Odyr

— Я уже не могу. Я устал. Банально устал, — пропуская автомобили сетовал Иоахим, — это тебе не сольфеджио первой и последней же парой. Это муштра, муштра, муштра и боязнь того, что отправишься на фронт. Ежедневно одно и то же, одно и то же. Клем слушал с выраженной неохотой, жмурясь на апрельском солнце. Конечно, своего «брата» парень видел не так уж часто, если два раза в месяц, то уже неплохо. Национал-политическая академия забирала время Ратценбергера, разлучая его с семьёй достаточно надолго. И, как оказалось, юноша абсолютно этому не был рад. Но жалоб Ханниган слушать не хотел. А был ли он Ханниганом сегодня? Вопрос спорный. По документам он был Ратценбергером, поскольку после той трагичной ночи в Рейкьявике, когда англичане накрыли не только ставку войск Вермахта, но и жилые кварталы, эти прекрасные люди приняли его в семью, будто родного ребёнка. Но жизнь в Исландии он тоже помнил хорошо. Столько времени, сколько провёл с Маттиасом, Клеменс не тратил ни с кем. Ни с одним человеком в этой жизни, никто не понимал его с полуслова так, как делал это кузен. А он, бессовестный, даже не знает, жив ли Харальдсон. Но тем, кем он стал, блондин был полностью и целиком обязан Рейнхарду. А стать-то кем-нибудь он умудрился, да так, что предречение судьбы второго Вагнера, не в политических перипетиях, а в величии на музыкальном поприще, стали чем-то наподобие пожелания приятного аппетита, — обыденностью. Возможности есть, если в ряды Вермахта не заберут. Впрочем, этому Клеменс не особо сопротивлялся. — А я бы не жаловался на твоем месте. Из вас будут либо офицеры элитных подразделений, либо гауляйтеры Лондона, Вашингтона, Москвы… — неторопливо перейдя дорогу, юноша с легким прищуром взглянул на старшего, — я ж просто не вырос, видимо кашу плохо ел. Теперь учу получасовые произведения без практики и за ночь. Посмотри на меня. На кого я похож? — Честно? — шатен резко развернулся, став против солнца и буквально нависнув над Клеменсом, — на пацаненка, которого только что приняли в Гитлерюгенд. Во сколько туда принимают, м? Делай выводы и дай мне поныть вдоволь. Но хоть и сетовать на жизнь можно было бесконечно, остаток пути до швейной мастерской парни преодолели молча, вышагивая по поредевшей улице. Ни детей, ни взрослых мужчин не наблюдалось. Одних вывезли в сельскую местность, а других туда же, но в противоположную сторону. И некогда шумный городок затих, будто выжидая чего-то невероятного. И ощущение приближающихся перемен гложило впечатлительный разум Клеменса, вперившего взгляд в широкую спину Йохена. Высокий, прекрасно сложенный, с красивым удлиненным лицом и прекрасно владеющий своим телом. Ратценбергер был идеалом, к которому хотелось тянуться, но достать до него оказалось чем-то невероятно сложным. В итоге, Клеменс забросил это занятие, когда начал понимать, что еще немного и он поздоровается с некоторым ребятами в белых халатах в больнице. Зато прекрасный альпийский воздух, который не особо-то помогает вернуть здравый рассудок. Не сбавляя скорости, Иоахим дернул на себя дверь, выкрашенную зеленой краской. Цветные стеклянные вставки угрожающе задрожали, когда эту самую дверь схватил младший из юношей. Он-то уже неторопливо зашел в тесное помещение, в котором троим негде развернуться. Третьей была девушка, любовно складывающая свободное платье из шифона, украшенное диковинными лиловыми цветами, разбросанными по лифу. Поджав и без того тонкие губы, она что-то шепнула швее, кинула весьма и весьма холодный взгляд на обоих молодых людей одарив им отдельно Иоахима и лишь каблуки застучали по плитке ступенек перед порогом. — И что это было? — нарушив первым тишину спросил блондин, наблюдая за тем, как его собеседник придирчиво осматривает китель и припоротые к нему уставные нашивки. Молодой человек тяжело вздохнул, переворачивая вещь лицевой стороной вниз и, взяв рукав, произнёс: — А это та Ауштрос, танцовщица, к которой papá ездит каждую пятницу. Твоя землячка, кстати. — Почему ты так спокойно об этом говоришь? — парень скрестил руки на груди, пока мастерица аккуратно складывала и упаковывала в бумажный пакет китель, особо не разглядывая клиентов. Ей хватало и собственных забот. — Все знают, Клемми. Всем известны даже подробности, — ироничная улыбка искривила благородные черты рта, — у тебя двух рейхсмарок не найдется? Улица вновь встретила их прохладным ветром, развевающим алый и чёрный стяги над входом в штаб СС, из которого летящей походкой практически выпорхнул Генрих — личный водитель бригадефюрера. Фанатик своего дела, особо не стремящийся на фронт. Вроде и неплохой, но слишком противоречивый персонаж, отношение к которому ни Клеменс, ни Иоахим не определили точно. Немногим старше сына Ратценбергеров, Штайнер относился к нему, словно к ребёнку, что раздражало восемнадцатилетнего юношу просто невероятно. Но сейчас он сам к нему направился, чего Клеменс делать не хотел, отчего-то нервно поглядывая на небо. Сегодня безмятежность его голубизны не внушала доверия. Может, потому что прошлый раз в такую погоду Штутгарт был едва ли не был накрыт вражеской авиацией. Но и в немецкой противовоздушной обороне не дураки служат. — Всё, мы сегодня никуда отсюда не уезжаем. Я сказал, чтобы Генрих передал: к ужину нас не ждать, — приобняв младшего за плечи, Йохен потянул его в переулок, — я тебе говорил про планы на сегодня? Сбитый с толку такими заявлениями, Клем отрицательно покачал головой, убирая с глаз упавшие белокурые волосы. — Упс, какая жалость, — с иронией продолжил курсант, — в таком случае ты сейчас узнаешь. Думаю, тебе понравится.

***

На море и летящие от него брызги Маттиас смотрел с нескрываемой неприязнью, творческим персонам несвойственной, ежеминутно запахивая пальто плотнее. Руки от этого и вовсе покраснели и будто горели. Холодно еще. И сыро. В такую-то погоду хочется в Аду сгореть или целый день сидеть в кипящей воде. Но дрова — удовольствие дорогое, а Преисподняя — место не из самых приятных. Лавируя между множеством людей, Харальдсон добрался до нужного причала и до не менее нужной рыбацкой шхуны. Потрепанное жизнью суденышко пристало уже с несколькими бочками засоленной сельди. И это сразу бросилось Маттиасу в глаза. Во всяком случае тяжко не заметить своих тезок, готовящихся попасть на чьи-то тарелки. — Мой Бог, кого я наконец вижу! — Аднар спустился на палубу из «капитанской» рубки, сразу направившись спускать трап, — как вы там? — Всё идёт по плану, — двумя шагами шатен перешёл шаткую доску, на время соединившую сушу и плавучий недодом, — газеты оказались во всех нужных местах, а парням в сером досталось даже по полтора экземпляра на каску. Заметив нахмуренные брови Йоунассона, Маттиас поторопился перевязать шарф, закрыв все горло и часть подбородка. Ему нельзя вообще на холоде быть, но удержать в доме мог только шквальный ветер да снегопад жутчайшей силы. В открытом море случалось и одно, и другое. Хотя и там Матти побывал не раз и не два. Так что теперь нет даже смысла пытаться вылечить то, что стало нормой, — постоянный кашель. — Вот так лучше, — темноволосый мужчина утвердительно кивнул, всё равно подправив завязанный шерстяной узел, — снова всё сам носил? — Нет, с Эйнаром, — улыбнувшись краями губ ответил Харальдсон, — я больше не взваливаю всё на одного себя. Конечно, это было наглой ложью. Перфекционист до мозга костей, он просто не мог допустить такой неприятности, как невыполненная кем-то работа. Поэтому семнадцатилетний юноша был просто везде и всюду, успевая удостовериться просто во всём, при этом будучи толком никем в Сопротивлении. Разве что на переговорах с англичанами и русскими еще не был. Но это так, мелочи, поскольку болтать по радиосвязи можно долго, а вот печать газет не могла ждать. Народ требовал чего-то отрезвляющего от нацисткой пропаганды. «Íslensk sannleikur»¹ стала чем-то, вроде ведра холодной воды после литра грушевого шнапса. И должна стать банкой рассола, когда наконец гордого орла назовут курицей. Этого момента Маттиас ждал, не скрывая своих взглядов от всех. И конечно половина статей, посвященных коммунистическому строю общества, вышли из-под пера Харальдсона. Распорядок дня унтер-офицеров узнавал Харальдсон. Адреса домов с большими подвалами добывал он же. Итого трое убитых оккупантов вольной исландской земли и сто двадцать четыре спасённых еврейских жизни. И при том, что к семитам Маттиас относился довольно холодно. — Я у него еще спрошу, как там дела на самом деле обстоят, — всматриваясь в толпу недовольно пробурчал Аднар, — пошли, я кое-что тебе расскажу и покажу. Ради чего, собственно, тебя и позвал. И, как правило, после таких слов Маттиас получал дозу адреналина и приключений, которые он ни за что на свете не повторил бы. Но что же делать? Лишь послушно последовать, спускаясь в каюту. Слой пыли и затхлый воздух встретили парня своей безрадостной жизнью, ровно как и шахматная доска с упавшими фигурами не внушала радости. Зато здесь нет лишних ушей и глаз. — Оно ждет того, чтобы я наконец всё поубирал? — деланно деловито нарушил тишину Харальдсон, — я, конечно, могу, но только в случае оплаты детского труда. — Ты не собирался в юридический в Берлин, а? Я вижу, у тебя хорошо получается ляпать языком, — раздражённо отрезал Йоунассон. Сейчас он был взведен, поскольку слишком многое свалилось сразу. И могло даже пойти под откос, если вовремя не выровнять ситуацию. И пока этот двухметровый ребенок жив и не откинул коньки от своей болячки, всё держалось. Со смертью или резким несогласием Харальдсона маячили проблемы. Поиск еще одного фанатичного камикадзе, способного отдать жизнь за Исландию. А где такие? Другим не умирать в ближайшее время из-за того, что пять лет назад промочили ноги. Оттого-то их и жалко, а в этом случае все предрешено высшими силами. — Нет, и не планировал никогда, — сдувая пыль с полки, попытался отшутиться Маттиас, — а что, действительно хорошо получается? — Словами не передать, насколько, — кинул мужчина, глядя в иллюминатор, который был единственным естественным источником света в помещении, — начинается шторм, а я спрошу у тебя, Триггви Харальдсон, ты убивал когда-нибудь свиней?

***

— Добро пожаловать в наш небольшой укромный уголок сокровенных желаний, — Йохен открыл двери, ничем не выделяющиеся среди десятка таких же в подъезде, — всё должно остаться здесь и за пределы не выйти. Не сказать, что Клеменса не смутило то, как молодой человек оглянулся, прежде чем пропустить его и юркнуть самому. Ответ пришел вместе с дуновением сигаретного дыма, джазовыми мотивами и запахом перегара от вошедшего в коридор юноши в форменных брюках и сапогах. Статный, на голову выше обоих Ратценбергеров и, кажется, в стельку пьяный. Да, определенно, скрывать есть что. Пока Клеменс возился с замком, пытаясь совладать с чужой дверной ручкой, своей челкой и попытками не чихнуть, Иоахим, легко ступая, практически повис на шее молодого человека. — Иоганн, я даже успел заскучать. — И я соскучился не меньше твоего… Клеменс уставился в пол, соображая, что же сейчас происходит: именно то, что не должно покинуть пределы квартиры или только начало. Но больше его поражало собственное безразличие к тому, кто сейчас обнимал Йохена, к кому ластился его брат. Девушка это или парень — плевать. Но не плевать на то, как чужие руки невзначай опустились на задние карманы, а через долю секунды Иоганн уже подкуривал сигарету спичками, вынутыми из этих самых карманов. — Клеменс, ты там чего стал? Как неродной, ей-богу. Ждать его никто не стал, впрочем младший Ратценбергер слишком удивлен этому не был. Если в дверях Иоахима так… Клеменс кашлянул, сосредоточив взгляд на натюрморте, которому место на голландской кухне. …так тепло встретили, то что говорить о продолжении вечера? Уйти в чертоги разума не дала раскрасневшаяся девица с опиумом, вихрем пронесшаяся мимо парня, слегка задев его широким рукавом полурасстегнутой блузы. Касаясь кончиками пальцев тёмной деревянной панели на стене, Клеменс с толикой опасения заглянул в гостинную, из которой доносилась громкая музыка. Несколько пар шатались через такт в пьяном угаре, а кто-то и вовсе сам переступал с ноги на ногу. — А это мой брат! — перекрикивая низкий голос американского певца объявил Иоахим, — не совсем брат, он из Ис… Ирла… В общем, с острова, на котором так холодно, что его кузен двинул коней из-за того, что вышел в сентябре без шапки. Неловко улыбаясь под всеобщий поднявшийся хохот, Клеменс застыл в проёме, растерянно блуждая взглядом по комнате, заострив внимание на двух коробочках, стоящих на кофейном столе у дивана. — Да он обдолбан больше твоего, Ратц, — бывший одноклассник Йохена бесцеремонно оперся на плечо Ханнигана. Его-то Клеменс видел вообще второй раз за всю свою жизнь, — где вы уже набраться успели? — Ты знаешь другие места? — не давая младшему успеть открыть рта, Иоахим перешел в наступление в этой словесной баталии, мирно усаживаясь на колени Иоганна, — если так, то просвети и я больше не появлюсь в этом клоповнике. — А симпатичный какой. Потомок викингов, ничего не ска…. Понять хоть что-то толком Клеменс не успел, вот только его с силой отдернули от юнца, секунду назад нависшим над ним. — Да, ты ничего не скажешь! — секунду назад улыбавшийся Ратценбергер сейчас напоминал разъяренную фурию, готовую убить любого, но всё равно слишком нежно обнимающую отчаянно непонимающего парня — пошли, Клемми, ты пробовал морфин? — Какого хрена здесь происходит?! — практически прижимаясь к брату, парень чуть ли не крикнул, отчего несколько слишком любопытных уставились на них, — ты не хочешь мне объяснить хоть что-то? . — Я всё сказал, когда мы заходили. У тебя был шанс уйти, — не спрашивая, молодой человек закатил рукав рубашки брата, — морфин ты не пробовал. Ну не беда, всё случается впервые. Блеснувший шприц мягко вошёл в кожу, пока глаза Ханнигана буравили сосредоточенное лицо урожденного Ратценбергера. — Думаю, половины тебе хватит, — аккуратно изъяв иглу из вены, Йохен невинно улыбнулся, ероша льняные волосы, — Иоганн, ты еще будешь, родной? Лейтенант, лениво изобразив некоторое подобие улыбки, кивнул и требовательно протянул руку. Посмеиваясь, Ратценбергер перехватил его оголенное запястье и, коснувшись губами кожи, мягко вложил морфин в ладонь. А где же чувство понятной ревности или отвращения? Какая-то зависть накрыла Ханнигана как раз в момент по-джентельменски светского поцелуя. Больше блондина беспокоила жажда и приятное тепло, разнесшееся по телу вместе с опиоидом. — Так пить хочется… — тихонько пробубнил парень, стараясь сохранить равновесие, — …это шампанское? Ай, и ладно. Юноша сделал несколько крупных глотков игристого, пока эту самую бутылку у него не отобрали. В полутьме, которую создавали задернутые гардины, практически ничего разглядеть не получилось. И кто-то абсолютно бессовестно отобрал алкоголь, оставшись безнаказанным. Наглый человек-загадка. Клеменс тихо хохотнул, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Кажется, вкатило ему очень даже недурно, — урчаще прошептал Йохен, блуждая взглядом по шее Иоганна, — похоже, я переборщил. — Господи, себя два года назад вспомни, — в полный голос ответил фон Альтдорф, — это тебя несли домой, потому что мерещились жиды из каждого угла и сам идти отказывался. Залившись смехом, Иоахим потянулся за губами молодого человека, пока его прижимали плотнее. — Эрвин сейчас прикончит шампанское, — всё равно недовольно высказался юноша, поднимаясь, — я пошел, планы на сегодня грандиозные. И, кстати, тогда мы впервые?.. — Именно, — утвердительно кивнул офицер, пряча самодовольную улыбку в стакане с неопределенной жидкостью, — иди уже, не раздражай меня. Отпустить такое юное создание в самостоятельное плавание оказалось решением нелегким, но лейтенант от инфантерии, идейный национал-социалист и примерный сын своих родителей смог его принять. О всех далекоидущих планах его уведомили уже давно и пусть его мальчик развлечется с чем-то провинциально простым и наивным.