***
I, I keep a record of the wreckage of my life I gotta recognize the weapon in my mind They talk shit, but I love it every time And I realize
Люди много чего говорят: они ведут разговоры за спиной, распускают сплетни, придумывают лишнего. И особенно это знакомо тем, кто популярен. Потому что и у популярности есть обратная сторона, на которой за твоей жизнью следят хейтеры: злорадостно потирают ручки при любой скандальной новости, черной полосе в жизни, но горько улыбаются новым успехам и покоренным вершинам. И кому как не Милли знать это. Милли, которую это все ужасно достало, приведя к очередному срыву в итоге.***
В новый выходной день, решив полистать ленту в инстаграмме, она вновь натыкается на давнишнюю, уже даже ей забытую, фотографию. И на ней именно тот человек, с которым ей так хотелось бы вернуть прежнюю связь. В подписи к фото опять пишут гадости о том, что Милли изменилась, вот, посмотрите, какие они были счастливые, а она дура — она все испортила. Увы, они уже не дети. Они не поедут всем кастом Очень странных дел в парк аттракционов, не сделают миллион фотографий на память, беззаботно и не ожидая никаких последствий, не выложат их в сеть. А просто потому, что теперь за каждым их шагом следят. А это уже обратная сторона фанатов. Среди них практически все — шипперы. И Милли уже даже нет необходимости каждый раз у человека, задающего вопрос «вы встречаетесь?» уточнять о ком идет речь. Все и так понятно. И не только ей. Финна тоже это порядком достало, если быть честным. Тогда они были еще детьми, но уже понимали, что с этой внезапно нахлынувшей популярностью и волной «шипперства» нужно что-то срочно делать. Им не давали покоя, отмечая на всех случайно сделанных фотографиях, где они, «застигнутые врасплох!» просто идут рядом. Это было похоже на сумасшедший ад. И если поначалу это веселило их, они смеялись и неловко, улыбаясь, переглядывались, при очередном вопросе фаната на панели, то теперь уже было даже не смешно. Потому что это их поломало.***
Сейчас
Милли набирает по телефону давно забытый номер, что находится в самом конце в списке «последние», и мучительно ждет завершения гудков. Гудки не прекращаются, а после, отдающий металлическим звоном, голос сообщает, что абонент недоступен. — Да и черт с тобой! — бросает в тишине Браун, бездумно откидывая телефон на кровать. — Сколько можно пытаться?! Последние полгода девушке приходится чрезвычайно тяжело. Тяжело настолько, что она срывается и, бросая все, уговаривает перенести съемки нового фильма с ней в главной роли на другой день. Не сегодня. Сегодня она планировала заняться чем-то более важным, но раз Финн «недоступен», этим планам осуществиться не дано. Она не перестает поражаться Вулфарду, который стойко терпит их «расставание», не звоня ей, не отправляя смс, не лайкая в соц.сетях. Милли в глубине души все же искренне надеется, что он хотя бы изредка вспоминает о ней, думает или хотя бы она ему снится. Потому что она не понимает, как можно так легко расходиться с людьми, особенно когда их вынуждает пойти на это общество, когда это против воли. Особенно, если вы были так близки. Сэди как-то сказала ей, что нужно просто смириться. Ведь некоторым людям суждено быть лишь в твоем сердце и воспоминаниях, но никак не в твоей жизни. А кому-то нет места ни там, ни там. Возможно, так всем будет лучше, но как всем будет нормально, если ей уже плохо? Вулфард держится стойко, крепко и старается даже не заходить на ее страницу по пять раз на дню. Для людей вокруг он — кремень или даже бесчувственный сухарь, но разве так не лучше для его и ее психики? Ему кажется, веди он себя равнодушно и, даже немного сурово и небрежно, она сама перестанет скучать по нему, по их дружбе, старым временам. Но Финн даже догадываться не может, насколько сильную боль причиняет ей этим.***
Три года назад
— Миллс, у меня к тебе серьезный разговор. — голос Финна звучит непривычно отрешенно и грубо, он поправляет желтую толстовку, неуютно подернув плечом (видимо, с неким раздражением). Черные кудри немного сместились на лоб, а карие глаза смотрят с болезненно-ясным чувством... вины?.. По нему явно видно, что разговор ему неприятен, когда плескающаяся в глазах грусть смешивается еще и с болью и сожалением. — Да, конечно. Отойдем? — Милли же смотрит беспокойно и на душе ее вмиг становится тревожно. Она берет его за руку и отводит в сторону, чтобы разговаривать среди пышных зеленых деревьев. Сейчас они снимают совместную сцену в парке, где герой Финна должен признаться в любви девушке лучшего друга. Это очень волнительно и трудно, переживать такое на съемках, особенно когда ждет серьезный разговор, практически об обратном. Пара скрылась от чужих глаз, и тут же объявили двадцатиминутный перерыв. — Миллс, прости, что говорю это, — Вулфард останавливается, думая, что сейчас нужно быть грубее, чтобы Милли не жалела и ей не было так больно. Он понимает, что отчасти это абсолютно тупая логика, но лучшего выхода придумать не может, — мы должны забыть друг друга. После этой работы я уезжаю обратно в Ванкувер, возьму перерыв на год. — Ч-что, что ты говоришь? Почему? С чего ты взял? Я не… Он резко обрывает ее, сильно хватая за запястье. — Миллс, так будет лучше. Слышишь? Лучше! — Финн почти рычит ей в ухо, чуть не срывается на крик, но видит, как Браун растерянно хлопает уже намокшими ресницами и как дрожат ее губы. Он уверен, что она не узнает, как ему противно говорить это, но возможно, она поймет, почему он решил так поступить. Как противно врать, врать самому себе, потому что нихрена так не лучше. И Финн прекрасно осознает, какую боль причинил ей только что, ведь как бы она ни скрывала, как бы ни пряталась за за образом «лучшего друга», по Милли все равно прочитать было проще простого, что она — любит. Любит его. Он не мог сказать точно такого о себе. Да, он привязан, он предан, он любит, но скорее лишь только как друга? Эта мысль прозвучала больше вопросительно, но это не отменяет того, что ему тоже мучительно тяжело дается это расставание.В тот день разбилось не одно сердце. Их было два.
***
— Послушай, Вероника, это чистая правда. Я люблю тебя. И я знаю, что это усложняет нашу ситуацию, потому что у тебя есть Джек, но позволь мне просто выговориться… Ведь у меня нет никого, кто мог бы так сопереживать! Камера снимает их крупным планом, и Финн честно пытается сосредоточиться на словах, игре и чувствах своего героя, но в мыслях у него только сложившиеся печальные разрушающие обстоятельства. Милли внутренне настолько убита, что отыгрывает свою роль удивленной и пораженной девушки на все сто процентов… никак. Вулфард же пока справляется, но это только потому, что и у самого героя на душе тяжко. Ему не нужно играть. — Ну что с вами сегодня?! Сколько еще дублей нам нужно сделать? Вас, что, подменили? Я уже реально устал от ваших выходок, если вы поссорились, так идите и миритесь, если бы все так легко, а потом свою сцену отснимете! — кто-то из толпы актеров уже начинает возмущаться, потому что над ними сгустились тучи, — и это, кстати, во всех смыслах, — и всем хочется скорее доснять свои сцены, чтобы успеть до дождя. — Ребята правы. Вы просто устали, ну, или что там у вас, но в любом случае, идите передохните еще минут пятнадцать. Я надеюсь, вам станет лучше, — раздраженно предлагает режиссер и приглашает на съемку других актеров. Хорошо, что все сцены сегодня снимают здесь. Браун до сих пор не может отойти от прошлого разговора и прийти в себя. Ей кажется, будто она более ни на что не способна без главного человека в своей жизни. Ей всего лишь семнадцать, говорят, это пора влюбленностей и розовых мечт, но они видимо чересчур рано повзрослели, а теперь им решать совсем не детские проблемы. Финн продолжает держать собственно придуманную маску безразличия, но не может простить себя за сказанное. Он наивно предполагает и оправдывает себя тем, что «она потом еще ему спасибо скажет», но Браун бы очевидно этого не сделала, если бы вообще заговорила с ним после такого. И когда их зовут доснимать свой разговор снова, он глубоко вздыхает, в то время как Милли стоит совершенно безэмоциональная. — Начали! — Послушай, Вероника, это чистая правда. Я люблю тебя. И я знаю, что это усложняет нашу ситуацию, потому что у тебя есть Джек, но позволь мне просто выговориться… Ведь у меня нет никого, кто мог бы сопереживать! — Ты понимаешь, что мы наделали? Это разобьет ему сердце! Даже если я не отвечу тебе взаимностью, ты его лучший друг. Мы должны что-то придумать… — у Милли выходит откровенно паршиво, слова путаются, она говорит совершенно не то, и все на самом деле поражаются ее сегодняшнему состоянию, хватаясь за голову, закатывая глаза и удрученно потирая лбы. Она шепчет Финну что-то вроде «я не могу играть», но шепот выходит слишком громким, в такой-то напряженной тишине, как гром после молнии. Все естественно улавливают ее «крик о помощи», и режиссер вновь останавливает съемку, напоследок крича «черт с вами!» ровно в тот момент, когда дождь обрушивается водопадом. Милли не может поднять глаз, посмотреть на него, сказать что-либо. У нее внезапно немое сердце, и в него будто воткнуты тысячи игл. Парень чуть наклоняется, смотрит в карие глаза своей подруги и заглядывает прямо в душу, где, наверное, в самом центре все истекает кровью от порезов самого острого осколка — как там говорят, глаза — зеркало души? Что ж, именно то зеркало, видимо, разбилось. Потому что глаза пустые. Милли очень жаль, что нельзя отрезать, порезать, разрезать все остальное. Зато она точно знает, где сегодня оставит реальные раны на молочной-белой коже. А Вулфард стоит-наблюдает, как вся прежняя их жизнь, абсолютно точно, он уверен, катится к чертям. Их зовут зайти под крышу, но они так и остаются стоять под льющимся дождем. От пышности кудрей Финна почти ничего не осталось, как и от локонов Милли, а одежда промокла до нитки, но их не волнует это столько, сколько волнует их будущее. — Ты уверен, что это так необходимо? — ломающимся бессильным голосом спрашивает девушка, на что Финн лишь кивает. Она поднимает опущенную ранее голову, а он подставляет лицо каплям воды. Ей думается, что она видит его таким честным и искренним последний раз, и сейчас он уйдет, круто развернувшись. Но Финн тут же осторожно кладет ей руки на плечи, и их взгляды пересекаются, в то время как давящее недопонимание висит в воздухе. Невысказанные слова***
Сейчас
«Come on, little lady, give us a smile» No, I ain't got nothin' to smile about I got no one to smile for, I waited a while for A moment to say I don't owe you a goddamn thing
— Прошу, возьми трубку, ну же, возьми. — молит Милли, слушая ненавистные извечные гудки. Она понимает, что сдалась первая, когда хриплый голос на другом конце отвечает: — Да? — Господи, Финн! Пожалуйста, мне так плохо, прошу, приезжай. Прямо сейчас. — Что? Миллс? Где ты? Сердце пропускает удар. Он снова зовет ее родным Миллс. Браун не перестает всхлипывать и заливать всю себя слезами, но собирается с последними силами и на издыхании полукричит: — Дома. Только приедь, скорее, пожалуйста! — Я скоро буду. Слышишь? Держись. Вот так просто. Браун устала думать и изводить себя догадками, а в голове полный беспорядок. Прошло три года. Три года самоистязаний и самобичевания. Три года мучительных ожидания и пыток. И всего один телефонный звонок. Случайно взявший трубку Финн. А ведь она звонила миллион раз по дню, еще в самом начале этого кошмара. А он держался. Звонила и ждала. Как там говорилось: «Невидимой красной нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на время, место и обстоятельства. Нить может растянуться или спутаться, но никогда не порвется»? И Милли верила. И кажется, это оно.I waited a while for a moment to say I don't owe you a goddamn thing
Вулфарду не нужно говорить адрес, не нужно умолять, потому что, честно говоря, он был готов сорваться к ней уже после одного «Господи, Финн!». Потому что любовь дружескую и любовь романтическую начинаешь разделять только спустя время. Три года ему хватило с головой. Он врывается в дом, рывком скидывая мокрую от очередного ледяного, прямо как тогда, дождя, куртку — у него возникает неприятное чувство дежавю — и оставляя ее где-то едва за порогом громко захлопнувшейся двери. Ботинки Финн сбрасывает по пути, — как раз шнурки развязались, — мечется между комнатами, но не найдя Браун в гостиной, мчится на второй этаж, где застает в коридоре, еле стоящую от шока и счастья, Милли. — Милли, тише, я здесь, я с тобой. Слышишь? — Финн нервно улыбается и странно смеется, не до конца сам осознавая происходящее, но ласково заправляет выбившуюся из хвоста Браун темную прядь. — Я все понял, представляешь? Я все почувствовал. Тише, я тут. — вновь обнимает, держа одной рукой ее ладонь и поглаживая ее большим пальцем. — Спасибо, спасибо тебе. Ты здесь, да, слышу, да, я тебя слышу! — Милли издает нервный смешок, счастливо улыбаясь и наконец понимая, что она слышит родной голос, по которому так скучала. Слезы ручьем стекают по ее пылающим щекам, когда они вновь бросаются друг к другу в объятья. Парень прижимает к себе Браун настолько сильно, что ей невольно вспоминается тот грубый поцелуй под дождем; но теперь эта грубость в объятьях не от душевной боли, как тогда, не от отчаянья и чувства неизбежности, а от страха вновь потерять только найденную свою любовь.I'm no sweet dream, but I'm a hell of a night