Zee-Ztories

Отмеченный печатью штурман всё чаще, всё дольше молчит. Он молча стоит на палубе, вглядываясь в горизонт, который всё равно невозможно различить, и нетвёрдой от выпитого рукой правит ваш утлый кораблик мимо скал (сколько бы вы ни тревожились), мимо знакомых островов - дальше, в зыбкую, как мираж, неизвестность. Штурман говорит, что у него всё не как у людей - грибное вино не отшибает инстинкт самосохранения напрочь, а напротив, помогает держаться, стоять твёрже, ничего не забывать. Вы хотите ему верить, в смысле, действительно хотите. Но он не устаёт изумляться огням Лондона, как будто прежде там не бывал. Конечно, вы не настолько милосердны, чтобы не напоминать ему о его ошибке раз за разом. Однако тогда он не стыдится, не обещает стараться лучше, но пронзает вас долгим, тёмным взглядом, густым и крепким, как лучший кофе. В этих глазах нет страха, нет сомнений - этот человек сломан до такой степени, что любая эмоция пугает его. Он просто просит, снова и снова, день за днём и вечер за вечером, пока вы ужинаете вместе - и иногда встречаете рассвет, пока вы ведёте корабль сквозь темноту вдвоём, потому что вы боитесь доверить своему штурману его работу. "Эммануэль, дайте мне уйти". Всем страданиям должен быть предел. На востоке, на севере или на юге должно найтись такое место, где не страшно станет забыть обо всём. Там, конечно, тоже не выйдет начать всё сначала, с чистого листа - кажется, в этом проклятом богом (богами?) месте не осталось страниц, не испещрённых чьими-то судорожными признаниями в содеянных грехах. Да и зачем начинать что-то, если всё равно забудешь закончить? Правда, вы вместе всё-таки кое-что начали. Штурман часто забывает и об этом. Он снова и снова удивляется, когда видит вас среди ночи в своей спальне. Вот чудеса, да? Вы, капитан, полагали прежде, что вас не так-то просто стереть из памяти. Может быть, это злорадство - и есть причина, по которой вы снова и снова отказываете вашему верному офицеру в такой простой просьбе? Ну, в самом деле, вряд ли вы питаете к нему особую любовь - никто не проникнут нежностью и страстью по отношению к морским чудовищам, поверженным с первого залпа, или зверям со скотобойни. Таких скорее жалеют с долей ехидства в голосе, невольно испуская тихий вздох облегчения по поводу того, что эта злая участь вас миновала. И всё же... Как минимум, изобразить любовь - самый лёгкий способ удержать штурмана немного дольше. По крайней мере, так претензии на это хотя бы не выглядят безосновательными. Он и вправду хорош в своём деле, что уж там. Вам и в будущих странствиях пригодится этот опыт. Можно им пользоваться, пока вся память ещё не утрачена. Не должно произойти ничего непоправимого, пока вы рядом - накидываете его рубашку себе на плечи и изображаете слёзы, весьма неумело, но всё же трогательно. Уж этого бедняга штурман ещё не забыл - того, что от любви плачут. Он растерянно оглядывает вас, но всё же густой и горячий (горячечный) взгляд его становится чуть более сладким - вы ведь пытаетесь что-то сделать, чтобы он остался, стало быть, вам не совсем всё равно. В кофе бросают несколько ложек сахара; не глядя, доливают сливки. Тщательно размешивают, как положено, с дребезжанием стонов и белой нежной пенкой признаний, в любой момент готовых растаять. Отмеченный печатью штурман следит за собой всё меньше; его щетина, жёсткая и чёрная, колется. Возможно, он хотел бы отпугнуть вас таким образом, но, вместе с тем, как он может не знать, что вас привлекают смертельные болезни? Когда он спит, вы легко касаетесь его проклятия, еле сдерживаете почти смешное возбуждение, чувствуя пульсацию жизни - или, скорее, забвения, гибели? После того, как вы находите в себе силы перестать, штурман отворачивается к стенке. Слышно, как он стискивает зубы и кулаки. Должно быть, в такие моменты вы ему омерзительны, но всё равно он сам омерзителен себе куда в большей степени. Если знаешь, где восток, север и юг, какие земли там лежат и кто их населяет, мечта о покое становится куда более недостижимой. Может быть, достижимой другими способами. Вы ловите его за рукав, когда он собирается перелезть через борт. Вы подсыпаете рвотное в его сомнительный на вид ужин. Вы ложитесь с ним спать каждую ночь, как с больным, впрочем, что ж это вы, больной он и есть, и иногда он клянёт вас матом, изредка - целует ваши тонкие холодные пальцы, отчаянно этого стесняясь. Отпустите его, Эммануэль, ну что же вы. Ещё немного в этом бешеном темпе - и он правда вас полюбит. Не доводите до греха. Впрочем, возможно, вы желаете именно этого? Покой - не значит тепло и тусклый свет, шкворчание сковороды с завтраком на плите, возможность увидеть что-то и что-то понять. Когда вы знаете, что процесс необратим, когда тёмные, как обжаренные зёрна, глаза всё чаще шарят по вашему силуэту с искренним недоумением, вы ссаживаете вашего штурмана на берег в Кодексе за приятное вознаграждение. По его лицу заметно, что этого он и ожидал, но он не будет жаловаться и позволит себя увести. К вашему сожалению, возможно, он просто забыл, как скорбеть.