responsibility

      За окном проносится машина, наполняя воздух назойливым грохотом мотора, где-то на углу дребезжат поднимаемые роллеты книжного киоска, громко и надрывисто лает собака, погнавшись за велосипедистом, который развозит первые утренние газеты. Начинается еще одно ничем не примечательное утро выходного дня, когда жизнь наконец сбавляет обороты, замедляя стремительную гонку будней, и время начинает течь медленно и лениво, как будто подчиняясь неизменным законам человечества. Солнце не спеша показывается над горизонтом, озаряя первыми лучами улочки портового города. Осторожно касается оно кованой ограды дома и медью отражается от изогнутой ручки зонтика. Часы в академии бьют ровно семь. Их равномерные удары гулом проносятся по пустынным комнатам, наполняя утреннюю тишину неумолимым сердцебиением времени. Пятый морщится. Он со стоном переворачивается на спину, неосознанно закрывая руками лицо. Голова просто раскалывается на части, а слабый утренний свет, проникающий через открытые шторы, режет глаза. Мальчик опять морщится, прижимает пальцы к вискам и массирует их, в надежде хоть как-то унять головную боль. Он закрывает глаза и лежит какое-то время не двигаясь. Пятый, со всей своей предусмотрительностью, пытается определить, какая вероятность того, что его вывернет наизнанку прямо в гостиной, но решает в конце концов, что ему это пока не грозит, медленно поднимается и садится на диване. Голова немного кружится, а мышцы во всем теле мучительно ноют. Такое впечатление, будто вчера он пробежал стометровку на своих двоих. Начинает давать о себе знать жажда. Во рту пересохло, а горло превратилось в наждачную бумагу, кажется, что в его организме осталось влаги не больше чем в старом изюме. «Чертово похмелье.» Мальчик сползает на пол, обречённо упираясь спиной в край дивана и мысленно проклиная свой ни на что не годный, детский организм. Пятый оглядывает себя с головы до ног и устанавливает еще один, странный, унизительный факт. Он абсолютно наг. Оглядевшись по сторонам, мальчик не без облегчения замечает все свои вещи, разбросанные неподалеку, в странной последовательности, начиная от стола, заканчивая диваном. Рубашка лежит совсем рядом, мальчик хватает ее и быстро накидывает на плечи. Он точно помнит, что вчера вечером спер бутылку шотландского из углового супермаркета, а потом вернулся с ней в пустующую академию, где собирался в благословенном одиночестве провести очередной выходной. Но вот дальнейшее, все словно тонет в густом белом тумане, наполнившем голову, и как Пятый не старается, он ничего не может вспомнить. К тому же он продолжает ощущать смутное чувство тревоги, как будто что-то, что произошло вчера, после того как он осушил первый стакан с виски, и перед тем как отключился, является чрезвычайно важным. Пятый сидит ещё какое-то время на полу, тщетно ломая голову над этим вопросом, пока ход его мыслей не прерывает вмешательство из внешнего мира. За спиной у мальчика раздается шорох, который заставляет его подскочил на месте. Пятый вмиг оказывается на ногах, попутно подхватывая с пола шорты и прижимая их к бедрам. Сердце в груди подпрыгивает и бьется в десятеро быстрее, когда Пятый видит источник шума. — Черт! — он смотрит на Клауса, пытаясь понять, почему не заметил брата раньше, и что он вообще, твою мать, тут делает. А Четвертый, тем временем, крепко спит на диване, сжимая в руках кусочек клетчатого пледа. Не отдавая себе отчета, мальчик делает шаг назад и едва не опрокидывает стоящий позади него журнальный столик. Одного вида Клауса оказывается достаточно. Туман в голове рассеивается в считанные секунды. Лицо вспыхивает. Он понимает. — Чёрт, чёрт, чёрт! Пятый зажмуривается. Щеки продолжает заливать предательский румянец. Мальчик прижимает ладони к лицу пытаясь успокоиться. Все его хладнокровие испаряется, превратившись с шипением в пар. В памяти, подобно ярким вспышкам возникают картинки, одна за одной, постепенно вырисовывая вчерашний вечер. Клаус, хлещущий виски с огромной чашки Лютера… Клаус, улыбающийся своей беззаботной улыбкой… Клаус, смотрящий на него широко открытыми изумрудными глазами, в которых отражаются тысячи противоречивых чувств… Клаус, целующий его… Клаус выстанывающий его имя… Клаус Пятый будто заново просыпается. Он делает еще шаг назад, попутно натягивая на себя шорты и не отрывая взгляда от лица брата. В голове проносится тысячи мыслей, и мальчик тщетно пытается ухватиться хотя бы за одну из них. — Кофе. Мне нужен кофе! Это лучшее, что приходит в голову. Идея кажется абсолютно ненормальной, но становится, пожалуй, единственным верным решением. Кофе всегда помогал ему собраться и успокоиться. Пятый в доли секунды оказывается на кухне. «Это было единожды и больше не должно повториться. Никогда. Один раз он потерял контроль над собой, поддавшись глупому подростковому влечению и, о боже, переспал с собственным братом.» Мальчик с силой распахивает дверцы верхнего шкафчика. «И плевать на то, что ему понравилось, плевать на то, что хочется повторить. Он будет держать себя в руках, и это пройдет. Да, потребуется время и весь его самоконтроль, но он обязан держать себя в руках. Во всяком случае, до вчерашнего вечера ему это вполне удавалось.» Пятый закусывает губу. Он не знает что скажет Клаус, он даже не может представить, как будет вести себя Четвертый, когда проснётся. Пятый слишком хорошо знал брата, чтобы думать, что тот все так оставит, сделав вид, что между ними ничего особенного не произошло. Для Клауса не существует правил и ограничений, он забил на собственную совесть так же, как давно забил на мнение окружающих. «Скорее всего мне придётся избегать Клауса какое-то время.» Пятый морщится от этой мысли. "Будет бегать как какая-нибудь девчонка." Он достает пакетик растворимого кофе и швыряет его на стол. В доме все довольствуются этой дрянью, потому что им попросту лень слегка напрячься и потратить немного больше времени, чтобы заварить нормальный кофе. Пятый включает газ и ставит на плиту чайник. Он опять лезет в шкаф и извлекает оттуда чашку. Он прекрасно понимает, что легче было бы сразу все сказать. Настоятельно порекомендовать забыть тот вечер, сослаться на алкоголь, подростковый стояк и всё такое, но он попросту не может. — Слабак! — ругает Пятый сам себя. Он с силой сжимает в руках маленькую фарфоровую кружку. «Просто забудем это, Клаус.» Слишком просто. Он бессильно смотрит на собственные руки, с побелевшими от напряжения пальцами. "Тебе уже пятьдесят восемь, а ты не можешь сказать каких-нибудь три идиотских слова." Чашка с легким хрустальным звоном опускается на стол. На плите закипает чайник, со свистом выбрасывая в воздух струйки пара. Три слова. Увы, но он не может сказать их даже самому себе.