Аргумент к жалости

      Они стоят посреди огромного торгового центра, и Гай нервно застегивает и расстегивает декоративную молнию на рукаве, в то время как Йохан разговаривает с кем-то по телефону. Он привёз сюда своего партнера, потому что ему нужны были новые запонки и подарок Гаю на двадцать восьмой день рождения — они вместе уже так долго. Намного дольше, чем Гай поначалу загадывал. Он вывел Йохана из себя через час, каждый раз отвечая, что он не знает, что хотел бы, в итоге получив в ответ обещание, что так он точно останется без подарка. Говорить, что лучшим вариантом было бы его присутствие рядом в этот день, Гай отчего-то не решился.       У Йохана сегодня хорошее настроение (даже несмотря на то что Гай бессовестно продолжает его раздражать), так что он предлагает перекусить в одной из кофеен на третьем этаже. Впрочем, «предлагает» никогда не означает наличие выбора. Он просит Гая улыбнуться, целуя в пропахший его же духами висок, и он не смог бы не послушаться, даже если бы очень хотел. Они вместе уже слишком долго, чтобы сопротивляться чему-то подобному. В очередной раз застегивая молнию, Гай на одном дыхании говорит, что слишком скучает, когда Йохан неделями не появляется дома, говорит, что был бы рад, если бы он подарил ему такие же духи, но Йохан отказывается, обещая купить кое-что получше. У него разве есть выбор?       Позавчера эмоциональный диапазон Гая достиг своего минимума, и он проявлял чувств не больше чем пачка сигарет в кармане хозяина его жизни, но подаренная ему вместе с теплыми ночным объятьям ласка сделала свое дело. Превратившись в нежного домашнего мальчика, Гай вновь живёт тем, кому от него нужна лишь возможность управлять. Управлять им, его желаниями, действиями, вероятно, зачастую и мыслями тоже. Люди настолько зависимы от собственной независимости, размышлений о ней и путях её достижения, что незаметно для самих себя путаются в ими же придуманных условностях. Гаю хочется верить, что он не такой. Он осознанно отдает свою свободу в обмен на любовь своего мужчины.       Вопреки не покидающему ему чувству тревоги, Гай улыбается и, замечтавшись, почти падает на последней ступеньке эскалатора.       — Осторожнее. — Йохан придерживает его локоть, мгновенно сдвигая пальцы чуть выше. Он знает наизусть собственную поэму его увечий, и, как бы комично это ни звучало, старается не причинять своему партнеру лишнюю боль. Гай не собирается играть в сложности, где главным призом будут мотивы поступков его мужчины, и, поблагодарив, продолжает наслаждаться теплым спокойствием.       Гаю нравится аромат духов его мужчины, а Йохану нравится видеть его в своей тщательно подобранной одежде. У них практически один размер, и Гай порой удивляется его способности вроде бы запросто поднимать его на руки, и все же это хорошо, ведь одежда насквозь пропахла его парфюмом — тем самым, который он отказался дарить. Сегодня Йохан вручил мужчине нежно-оливковый свитер, но позже решил, что этот оттенок придаёт ему чересчур болезненный вид — «словно тебя стошнит через секунду», — потому Гай скрывает эмоции, играясь с декоративной молнией на рукаве обычной кожаной куртки, что якобы неплохо сочетается с коньячно-янтарным цветом его волос. Гай назвал бы их просто рыжими, если честно, но Йохану все же понравилось, так что теперь все будет именно так.       Гай снова спотыкается, не заметив порожек на входе в кофейню; встречающая посетителей официантка извиняется и обещает доложить начальству о полной нелогичности дизайна — по её словам, спотыкается каждый второй, если не первый. Гай замечает остановившийся чуть ниже её спины взгляд Йохана, и почти закипает от радости, понимая, что мужчина остался недоволен. У него нет времени на глупую философию, которой он занимает мозг в отсутствие Йохана, и все же он непозволительно долго не слышал шума чужой речи, оттого ему кажется, что чувствует, как наждаком обдирает уши.       Рядом с салфетницей стоит стакан с карандашами, а вместо скатерти на столе листы ватманской бумаги. Когда ему было восемь, Гай собирал линии, нарисованные ручкой. Их выбросили, назвав мусором, так что он решил писать книгу подслушанных разговоров; в их первую встречу Йохан рассказал, что коллекционирует оригинальные признания в любви. В нос забивается запах какао-порошка, как одного из ингредиентов «Праги»; Гай делает глоток чая из мелиссы, мяты и цветков василька и, глядя на плавающие в заварочном чайнике травы, вспоминает поездку на ферму в начальной школе — корм коровам выглядел точно так же. Йохан просит принести что-нибудь с менее раздражающим запахом, «эспрессо из ройбоса», например.       Гай где-то читал, что думать ни о чем нельзя. Он замирает, практически покидая тело: он превратился в творожное желе с кусочками кураги и дольками апельсина; нервы больше не проводят ток — их попросту больше нет. Гай знает, что это ненадолго, поэтому наслаждается положением. Чувствует, как воздух царапает лёгкие при каждом вдохе. Он не моргает, ведь это и не требуется вовсе: глаза не слезятся, а голова, напротив, распухает. Он себя не чувствует, но прекрасно ощущает потоки воздуха на собственной коже. Вероятно, он даже знает, где примерно находится голова, даже, наверное, может ощутить её на доли секунд, если сосредоточиться, может почувствовать салфетку в своей руке, спинку дивана, подушку под левым локтем — но лишь на долю секунды и исключительно по очереди. Он тренировался не один час (у него было много свободного времени), но его мнимая оболочка спокойствия с громким звоном в ушах разлетается на сотни осколков, когда его мужчина сжимает твою ладонь.       Вопреки всем надеждам, Йохану надоедает мириться с провалами Гая быстрее, чем он допивает свой чай.

***

      Из их истории не выйдет комедии, да и драма в лучших ее традициях, увы, получится вряд ли.       Гай плохо чувствовал себя сегодняшним утром, да и, собственно, днем ему было не лучше (без приступов, и все же), поэтому, отвезя его к врачу, Йохан вызывается помочь с приготовлением ужина: заливает кипятком курагу, пока Гай нарезает свинину. Сдав анализы, они заехали по дороге в магазин, и Гай думает, что нужно было сперва убрать ненужные продукты в холодильник, но уже поздно и он перепачкал руки, потому лишь тянется за солью для мяса. Мужчина сомневается, что помнит рецепт наизусть, но уверен, что Йохан не обрадуется этой новости, и не знает, как попросить помочь, ведь его мужчина и без того весь день был непозволительно добр; как ни странно, Йохан сам начинает чистить морковь, протягивая Гаю головку лука.       Разговор не клеится, потому что в любую секунду Гай готов заорать от пронизывающей боли в поджелудочной. Или диафрагме, тут не угадаешь. За последний час его сердце сводило дважды, и руки до сих пор не перестали дрожать, однако мысли отчего-то поглощены врачебным безразличием к увечьям при сегодняшнем осмотре, а вовсе не элементарными правилами безопасности, без которых он запросто может лишиться парочки пальцев. Через приоткрытое окно в комнату врывается пресный запах февраля, а знаний Гая о человеческой анатомии оказывается ровно столько же, сколько и знаний о лишайниках. К слову, о лишайниках он знает примерно страницу учебника по биологии за выпускной класс, оттого даже не пытается поставить себе диагноз, смирившись с потребностью ждать результаты анализов.       Гай наблюдает со стороны, как аккуратно и практически бережно Майер чистит морковь, раз за разом проводя ножом вдоль по овощу, смотрит, как чуть ли не филигранно он вырезает оранжевые кубики. Гай может поклясться, что каждый из них ничем не отличается от остальных, словно их вымеряли по линейке (у перфекциониста идеальный глазомер), но вовремя приходит в себя, отворачиваясь к лежащей перед ним луковице. Так хочется просто подойти и обнять. Обнять своего мужчину, сказать, как он устал от всей этой катавасии, в которой, увы, нет и намёка на его присутствие, попросить не бросать больше или же просто постоять в тишине. Гай всегда считал объятия наиболее интимным процессом, но Йохан никогда не разделял его предпочтений.       Они готовят рагу из свинины с сельдереем, морковью, мадерой и пряностями —название Гай все же запомнил, молодец, — и он вздрагивает, когда, обнимая за талию, его мужчина накрывает его ладонь своей, крепко сжимает пальцы и плавно надавливает на нож. Гай сдается в плен, так красиво, добровольно, с присущей истинным мученикам жертвенностью, но Йохан мягко-бархатным тоном просит перемолоть в блендере сухофрукты для десерта, и Гай тут же приходит в себя, отдавая мужчине нож. Вытирает рукавом слезы, всего лишь от лука, пока сухарики, курага, изюм и вяленые яблоки с чудовищным шумом превращаются в однородную массу. Апатично вглядываясь в глаза собственному отражению в серебряных дверцах гарнитура, мужчина вдруг вспоминает, что голова вот-вот взорвется и ударной волной наверняка разобьет оконные стекла, но Йохан ловит его, когда неожиданно для самого себя мир Гая превращается в очередной оборот ножа в блендере. Усталость истерично звенит у кончиков бровей.       Очередной обморок? Гай не знает его причину, но спешит убедить Йохана в том, что ему лишь нужно чуть больше свежего воздуха, извиняется, заметив кусочек упавшего лука на паркете, и тут же нагибается, чтобы его поднять. Нагибается, почти падая вновь, но пальцы Йохана все ещё крепко сжаты на его левом предплечье, и кажется, из-за этого кровь к пальцам окончательно перестала поступать.       — Гай. — Йохан зовёт его по имени, вероятно, впервые за эту неделю (чертова нежность, непонятно на каких основаниях поселившаяся в их доме). — Сядь и перестань двигаться, иначе до завтра не доживешь.       Гай не знает, угроза это или простое предположение, но предпочитает послушаться, с радостью подставляя лоб его влажной ладони — температура все же поднялась к вечеру.       Майер поджимает губы и возвращается к мытью сельдерея, а Гай не может решить, говорить ли. Говорить ли причину его плохого самочувствия, которую врач назвал простой усталостью, если не знает последствий? Он взвешивает «за» и «против», но голова болит, и мысли бумажными самолетиками разлетаются прочь. Если коротко, виной его плохому (ухудшемуся) самочувствию полная неподготовленность к новому режиму жизни, когда на возможность убраться в квартире, постирать и погладить одежду и хоть попытаться залечить какие-то из увечий у него есть около пяти часов, когда Йохан спит. Пять часов, а не шесть дней, как раньше. Гай вспоминает о важности завтраков, приготовление которых тоже нужно уложить в «свободное» время, когда на его глаза попадается пакет с неубранными в холодильник продуктами. Когда его мужчина уедет, Гай вновь начнет растягивать на неделю пачку хлопьев, но пока он здесь, он хоть попытается сделать вид, что умеет готовить не только яичницу. Ещё кашу, точно.       Сердце снова сбивает свой ритм, и Гай делает глубокий вдох, потому что это ой как некстати. Интересно, что будет, если он отдаст душу Господу, когда его мужчины не будет рядом? Что он сделает с его телом?       — Йохан?       — Что?       — Что будет, если я умру, когда тебя не будет рядом? — спрашивает Гай, получая в ответ, что Йохан просто позвонит его родителям, не задумываясь о том, что им его тело нужно и того меньше.       Гай встает и зачем-то начинает говорить: куда больше, чем обычно, и куда меньше, чем по смыслу. Рассказывает, как дела на работе, но, высыпая на сковороду ягоды можжевельника, Йохан просит замолчать. Его слова пробуждают обиду, такую детскую, грозящую выкатиться на щеки каплями слез; Гай опускает голову, стиснув зубы и остановив взгляд в одной точке. Смотрит в отражение неба с размазанной по нему манной кашей облаков, думает, что когда-нибудь, выходя на кухню, он выйдет заодно и в окно четырнадцатого этажа. Просто так, за компанию. Абсурдно.       В его мыслях заливается арфа, и неумелый флейтист портит композицию нелепыми попытками на слух подобрать мелодию. Этот звук напоминает музыкальную шкатулку, шарманку маленького савояра, разгуливающего с сурком по грязным немецким улицам. Мальчик рад компании единственного друга, но разум Гая плавится от очередной фальшивой ноты. Он чувствует себя разбитым. Сломанным, словно ему по груди с размаху врезали кувалдой и внутри что-то раскололось, и, если он хотя бы попытается вытащить осколки из сердца, только сильнее изрежет пальцы. Так больно.       Если б он ещё знал причины подобной эмоциональности.

***

      Гай разговаривает с коллегой, когда за его спиной раздается грохот с силой захлопнутой двери. У него нет необходимости смотреть, потому что он и без того прекрасно знает, кто это. Знает ритм шагов и наполняющий комнату аромат любимых духов. Гай вежливо просит коллегу оставить его на некоторое время; он просит бога, чтобы она успела уйти раньше, чем...       Гай думает, что, будь стены из дерева, было бы не так больно. Мир перед глазами плывет, и он не знает, все дело в выбивающем остатки мозга ударе затылком или же растекающихся от его мужчины волнах ярости. В последний раз он был так зол, когда… Гай не успевает вспомнить историю целиком, потому что, сжав его волосы, Йохан резко дергает руку вниз. Кажется, именно так ломают шею — пережимая спинной мозг позвонками. Он спрашивает, какого дьявола Гай не отвечал на его звонки, но он не может произнести и слова в ответ, поскольку ещё миллиметр и он точно сыграет в ящик.       Йохан разжимает пальцы, закрывает глаза и сжимает зубы, делает вдох и, вновь приложив мужчину затылком о стену, отходит на пару шагов.       — Я жду ответ.       — Я не слышал.       Гай говорит правду, потому что слова в голове разбиты и на починку мыслей уйдёт отнюдь не одна минута времени. Говорит правду, потому что любая, даже якобы веская, причина не изменит сложившейся ситуации. Йохан зол, и кажется, Гай почти отчётливо слышит «Домой можешь не возвращаться». Это говорит лишь его внутренний голос, но он думает только о том, что именно черепная коробка служит основной причиной повреждения мозга. При ударе он, мозг, по инерции продолжает движение внутри своего черепа и неожиданно для самого себя сталкивается с его стенками. Наверное, это больно, но Йохан уходит, и Гай даже не успевает спросить...       Гай не знает, что хотел спросить бы, но ему нужно, нужно знать, есть ли у него еще шанс вновь увидеть мужчину — он на коленях будет умолять его не бросать.