Души твоей ветвистые пути

Дом — это там, где твое сердце ©Плиний старший

      Прохладный ветер пропитан влажностью гор и хвоей леса, за шесть лет растянувшего свои корни куда дальше, чем в ее грезах, время от времени тревожащих по ночам. От самого дуба у стены Мария, где все началось с горстки хвороста в тот злополучный день, ноги по памяти ведут в другую сторону, подальше от Шиганшины, в маленький хрупкий мирок, разбившийся на глазах девятилетней девочки. Знакомый пейзаж лишь спустя некоторое время позволяет разглядеть обветшалый забор, растянувшийся вдоль поросшей дороги. Сжавшееся сердце уходит в пятки слишком быстро, когда перед глазами предстает деревянный фасад, сокрытый за густой листвой.       Глубокий выдох, еще один…       Микаса движется дальше, подминая колосящуюся траву под жесткой подметкой, каблуки которой, запутываясь, вырывают замызганные землей корни. Небольшой парник у дома уже давно порос диким кустом, не выстояв холодных зим без человеческой руки. Скрип трухлявой дверцы — и она не спеша перешагивает дни минувшего детства, в очередной раз вслушиваясь в тревожную тишину пустующих стен, до скребущих друг о друга лопаток царапающую под кожей.       Громогласный стук костяшек по дереву заглушает все прочие мысли. Слух скребет свист занесенного топора, мгновение спустя с раздирающим хрустом рассекший плоть до костей. Замертво рухнувшее тело кровью орошает пол, вызывая рефлекторное сжатие век.       «Все кончено. Уже давно»       Мысль, позволяющая придушить назойливый импульс в голове еще в зародыше, пусть и ненадолго. Расстояние с противоположной стеной сокращается самим собой, утягивая в предзакатную темень заброшенного дома. Пока Микаса не оказывается у того самого стола, за которым они сидели с ней. Онемевшие пальцы стесывают жесткую ткань, обмотанную вокруг кисти.       «Секрет этого символа в нашей семье передавался из поколения в поколения. И ты научишь ему своего ребенка, когда придет время.»       «А… откуда берутся дети?»       Замешательство четы Аккерман, пропитавшее уют семейного очага, было понятно без слов. Красивые глаза матери едва заметно расширились, после чего она направила кокетливый взгляд на отца.       «Папа?..» — копия материнских глаз источала смесь любопытства и недетской серьезности, намереваясь выудить ответ у растерявшегося родителя.       «Подробностей я не знаю…» — недосказанность теряется в неловкой улыбке и заведенной за затылок руке, чуть взъерошившей русый волос. — «…придет доктор Йегер, можно у него спросить…»       Слой пыли на деревянном столе, некогда выпиленном умелыми мужскими руками, больше преуспевшими в ремесле охоты, нежели войны, лежит пушком на скользнувших по его поверхности пальцах, по наитию скатываясь между подушечками. Печальный взгляд, устремившийся в лестничный проем, рассматривает оранжевые полосы света, играющие на истесанном дереве. Пока сузившиеся зрачки не улавливают стороннюю тень, безмолвно застывшую на полу.       — Он упал ровно на том месте, где стоите вы.       Сухая реплика встряхивает вязкую тишину. Микаса не видит лица, продолжая упираться взглядом в пустой коридор, где начиналась комната родителей. Взор сине-серых радужек практически весомо касается ее спины, после чего проносится у носка офицерской обуви, где все еще можно разглядеть ржавый след спекшейся крови.       — Мы с мамой сидели здесь, — уточняет она, окончательно стряхивая пыль с поверхности взмахом ладони, взвизгнувшей по дереву. — Один из них держал нож с замаравшимся наконечником. Это была кровь отца.       Калейдоскоп мелькающих перед глазами воспоминаний запускает неотвратимый механизм, отчего прикусить язык у нее не выходит при всем желании. Слова вырываются из груди, более не способной накапливать яростный шквал эмоций, бьющих через край. Слишком долго они были взаперти, сокрытые в самых далеких уголках ее сознания, куда дотянуться иной раз не могла даже сама Микаса.       — Она кинулась на них, схватив ножницы для рукоделия. Они говорили не двигаться, но…       Терпкий ком в глотке накатывает исподволь, в один момент и вовсе лишая ее дара речи. Сухость во рту усугубляет онемевший язык, лишь спустя некоторое время позволяя продолжить. Отступать нет смысла. Воспоминания нужно отпустить, иначе ночным кошмарам не будет конца.       — Ее тело рухнуло в нескольких метрах от отца. Я до сих пор слышу этот хруст… засаженного ржавого лезвия, разорвавшего плоть, — тонкие пальцы медленно вжимаются в ладонь, пока ногти и вовсе не царапают кожу. — Но это оказалось напрасным. Сбежать я не смогла. Даже сдвинуться. Все, на что я была способна в тот момент — всматриваться в застывший ужас в ее глазах.       Серые радужки, сверлящие запятнанное место у офицерских сапог, аккуратно скользят выше, замечая силуэт со сложенными на груди руками. Леви вслушивается в слова безмолвно, сохраняя статику выбранной позы с облокотившимся на дверной косяк плечом, пока вдумчивый взгляд направлен вглубь помещения, в красках представляя описанное. По крайней мере, прерывать ее он явно не намерен.       — … продолжая лежать на полу… осязая впивающуюся в кожу до крови бечевку, я ждала, когда же наступит конец. Внутри было так пусто, что… по большому счету мне было плевать, как именно они поступят со мной. Просто… мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось.       Тонкие брови преображаются в невероятную кривую эмоцию, среди которых наиболее четко улавливается злость, гнев и тень страха, придающие ее мимике непривычную, и, в то же время, совершенно неоспоримую жизнь.       — Но вместо занесенного над моей головой топора я увидела мальчика, что яростно дырявил грудь убийцы моего отца, — сверкнувший в красивом изгибе глаз огонь истлел по щелчку пальцев, сменившись пугающей пустотой, схожей с тоном приглушенного голоса. — Нож входил по самую рукоять. Снова, — женские фаланги в тот же миг стукнули по деревянному столу, словно пародируя смертельные удары. Уголки губ пугающе дернулись вверх, отдавая нечеловеческой жестокостью. — … и снова.       Очередной стук пальцев растворяется в нависшей тишине, частично прерываемой единичным кваканьем лягушек, разместившихся в скудных камышах бегущего у подножия дома ручейка.       — Он сказал мне: «Борись», — чистейший взор серых радужек сталкивается с непроницаемым взглядом, смотрящим из тени закатного солнца, не оставляющего и шанса разглядеть отголоски выражения его лица. — «Борись. Ведь… поражение — это смерть, победа — жизнь».       — Стало быть, — хрипло роняет Леви, наконец-то нарушая временный «обет молчания», — в тот день ты почувствовала силу?       Аккуратный кивок следует самим собой. В притушенном свете вечера улавливается ненавязчивое движение глаз, гуляющих по разрушенному пепелищу ее детства. Чуть дёрнувшиеся желваки, заходившие на выбритых скулах, таят в себе проглоченную мысль. Или же ей только привиделось.       — Отец этой силой не обладал. По крайней мере, я не могу вспомнить что-то подобное, — делится своими рассуждениями Микаса, с завидной смелостью роясь в детских воспоминаниях. — А мать…       — Считаешь, что она поступила неправильно? Отдала свою жизнь за зря, — на столь прямолинейное заявление сощуренный взгляд из-под напряженных бровей устремляется прямо на него. — Заведомо зная исход, она вступила в бой с противником, превышающим ее числом и силой.       Не меняя оттенка речи, Леви проходит вглубь, с неоспоримой осторожностью переступая коричневые разводы, частично обведенные не сошедшими за годы белилами из вооружения военной полиции. Невесомый жест поневоле заглушает вспыхнувший гнев, вынуждая убавить норов в сторону старшего по званию. Сжатые до бледных костяшек кулаки едва ослабевают.       — Родители готовы на все ради защиты своих детей. И твоя мать доказала это с лихвой.       — У вас есть дети?       Вопрос звучит с непрозрачным оттенком издевки, лишь после произнесения распознанным самой Микасой. Отчего она ожидаемо сталкивается с надменным взглядом, за усиленным смыканием век которого читается вероятное «в своем ли ты уме?». Запоздало прикусанная нижняя губа отдает характерной болью, сопровождаясь солоноватым привкусом на языке.       — Будто мне не с кем нянчиться, — доносится негромкое ворчание, озвученное скорее самому себе.       Очередное воцарение затишья на сей раз не вызывает опустошающего чувства одиночества. Дышать становится значительно легче в некогда родных стенах.       — Наказание уже определено? — едва поперхнувшись, решает уточнить Микаса, прекрасно понимая, что одним взъерошиванием макушки на пару с Эреном им не отделаться.       — Для начала я хочу кое в чем убедиться.       Потемневший кобальт, виднеющийся на бледном профиле, не сразу обращается к ней. Методичный толчок в область мечевидного отростка сопровождается отработанным движением носка, подцепившего ее под голень. Лишившись равновесия слаженным выпадом, окрашенным эффектом неожиданности, Микаса падает на пол, в последний момент успевая прижать подбородок к груди, отчего затылку удается избежать сокрушительного столкновения с просевшими досками. Разложенная на лопатках прямо перед ним, она уже опирается на руки, твердо разместившиеся по обе стороны от живота, когда подметка сапога с ощутимой тяжестью приземляется на область солнечного сплетения, сокрытого под натренированным каркасом мышц. Попытка оказать противодействие пресекается усиленным давлением на пресс, отчего приподнятая спина прижимается к полу обратно. Леденящий душу взгляд, виднеющийся на слегка накренившейся вбок голове, взирает из-под нависнувшей челки, припечатывая не меньше офицерской обуви.       Намеренная демонстрация силы копирует акт ее протеста, оказанного в Шиганшине. Пусть и без подставленного к горлу лезвия.       Оскалившись, Микаса выжидает подходящего момента, не решаясь кидаться напролом. Однако его действия не более ожидаемой реакции после учиненного ею нападения на глазах других разведчиков. Вполне узнаваемый стиль общения с подчиненными, который ей приходилось видеть не раз за время их совместной работы. Выносить сор из избы не в духе Леви. Другое дело разобраться с глазу на глаз, предприняв попытку донести свою точку зрения наиболее действенными методами.       Медленно опустившись на одно колено, стукнувшее у ее бедра, Леви не спускает с нее глаз, вцепившись самыми настоящими клещами. Неотвратимо сокращаемое расстояние в какой-то момент и вовсе вызывает усиленное сжатие век, формирующее выраженную вертикальную складку на переносице. Пока его лицо не нависает над ней, едва щекоча кожу неровно стриженными кончиками. Нарочито колкий призыв «знать своё место» отзывается нехваткой воздуха, когда его ладонь смыкается на шее, едва надавливая на хрящи. Всматриваясь в статичную синеву его глаз, зрачки расширяются чересчур явно, под стать разглаживающимся морщинкам на ее лице. Негодование сменяет любопытство, когда приходит осознание отсутствия давления на жизненно необходимый пульс. Скользя по восковидным чертам лица, Микаса окончательно отпускает напряжение в кончиках пальцев, следы ногтей которых сверкают на раскрывшихся ладонях, по-прежнему раскинутых вдоль тела. Под легкими, где вместо сапога уже лежит неподъемная ладонь, едва скручивает, после чего подобно кругам на воде, ощущение пульсации медленно расползается по животу.       — Ясно, — почти в губы раздается сухая реплика, когда он в один миг поднимается на ноги, разрывая зрительный контакт вместе с отнятой от ее шеи рукой.       Помимо по-прежнему читаемой растерянности, его реплика и вовсе вгоняет ее в полное недоумение, идущее в разрез с произнесенным.       — Эмоции — заклятый враг здравого смысла, — педантичное движение руки, поправившее асимметрично выступившее из воротника жабо, придает голосу излишнюю глубину. — На поле боя сохранять голову в холоде — наиболее необходимый навык, на котором зачастую завязывается успех той или иной миссии.       Воспользовавшись заметно ослабленным натиском с его стороны, Микаса тотчас поднимается с пола, поочередно отряхивая рукава форменной куртки, пока он стоит чуть поодаль, демонстрируя свой профиль.       — За учиненный спектакль на крыше, полное несоблюдение субординации, — подчеркнув основное прегрешение, озвучивает Леви, ненадолго касаясь взглядом ее помрачневшего силуэта, — ты и Эрен будете отбывать временное наказание за решёткой. Сразу же после прибытия. Так что насладись свежим воздухом.       По-прежнему осязая привкус странности произошедшего, Микаса не сразу обращает на него взор, замечая знакомый символ «крыльев свободы» в дверном проеме.       — Вы сказали, что Кенни тоже Аккерман. Вернее, был… — с запинкой поправляет она. Замерев на месте, Леви чуть ведет ухом, едва развернувшись. Его лицо по-прежнему сокрыто от нее. — Тогда… что же насчет вас?       Задержавшийся полупрофиль, повернутый к ней, наталкивает на мысль, что он и вовсе мог не разобрать ее вопрос. Быть может, подобную версию исключать было бы глупо, но речь шла о капитане разведкорпуса, не так давно одной парой клинков отправившего на тот свет десяток другой титанов в одиночку. Феноменальность его возможностей оспаривать бессмысленно.       — Мы отбываем через полчаса, — без задней мысли бросает он через плечо.       Двинувшись с места, Леви, неспешно спустившись с порога, похрустывает щебенкой, выложившей тонкую тропу, идущую прямиком к небольшому мостику. Так и зависнув в опустелой темени дома, Микаса делает несколько суетных шагов вперед, цепляясь за истесанный дверной косяк, отчего ветхая дверца глухо стучит по дереву, распугивая птиц.       — Как… — ее голос приобретает неуместные нотки требования, что вынуждает его вновь задержаться на каменистой дорожке у ручья. — Как вы получили эту силу?       Умиротворяющее журчание воды насыщает тревожный щебет, срывающийся с ближайших деревьев. Не надеясь услышать ответ, Микаса царапает взглядом разломанный каркас, некогда ограждающий небольшую клумбу, где они с матерью выращивали различный провиант. Всего лишь еще одна тайна, которой он вряд ли поде…       — Так же, как и ты, — хриплый голос смешивается с шорохом листвы старого дуба, склонившего свои курчавые ветви над мостом. — Сквозь боль и смерть.       Очевидная истина отзывается в груди щемящей болью, едва утихнувшей в стенах отчего дома. Растворяющаяся в поле фигура, мелькающая знакомым символом на спине, вызывает крохи противоречивого чувства умиротворения, казалось бы, уже давно забытого навеянным бризом войны…