд снова сбивал его с толку. — Надевай! Ни то я сделаю это сам. Виктория с трудом впихнула в сапог повреждённую ногу, затем вторую. — И это, — он стянул с себя пиджак и бросил ей. Его запах был отвратителен, но не в силах терпеть холод Виктория не посмела отказаться. Йоханнес запихнул обратно в мешок вываленные на землю вещи. Виктория попыталась встать, её рука коснулась чего-то холодного, это был просто навесной замок, но внезапно до неё вдруг дошло: чутьё не обмануло, в спешке он и впрямь забыл вытащить ключ. Убедившись, что он не смотрит в её сторону, Виктория быстро вынула его из скважины и крепко зажала в кулаке, хотя и его едва ли было можно считать оружием. Не полезнее шпильки для волос. — Вставай, не время рассиживаться, — скомандовал Йоханнес. Держась за стену, она поднялась на ноги. Голова жутко болела, в глазах начало темнеть, от усилий кожа покрылась испариной. Боль нарастающими волнами прокатывалась по всему телу. — Шагай, нам надо торопиться, — он подтолкнул её в спину. Виктория, сделав несколько шагов, снова рухнула на землю, дрожа, как осиновый лист. Теперь болела не только нога, болели все кости. — Проклятье, да что с тобой такое? — раздражённо воскликнул Йоханнес. — А сам как думаешь? После того что ты со мной сделал… — Ты заслужила всё, что с тобой произошло! Не смей меня обвинять, я тебе желал только добра, я предупреждал тебя! Вставай! — Йоханнес взял её под руки, помог подняться. — Я не могу, — выдохнула Виктория, его лицо оказалось слишком близко и ей было противно дышать с ним одним воздухом. — Нам надо бежать, понимаешь ты это? — Нет, это тебе надо бежать. Всё кончено, Йоханнес, и ты это прекрасно понимаешь. Тебе конец. — Заткнись! — он встряхнул её за плечи так, что Виктории показалось, будто голова сейчас оторвётся, — я сказал, заткнись! Неужели ты ещё не поняла? Ты для меня всё, нигде тебе не будет лучше, чем со мной! Я убью тебя, если придётся, но больше никому не отдам. — Ты ненормальный. Никогда тебе не добиться моего расположения, — прошептала она, — убей меня, но твоей я не стану. — Поглядим. Шагай, живо, пошла, — он толкнул её, Виктория пошатнулась, но на этот раз сумела устоять. — Вперёд. Пошевеливайся. Доберёмся до лодки, там отдохнёшь. Очередной удар в спину едва не вышиб из лёгких воздух, Виктория медленно переставляла ноги, уже не чувствуя под собой земли. Перед глазами смешивалась темнота и желтоватый свет фонаря. — Быстрее, — его голос она слышала будто бы через толстую стену, лишь толчки, по-прежнему причинявшие боль, не давали окончательно отключиться. А впереди снова была лишь темнота, будто бы они шли по бесконечному каменному тоннелю. Ей казалось, прошли сотни миль, прежде чем темнота начала проясняться, сперва тягучая чернота вокруг сменилась серостью, а затем она увидела свет. Не фальшивое свечение фонаря, а настоящий дневной свет, мгновенно ослепивший привыкшие к темноте глаза. Свежий воздух мощным потоком заполнил лёгкие, будто бы вдохнув в неё жизнь, от обилия разных запахов закружилась голова, и Виктория, не справившись, снова осела на землю, смотря перед собой и не веря в то, что мир по-прежнему существует. — Ну что опять? — спросил Йоханнес, который, к сожалению, не рассеялся вместе с этим мраком, как обычно рассеивается ночной кошмар. — Мы торопимся, поднимайся. — Мы на острове, — произнесла Виктория, будто сделав открытие. Ну конечно, этот ублюдок всегда неровно дышал к острову и к этой чёртовой пещере. — Ты притащил меня на остров? — Как ты и хотела. Когда-нибудь мы снова сюда вернёмся. Так не вовремя нахлынувшие воспоминания закружились в сумасшедшем вихре: лето, мальчик с добрыми глазами, игра в догонялки, его бесконечные истории о тролле, живущем в пещере, пугающие её до чёртиков. Виктории захотелось плакать, но вместо этого она засмеялась громким истерическим смехом. Йоханнес отпрянул от неё в ужасе, при свете дня с остриженными волосами, бледная, как сама смерть, она была похожа на безумную. От её хриплого беспричинного смеха, больше походившего на какой-то звериный вопль, кожа покрывалась мурашками. Невыносимо было его слушать. А она согнулась пополам и продолжала смеяться, в неё точно вселился бес, это была уже совсем не его Виктория. — Прекрати, — произнёс он. Она не слушала. — Замолчи сейчас же! Хватит! — Он поставил её на ноги и со всей силы приложил спиной о каменную стену, она закашлялась, но смеяться не перестала. Йоханнес размахнулся и ударил её по лицу. На бледных, потрескавшихся губах выступила алая кровь, но и это её не утихомирило. — Замолчи! — заорал он. Она смеялась и показывала на него пальцем. — Мы в опасности. Что тебя так рассмешило, идиотка? — Я ведь всегда боялась этой пещеры. Помнишь, как ты рассказывал мне жуткие истории о тролле? Помнишь, как говорил, что ради меня убьёшь любое чудовище? Только вот не понимала я тогда, что ты и был тем самым страшным чудовищем, — она смеялась, смеялась, смеялась, — и сегодня ты наконец-то умрёшь. Удар в живот всё-таки заставил её замолчать. Виктория упала на землю и, держась за бок, закашлялась. Йоханнес отошёл на несколько шагов, снова хватаясь за голову, он терял контроль, а это сейчас было очень некстати. — Ты успокоилась? Молодец. Не делай так больше, я не хочу причинять тебе боль. Виктория неопределённо мотнула головой. — Ты снова меня вынудила. Не делай так больше, — повторил он, крепко обвязывая её запястья верёвкой. Виктория сжала кулак, убеждаясь, что не выронила ключ. — Дыши глубже, — шепнул он заботливо. Она отклонилась, когда его мерзкие губы почти коснулись виска. — Вставай. — Я не могу больше идти, — она кивнула на повреждённую ногу. — Ладно, — выдохнул Йоханнес, — я тебя понесу. — Мне нужна помощь, Йоханнес. Ты ведь понимаешь, что это серьёзно. — Не драматизируй, принцесса, ты просто вывихнула ногу. Как только покинем это место, решим, что делать дальше. Будешь вести себя хорошо, найду тебе врача, — он подхватил её на руки и направился на выход, но внезапно остановился. Прямо пред ним промокший до нитки стоял отец. Увидев Викторию, мельник лишь беззвучно шевельнул губами. То, в чём он до последнего сомневался, ища Йоханнесу оправдания, оказалось реальностью. — Йоханнес… — шепнул он, — сынок, что ты наделал? — Отец, ты только… — Йоханнес опустил Викторию и медленно направился к мельнику, — всё не так, как ты думаешь. — Помогите, — прохрипела Виктория, отползая подальше. Мельник смотрел на неё с ужасом, побои и голод изуродовали её до неузнаваемости. — Что ты наделал?! — крикнул он. Йоханнес схватился за голову. — Отец, прошу тебя, выслушай. Виктория сама этого хотела, — пролепетал он — Как же ты мог. Господи. Что же теперь будет, — мельник отступил назад, — я должен рассказать. — Нет, послушай, пожалуйста, — Йоханнес бросился перед ним на колени, — я люблю её, отец, понимаешь. У меня попросту не было выбора. — Боже мой… Ты убивал… Собственноручно отнял столько жизней. Почему, Йоханнес? Как такое могло с тобой произойти? — Ты не слушаешь, папа, это ведь всё из-за неё. — Тебе нужна помощь, сын. — Нет, прошу тебя, хоть ты меня пойми. — Я не способен тебя понять! Чего же тебе не хватало? Уйди прочь. Как ты мог? — Пожалуйста… — Посмотри на неё, это ты называешь любовью? — Прошу тебя, отец, дай мне шанс. — Какой ещё шанс. Ты должен немедленно сдаться. У тебя больше нет выбора. Ты подписал себе приговор. Нам всем подписал! — Нет. — Уйди прочь, — мельник оттолкнул его руки и направился к Виктории, — всё кончено, Йоханнес. Йоханнес поднялся с колен и стоял, молча наблюдая за тем, как отец, что-то нашёптывая себе под нос, или, может быть, обращаясь к Виктории, распутывал верёвку. Он наблюдал за тем, как она снова ускользает от него. Как всегда, легко и просто, поддавшись воле случая, оставляет его в одиночестве, наедине с гнетущей пустотой, а дальше — только бессмысленное существование. Только с ней он может почувствовать себя живым. Союзы заключаются на небесах, самой судьбой им предначертано быть вместе до скончания веков. Он познал радость любви, больше он её не упустит. Виктория не сразу поняла, что произошло, мельник вдруг стал раскачиваться из стороны в сторону, будто бы опьянев, по лицу побежали ручейки алой крови. Он приложил руку ко лбу и в изумлении обернулся. Йоханнес, тяжело дыша и рыдая, точно обиженный ребёнок, держал в руке окровавленный камень. — Сынок… — произнёс мельник удивлённо. Он шагнул к нему, лицо, руки, рубашка — всё было в крови, он тряхнул головой, глядя на испачканные ладони, а затем снова посмотрел на Йоханнеса, произнёс что-то невнятное и повалился на спину. Виктория зажала ладонью рот, ей хотелось закричать, умчаться прочь, но страх пригвоздил её к месту. Йоханнес издал нечеловеческий вопль и, упав на колени пред телом отца, громко зарыдал. — Зачем, папа, ну зачем… Я же предупреждал, — он схватился за голову и снова в отчаянии закричал. Виктория окончательно освободилась от верёвки и, держась за стену, медленно и как можно тише двинулась прочь из пещеры, не спуская с Йоханнеса глаз. Однако, удача быстро ей изменила, он будто заподозрил неладное, внезапно поднял на неё глаза и в мгновение ока оказался рядом, позабыв о своём горе. — Это всё из-за тебя! — одним толчком он сбил её с ног, — ты виновата в его смерти! Всё из-за тебя! Чёртова шлюха! — На неё обрушился шквал беспорядочных ударов, он колотил с остервенением, злость придавала ему сил и лишала рассудка. Виктории стало ясно — это конец. Она уже почти потеряла сознание, но Йоханнесу этого было мало. Он вырвал её из забытья, резко поставив на ноги, и вновь ударил по лицу. Виктория рухнула на землю, сложившись пополам, боль отступила — вернулась ненависть, неистовая, нечеловеческая. Он наклонился, схватил её за плечи и развернул к себе, но прежде чем успел нанести ещё один удар, она, не думая ни секунды, собрав все оставшиеся силы, с размаху воткнула ключ ему в глаз. Кровь брызнула в лицо, на языке появился противный металлический привкус, но на этот раз кровь была не её. Ощущение, как металл пропорол плоть и мягко вошёл вглубь, было почти приятным и на мгновение подарило чувство небывалого удовлетворения. Гортанно завопив, Йоханнес опрокинулся на спину и, хватаясь за лицо, стал метаться из стороны в сторону. Это был шанс, которого она не могла упустить. Стиснув зубы, не обращая внимания на больную лодыжку, Виктория бросилась прочь. Не разбирая дороги, падая и тут же поднимаясь, она неслась со всех ног. — Я тебя убью! Убью! Чёртова сука! — голос был больше похож на рык взбесившегося животного. Таковым он и являлся. Страх перед неизбежностью придавал ей сил, никакой боли, никаких мыслей, только леденящий страх. Позади снова и снова слышался вопль, но теперь он будто был гораздо ближе, своей жалкой попыткой она только его раззадорила. Но, тем не менее, сумела выиграть эти бесценные секунды. Беспомощно застонав, она остановилась, судорожно оглядываясь по сторонам. Вокруг только лес, а он был уже совсем близко, почти дышал ей в затылок, она слышала звук шагов, хруст сломанных веток и совершенно нечеловеческие вопли. Ещё секунда промедления и он снова уволочёт её в ад. Свернув с проторенной тропинки, Виктория бросилась в густые заросли. Упругие ветви хлестали по лицу, царапали и цеплялись за одежду, будто нарочно задерживая, будто бы всё здесь подчинялось воле этого изверга… Она сбросила мешающий передвигаться пиджак и, уклоняясь от колючих ветвей, продолжила уходить в глубь. Вдалеке слышался шум волн, где-то там мельник оставил лодку, если постарается ей удастся уплыть. Только бы успеть. — Виктория! Она споткнулась и больно ударилась коленями, но тут же вскочила и продолжила бежать. — Глупая! Тебе не уйти отсюда! — голос раздался над самым ухом. Виктория припала к земле, услышав шаги совсем близко, и зажала ладонями рот. Он, вероятно, мог даже услышать, как стучат её зубы, если бы гнев не лишил его природного чутья, он прошёл совсем рядом, она видела сквозь листву его силуэт. — Сука, — выплюнул он в сердцах, — убью. Внутри всё похолодело, треск ветвей под ногами, нервная поступь, лишь чудом её не заметив, Йоханнес помчался дальше. Она глубоко вздохнула и, выждав момент, направилась в другую сторону.

***

— Господи помилуй, да ни черта с тобой не произойдёт! Давай, полезай в лодку, мне что тебя уговаривать? — Эскад нервно выдохнул. — Он не умеет плавать, — повторил один из амбалов слова своего товарища, упорно не желающего садиться в лодку. — Спасибо, это я уже понял. А как же ты, бедолага, сюда-то добрался? — На катере безопаснее, — проворчал амбал. Трактирщик, стоявший рядом, усмехнулся и покачал головой. — Гер Эскад, поторопитесь! — крикнул помощник, вместе с камергером и Ричмондом он выталкивал лодку на воду — да бросьте вы его к чертям, справимся сами. Эти вон сейчас там бед натворят, — он указал в сторону острова. Отто, Дитлеф и Эскад младший, несмотря на всеобщий протест, вооружившись охотничьими ружьями, отправились туда первыми и уже причалили к берегу. — Да уж, не много-то от вас проку, — проворчал камергер, — если с ними что-то случится, это уже будет на вашей совести, гер Эскад. — Кажется, вас никто не спрашивал, — раздражённо рявкнул Ларсон. — В лодке небезопасно, — упрямо повторил амбал. — Немедленно садись, ни то по возвращении в город накатаю на тебя донос и безопасно тебе не будет нигде. Ты зачем вызвался? Помогать или просто полюбоваться видами? — Гер Эскад, быстрее! Я слышал выстрел! — крикнул Ларсон. Камергер пытался что-то высмотреть вдалеке. — Ай, да и чёрт с тобой, — сказал Эскад и забрался в лодку –давайте, отчаливаем. А ты знай, про донос я не пошутил. Снова раздался выстрел, и на этот раз его слышали все. — Скорее же! — закричал камергер.

***

Отто прислушался, но ничего кроме шума волн и шелеста листьев не было слышно. Остров как остров, ни души, благоговейная тишина, однако, в воздухе всё равно витало какое-то напряжение. Не тишина, а затишье, как это обычно случается перед катастрофой. — Не затоплен, — объявил Эскад младший, будто бы совершив открытие. — А вы в этом ещё сомневались? — отозвался Отто, снимая с плеча ружьё. — Всем нам свойственно заблуждаться. Куда дальше, парни? — Он говорил о какой-то пещере, — сказал Дитлеф. — Где живёт тролль, — усмехнулся Отто, — чёртов ублюдок. — Полагаю, стоит начать с неё, — Дитлеф кивнул в сторону зарослей. — Значит, с неё и начнём, — сказал младший Эскад, –знаешь, как туда дойти? — А то как же. Дитлеф, идёшь? — Да, только вот нужно дождаться остальных. Неместные здесь точно заблудятся, не хотелось бы потом искать и их. — Тогда оставайся, — сказал Отто, — а мы пока нагрянем в пещеру. — Стоит ли разделяться? — возмутился Дитлеф, — дождёмся остальных. — Тогда дожидайся, — сказал Отто и двинулся вверх по каменистому берегу, — вы тоже остаётесь? — Нет, идём. Только не геройствуй, Дитлеф, и один никуда не уходи, — сказал Эскад младший и пошёл вслед за Отто. Дитлеф обернулся, лодка только-только отплывала от соседнего берега. — Тоже мне, полиция, — хмыкнул он. Цепляясь изодранным подолом о торчащие корни деревьев, Виктория почти кубарем съехала в овраг, и, подобрав под себя ноги, сжалась в комок, укрывшись в высокой траве. Она следила за ним без отрыва, стараясь не дышать. Йоханнес медленно обходил вокруг, шаря по траве палкой. В какой-то момент он почти коснулся её, и Виктория испугалась, что от страха не сможет сдержать крик, или её выдаст стук собственного сердца, грохочущего так, что можно было оглохнуть. — Виктория. Я знаю, ты где-то рядом. Тебе не спрятаться, я всегда тебя нахожу, — пропел он елейным голосом. Она сильнее зажала рот, слёзы лились ручьём. — Это бессмысленно, выходи, мне осточертела эта игра, принцесса. Йоханнес остановился и с силой отшвырнул палку. Она замерла в ожидании. Казалось, время внезапно остановилось, но потом он двинулся дальше и вскоре шаги его стихли. Виктория сидела, не двигаясь, и только когда окончательно убедилась, что он ушёл, попыталась выбраться. Ползком, хватаясь за траву и выступающие камни, она взобралась на холм и, немного восстановив дыхание, бросилась бежать. Вода была совсем близко. Дитлеф вздохнул и покачал головой, подавляя желание наплевать на остальных и отправится вслед за Отто. На кой чёрт он вообще тут остался. На помощь к ним явно не спешили, а, может быть, вообще решили, что они справятся и сами. Ещё раз посмотрев вдаль и не обнаружив на горизонте лодки, он взял ружьё и спрыгнул на берег. К чёрту их. Не заблудятся. — Дитлеф. От звука этого голоса по спине пробежал холодок, он обернулся и, увидев её, едва сдержал крик. Виктория. Это точно была Виктория. Она спускалась с холма, едва держась на ногах, спотыкаясь, из последних сил бежала по каменистому берегу. — Господи… — прошептал он. Она будто действительно умерла. Умерла и вернулась с того света. От его сестры остались только глаза. Худая, кожа да кости, смертельно бледная, на лице нет живого места от синяков и ссадин, остриженная голова сплошь покрыта запёкшейся кровью. Он зажмурился, надеясь, что она ему не мерещится. Но она была реальной, живой, в изодранных грязных лохмотьях, больше походившей на призрак, но всё же живой. — Дитлеф, — повторила она, и Дитлеф, будто очнувшись, со всех ног бросился ей навстречу. Обессилив, она просто упала в его объятья, дрожа всем телом, и тяжело дыша. — Виктория, боже мой. Ты жива! Поверить не могу, мы так долго тебя искали. — Дитлеф… Помоги мне… — шептала она, — помоги… — Конечно, всё позади. Сейчас мы вернёмся домой. Всё будет хорошо. Что же он с тобой сотворил, чёртов изверг, — он подхватил её на руки, она почти ничего не весила — ему не жить, — процедил он сквозь зубы, увидев огромное багровое пятно у неё на платье. — Помоги мне… Дитлеф! Нам надо бежать! Немедленно! Он здесь, он ищет меня! Дитлеф усадил её в лодку. Она явно была не в себе. — Не волнуйся, больше он ничего тебе не сделает. Сейчас придут остальные. — Нет! Нам надо уплывать немедленно, он идёт за мной. Он… Дитлеф, осторожно! — Виктория вскочила на ноги. Лодка покачнулась, Дитлеф оступился и упустил драгоценные секунды. Йоханнес будто появился из ниоткуда и, воспользовавшись задержкой, вогнал нож в его грудь, вынул и вогнал снова. Дитлеф успел издать тихий сдавленный крик, его лицо было, как у испуганного мальчика, глаза закатились, он тяжело рухнул в воду, и всё вокруг стало багрово красным. Виктория закричала, но у неё не было голоса. Кошмарный сон наяву. Он надвигался на неё с торчащим из глазницы ключом, растирая по рукам кровь её брата и улыбаясь точно безумец. Безумцем он и был. После того, как убил собственного отца, в нём окончательно умерло всё человеческое. Перед ней стоял тот самый «цирюльник», будто сошедший с газетных страниц. — Я говорил, что найду тебя, — он медлил, ему нравилось её отчаяние. Она оказалась в ловушке, убежать уже не удастся. Виктория попятилась назад и, увидев на дне лодки ружьё, тут же схватила его и прицелилась в голову. — Ого! Страшно-то как, — Йоханнес театрально поднял руки и ехидно засмеялся. Викторию била дрожь, она едва могла устоять на ногах, но ружьё не выпускала. Она не боится, она спустит курок, в ней ведь тоже не осталось ничего человеческого. м И что ты будешь с этим делать, принцесса? Неужели и правда выстрелишь? — он балансировал на носу у лодки. Она отрывисто задышала. — Кажется, в тот день ты училась раздвигать ноги, а не стрелять, — он улыбнулся, — первое у тебя получается лучше, принцесса. Виктория нажала на курок, Йоханнес резко нагнулся, держась за ухо, но, к сожалению, не упал, пуля пронеслась рядом. — Ух ты чёрт! — выругался он. — Не подходи! — Она снова прицелилась, но он успел раньше, схватил ружьё. Она спустила курок, но выстрелила в воду. Он ударил её прикладом, на мгновение оглушив, выволок из лодки и швырнул на каменистый берег. Неудачно приземлившись, Виктория ободрала многострадальные руки и почувствовала, как ненависть вновь завладевает её сознанием. — Вставай! Поиграли и хватит, — Йоханнес больно ткнул ружьём между лопаток — возвращаемся во дворец, принцесса. Ну уж нет, туда она не вернётся, не вернётся в эту могилу. Лучше уж умереть здесь и желательно потянуть его за собой. Она поднялась и медленно пошла впереди, судорожно обдумывая, как поступить. Они шли по тропинке, ведущей вверх, эту дорогу Виктория знала слишком хорошо: сейчас будет спуск, потом снова крутой подъём и, если с больной ногой ей удастся его пережить, они окажутся возле большого оврага с поваленным деревом, служившим мостом. Внизу острые сучья и торчащие корни. «Колья и змеи, это для защиты замка» — объяснял мальчишка с дружелюбной улыбкой. Может быть, змеи там и правда водились.

***

— Чтоб меня, — выдохнул Эскад младший. Мельник лежал на спине, широко распахнув затянутые пеленой глаза. — Это же… — Его отец, — кивнул Отто. Эскад стянул кепку и покачал головой. — Мы столкнулись с самим дьяволом, — произнёс он. Отто прошёл в глубь пещеры, силясь что-нибудь рассмотреть, в лицо неприятно пахнуло сыростью. — Ох, зря мы оставили Дитлефа одного. — Он умеет пользоваться ружьём. Да и помощь скоро прибудет, — ответил Отто, — идёмте, нужно осмотреть пещеру. Эскад не успел ответить, как вдруг они услышали выстрел. — Господи! — воскликнул он. — Ага, нашёлся, сукин ты сын! — В глазах Отто сверкнула сталь. Он сорвался с места, и, спустившись с холма, очень скоро скрылся из виду. — Отто! Да постой же ты, ненормальный! — Младший Эскад побежал следом, даже не рассчитывая его догнать. — Прошу, принцесса, — насмешливо произнёс Йоханнес, ружьё снова уткнулось ей в спину. Виктория осторожно забралась на поваленное дерево. Поросший мхом ствол был мокрый и скользкий, удержаться на нём почти невозможно, несколько раз она чуть не сорвалась, в последний момент хватаясь за торчащие ветки. Йоханнеса это забавляло. Виктория посмотрела вниз, «колья» практически полностью скрыла вода и теперь яма не выглядела так устрашающе. — Чего встала, иди. У нас ещё есть дела, принцесса, — он мерзко засмеялся. Виктория понимала, что он имеет в виду, её выворачивало от одной мысли о том, что он снова к ней прикоснётся. Его липкий пот навеки пропитал её кожу, ей никогда уже не отмыться от его мерзкого запаха. — Ну, — он толкнул её, и она снова чуть не упала, — думаешь, не смогу тебя пристрелить? Ошибаешься, теперь ты для меня не дороже портовой шлюхи. После я так и поступлю, отправишься вслед за своим лейтенантом. Виктория стиснула зубы и крепко ухватилась за ветку. — Не стой! Хочешь знать, как он умер? По щекам покатились слёзы. — Я заманил его к похожему оврагу, там, не так далеко от вашей усадьбы. И вся его напускная самоуверенность моментально испарилась, как только мы остались наедине, — Йоханнес оскалился, — лейтенант, боже, жалкое было зрелище, как только он понял, что это конец, начал умолять меня о пощаде, просил сохранить ему жизнь. Скулил как щенок, говорил, проси, что захочешь. Вот только невдомёк ему было, что наносить оскорбление Йоханнесу Миллеру очень недальновидно. Видишь, как оно всё вышло-то. Виктория выпрямилась и повернулась к нему. Йоханнес ухмыльнулся, вероятно, ожидая раскаяния, но она без тени страха пристально посмотрела ему в глаза. — Ты лжёшь, — спокойно сказала Виктория, — Отто бы никогда не стал тебя умолять. Может быть, что-то и способно его напугать, но уж точно не такое ничтожество как ты! — С этими словами она бросилась на него и сбила с ног. Йоханнес неуклюже взмахнул руками, выронил ружьё и, хватаясь за воздух, повалился вниз. Виктория прижалась к стволу, крепко стиснув его ногами, но в последний момент он схватил её за руку и утянул за собой. Всё произошло слишком быстро: сначала удар, хруст, а потом нарастающая волна боли. Виктория выбралась из воды, не веря в то, что осталась жива. По плечу текла кровь, острая коряга пропорола кожу, но, к счастью, лишь вскользь. Она осмотрелась, Йоханнеса не видно, но нужно было немедленно убираться, вряд ли ей удалось избавиться от него так просто. Недалеко от себя она заметила ружьё, застрявшее между ветвями, и, снова забравшись в воду, направилась туда. Он вырос позади неё неожиданно и, схватив за шею, повалил на спину. Виктория и вздохнуть не успела, как грязная вода залила глаза, заполнила ноздри и лёгкие. Он мёртвой хваткой сжимал её шею, она в ужасе долбила его по лицу и плечам, но это было всё равно, как биться о каменную стену, силы стремительно покидали, вода внутри и вокруг неё, и только сквозь пелену виднелось его размытое, перекошенное злобой лицо. «Мальчик с дружелюбной улыбкой» Виктория куда-то проваливалась и стало легко, больше никакой боли, никакого страха — только этот умиротворяющий полёт. Хватка ослабла, его лицо исчезло, она перестала бороться. Но внезапно всё кончилось, кто-то посмел пробудить её от чудесного сна, полёт был безжалостно прерван, она опустилась на землю. И снова боль, снова холод и полные воды лёгкие, Виктория закашлялась и выплюнула мерзкую жидкость, вздохнула и снова закашлялась. — Виктория, слышишь меня? Голос приглушённый, едва различимый, но очень знакомый. — Виктория? Она окончательно пришла в себя и теперь смотрела на него в упор, не веря собственным глазам. — Отто… Я умерла? — Спросила она — Не знаю, ты мне скажи. Голос стал чётче. Она протянула руку и вцепилась в его плечо, желая убедиться, что он не очередное видение. — Ты живой… Я это знала, — прошептала Виктория. Прижимаясь к нему всем телом, она чувствовала его тепло, слышала биение сердца, ощущала приятный запах, напоминавший ей о лучших моментах, его руки обнимали её уверенно и крепко, он не был видением, а она абсолютно точно воскресла из мёртвых. — А манерам вы всё-таки не обучены, — прохрипел Йоханнес, ехидно засмеявшись. Ей было страшно открыть глаза, что, если всё же показалось? И сейчас она снова окажется в темноте, в затопленной яме, окружённая удушливым запахом сырости, во власти безумца. — Невежливо вот так прерывать чужое свидание, — Йоханнес стёр кровь с разбитой губы и сплюнул. Объятия ослабли, Виктория испуганно вцепилась в ворот его пиджака — Отто, уйдём отсюда… — проговорила она еле слышно, но Отто лишь осторожно убрал её руки, теперь всё его внимание было приковано к Йоханнесу, поражённый увиденным, он на мгновение забыл о его существовании, но теперь не сводил с него глаз. Сердце забилось быстрее, гнев завладел сознанием, ненависть достигла своего апогея. Затихли звуки, окружающий мир перестал существовать — остался только он. Отто решительно двинулся в его сторону. Йоханнес криво усмехнулся. — Ого, лейтенант, да вы не в себе! За кого именно вы пришли отомстить: за неё или же за ту замужнюю шлюху? Как там её звали, Лора, Лиза? Ах да, Луиза. Отто шумно выдохнул. Йоханнес улыбнулся. — Ох, она была чудо как хороша. Я не хотел с ней так поступать, она единственная, кто никогда не притворялся, но мне пришлось это сделать, это было единственным способом навсегда избавиться от тебя, а ещё ты должен был понять каково это, лишиться самого дорогого. Йоханнес отступил на шаг. — Я отнял её у тебя, как ты отнял у меня Викторию, — он не переставал скалиться, — но теперь-то они обе принадлежат мне. — Отто не подходи к нему, — попыталась закричать Виктория, — у него нож. Но Отто её не слышал, ей было хорошо знакомо это выражение лица, его уже не остановить. — Приятно было заставлять её кричать, верно? Но ещё приятнее видеть страх в её глазах, — не унимался Йоханнес. Отто остановился, кивнул и посмотрев снисходительно, спокойно произнёс: — Я убью тебя. Сорвавшись с места, он бросился на Йоханнеса, но внезапно отшатнулся и рухнул, будто подкошенный, вода вокруг них стала кроваво красной. Где-то вдалеке он услышал крик Виктории. Плечо будто обожгло раскалённым железом, Отто опустил взгляд и увидел торчащую рукоять, попытался вытащить нож, но кровь хлынула только сильнее. Сознание прояснилось, боль отрезвила его. Йоханнес стоял чуть поодаль и улыбался, поглядывая на испуганную Викторию, очевидно, считая себя победителем, на деле же он как кретин лишился единственного оружия. Больше Отто не спешил. Преисполненный уверенности, окончательно потеряв бдительность, Йоханнес приблизился к нему и смело, глядя в глаза, сказал: — А ведь на самом деле всё было так просто. — Было бы, если б ты ударил чуть левее, — сказал Отто. Самоуверенность испарилась, в глазах мелькнуло изумление. Одним ударом он снёс его с ног, брызнула кровь и что- хрустнуло, Йоханнес упал на спину. Отто бросился на него и, не дав опомниться, нанёс ещё один удар, ломая нос. Издав испуганный вопль, он попытался подняться, удар пришёлся по рёбрам и выбил из него воздух, задыхаясь, мразь захлёбывалась грязной водой и собственной кровью, иногда жалобно скуля, беспомощно размахивая руками и поднимая вокруг себя волну брызг. Виктория стояла чуть поодаль, кусая пересохшие губы и наблюдая за этой расправой, испытывала чувство удовлетворения. События минувших дней вихрем проносились у неё в голове, злость возвращалась и было приятно слышать вопль его отчаяния. Он почти уже захлебнулся, но тут совершенно случайно к нему вернулась удача, махнув рукой он задел торчащую рукоять ножа, противник хрипло простонал, хватка ослабла. Йоханнес сумел выбраться и, поднявшись на ноги, с рёвом бросился на него. Нож вошёл глубже, разрывая плоть раскалённым железом, Отто пропустил удар и упал на колени, держась за повреждённое плечо. Йоханнес воспользовался преимуществом и обрушился на противника. Драться он не умел, но на его стороне была справедливость: однажды он уже отобрал у него самое дорогое, больше он этого не допустит. Любой ценой уничтожит причину всех бед и тогда заклятье спадёт, принцесса очнётся, и всё будет как прежде. Не отпуская рукоять ножа, он наносил удар за ударом с остервенением. — Никогда она тебе не достанется! — кричал он, брызгая кровавой слюной, глядя на него одним уцелевшим глазом, — она только моя. Виктория, не думая, кинулась на него, будто разъярённая кошка впиваясь ногтями в изуродованное лицо, зубами разрывая кожу на шее. Йоханнес попытался её стряхнуть, но это оказалось не так-то просто, непонятно откуда у девчонки появилось столько сил. Она царапалась и кусалась как зверь, несколько раз Йоханнес ударил её локтем в лицо, но даже это не привело одержимую в чувства. — Отцепись, сумасшедшая сука! — он и сам не заметил, как случайно выпустил рукоять ножа. Схватил её за плечи, швырнул в воду, хватка ослабла. Его пальцы вновь сомкнулись на тонкой шее. — Я предупреждал, что убью тебя. Воспользовавшись секундной заминкой, Отто врезал ему по рёбрам. Издав мерзкий хлюпающий звук, Йоханнес вдруг распрямился во весь рост, но тут же снова рухнул на колени, хватая ртом воздух. Он взглянул на Викторию, она отползла в сторону, но не смогла подняться на ноги. Отто подошёл и схватил его за волосы, заламывая шею до хруста, заставляя посмотреть в глаза. Йоханнес улыбнулся. — Герой… Отто, как всегда, молодец, — прохрипел он, — но за кого ты всё-таки мстишь? — Заткнись! — Уж точно не за Викторию, она тебе не нужна, как и Луиза, как и все остальные, ты мстишь за своё унижение, за то, что я показал всем твоё истинное лицо, за то, что сумел тебя обойти. На самом деле ты ничем не лучше меня… — Заткнись, — прорычал Отто. — Кем бы меня не считали, у меня хотя бы есть принципы, у тебя же их нет. Ни званием, ни положением в обществе, ни деньгами отца не прикрыть твоей гадкой натуры. Ты тварь по рождению и совсем скоро Виктория это поймёт. Давай, убей меня, тебе ведь не впервой, — окровавленный рот растянулся в безумной улыбке. Отто наклонился и шепнул ему на ухо: — Ты прав, я тварь. Меня не загрызёт совесть, когда я избавлю мир от ещё одной мрази. Посмотри на неё! — рывком он развернул беспомощное тело к Виктории, — Посмотри! Вспомни, что ты с ней делал! Смотри и вспоминай! И будь уверен, она испытает удовольствие, увидев твою смерть. Она поступила бы так же, я просто сделаю это за неё! — он схватил его за подбородок. Замерев, Виктория смотрела на них, не мигая. Сердце колотилось как бешеное, она вспомнила пещеру, холод, его вкрадчивый голос, бесконечные побои и ощущение безысходности. Её прежней больше нет, он окончательно уничтожил ту робкую мечтательную девочку, искренне верившую в сказку. Она не боится, не испытывает сочувствия, и представшая перед ней картина не вызывает ужаса, Отто прав — это настоящее удовольствие. — Отто! — громкий окрик вырывает её из забвения. Наверху у поваленного дерева маячит чья-то фигура. Сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, Виктория не может разобрать, кому принадлежит голос, но уже ненавидит этого человека за то, что он помешал справедливой расправе. — Отпусти его! Не вздумай! — появляется ещё один человек и ещё, но для неё они все как расплывающиеся силуэты, будто и вовсе нереальны. Йоханнес победно улыбается, Отто по-прежнему держит его за волосы, но, поняв, что момент упущен, разжимает руку и со всей силы толкает ногой в спину. Ублюдок падает без чувств и остаётся лежать лицом вниз. Один за другим мужчины спускаются в овраг, кажется, даже вода убавляется. Их голоса громкие, движения уверенные. Людей становится так много, что она опасается, как бы они её не затоптали. — Поднимите его, — скомандовал Эскад, глядя на распростёртое тело, — какой чудесный сегодня день, — улыбнулся он, но, когда заметил полуживую Викторию, сидевшую в стороне, по лицу его пробежала тень. — Воистину, лучший день в моей жизни, — сказал помощник вместе с молчаливым амбалом, устанавливая Йоханнеса на ноги, — ох ты чёрт! — воскликнул он, увидев его размозжённое лицо, — недурно ты его. — Сделал за вас грязную работу, — проворчал Отто, — где вы шлялись, чёрт вас возьми? — спросил он, глядя то на камергера, то на младшего Эскада. — Ты ранен, — произнёс младший Эскад, в ужасе глядя на торчащий в его плече нож. — О, и правда, вы наблюдательны, — сказал Отто, помогая Виктории подняться. Она прижалась к нему лицом и только сейчас вдруг обнаружила, что из глаз ручьём льются слёзы. Всё казалось каким-то ненастоящим, она вроде бы присутствовала, но ничего не ощущала и лишь когда увидела, как еле переставляющего ноги Йоханнеса вытаскивают из оврага, поверила в происходящее. — Добегался, голубчик. Ох, как же долго я тебя искал. Как же о многом нам предстоит поговорить, — сказал Эскад. — Рад вас видеть, детектив. Жду не дождусь разговора, — промямлил Йоханнес. Она подняла глаза и посмотрела на Отто, на его бледном лице тревожным контрастом светились ярко-алые ссадины, он по-прежнему тяжело дышал, но взгляд его был поразительно спокойным, будто всё это безумие для него было обычным делом. — Тебе нужна помощь, — всхлипнула она, её руки испачкались в его кровь. — Ерунда, — отмахнулся Отто, — идём, коротышка, дома тебя заждались. Паршиво выглядишь, кстати. После всего пережитого было так странно слышать его насмешки. Виктория неуверенно улыбнулась, хотя, казалось, уже разучилась это делать и тихо ответила: — Тебе под стать. — Идёмте, — сказал камергер, — нужно поспешить, пока ты не истёк кровью. Отто посмотрел на окровавленное плечо, выглядело неутешительно, однако, болело не больше обычной ссадины, зато теперь, когда всё закончилось, усталость навалилась смертельная. — О, господи! — воскликнула вдруг Виктория. — В чём дело? — спросил Отто. — Дитлеф. Он убил Дитлефа! Камергер с сыном переглянулись. — Не волнуйтесь, фрекен, ваш брат жив, — сказал камергер, но по его интонации Виктория поняла, что не стоит ждать чуда. — Он ударил его ножом два раза, — прошептала она, побледнев ещё сильнее, — два раза, — перед глазами живо возникла та страшная картина, разве мог Дитлеф выжить после такого. — Ваш брат тяжело ранен, но жив. Мы хотели его увезти, но он наотрез отказался возвращаться без вас. — Упрямый засранец, — фыркнул Отто. — Вы с ним очень похожи, — камергер стащил с себя шарф и протянул сыну, — на вот, рану зажми. Господи, кровь так и хлещет. Будем надеяться, от этого докторишки будет толк.

***

Туман белым покрывалом опускался на остров, будто желая скрыть его тайну. Постепенно исчезли каменные холмы и верхушки деревьев, остров превращался в тёмно-зелёную полосу, растворялся, смешиваясь с белой дымкой, а вскоре и вовсе пропал, будто его никогда не существовало. Туман оседал на коже холодными каплями, прохладный воздух наполнял лёгкие, давая понять, что это по-прежнему реальность, а не защитная реакция перепуганного сознания. Виктория крепче сжала руку Дитлефа и, к своему ужасу, обнаружила, что она стала ещё холодней, тепло стремительно покидало тело, в этом проклятом тумане растворялась и его жизнь. Голова брата покоилась на её коленях, дрожащей рукой она провела по его волосам и изо всех сил старалась не разрыдаться, ведь ещё мгновение назад клялась ему, что всё будет хорошо. Он морщился и болезненно сжимал посиневшие губы, когда лодка сталкивалась с набегавшей волной, но не произносил ни звука, отсутствующий взгляд был устремлён в небо, веки тяжело опускались и поднимались. И каждый раз Виктория боялась, что он не откроет глаза. Чувство вины сжигало изнутри, и даже все те ужасы, которым её подверг «цирюльник», не могли с ним сравниться. Каждую секунду Виктория отчаянно молила бога о спасении, но, если бы только знала, какой ценой получит это спасение, то предпочла бы умереть в той сырой яме. Во всём, что с ней произошло, виновата лишь собственная беспечность, несправедливо, что Дитлефу суждено распалиться жизнью за её глупость. — Эй, ты ещё с нами? — голос Отто вывел из ступора. Он несколько раз щёлкнул пальцами перед лицом Дитлефа, тот проследил за ним взглядом и промычал что-то неразборчивое. Виктория всё же не смогла удержать слёз. — Почти на месте, — сказал ей Отто, — только попробуй сдохнуть, я воскрешу тебя и убью сам, — обратился он уже к Дитлефу. Мать Виктории стояла на самом краю пирса, ветер сорвал с неё шаль, растрепал волосы, моросящий дождь исколол лицо и искусанные в кровь губы. Она промокла и страшно замёрзла, но вглядываясь вдаль, не смела сдвинуться с места. Если сейчас уйдёт — потеряет контроль над ситуацией. Позади неё стояла Ирма и доктор, и, к счастью, ни один из них не пытался её увести. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она заметила вдали какое-то движение. Сперва лишь едва заметная точка, свечение на горизонте, потом вторая, они то исчезали в тумане, то появлялись вновь, будто-то сигнал о помощи, потом точки приняли вполне ясные очертания, превратившись в лодки. Сердце забилось быстрее, внутри всё похолодело, она пошатнулась и едва удержалась, чтобы не упасть. — Мадам, — Ирма удержала её под руку. — Что там, Ирма? Посмотри, скажите мне! Я ничего не вижу! — воскликнула она и, вырвавшись из рук гувернантки, спустилась с пирса, побежала по берегу, не сводя глаз с приближающихся лодок, по колено зашла в ледяную воду. Ирма молчала, стиснув зубы и прижав руки к груди. — Господи они возвращаются! Ты видишь её? Ирма, ты видишь её? — кричала она в истерике, метаясь из стороны в сторону. Гувернантка спустилась с пирса, не отрывая сложенных рук от груди, её трясло. — О боже я вижу, там кто-то лежит! В лодке кто-то лежит! Нет, Ирма я не переживу этого… Не переживу! Господи! — Не осознавая, что делает, она двинулась дальше и зашла в воду по пояс. — Стойте! Немедленно выйдите из воды! — Доктор бросился за ней и кое-как вытащил на берег. Она была не в себе, выкрикивала проклятья, отбиваясь от него как от дьявола. — Вивиан! Перестань, посмотри на меня! — Он крепко сжал её плечи, она посмотрела на него сквозь пелену слёз, — не спеши делать выводы, они слишком далеко, чтобы кого-то разглядеть. Она всхлипнула, лицо выражало глубокое отчаяние. — А вдруг всё хорошо! — сказал он. — Хорошо, — повторила она, — а вдруг всё хорошо. Точно безумная, она стала повторять эти слова как молитву. Минуты, пока лодки медленно приближались к берегу, были самыми страшными в её жизни. Прибежал хозяин трактира и странный молчаливый парень, прибывший в усадьбу вместе с детективом, и ещё какие-то люди, было странно видеть здесь столько народу. Все молчали. Даже ветер притих, прекратил шуметь дождь, всё будто замерло в ожидании, а может ей только казалось. — Помогай! — крикнул Эскад, неловко приземлившись на песок, и молчаливый парень зашагал к нему. Из лодки, крепко держа под руки, вытащили какого-то сутулого человека. По толпе пронёсся странный гул. Человек в сером потрёпанном пальто стоял, переминаясь с ноги на ногу, низко опустив голову, будто стеснялся обрушившегося на него внимания, но затем поднял глаза и улыбнулся дружелюбной улыбкой, приветствуя собравшуюся публику. И в этом истерзанном, превратившемся в кровавое месиво лице мать Виктории узнала сына мельника. В одну секунду она испытала и дикую ярость, и леденящий страх, и странное чувство удовлетворения, а потом его заслонила толпа. Пока амбалы пытались оттеснить разъярённый народ, Эскад вместе с помощником утащили «цирюльника» прочь, и больше она никогда его не видела. — Нужен врач! Где врач! — Раздался громкий крик. Пребывая в шоке, не помня себя и уже не осознавая где находится, мать Виктории протиснулась сквозь толпу и, увидев дочь, едва не лишилась чувств. На короткий миг звуки вокруг снова притихли, она застыла на месте, будто поражённая громом. Виктория, её Виктория, стояла прямо перед ней живая. — Мама… — Произнесла она еле слышно, и мать вышла из ступора, слёзы ручьём полились из глаз, она бросилась к ней, громко рыдая и прижимая к себе истерзанное исхудавшее тело так крепко, что Виктории было трудно дышать. Сердце сжималось, она была безмерно счастлива, так как никогда раньше, но одновременно ей хотелось кричать от отчаяния, стоило только представить, что, должно быть, довелось пережить Виктории. Что сделал с ней этот изверг, во что превратил, от её дочери осталась лишь робкая улыбка. — Виктория, доченька моя… — причитала она и не могла перестать рыдать, — ты жива, господи, жива, я думала, что уже никогда тебя не увижу… Прости меня, прости за всё, — случайно прикоснувшись к её голове, она простонала и снова залилась слезами, испытав почти физическую боль. Вместо красивых шелковистых волос, которые в детстве Виктории так не нравилось заплетать в косы, остались колючие клочки и запёкшиеся раны. Мать не выпускала её из объятий, желая защитить её ото зла, боясь, что она может снова исчезнуть. Ирма, бледная как сама смерть, сняла с головы платок и, накинув его на голову Виктории, прошептала неразборчивое «прости» и тоже не смогла сдержать слёз. Она обняла их и теперь рыдали все троя. — Идёмте, вернёмся домой, — рядом с ними стоял камергер, — Виктория, вам тоже нужна помощь. — Нет, — прошептала она, — помощь нужна Дитлефу. — Господи, а что с Дитлефом? — в ужасе спросила мать, снова побледнев, — где он? — она осмотрелась и вдруг обнаружила, что на берегу кроме них никого не осталось. — Мама, он ранен… Это из-за меня, он хотел меня защитить, — дрожащим голосом произнесла Виктория, очутившись в объятиях матери, ей казалось, что все беды исчезли, а теперь кошмар вернулся вновь. Виктория вспомнила остекленевший взгляд брата и багровое пятно, насквозь пропитавшее куртку. Да разве есть хоть единственный шанс, что он выживет? — Его кровь на моих руках. — Не говори так, ты осталась жива. Господь сохранит жизнь и Дитлефу, иначе просто не может быть. Мы достаточно пережили, — ответила мать.

***

Старые половицы жалобно скрипели под натиском массивной подошвы сапог, издавая звук, похожий на плач. Недавно вычищенный ковёр был истоптан. Мужчины по-хозяйски расхаживали по дому, заглядывая в каждый угол, с грохотом отодвигая мебель, вываливая из сундуков и шкафов всё содержимое, будто пытаясь отыскать тайну страшнее, чем ту, которую обнаружили, будто этого им было мало. Женщина с измождённым морщинистым лицом в измятом грязном переднике сидела возле камина, где тлели обуглившиеся поленья и, закуривая уже третью сигарету, оставалась безучастной к происходящему. Пусть делают, что вздумается, разве теперь что-то имеет значение? На большом кухонном столе лежал «выпотрошенный» вещмешок Йоханнеса, с которым, преисполненный заразительной уверенности, он отправился покорять большой город. А рядом ровной стопкой лежали листы, исписанные каллиграфическим почерком — роман, который должен был принести ему всемирную славу, на деле оказавшийся чистосердечным признанием, исповедью убийцы. Порыв ветра резко распахнул незапертую дверь, в комнату ворвался сквозняк, и, будто играючи, разметал листы по столу. Она наклонилась и подняла тот, что приземлился ей под ноги, там было написано: «Впервые я увидел её, когда мне было двенадцать лет от роду. Мой маленький нежный ангел в кружевном чепце с растрепавшимися русыми косами, в белом струящемся платье. Она пронеслась мимо и, на миг обернувшись, улыбнулась мне сияющей улыбкой. — Виктория, дочь хозяина усадьбы, — пояснил отец, заметив моё замешательство. — Виктория, — повторил я, — Виктория, — произнёс я ещё раз, звук её имени был столь же необыкновенным, как и его обладательница. Разве мог я, мальчишка, тогда помыслить, что та встреча так круто изменит мою судьбу? Теперь я часто вспоминаю тот день и задаю себе вопрос: если бы я мог избежать встречи с ней, то избежал бы? И ответ всегда один и тот же -никогда…» Женщина смяла листок и собралась отправить его в камин, но её остановил резкий окрик: — Фру Миллер! Это улика, верните на место, — сказал Ларсон. Мать Йоханнеса, смяв лист ещё сильнее, швырнула его на стол. — Достаточно, закончили, — скомандовал Эскад, заметив, что двум его громилам будто бы доставляет удовольствие крушить дом, — возвращайтесь на корабль. — Не понимаю, что вы ещё пытаетесь здесь найти, — хмыкнула женщина, затушив окурок о стену. Эскад выдохнул и тяжело опустился на стул прямо перед ней. Она смотрела на него равнодушно. — Я глубоко сожалею, фру Миллер, — сказал он. Женщина не ответила. — Ваш сын… — Мой сын умер! — вдруг прокричала она, — он много лет страдал смертельной болезнью, день за днём уничтожающей его душу, и я, очевидно, очень плохая мать раз ничего не заметила. Сегодня, убив собственного отца, он скончался и сам, ведь человек без души не может считаться живым. — Йоханнес сейчас… — Нет! Не смейте называть это чудовище именем моего покойного сына. Йоханнес милый и добрый мальчик, никогда бы такого не совершил. — Фру Миллер, я пойму, если вы откажитесь давать показания, мы обойдёмся и без них, — сказал Эскад. В его воображении мать «цирюльника» вырисовывалась немного иначе, а к этой несчастной женщине он испытывал лишь искреннюю жалость. Ларсон же его чувств явно не разделял, это было понятно по его нетерпеливым вздохам и намеренно громким шагам. Он всегда так делал, если считал, что Эскад неправ. Но кто бы его спрашивал. — Нет, почему же, я расскажу всё, о чём спросите. Я породила чудовище, а, значит, в ответе за все его деяния. Только у меня будет одно условие: отправьте меня на виселицу вместе с ним, ведь я в сущности была соучастницей и признаю свою вину… Знаете, гер Эскад, ещё сегодня утром, когда уже всё стало понятно, я в тайне надеялась, что ему удастся сбежать. Жить мне больше не зачем… — Об этом не может быть и речи. Я не могу отправить на казнь невиновного. — Что вы хотите знать? — спросила она, доставая очередную сигарету. — Когда всё это началось? Когда, как вам кажется, ваш сын стал меняться? — Когда началось? Тогда, когда много лет назад он повстречал Викторию. Будь она проклята…

***

Она открыла глаза, очнувшись от долгого тяжёлого сна. Уже вечерело, мягкий свет настольной лампы, прикрытой кружевным абажуром, выводил причудливые узоры на стенах и потолке, но был неспособен разогнать темноту до конца, чёрная и тягучая как смола, она затаилась в дальних уголках спальни и с каждой секундой грозилась поглотить спасительный свет целиком. На ощупь темнота была ледяной и имела удушливый запах сырости. Виктория ощущала его так же явственно, как и никуда не исчезнувшую головную боль. Она, не мигая, смотрела на свет и видела, как он отдалялся, рассеивался, не выдержав натиска, и узоры на стенах становились нечёткими. Темнота обступала её плотным кольцом, кошмар возвращался, лёгкие будто поросли могильной плесенью. На языке появился сладковатый привкус, лоб покрылся испариной, её затрясло от ужаса, и вдруг чья-то рука легла на плечо. Прикосновение обожгло будто огнём, она отпрянула в сторону и окончательно проснулась. — Виктория, ты что? Тебе снова плохо? — На неё смотрела обеспокоенная мать. В ответ Виктория лишь мотнула головой, обнаружив, что в комнате было не так уж темно, причудливые узоры вновь обрели свою чёткость. Она осмотрелась: вместо каменных стен — обои с нитями шёлка; вместо стылой земли — мягкий ковёр; вместо колючего мешка соломы — удобный диван, на котором она задремала, положив голову матери на колени. На лице непроизвольно появилась улыбка, хотя в глазах застыли сосем неуместные слёзы. — Я позову доктора, — засуетилась мать. Она не отходит от неё ни на шаг с того момента, как их лодка причалила к берегу. Виктория этому рада, она боится оставаться одна. — Нет, не надо, мама, всё хорошо. — Тогда почему ты плачешь? — спросила мать, подвинувшись ближе и крепко сжав её прохладные пальцы, — боже мой, да ты же совсем замёрзла, — она с головой укрыла её пледом. — Я сейчас же закрою окно. — Нет, — удержала её Виктория, — мне вовсе не холодно… Просто не могу поверить, что я здесь с тобой. Мать обняла её, крепко прижав к себе и укачивая словно ребёнка. — Ты здесь и, клянусь своей жизнью, больше с тобой ничего не случится. Виктория надрывно вздохнула. — Долго я проспала? — Могла бы и дольше. Отдых — лучшее лекарство. И заканчивай плакать, ни то я тоже буду рыдать. Теперь мы должны радоваться, — она стёрла слёзы с её лица, сохранившего страшные следы побоев, и постаралась улыбнуться. Мать ни о чём не расспрашивала, не хотела, чтобы Виктория снова переживала тот кошмар, и была совсем не уверена, что сама переживёт её рассказ. Она запретила доктору говорить о предположительном происхождении увечий, побоявшись тронуться рассудком. Виктория теперь здесь, её воля к жизни оказалась настолько сильна, что она сумела пройти через ад и вернуться домой, всё остальное уже не имело никакого значения. — Мам? — Что такое? — А как же Дитлеф, что с ним? Как я могла про него забыть? Мать болезненно нахмурилась и ответила не сразу, будто пыталась подобрать нужные слова. — Мама, он что… — Нет. Доктор сказал, что он будет жить, каким-то чудом ни сердце, ни лёгкие не задеты, наш Дитлеф чертовски везуч. Как только откроется навигация, мы переправим его в город, там он быстро оправится. Виктория слушала её внимательно, но так и не смогла понять, говорит ли мать правду или просто её жалеет. — Можно его увидеть? — спросила она. — Чуть позже, милая, ему тоже нужен отдых. Покой испарился, сон оказался лишь забытьем, потребностью измотанного организма, а ни каким-то там новым началом, беда никуда не исчезла, лишь терпеливо ожидала за дверями маленькой комнаты. Вопрос сам собой слетел с её губ, Виктория боялась узнать ответ, потому что и так его знала. — А как отец? — Виктория… — Скажи мне правду, мам. Не нужно меня жалеть. Я имею право знать. Мать вздохнула и произнесла лишь одно слово: — Плохо. Ответ был ожидаем, но сердце всё равно заколотилось быстрее, и по спине пробежал кусающий холодок. Она села ровнее, а потом, держась за боковинку дивана, с трудом поднялась. Перед глазами всё так и поплыло, Виктория зажмурилась и, приложив пальцы к пульсирующим вискам, села обратно, из её тела будто бы выкачали все силы. — Виктория, ну что же ты делаешь, если тебе что-то нужно просто скажи. — У меня совсем нет сил. — Силы обязательно вернутся, просто нужно больше отдыхать, — сказала мать, утешающе поглаживая её по плечу и стараясь не замечать багровых пятен на шее. В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату вошла Ирма. Виктория ещё никогда не была так рада её видеть. Видеть по-настоящему, а не в бреду. Там, на дне каменной темницы, близкие люди часто являлись ей бесплотными видениями, заставляя ещё острее ощущать тоску по утраченной жизни. Ирма закрыла окно и присела с ней рядом, Виктория сжала её морщинистую руку. Вслед за Ирмой на пороге появился доктор и спросил разрешения войти, мать кивнула, и Виктория поймала себя на мысли, что рада видеть даже его. — Фрекен Виктория, гляжу, сегодня вам уже лучше, — сказал он. — Гораздо, — кивнула Виктория, завороженно прислушиваясь к приглушённым голосам внизу, потрескиванию камина и привычному топоту слуг в коридоре. Проходя мимо, кто-нибудь из служанок с любопытством заглядывал в комнату. — Я очень этому рад. — Я бы хотела увидеть отца, — сказала она, и сидевшая рядом гувернантка грустно вздохнула. Доктор нахмурился, будто размышляя. — Милая, сейчас не самое подходящее время, отец совсем захворал и тебе будет… — сказала мать. — На самом деле, напротив, — вдруг перебил её доктор, –время самое подходящее. Он очнулся от бреда, боль притупилась, сегодня он даже смог говорить. — Он не мог говорить? — прошептала Виктория в ужасе. — Милая… — Он знает, что я вернулась? — Конечно, мы сразу же ему сообщили, — сказала Ирма. — Тогда, пожалуйста, я хочу пойти к нему, мне очень нужно его увидеть. Мать с немым укором посмотрела на доктора, но он проигнорировал этот красноречивый взгляд: — Идите, фрекен Виктория, отец ждёт вас. Виктория, собравшись с силами, поднялась. Получилось уже лучше, по крайней мере, теперь комната не кружилась волчком. — Мам, идём? — спросила Виктория. — Нет, не думаю, что он захочет меня видеть, — грустно улыбнулась мать, — Ирма тебя проводит. Виктория лишь кивнула и больше спрашивать не стала. Ирма взяла её под руку, и она почувствовала облегчение. Оказалось не так-то просто удержать вес собственного тела, балансируя на одной ноге, сейчас ей было удивительно, как она вообще смогла проделать такое огромное расстояние, продираясь сквозь дикие заросли. Хотелось бы поскорее оставить это в прошлом, но воспоминания, подобно царапинам на плечах, свежи и болезненны, и непременно оставят после себя уродливые шрамы. — Идём, Виктория, — сказала Ирма. И Виктория сделала шаг, потом другой, будто бы заново обучаясь ходить. Они вышли в коридор и медленно направились к спальне отца. — Зачем ты это сделал? Она столько пережила, думаешь, ей сейчас стоить видеть отца в таком состоянии? — спросила мать полушёпотом. — Как раз-таки сейчас и стоит. Подарок судьбы, что он ещё смог прийти в себя, боюсь, другого шанса поговорить с дочерью ему уже не представится. Прости меня за прямоту, но ты видела всё своими глазами. Она вздохнула, уткнувшись лицом в его плечо. — Какое имеем мы право лишить его радости видеть её живой.

***

В комнате отца, освещённой лишь двумя небольшими подсвечниками, царил полумрак, тяжёлый воздух был пропитан запахом спирта и трав. Виктория знала отец терпеть не мог духоту, будь он здоров, сейчас же отворил бы все окна и двери, впустил бы сквозняк, а после бы дал хорошей выволочки горничным за устроенный беспорядок. Где это видано, чтобы на его рабочем столе, прямо на папках с документами, стояли тазы и какие-то чашки, а на кожаном кресле были развешаны полотенца? А после он бы достал из шкафа початую бутылку коньяка, опрокинул бы рюмочку, завёл граммофон, и гнев его поутих. Но вместо этого он лежал в постели, укрытый одеялами под самый подбородок, и безразлично смотрел в потолок. Его посеревшее осунувшееся лицо затерялось среди подушек, за считанные дни болезнь иссушила тело до такой степени, что издалека казалось, будто в кровати лежит ребёнок. Виктория чуть задержалась у входа, борясь с желанием сорвать тёмные шторы, впустить свежий воздух, смахнуть со стола все эти ненужные, никак не вяжущиеся с её отцом вещи, чтобы комната перестала напоминать склеп, но, доковыляв до окна, она лишь немного сдвинула портьеру, вспомнив о том, что теперь для него может быть опасен любой сквозняк. Она стиснула зубы, на полу возле кровати лежала смятая наволочка с запёкшимися пятнами крови. Её полный жизни, весёлый, никогда неунывающий отец, было больно видеть, во что превратила его болезнь, но ещё больнее признавать то, что последние несколько месяцев Виктория считала его врагом, ненавидела всеми фибрами души и не раз посылала проклятия, не понимая, что он, как только может, пытается устроить для неё лучшую жизнь. Почему же только сейчас, когда времени почти не осталось, она смогла взглянуть на ситуацию с другой стороны. Виктория осторожно опустилась на край кровати, отец, уставившись в потолок, будто бы не заметил её, а она не могла произнести ни звука, потому что горло сжимали рыдания. Но внезапно он повернул голову и посмотрел на неё вполне осмысленным взглядом. — Виктория, — проговорил он, и в этом хриплом шёпоте она услышала нотки радости. — Да, — сказала она. Отец с трудом высвободил руку из-под одеяла и протянул ей. — Ты ведь не снишься мне? — Нет, папа, я правда здесь, это не сон, — она сжала его ледяную, как камень, ладонь, и он вымученно улыбнулся. — Я знал, что ты жива, никто мне не верил, а я точно знал. — А я… Я думала, тебя не стало. Один очень плохой человек заставил меня думать, что тебя больше нет, и я поверила. И мне было так страшно, так стыдно за то, что так и не успела попросить у тебя прощения… Он молчал, глядя на неё так сосредоточенно, будто боясь снова потерять из виду, ведь безумие всегда наступало внезапно. — Я прошу у тебя прощения, за все те гадкие слова, которые тебе наговорила, за своё эгоистичное поведение, за то, что допускала мысль о том, что без тебя мне могло быть лучше. Нет, это вовсе не так, без тебя я ничего не смогу. Боже, я была так зла, что не могла ясно смотреть на вещи, а ведь ты желал мне только добра… Прости меня, папа, мне так жаль, что только сейчас я догадалась попросить прощения… Прости, прости, я была такой глупой, — Виктория уткнулась лицом в его руку, согревая ледяную кожу горячими слезами, — прости, я даже не могу найти подходящих слов… — Ну ладно, будет тебе… Виктория, довольно, хоть я и похож на хладный труп, но ещё вовсе не мёртв, не время меня оплакивать. Я бы и вовсе не хотел, чтобы ты лила по мне слёзы, и уж тем более просила прощения, будто бы я этого заслуживаю… — Что ты говоришь, — всхлипнула она. — А ты что говоришь? Где же твоя гордость, Виктория? На самом деле это мне стоит просить у тебя прощения, я думал, мне уже не успеть, но господь по какой-то причине по-прежнему ко мне милосерден, раз вернул из дебрей безумия. — Тебе не за что предо мной извиняться. — Нет, есть за что. По моей вине приключились с тобой все эти беды, я подверг тебя унижению, предал нашу дружбу, ради своей выгоды. — Ты ведь хотел, как лучше. — Нет, Виктория, я всегда думал только о себе. Привык жить в роскоши и ни в чём себе не отказывать, существовал одним днём и по своей же собственной глупости нажил столько долгов. А когда пришло время расплачиваться, я увидел в тебе спасение, родную дочь продал будто товар… — он закашлялся, болезненно сморщившись, — знаешь, ты имеешь полное право меня проклинать. Я прошу у тебя прощения, знай, я счастлив уже потому, что у меня есть такая возможность, но ты вовсе не обязана меня прощать, ибо предателей не прощают. — Я не считаю тебя предателем, папа, ты всегда поступал правильно. — Милая моя, девочка, никогда и никому больше не позволяй распоряжаться своей жизнью, принимай решения сама, поступай так, как считаешь нужным. Знаешь, никому ещё не навредил эгоизм, он помогает выживать. И когда меня не станет… — Не говори так, ты поправишься. — Нет, Виктория, боюсь в этот раз от старухи с косой мне не сбежать. Нагнала-таки, сволочь, но теперь, когда я тебя увидел, умереть мне не страшно, — он указал на прикроватную тумбочку, где лежал незапечатанный конверт, — вон там, возьми, и прочти. Я успел составить его, когда был ещё в здравом уме. Виктория вытерла глаза и потянулась за конвертом, извлекла из него сложенный пополам листок, там было всего несколько строк и внизу извилистая отцовская подпись. Виктория перечитала дважды, будто стараясь понять каждое слово, а потом удивлённо посмотрела на отца и спросила: — Ты уверен, что составлял его в здравом уме? — Да, я понимаю, как это выглядит, обременяю тебя проблемой, снова поступаю как эгоист, но, кроме этой усадьбы, у меня ничего нет. Не бог весть какое, но это всё же ваше наследие, и я верю, что ты примешь правильное решение. Виктория усмехнулась. — Я? Приму правильное решение? Да я даже деньги с первого раза правильно сосчитать не могу, может Дитлеф… — Нет, именно ты. Если угодно, считай это последним желанием умирающего. — Ты не смог, разве я смогу? — Всё верно, я не смог, а ты сможешь. И не смей в себе сомневаться, может, пока тебе ещё не понятно, но ты гораздо умнее и сообразительнее меня, ты обязательно найдёшь выход. Главное, всегда думай своей головой и не слушай ничьих советов. В конце концов, если не получится, всегда можешь продать. — Спасибо, — шепнула она и закрыла лицо руками. — Нашла, за что благодарить. И не плачь, я ещё здесь. — Прости… — шепнула Виктория и улыбнулась сквозь слёзы. — Не плачь… Ну вот что, у умирающего есть ещё одно желание, которое ты не имеешь права оспорить. — Какое? — всхлипнула она. — Никаких слёз на моих похоронах. Я всегда был человеком весёлым, всегда любил разного рода гулянки, ты-то уж точно знаешь. Так вот, я не хочу, чтобы на моих похоронах ты сидела с кислой физиономией, проводи меня в последний путь с улыбкой. Моя жизнь была яркой, я не о чём не жалею, значит, и ты не должна. Это ведь тоже своего рода праздник. — Ты точно бредишь. — Ум мой ясный как никогда. С этого момента слёзы у нас под запретом, ясно? Виктория кивнула, утерев нос. — Молодец, а пока я ещё здесь, давай вспомним что-нибудь хорошее…

***

— А я всегда говорила, что с ним что-то не так. Писатели всегда слегка чокнутые, — с уверенностью заявила Шарлотта. Закинув ногу на ногу, она сидела напротив Ларсона, состроив самый очаровательный взгляд. — Неужели, — Ларсон оставался безучастным к её попыткам. — Да-да, я давно заметила, как странно он смотрит на Викторию… Какой кошмар, немыслимо. Отто усмехнулся, пытаясь поджечь сигарету одной рукой. Лучше бы этот чёртов нож оставался где был, поразительно, но, пока его не извлекли, плечо не так сильно болело. — А, по-моему, ты наоборот была на его стороне, даже хотела с ним подружиться, — сказала Леа. Шарлотта поджала губы и многозначительно посмотрела на подругу, у Леа был явный талант выставлять её идиоткой в самый неподходящий момент. — Не помню такого, — отмахнулась она и постаралась отойти от этой темы, — как вы думаете, скоро ли откроется навигация? Мне просто не терпится вернуться домой, никогда так сильно не скучала по городу. — Как же не помнишь? Вчера, когда мы стояли на балконе, ты сказала, что хочешь его утешить, — не унималась Леа. Ларсон улыбнулся, потерев усталые глаза. — Леа, может уже довольно говорить о плохом. Никому это не интересно, людям свойственно ошибаться. Он, конечно, симпатичный… И я бы могла… Но то есть… — Шарлотта нервно ёрзала на стуле, остудив томный взгляд соблазнительницы — я хотела сказать что… — Лучше уж замолчи, сейчас договоришься и станешь соучастницей. У гера Эскада проблем с этим не возникнет, верно? — сказал Отто, обернувшись к детективу, всё это время молча наблюдавшему со стороны. — А. Если ждёшь извинений, Отто, то не дождёшься, я хоть и снял с тебя обвинения, мнение моё о тебе не поменялось, — равнодушно ответил Эскад. — Моё о вас тоже, но не могу не признать, что вы профи, поймать убийцу, с какого? С третьего раза? Невероятно, браво, с вами наш город будет спать спокойно. — Отто, довольно плеваться ядом. Снова перестало действовать обезболивающее? — спросила камергерша, — а ты иди, собирай вещи, погода налаживается, хозяин трактира сказал, что не сегодня завтра снова пойдёт паром. И подругу свою забери, пока она нам всем не выписала пропуск на эшафот, — обратилась она к Шарлотте. — Куда? — спросила Леа. — Расскажу тебе позже, — сказала Шарлотта. На веранду вышел доктор и, безучастно кивнув всем собравшимся, молча прошёл на крыльцо. — Не угостите? — спросил он у Отто. Отто протянул ему портсигар и спички. Доктор вдохнул сигаретный дым и с тяжёлым вздохом опустился на ступени. — Да уж, сколько раз вы успели пожалеть, что приняли приглашение на этот чёртов праздник? — спросил Отто. Он ничего не ответил, лишь усмехнулся, помотав головой. — В любом случае нам повезло, что вы не успели отплыть, — сказала мать Виктории, спустившаяся следом за ним, –мой сын теперь будет жить. И спасибо вам всем за то, что были небезучастны к нашему горю. — Разве у нас был выбор? — сказала камергерша, но тут же ретировалась, понимая, что слова прозвучали двусмысленно, — случись такое горе в нашей семье, уверена, вы поступили бы точно так же. Они обменялись дежурными улыбками, понимая, что дружба осталась в прошлом, больше они никогда не увидятся, однако, не хотелось расставаться врагами. — А где отец? — спросила Шарлотта. Камергерша махнула рукой. — Отправился на пристань, договариваться, чтобы его железного монстра с комфортом переправили в город. Честное слово, его желание произвести впечатление, скоро нас разорит. — Ну уж нет, спасибо, лучше прогуляюсь пешком, чем отбивать зад в этом тарантасе. — Шарлотта, — шикнула камергерша. — Что? — Следи за языком. Извините. На веранде, подобно полупрозрачной тени, появилась Виктория, и все разом замолчали, будто опасаясь её спугнуть. Она улыбнулась. Но, видимо, получилось не слишком хорошо, потому что Шарлотта тут же вспомнила, что ей нужно собирать вещи, встала и утащила за собой Леа, таращившуюся на Викторию во все глаза. — Вам уже лучше, фрекен Виктория? — спросила камергерша. — Да, — ответила Виктория. — Я очень рада, дорогая. Ну, мы пойдём, вы, наверное, хотите побыть с матерью, — сказала она и поспешила уйти. Виктория их не винила, реакция была вполне оправдана, она видела себя в зеркало, никому бы не захотелось находиться рядом с ожившим трупом. Она мельком взглянула на Отто, всё та же самодовольная насмешливая улыбка, обычно сопровождаемая какой-нибудь колкостью в её адрес, раньше это раздражало, но сейчас на душе стало спокойнее — значит, хотя бы с ним всё в порядке. Виктория улыбнулась в ответ и направилась к нему, но мать остановила её, осторожно взяв под руку. — Виктория, зачем же ты спустилась? Тебе нужен отдых, помнишь? Она ещё раз посмотрела на Отто, но он уже заговорил с доктором. — Я знаю, мама, не волнуйся. Мне нужно поговорить с гером Эскадом. — Это не обязательно, фрекен Виктория, если вам не здоровится, я… — Нет, обязательно, я хочу рассказать обо всём, пока ещё свежи воспоминания, — произнесла она с несвойственной ей твёрдостью, — только я знаю, кто такой Йоханнес Миллер на самом деле. — Что ж, тогда я выслушаю вас очень внимательно, — сказал Эскад, — оставите нас? — обратился он к остальным. — Виктория? — Всё нормально, мама. Иди, — улыбнулась Виктория. Мать посмотрела на неё с опасением, но возражать не стала и, немного постояв в нерешительности, всё же вышла из комнаты, вслед за ней вышел доктор. Отто выбросил сигарету и поднялся на крыльцо, проходя мимо Виктории, он незаметно коснулся её руки. Это согрело куда лучше, чем шаль. — И, поумерьте свой пыл, детектив, не используйте на ней свои штучки, — сказал он, задержавшись на пороге. — Не в коем случае. Он переглянулся с Ларсоном, и тот впервые за всё время их сотрудничества отложил блокнот в сторону. — Желаете, чтобы и мой помощник ушёл? Эскад не мог упустить возможности напоследок полюбоваться его возмущённой физиономией, услышав эти слова, Ларсон едва не задохнулся от возмущения. — Нет, пусть остаётся, в моей истории нет ничего таинственного, — сказала Виктория. Помощник сохранил невозмутимость, но Эскад был готов поклясться, что слышал вздох облегчения. — Присаживайтесь, — сказал Эскад подвигая ей стул. — Прежде чем мы начнём, вот, возьмите, — Виктория протянула ему серебряную цепочку с изящно выгравированными инициалами «А.Д.», — этот браслет принадлежал Аде Делькхман. Полагаю, нет нужды говорить о том, кто она, вам о ней известно гораздо больше чем мне. Хотелось бы, чтобы браслет вернули её близким, наверняка он для них очень дорог. Эскад промолчал. — Очевидно, вы спросите, как он у меня оказался? — Я и так это знаю, фрекен Виктория. — Тогда вы понимаете, что никакое помешательство не сможет оправдать деяний этого человека, кем бы он не притворялся, он был вменяем и всё продумал до мельчайших деталей. Он всегда был очень внимателен к деталям…

***

Мать Виктории застала Отто у дверей комнаты Дитлефа, разбитая и уставшая, она была совсем не готова к серьёзному разговору, но понимала, что откладывать больше не имеет смысла. Она поклялась Виктории защитить её от беды, а сын камергера, со своим тёмным прошлым, как никто другой, представлял для неё опасность. — Отто, — негромко позвала она, когда он уже спустился на несколько ступеней вниз. — Да? — Не уделишь мне минутку? — Конечно, — пожал он плечами. Она отворила двери библиотеки, жестом приглашая его войти. — Вы хотели о чём-то поговорить? — О Виктории. Я хотела извиниться перед тобой за беспочвенные обвинения. Прости, — сухо сказала она. — Ничего, у вас были все основания. — А ещё я очень благодарна тебе за участие. Кажется, ты единственный, кто был по-настоящему неравнодушен к нашей беде. Спасибо. — За что же здесь благодарить, разве я мог поступить по-другому, Виктория… — Стоит, Отто. — Не за что, — ответил он. На несколько секунд воцарилось странное молчание. — Об этом вы хотели поговорить? — спросил он. — Да. То есть, не только об этом, у меня будет к тебе одна просьба, — сказала она — Какая? — Я прошу тебя оставить Викторию в покое. — Что? — Ты слышал. Возвращайся в город и навсегда забудь о моей дочери. Сделка расторгнута, Виктория больше не предмет торговли. — Она никогда и не была предметом торговли. — Но она никогда и не была тебе нужна. Ты ведь не любишь её, просто с самого детства вам обоим навязывали это чувство, и в конце концов вы в это поверили. По крайней мере Виктория, я видела, как она на тебя глядит и, честно говоря, меня это пугает. Отто ничего не ответил. — В отличие от неё, ты не потерял голову от любви, для тебя это лишь увлечение, и не смей меня переубеждать. — Я и не смею. — Отлично, тогда, я надеюсь, мне не придётся просить тебя дважды. Виктория и так пережила достаточно, я не хочу, чтобы ты снова навлёк на неё беду. — Конечно. Я не желаю ей зла и всё давно решено, я покину усадьбу при первой возможности, больше Виктория обо мне не услышит, — сказал Отто. — Спасибо. Я рада, что мы так легко пришли к соглашению, — она кивнула и вышла, оставив его одного. Отто проводил её взглядом и долго смотрел на закрытую дверь. Она была права, чувства не были настоящими, Викторию заставили его полюбить, и она сама в это поверила. А он, что уж греха таить, просто бессовестно этим пользовался. Как бы Отто не открещивался, ему нужна была её жалость, после смерти Луизы он топил своё горе в алкоголе, а потом так вовремя появилась Виктория, и он не погнушался использовать и её как способ забыться. Пора было с этим заканчивать. Ей сил не хватит, значит, прекратит он. Да, Виктория никогда не была ему нужна, но на самом деле это он никогда не был нужен ей, со временем она всё поймёт, а он вернётся на службу, и жизнь постепенно войдёт в привычную колею.

***

Хозяин усадьбы умер на третий день после возвращения дочери. Вопреки предсказаниям доктора о чудовищных муках и бессонных ночах, он ушёл тихо, как не проснулся. Виктория помнит этот день очень смутно, были лишь ощущения, сперва страшная новость, ледяным копьём пронзившая позвоночник, а дальше — лишь пустота, которую уже ничем не заполнить. Последние несколько дней она не отходила от его постели. Отец пребывал в сознании, и они говорили так много, как раньше, будто бы между ними никогда и не было недопонимания. Несмотря на его внешний вид, он казался ей прежним, таким, каким она его помнила и любила, защищал её от наставлений Ирмы, шутил, смеялся и сокрушался о том, что строгий доктор не разрешает ему выпить. Общение с отцом будто бы возвращало её в детство, и Виктория отказывалась признавать очевидное, с каждой секундой болезнь стремительно одерживала над ним верх. Лицо становилось серее, иногда он так страшно закашливался, что едва не захлёбывался кровью, смерть стояла у изголовья кровати, Виктория-то уж точно чувствовала её присутствие, но до последнего продолжала надеяться. А вдруг в один прекрасный день отцу это надоест, и он встанет с постели. И тогда внизу фальшиво заиграет граммофон, Отец заявится к ней в комнату с объявлением, что пора бы расшевелить этот унылый дом и устроить праздник, и по старой традиции прикажет немедленно поднять флаг. Но чуда не произошло, на третий день к ней в комнату заявилась Ирма, принеся с собой страшную новость. Снизу доносился надрывный плач, дом погрузился в сон, флаг был опущен. Виктория жалела о том, что так мало успела ему рассказать, о том, что так много времени было потрачено на бессмысленные обиды. Всё происходило так стремительно, что она просто не успевала осознавать, весь ужас произошедшего. Она смотрела на синюшное лицо покойника, на его бледные обескровленные губы, на руки, сложенные на груди, и лишь отдалённо узнавала в нём своего отца. И даже когда под аккомпанементы громкого плача гроб опускался в сырую землю, когда о деревянную крышку ударялись комки земли, ей продолжало казаться, что всё это было лишь неудачной шуткой, отец ведь любил пошутить. Сейчас закончится эта бессмысленная церемония, они вернутся домой и застанут его целым и невредимым, смеющимся над тем, как легко было их провести. Виктория сдержала данное ему обещание, не проронила ни слезинки, веря в то, что он попросил её об этом не просто так. Но дом был пуст, вернувшись, они застали лишь завешанные тёмной тканью зеркала и дворника, подметающего крыльцо. Перед глазами мелькали лица, казавшиеся Виктории одинаковыми, не меньше сотни раз она услышала «соболезную вашей потере». Всё это тоже напоминало какой-то странный праздник, и ей казалось, что отец был бы недоволен такой халтурой. Ни пышного застолья, ни музыки. В вазонах увядшие розы, а люди слоняются по гостиной как мрачные тени и все разговоры только о том, каким замечательным человеком был хозяин усадьбы, будто бы совсем недавно не смеялись над ним и не осуждали за излишнюю расточительность, будто бы хоть что-то о нём знали. Виктория вызвалась помогать на кухне, большую часть прислуги пришлось распустить и поэтому Ирма, хоть и не одобряла, но не слишком противилась её помощи. Каждую секунду Виктория старалась чем-то занять руки, сосредоточиться на любой мелочи, только бы не думать о настоящем. Накрыть на стол оказалось не так-то просто, да и выглядело наверняка нелепо, когда она ковыляла из комнаты в комнату, одной рукой опираясь на трость, а в другой держа груду тарелок. Люди учтиво расступались, она видела в их взгляде сочувствие. Кто-то украдкой показывал на неё пальцем и шёпотом вкратце рассказывал о том, что с ней приключилось. Виктория научилась не обращать внимания, их с Йоханнесом история взбудоражила тихую размеренную жизнь острова, и местные ещё много лет будут шептаться за её спиной. И пусть, если пожелают, она даже может снять платок и продемонстрировать свой уродский остриженный череп, лишь бы только не оставаться наедине с собой, впасть в уныние было куда страшнее, чем стать причиной пересудов. Викторию пугал тот момент, когда дом опустеет и будет снова напоминать склеп. Никаких призраков, просто в молчаливом одиночестве потеря ощущается слишком остро. — Давай всё же я, — сказала Ирма, забирая нож из её дрожащей руки, которым Виктория тщетно пыталась нарезать хлеб. — Да, так будет лучше, — согласилась она, — я теперь совсем ничего не могу. — Брось, ты и раньше-то ножом пользоваться не умела, не вижу никаких изменений, — гувернантка улыбнулась. Как и всегда, она старалась скрыть свои чувства за деланной весёлостью, но Виктория знала, что Ирме сейчас было так же паршиво, как и ей. — Точно. — На вот, лучше салфетки отнеси, их как всегда не хватает. — Ещё бы, такое впечатление, что некоторые просто пришли поесть, — в сердцах воскликнула Катрин, войдя на кухню. — Обычное дело, — сказала Ирма, отдавая горничной поднос с нарезанными ломтями хлеба, — но сегодня мы рады всем. Виктория ещё раз преодолела нелёгкий путь от кухни до гостиной. Положила стопку салфеток на край стола, приглашённые теперь занялись своими тарелками и наконец-то перестали таращится на неё, как на восьмое чудо света. Тяжело опираясь на трость, она вышла на веранду, раскрыла окно и вдохнула прохладный воздух, в комнате стояла невыносимая духота. Какое-то время она просто стояла, бессмысленно глядя на то, как дождь заливает и без того затопленный сад, мелькнула отстранённая мысль о том, что нужно бы убрать с качелей подушки и покрывало, но имело ли это теперь какой-то смысл? Она обвела взглядом двор и, задержавшись на покосившемся флагштоке со спущенным и истрёпанным флагом, тут же отвернулась — слишком отчётливо слышался голос отца, с гордостью рассказывающем о том, как важно чтить традиции. Её всегда это раздражало, иногда она стыдилась перед гостями, а сейчас бы руку на отсечение дала, лишь бы снова услышать его рассказ. Кто-то оставил в кресле пиджак, Виктория подняла его и уже собиралась уйти, как вдруг заметила, что на веранде она была не одна. Отто сидел у входа, позади неё, и, вероятно, не желал обнаруживать своё присутствие. Впрочем, ничего удивительного, последние пару дней он будто нарочно её избегает. Даже сегодняшний день не стал исключением: при встрече он ограничивался лишь дежурным кивком, отводил взгляд и, как только она входила в комнату, у него тут же находилась причина уйти. На похоронах он стоял рядом с ней, но, когда Виктория попыталась взять его за руку, Отто незаметно отстранился и вскоре вновь скрылся из виду. Самое большее, что она от него сегодня услышала, это бесчувственное «соболезную вашей потере». В другое время Виктория бы с ума сошла, пытаясь понять причину его безразличия, и, выяснив, непременно бы обиделась, но после всего пережитого она была опустошена настолько, что, казалось, умерла изнутри, а мёртвому сердце уже не разбить. — Не заметила, что ты здесь, — сказала Виктории после недолгого молчания. — Прости, не хотел беспокоить. Я как раз собирался уходить, — сказал Отто, поднимаясь со стула и одёргивая пиджак. — Нет, ты не беспокоишь, я рада, что наконец-то можно спокойно поговорить, — Виктория сделала шаг в его сторону и тут же остановилась, встретившись с холодным непроницаемым взглядом. Отто смотрел на неё свысока, будто бы её присутствие стало ему неприятно. — Спасибо, что остался на похороны, — сказала она совсем не то, что хотела. Отто кивнул и сказал первое, что пришло в голову: — Погода налаживается, — обычно после дежурного упоминания погоды к разговору теряется всякий интерес. — Да. — Завтра мы возвращаемся в город. Виктория кивнула, губы тронула лёгкая улыбка. По какой-то неясной ей причине он будто бы предпочёл всё забыть, в один миг они вновь стали друг другу чужими, и она понятия не имела, как теперь себя вести. — Счастливого пути, — сказала Виктория — Спасибо, — ответил Отто И вновь это угнетающее молчание и попытки не смотреть друг другу в глаза. — Отто, что произошло? Скажи, я чем-то тебя обидела? — осмелилась спросить Виктория. Он шумно выдохнул и, покрутив в руке портсигар, взглянул на неё, собираясь ответить, но так не вовремя распахнулась дверь, и на веранду вышла мать Виктории. — Вот ты где, а я тебя обыскалась, — сказала она, подходя к дочери и набрасывая шаль ей на плечи. — Я вышла подышать ненадолго. — Вернёмся в дом, дорогая, слишком холодно, а ты ещё слишком слаба. Отто мельком взглянул на неё всё так же безразлично и холодно. — Ещё раз соболезную, — сказал он и ушёл, обменявшись кивком с её матерью. — Мама… — Да? — А, впрочем, ничего, — ответила Виктория, не сумев сформулировать вопрос.

***

Вечером Виктория сидела в своей комнате перед завешенным зеркалом, когда к ней заглянула Шарлотта. Что было весьма неожиданно, ведь последние дни девчонка шарахалась от неё, как чёрт от ладана, испытывая ни то отвращение, ни то страх, будто бы Виктория и впрямь вернулась с того света. Вероятно, теперь она, как и Отто, решила забыть о их дружбе. — Можно? — спросила Шарлотта, стоя дверном проёме и переминаясь с ноги на ногу. — Конечно, — ответила Виктория. Шарлотта медленно прошла в комнату, стыдливо пряча глаза, однако, всё же осмелилась сесть с ней рядом. В руках она держала круглую коробку для шляпы. — Привет, — тихо сказала Шарлотта, пожав плечами и виновато улыбнувшись. — Привет. — Как ты? — спросила она — Бывало и лучше, — ответила Виктория, поправив платок, норовивший слететь с головы. — Да уж… Послушай, Виктория, ты прости меня. — За что? — За то, что пряталась от тебя, сбегала, да и вообще вела себя как последняя дура. Понимаешь, когда ты вернулась, я просто не знала, как быть, о чём говорить, да и вообще стоит ли что-нибудь говорить. Ты была такой… Такой… — Шарлотта прикусила губу. — Страшной? — Нет, ну то есть да, но… Ты стала другой. Виктория улыбнулась — Разве? — Боже, ну вот, я снова несу какую-то чушь. — Шарлотта, ты не обязана ничего говорить и извиняться тебе передо мной не за что, — Виктория коснулась её руки, смертельно бледная Шарлотта сидела неподвижно. — Ещё как есть… — она опустила глаза и, надрывно вздохнув, неожиданно горько заплакала, — господи, мне так жаль, и тебя, и твоего отца, если бы с тобой не случилось беды, он был бы сейчас жив. — Мой отец был серьёзно болен, уже давно. — Нет, если бы только я заметила, — она всхлипнула и растёрла по щекам слёзы, — если бы только предупредила, может быть, тогда не пострадала бы и Камилла, но я ему верила. Господи, даже Леа и та разглядела в нём это зло, а я до последнего за него заступалась. Он даже нравился мне, всегда такой милый и обходительный, стыдно признаться, я даже завидовала тебе, хотела, чтобы он и на меня смотрел так же, и вот к чему привела моя глупость. — Шарлотта… — Нет, Виктория, я бы могла уехать, не поговорив с тобой, я так и хотела сделать, но это не даст мне спокойно существовать. Я сказала неправду, всё эту чушь про то, что я не могла найти нужных слов, на самом деле я просто боялась признаться, боялась твоего осуждения, но сейчас не боюсь, мне не станет легче от этого, но ты должна знать, что я тебя предала. — Шарлотта, — Виктория подвинулась ближе и обняла её за плечи. Шарлотта вся сжалась, закрыв лицо руками. — Прости меня, пожалуйста прости, я самая глупая женщина в мире. Виктория улыбнулась, крепче прижимая её к себе. — Ну, успокойся. И нет на свете женщины глупее меня, ты знала его недолго, а я всю жизнь и до того злополучного вечера считала его чуть ли не святым. Мы все так считали, Йоханнес умел произвести нужное впечатление. — Но всё равно… — Хочешь узнать страшную тайну? Я никогда никому об этом не говорила. Шарлотта, заливая слезами её плечо, ответила что-то невнятное. — Я очень давно и довольно долго была в него влюблена. С самого детства мы были с ним неразлучны, родители естественно были против нашего союза, слишком велика разница, но нас это не беспокоило, мы собирались вместе сбежать… — А как же Отто? — Шарлота выпрямилась и посмотрела на неё удивлённо, слёзы наконец прекратились. — А Отто был подходящей партией. Брак по расчёту, неужели ты не догадывалась? Так решили наши родители. Шарлотта мотнула головой. — Впрочем, потом всё изменилось. Йоханнесу это не понравилось и… — Виктория помолчала, посмотрев на исцарапанные руки. Как и раны, воспоминания о пережитом кошмаре были ещё слишком свежи, –случилось то, что случилось. — А Отто? Он о вас знал? — Может быть, — пожала плечами Виктория, — даже если и знал, ему не было никакого дела. Шарлотта вздохнула и, зажмурившись, силилась удержаться от новой порции слёз. — Ну и кто тут глупая женщина, а? — Виктория грустно улыбнулась, а Шарлотта снова заплакала. — Ну что ты, хватит. — Мне так тебя жаль, — всхлипнула она — Жалеть меня не за чем, я хоть и выгляжу так, будто поднялась из могилы, но всё же осталась жива. И не смей больше себя винить, во всём случившемся виноват только один человек. Ты меня поняла? Шарлотта кивнула. — Ну, не плачь, мой отец строго-настрого запретил плакать на его похоронах, и уж тем более он бы расстроился если б узнал, что плачешь ты. Довольно, Шарлотта, ни то появятся морщины. Она улыбнулась сквозь слёзы. — Завтра ты вернёшься домой, и у тебя всё будет хорошо, — сказала Виктория. — А как же ты? — А я буду отращивать волосы, — Виктория подтянула платок. — О, да, я тут кое-что тебе принесла, — Шарлотта открыла коробку и достала аккуратную чёрную шляпку с небольшими полями и изящной серебряной заколкой, –возьми, мне она совсем не идёт, а тебе, мне кажется, в самый раз. — Что ты, не стоило. — Ещё как стоило, не могу больше смотреть на этот ужасный платок, он делает из тебя старуху. Что бы с тобой не произошло, всегда нужно выглядеть превосходно. Снимай сейчас же. Виктория осторожно развязала узел, но не спешила снимать платок с головы. — Может отвернёшься, не хочу тебя напугать. Зрелище не из приятных. — Да брось, меня больше пугает эта чёрная тряпка. Снимай немедленно, выглядишь в нём как жертва. — Но я и есть жертва. — Нет, ты не жертва, ты — победитель. Снимай. Виктория стянула платок и быстро надела шляпу. — Ну, всё не так страшно, — приговорила Шарлотта, натянуто улыбнувшись и неосознанно потрогав свои волосы. — Врёшь? — спросила Виктория. — Вру, — улыбнулась Шарлотта и забрала у неё платок, смяла и швырнула его в камин, он моментально скукожился, подняв столб искр, — так-то лучше. Ты глянь, и правда подошла, эстетическое наслаждение, — Шарлотта встала позади неё и слегка приоткрыла зеркало, — вот, посмотри. Виктория замерла в ужасе, не узнав собственного лица, напротив неё, по другую сторону зеркала, сидело какое-то исхудавшее чудовище с разноцветным от побоев лицом, неестественно выступающими скулами и высохшими губами. Скелет, обтянутый посиневшей кожей, на котором платье держалось лишь потому что зацепилось за торчащие ключицы. Персонаж из детской страшилки. Шляпа оказалась немного великовата, и Виктория делалась в ней похожей на угловатого мальчишку, но всё же Шарлотта оказалась права, теперь она, по крайней мере, выглядела не так жалко. — Это ничего. Наденешь платье с высоким воротом или шарфик… И будет ещё лучше, зато она закрывает затылок, — забеспокоилась Шарлотта, заметив, что Виктория слишком долго молчит. — Спасибо, Шарлотта, — Виктория завешала зеркало и повернулась к ней, взяв за руку, — прекрасная шляпа. Шарлотта просияла. В комнату постучали, на пороге стояла Леа, озадаченно покусывая нижнюю губу. — Входи, — сказала Виктория, Леа послушалась и, пройдя в комнату, уселась на диван. — Шарлотта, тебя ищет мать, — сказала она, глядя куда-то мимо неё. — Да, сейчас приду. Леа, а что это у тебя с лицом? Ты что, думаешь? — Да, — отстранённо ответила Леа, — думаю о том, что над рекой, наверно, и правда стоял туман. Не дым. — О чём это ты? — спросила Виктория. — Не бери в голову, — вздохнула Шарлотта, — и как же это ты догадалась? — Так ведь дымом не пахло и ничего не сгорело! — воскликнула Леа, будто сделав открытие. — И верно. Идём, сообразительная ты моя. Поможешь собрать вещи.

***

Погода налаживалась. Постепенно стих ветер, буря наконец отступила, и сквозь серые тучи уже с утра начинали пробиваться тусклые солнечные лучи, обещая по-летнему тёплый день. Туман рассеялся, всё вокруг возвращало цвет — остров будто бы приходил в себя от долгого тяжёлого сна. Вдалеке послышался пароходный гудок, навигация была открыта. Виктория, стоя у окна, наблюдала за шумными сборами семьи камергера. Вот уже добрых полчаса под строгим руководством камергерши слуги выносили из дому и грузили на повозку их вещи, укладывая с особой осторожностью, чтобы в дороге ничего не испортилось. Женщины высшего общества непривычны к путешествиям налегке, и потому-то Шарлотта с матерью притащили сюда весь гардероб. Коробкам и чемоданам, казалось, не было конца и, даже когда их не без труда удалось разместить в двух повозках, на крыльце всё ещё оставались стоять несколько сундуков. Извозчик и служанки смотрели на них озадаченно, опасаясь того, что хозяйка прикажет укладывать всё по новой, но, к счастью, заслышав ещё один гудок, камергер счёл нужным напомнить жене о том, что изначально они собирались отплыть восьмичасовым рейсом, а теперь из-за излишней суеты могут опоздать и к двенадцати. Камергерша, в свою очередь, сочла нужным напомнить, что ехать сюда совсем не хотела, и вообще видала она в гробу такие путешествия, а также в очередной раз высказала своё недовольство по поводу того, сколько денег придётся выложить за переправу его «драндулета». «Драндулет», однако, оказался весьма полезен, после недолгих споров и тщетных попыток потеснить «правильно» уложенный багаж, несчастные сундуки было решено погрузить в салон автомобиля. И вот, когда повозки были загружены, а в доме стало значительно просторнее без их вещей, камергерша вздохнула с облегчением и наконец произнесла фразу, которую надеялась произнести с того момента, как только сюда приехала. Она повернулась к крыльцу и с натянутой искусственной улыбкой сказала хозяйке: — Давайте прощаться. Окно было заперто, но Виктория отлично слышала их голоса. — Счастливого пути, — мать Виктории спустилась с крыльца и слегка приобняла камергершу за плечи, обе, не соприкасаясь щеками чмокнули воздух, — заезжайте как-нибудь, — добавила она. — Непременно. И вы, если будете в наших краях, — ответила камергерша, хотя обе знали, что этого никогда не случится. Их многолетняя дружба всегда была скорее вынужденной, нежели настоящей, и теперь, когда её не стало, женщины чувствовали странное облегчение. — Прощайте, — воскликнула Шарлотта, она, в отличие от матери, обняла хозяйку по-настоящему, — берегите Викторию. Я непременно навещу её следующим летом. — Конечно, мы будем вас ждать, — сухо произнесла мать. Отто по близости не было, или он, зная о том, что Виктория стоит у окна, просто старался не попадать в её поле зрения. И лишь когда тяжёлые повозки тронулись в путь, Виктория мельком увидела его, сидящим на козлах рядом с извозчиком, он что-то сказал ему, и оба улыбнулись. Уже выехав за ворота, он осмелился взглянуть на маячивший в окне силуэт, но Виктория тут же спряталась за шторой. — Виктория, это ты там? А я уж думал, сама смерть почтила меня своим присутствием, — проговорил сонным голосом Дитлеф. Виктория пришла к нему в комнату утром, но, застав брата спящим, не посмела будить. — Не дождёшься, сто лет ты ей сдался молодой и красивый, — в последний раз бегло взглянув в окно, она, скрепя по полу тростью, подошла к его кровати. — Боже, не подходи ближе, я же умру от страха, — сказал он. — Очень смешно. Неблагодарный, а я ведь пришла тебя проведать, узнать, как себя чувствуешь. — Так, как будто бы в меня два раза воткнули нож, — он попытался привстать, но тут же оставил эту затею и снова откинулся на подушки. — Тогда всё в порядке. Кстати, снова пошёл паром, совсем скоро тебя переправят в город, доктор говорит, ты быстро поправляешься, но здесь он не может оказать тебе должный уход, — сказала Виктория. — Да, это я уже слышал. Ты мне лучше скажи, почему не поехала его проводить? — Кого? — Сама знаешь кого. — Не думаю, что ему было нужно моё присутствие, хотел бы попрощаться сделал бы это сам, — она потянулась к тумбе возле кровати и, сама не зная зачем, протянула Дитлефу кружку. — Нет, потому что он так же упрям, как и ты. Что между вами произошло, Виктория? Расскажи, что я успел пропустить? Когда из страстных любовников вы успели превратиться в трусливых подростков? Виктория покраснела. — Любовников, скажешь тоже, — отмахнулась она, мы даже не помолвлены. — Ой, да ладно, святая, уж мне-то можешь не врать, я слишком хорошо знаю вас обоих. Рассказывай в чём дело. Правду, как она есть. — А правда в том, Дитлеф, что никакой любви между нами не было, всё это было взаимовыгодной сделкой, теперь всё закончилось, мы оба свободны и притворяться нам больше незачем. — Ты хоть сама-то веришь своим словам? Отто заходил ко мне утром, говорил примерно то же самое, только старался он лучше. Я бы даже поверил ему, если бы не видел, каким он был, когда ты исчезла. Сам не свой, порой мне даже думалось, что он спятил. День и ночь бродил по лесам в одиночку, точно безумный выкрикивая твоё имя. Виктория нервно прикусила губу и разгладила невидимые складки на платье. — Но теперь я дома, и он может ехать со спокойной душой. -Мне так не кажется. — Дитлеф, прошу тебя, оставим этот разговор. Я пришла справиться о твоём здоровье, может быть, что-нибудь принести, что-нибудь хочешь? — Да, хочу. — Говори. Быстро не обещаю, но доползу куда скажешь. — На пристань, — сказал он, — и как можно быстрее, пока не ушёл этот чёртов паром. — Дитлеф, — нахмурилась она — Что? Это моё желание, сделай это Виктория. — Нет, даже не обсуждается. Отто не хочет меня видеть, а я не стану бегать за ним. — Отто упёртый идиот, а ты будь умнее. — Я достаточно умна и вижу, что теперь стала ему отвратительна. — Выходит, упёртые идиоты вы оба. — Довольно, — Виктория оперлась на трость и поднялась на ноги, сердце колотилось как бешенное. Дитлеф явно вступил в сговор с её внутренним голосом, и она понимала, что долго не выдержит натиска, — больше мы никогда не вернёмся к этой теме. Скажи мне, что тебе принести. — Я уже сказал, чего хочу. Поспеши, пока ещё есть время. — Нет. — Я может и не эксперт в сердечных делах, но даже я понимаю, что вы совершаете ошибку. Мне больно на это смотреть, я волнуюсь, Виктория, а ты знаешь волноваться мне вредно. — Не надо меня шантажировать. — А я и не шантажирую, ты и сама этого хочешь, всё на часы погладываешь. — Ты явно не в своём уме, братец. Я уйду, вернусь, когда тебе полегчает. — Мне полегчает, когда вы поговорите. — Дитлеф, прошу тебя, — взмолилась Виктория, ещё раз взглянув на часы, стрелки двигались слишком быстро. — Виктория! Чёрт бы тебя побрал с твоей гордостью, живо ковыляй на пристань! — произнёс он таким тоном, что ослушаться не представлялось возможным. — Ох, раскомандовался… Да я уже и не успею. — Успеешь, если не будешь припираться и возьмёшь повозку. Надеюсь, мать ещё не успела её продать. — Ладно, уговорил, делаю это только ради тебя. — Да хоть ради пещерного тролля, главное поспеши. И шляпу надень, для таких зрелищ я ещё слишком слаб.

***

— О, да господь с тобой, скажешь тоже, — отмахнулась Ирма, развешивая только что выстиранные простыни, –умом ты что ли тронулся, старый, или шутишь так? — Такими вещами я не шучу. Может, я и стар, но ум мой по-прежнему ясный, — ответил конюх, протягивая ей корзину с бельём, — дом выставлен на продажу, хозяева банкроты, слуги больше им не нужны, куда ты теперь пойдёшь, Ирма? Гувернантка лишь равнодушно пожала плечами, продолжая своё занятие. — Всю жизнь мы с тобой прислуживали этой семье, не пора ли уйти на покой и немного пожить для себя? — С тобой что ли? Да ты же неделями не просыхаешь, не собираюсь я подтирать тебе сопли и по трактирам шататься, тебя разыскивая. — А я брошу, ради тебя брошу. — Сыта я по горло этими обещаниями, побоев и пьянок на мой век хватило с лихвой. Муж мой, покойничек, точной твоей копией был. — Не торопись с ответом, Ирма, я подожду сколько скажешь, — он привалился к столбу и, достав трубку, принялся набивать её табаком, — уж больно ты мне мила. — Ой, ну надо же, мила. Мамка поди нужна, а не жена? Я тебе не семнадцатка, чтоб от сладкоголосых речей растаять. Ступай прочь, все простыни закоптишь. Конюх опустил трубку — Уйду, если просишь. Но обещай с ответом не торопиться, подумай. — А что тут думать-то? В замужестве я света белого не видала, а как богу душу отдал мой благоверный, так сразу свободной стала, и хоть много лет уж прошло, не надышалась я ещё этой свободой, чтобы снова пойти в добровольное рабство. — Со мной ты будешь свободна, Ирма, слова дурного тебе не скажу, и отсохнет моя рука если я хоть раз посмею на тебя замахнуться. Ирма помотала головой и, распределяя простынь по верёвке, в ужасе отшатнулась, когда из-под неё вдруг вынырнула Виктория. — Господь милосердный! Виктория ты что не в своём уме, я чуть не померла от страха! — воскликнула Ирма, держась за сердце, — что случилось, почему ты так тяжело дышишь? — Потому что бежала… — проговорила Виктория, задыхаясь. — Бежала? Нельзя тебе бегать ты ещё слишком слаба… А что произошло, с Дитлефом плохо? — — Нет же, с ним всё в порядке. Я просто очень спешу, мне нужно на пристань немедленно. — На пристань, зачем это? — насторожилась Ирма. — Я должна попрощаться. — Виктория… — Нет, прошу тебя, молчи, Ирма. Не хочу ничего слышать, я должна быть там немедленно, иначе мне не будет покоя. — Не кажется ли тебе, что разумнее будет проявить гордость и не гоняться за ним? — Это была не просьба, Ирма, а приказ. Помоги мне туда добраться, а если не поможешь, я поеду верхом, — она угрожающе топнула тростью. — Виктория, если бы Отто хотел… — начала было Ирма, но её перебил конюх. — Довольно разговоров, проявляй гордость, Ирма, если тебе угодно. Карета подана, фрекен Виктория, если хотите успеть до отплытия, нам нужно поторопиться, — сказал он и, не обращая внимания на гневные взгляды гувернантки, протянул Виктории руку. — Спасибо, — шепнула она. — Стойте, я с вами поеду, — сказал Ирма, бросив корзину и вытирая руки о передник. Ирма помогла Виктории забраться в двуколку, сама села рядом с конюхом. — Надеюсь, вы отдаёте себе отчёт, фрекен Виктория, что нам всем троим нагорит от хозяйки за вашу выходку. — Не беспокойся, Ирма, я здесь тоже пока ещё хозяйка. С характерным свистом хлыст взлетел в воздух, и лошадь понеслась со всех ног.

***

— С ума сойти, такой огромный, а бортики такие низкие! — воскликнула Леа, — ты посмотри, Шарлотта, я не стану подходить к краю, и ты отойди. Шарлотта, видя испуг подруги, лишь дерзко улыбнулась и, забравшись на парапет, помахала в воздухе одной рукой. — Смотри, я не держусь. — Прекрати немедленно, это совсем не смешно. Я скажу твоей матери, — Леа до боли сжала кулаки. — Я бы на твоём месте так за неё не волновался, — сказал Отто, равнодушно наблюдая за взбалмошными выходками сестры, — ей просто нравится привлекать внимание, не будет зрителей — не будет и зрелища. Если конечно она не свалится за борт и её не пошинкует винтами. — Фу, — Леа зажмурилась и отвернулась. — А с тобой я вообще разговаривать больше не стану, — сказала Шарлотта. — И по какой же причине мне оказана такая милость? — спросил Отто. — Подумать только, он ещё спрашивает! Вздёрнуть тебя будет мало за то, как грубо ты обошёлся с Викторией. — Я помог её спасти, — ответил он, и лицо его новь стало мрачным. — И что? Это оправдывает твоё скотское поведение, ты даже проститься с ней не удосужился. — Я ей… А знаешь что, не лезь не в своё дело, — сказал он и, как бы Шарлотта не пыталась втянуть его в словесную перепалку, оставался равнодушен, лишь раз припомнив ей, что она обещала с ним больше не говорить. Проходящий мимо матрос, строго посмотрел на Шарлотту и угрожающе произнёс, — сейчас же спуститесь с перил, фрекен, иначе я буду вынужден попросить вас сойти на берег. — Да пожалуйста, — фыркнула Шарлотта и спрыгнула на палубу, — я просто пошутила. Матрос ничего не ответил и больше не взглянул в её сторону. — Какие тут все грубияны. Прямо как ты, — сказала она, встав рядом с братом, — что произошло, Отто, ты сам не свой? — Сказал же, не твоё это дело, отстань, — он принялся равнодушно разглядывать пристань. Прозвучал ещё один гудок, за ним последовало напоминание, что пароход отчалит через десять минут. Через десять минут он навсегда покинет эти края, со временем её лицо и звук её голоса сотрутся из памяти. Как и должны, они заживут разными жизнями, и пусть сейчас его терзает чувство вины, пусть то и дело в голове мелькает безумная мысль, что за десять минут можно многое успеть, он знает, что, как только они покинут остров, всё останется позади. Виктория жива — это главное. Он сотворил много зла и может её спасение послужит искуплением. Внизу, у лодочного сарая, остановилась двуколка, лошадь вся в мыле тут же потянулась к воде. Вероятно, испугавшись последнего гудка, примчались очередные опоздавшие. Отто уже собирался пойти в каюту, но внезапно заметил знакомого конюха. Он мог привезти на пристань кого угодно, ничего необычного в этом нет, но по какой-то причине Отто остался стоять на месте, не сводя глаз с повозки. И тут появилась она, Виктория, сперва он решил, что ему показалось, он ведь сделал всё, чтобы она считала его мерзавцем, и уж точно не давал повода мчаться за ним. Любой нормальный человек счёл бы такое поведение оскорбительным, но мозг этой девицы всегда работал иначе. И сейчас она, вполне себе реальная, хватаясь одной рукой за перила, другой — опираясь на трость, забиралась на деревянный пирс, отмахиваясь от гувернантки и отчаянно ища глазами. — Господи помилуй! — воскликнула Шарлотта, — Виктория! Виктория! Мы здесь! — Махала она рукой. Бежать было глупо, она заметила и, махнув в ответ, осталась стоять, жалобно глядя на них снизу-вверх. — Что ты стоишь, кретин, тебе дан шанс всё исправить, иди, не стой, — воскликнула Шарлотта. Он не посмел возразить. Проталкиваясь сквозь толпу, поднимающихся по трапу пассажиров и своим поведением вызывая отборную ругань, Отто пробился на пристань. Остановился напротив Виктории и не смог сказать ничего умнее, чем: — Тебе не идёт эта шляпа. — Знаю. А тебе не идёт быть мерзавцем, — ответила Виктория. — Правда? — Нет, ты мерзавец, но со мной мог бы таким и не быть. По-твоему, я недостаточно пережила? Знаешь, каких трудов мне стоило забраться на пирс? — Не стоило, зачем ты… — Затем, что ты, мерзавец, даже не зашёл попрощаться, неужели я не заслужила твоего внимания? — Так было бы лучше. — Лучше для кого? — Для тебя, Виктория, я принесу тебе лишь беды. Ты достойна самого лучшего, мне до тебя расти и расти. — О, так вот в чём дело, ты вдруг оказался меня недостоин. Честное слово, придумал бы что-то получше. — Это чистая правда, может сейчас тебе кажется иначе, но лучшее, что я могу для тебя сделать — это оставить в покое. Виктория усмехнулась. Он вздохнул и снова состроил непроницаемый взгляд, но ей, кажется, было уже всё равно. — Фрекен Виктория… — Нет! Никаких «фрекен», это мы уже пережили. Если ты думаешь, Отто, что я приехала за тем, чтобы броситься тебе на шею и умолять остаться, то ты заблуждаешься. О нашем уговоре я помню, но, в отличие от тебя, не забыла и о манерах. Ты не обязан мне ничего объяснять, я приехала лишь проститься, или я настолько тебе противна, что… — — Не неси чушь, коротышка, ты хороша, как и прежде, трость тебе даже идёт. А вот шляпа… — он легко стукнул по козырьку. — Шляпа не твоего ума дела. Поверь, если я её сниму, ночью тебя будут мучить кошмары. Он улыбнулся, она тоже. — Не самый худший кошмар, в котором являешься ты, — сказал Отто. — Вот как, в таком случае обещаю сниться каждую ночь. — А я тебе — нет. Будет лучше, если ты как можно скорее обо мне забудешь. — Уже начала забывать, — его слова, как бы она не отрицала, всё же причиняли ей боль. — Молодец, — ответил он. И на мгновение воцарилось молчание, казалось, притихли даже голоса, будто на пристани остались только они. — Прощай, Отто, — решилась Виктория и протянула ему руку. Лучше уж закончить всё прямо сейчас, пока не настал конец её деланному безразличию. — Прощай, Виктория, — ответил он, сжав её ладонь и неожиданно притянул к себе, крепко обняв. Виктория выронила трость и прижалась к нему всем телом, в последний раз ощущая знакомое тепло, силу рук, вдыхая любимый запах, стараясь запомнить каждую мелочь, чтобы надолго сохранить его в памяти. Она ведь надеялась до последнего, что, когда он её увидит, то позабудет об уговоре, ведь больше нет никаких преград, почему бы не попробовать начать всё сначала? Но чудес, как водится, не бывает, по крайней мере, не водится их в здешних краях, и её появление ничего не меняло, не воскресли былые чувства, выходит никогда их и не было. Кто-то закричал, что пора убирать трап. Леа и Шарлотта замахали руками. — Мне пора, не то придётся догонять вплавь, — сказал Отто. — Конечно. Беги. Он освободил её от объятий, теперь Викторию обнимал морской ветер. Она ещё долго стояла, не шелохнувшись, как завороженная наблюдая за тем, как белоснежный пароход растворяется в солнечном мареве, постепенно превращаясь в едва различимую точку на горизонте. — Идём, Виктория. Не нужно стоять на ветру, ты и так не оправилась, — голос Ирмы вывел её из забытья. Ирма подобрала трость и повела её к повозке, Виктория послушно последовала за ней. В носу защипало, но вовсе не от слёз, плакать ей не хотелось, она, кажется, вообще перестала что-либо чувствовать, будто пережив столько горя, у неё вдруг включился защитный рефлекс. Ирма говорила что-то о холоде, отдала ей свою шаль, Виктория приняла и безропотно накинула её на плечи. Однако, какое ей было дело до холода, когда она сама будто бы растворилась вместе с тем пароходом.