Odyr

Холодные воды моря гулко ударялись о корму судна, но Маттиасу казалось, что бьют они по его голове, но никак не по стали рыбацкой шхуны. С толикой отвращения юноша оглядел окружающую его обстановку каюты, отхлебывая кипяток, который сам же поставил с десяток минут назад. Отвратительно, конечно, но с самого утра Харальдсон и маковой росинки во рту не держал. И вряд ли поест за сегодня. Откровенно говоря, он будет очень и очень рад, если вообще попадет домой до комендантского часа, ведь патрулирующих немцев мало интересуют обстоятельства сложившейся ситуации и причины пребывания на улице после восьми вечера. Рыбак или плотник с верфей – плевать. Карцер, написание объяснительной в форме протокола. И это в лучшем случае. Переложив алюминиевую кружку в другую руку, юноша поморщил орлиный нос. Кристлин говорила, что он красив до невозможности, хотя Харальдсон терпеть не мог эту часть своего лица. Он всегда вспоминал аккуратные и заостренные черты Клеменса, а потому какие-либо зачатки любви к себе пропадали пропадом в пучинах самобичевания, которое, в свою очередь, отчасти забивалось постоянной работой обоих полушарий. Успеть на учёбу, успеть к «друзьям», хотя в Сопротивлении все его друзья и состояли, наврать родным о том, где был и что делал. Вот и нет времени на глупости, вроде нытья или горестных рассуждений. Маттиас поежился, делая крупный глоток недочая. Разница между помещением и палубой уже состояла лишь в ветре. И ладно. Даже не запутавшись в слишком длинном шарфе, который неясно зачем размотал, Харальдсон буквально взлетел по лестнице. Море неприветливо встретило его мелкими холодными брызгами, буквально загоняя обратно. Но Маттиас не был бы собой, не плюнь он на это небольшое, но неприятное обстоятельство. Забота матушки-природы? Уж её парню довелось узнать в полной мере. Особенно, в отроческие годы. Едва ли не быть вынесенным вперед ногами раза три за полтора года – такое себе удовольствие. Так что, слушать её сейчас никто даже не думал. Отвлекать Аднара от управления судном Харальдсон не планировал, вместо пустых разговоров ему куда больше нравилось созерцать первозданный облик скал, диких, никем не тронутых, пляжей, на которых никогда не встретить отдыхающих, изредка чернеющие плавники касаток. Север, сошедший с опер Вагнера. Валькирий не хватает, разве что. Но это обстоятельство могли исправить пара-тройка бутылок шнапса. Или же бравые ребята в серой форме. И тогда настоящие крылатые воительницы придут по душу павшего в бою. Знакомый изгиб скал по мере его преодоления открывал вид на полуразрушенный монастырь, основанный еще ирландскими монахами. «И место им на своей родине, а их удел – доедать картофель, пока истинным жителям Европы выпал черед приносить цивилизацию на отдаленные уголки планеты» – вспомнились слова учителя истории, приехавшего с Германии, дабы сделать из них, самых обычных школьников, думающих о том, как бы поскорее уехать с этого треклятого острова в Великобританию, Штаты или, в крайнем случае, в Данию, идеальных арийцев, законопослушных граждан Третьей Германской Империи. Правда, господа из нескольких министерств, видимо, не удосужились попросить у данного субъекта диплом о высшем образовании в области истории. Или педагогики, в крайнем случае. В общем, картина печальнее повести о Ромео и Джульетте, а к окончанию школы Маттиас не знал ни истории родного края в подробностях, ни общемировой, ни Германии. Зато усвоил, что главная причина всех бед – евреи. – Ну-ну… – практически отвечая самому себе, иронично присвистнул Харальдсон. – С кем ты там говоришь? – донеслось сквозь шум ветра и плеск волн. Йонауссон уже не на шутку перепугался, не тронулся ли парнишка умом. А предпосылки, к сожалению были. И ситуация обстояла не в напряжении, в котором пребывали все попавшие в оккупацию, а в вполне закономерных законах генетики. Чувствительность натуры Маттиаса замечал абсолютно каждый, с кем юноша тесно контактировал. А представители старшего поколения наблюдали поразительную схожесть нравов Харальдсона и его покойной матери. То, как она закончила свою жизнь, вспоминать не хотел никто. Особенно персонал богоугодного дома. Так что, никто и никогда не исключал повторения подобного сценария с этим чудесным светлым человеком. На фоне стресса всё могло случиться. – Говорю тебе, что залив красивый, – выкрикнул Маттиас, разворачиваясь к Аднару, – а что? В очередной раз будучи посланным далеко и очень уж надолго, Харальдсон оперся локтем на поручень, всем своим видом показывая, что теперь на разговор не настроен он. Жалкие остатки когда-то крупного монастыря, отстроенного на средства ордена Тамплиеров, черт знает откуда затесавшихся, показались окутанными туманом. Последние четыре года Маттиас испытывал к религии только чувство раздражения и налёт ненависти. Хотя именно возле костела он в последний раз видел кузена. А где он? Среди кого? Жив ли? Смутные вещи, о которых удавалось узнавать, мало на что проливали свет. А порою казалось, что сухой полицейский отчёт – непреложная истина в последней инстанции. Дышащая на ладан пристань, уже готовая рыба – нужно же казаться обычными людьми, чтобы избежать досмотров. Абсолютная тишина и несколько действий, выполненных молниеносно. – Андреан, ну что? – нарушил молчание Йоунассон, глядя на черноволосого паренька, внимательно наблюдавшего за тем, как его старший товарищ завязывал канат на узел. Услышав, что к нему обращаются, он встрепенулся всем телом, мелко кивнув несколько раз. – Что за загадочность? Ты не хочешь мне что-то объяснить? – на земной тверди Маттиас осмелел, посчитав, что уже пора бомбардировать Аднара вопросами, чудесно понимая, что толком ответов-то не получит. – Я тебе сказал раньше. Внимательно слушать нужно. Кто там стал смелее пару минут назад? Теперь ничего не осталось, как понуро следовать до более-менее обжитых помещений. Сжав руки в кулаки, Харальдсон понуро уставился в землю, рассматривая каждую иссохшую травинку, втоптанную в осеннюю грязь. Обходя невысыхаемые лужи, вечно стоящие на побережье, молодые люди вошли в относительно новую постройку и тут же были оглушены работой печатного станка. Маттиас улыбнулся уголками губ, завидев вдалеке Эйнара, мило щебечущего с коротко стриженной блондинкой. Если память не подводила, то это была Сольбьерт – бывшая студентка педагогического среднего учебного заведения, которая попала под сокращение, проведенное немцами. Ведь женщины, по их не слишком скромному мнению, ничего кроме Kinder, Kirchen und Küche ничего не должны видеть. Но тут вышла неувязка. Харальдсон сам слышал, как она резво говорила на английском, который Сопротивлению нужен был позарез, и даже немного завидовал, грустно подглядывая на свой разговорный немецкий. И кто кого превосходит? Во всяком случае ясно, что Стефансон в ней нашёл… – Маттиас, это надолго, идём, – Аднар дёрнул юношу за рукав пальто, вынуждая его потянуться следом. – Да-да, пошли, – оглядываясь, будто пятилетний ребенок, которого оттягивают от полки магазина, на которой горкой лежат апельсины. Всего пара поворотов коридора – и вовсе не слышно шума печатного цеха. Только голоса немного, и то, только когда кричат. Оглядываясь вокруг, Йоунассон отпер дверь, абсолютно неприметную среди множества других. Входы в бывшие кельи, похожие один на другой в точности, могли скрывать пару секретов. И вот тебе здравствуйте: ступени ниже. Подземный ход или подвал – одному Богу известно. Спрашивать что-либо – идея такая себе, потому Харальдсон просто шел следом, придерживаясь за стену, насколько это возможно. Благо, это продолжалось недолго. Просторный зал с несколькими ящиками по углам, старым диваном, невесть откуда притащенным, да несколькими мешками с человеческий рост, набитыми соломой, на противоположной стороне. – Гаврилу Принципа¹ помнишь? – эхом отразилось от голых каменных стен. – Да как такое забыть, – Маттиас кинул пальто на диван, про себя отметив искусную отделку ножек. Откуда же его принесла нелегкая? – мне придется повторить его поступок? – Более успешно и не в таких масштабах, – расслабленно кинул Аднар, протягивая заряженный «Парабеллум», – что-то мне кажется, что ты не такой идиот, как тот серб, а Ратценбергер – не наследник австрийского престола. И не смотри на меня щенячьими глазами, собаки давно не попадают в рай. Покажи, что ты умеешь сейчас.

***

Нервно пожевывая край папиросы, Клеменс сидел на ковре, опершись спиной о сервант и вытянув ноги. Где он? Что он? Зачем он здесь? Вопросы насущные, оставленные на краю затуманенного сознания. Шансов на адекватное решение и ответы нет. Совсем ничего нет. Никого вокруг. Коробок спичек в кармане брюк, оставшийся с вылазки, пришелся как нельзя кстати. Горький дым наполнил дыхательные пути. Маттиас вряд ли курит. Ему же нельзя. Задержав дыхание, Ханниган выпустил аккуратные белые завитки мгновенно растаявшие в затхлом воздухе. – Красиво, правда? – прозвучало сбоку. Блондин и ухом не повёл, не имея необходимости осведомиться в личности пришедшего. Йохен. И ежу понятно, что это он. Но зачем? В наркотическом дурмане возник только один вопрос: – Почему ты не воркуешь со своим офицериком? – злобно прошипел Клеменс, затягиваясь еще раз, – или он тебя отшил, а потому ты пришел ко мне, чтобы вечером самому себе не наяривать?! Начиная жалеть о том, что вообще это затеял, Иоахим сделал несколько аккуратных шагов в сторону сидящего. Заложив руки за спину, он наклонился, чтобы отобрать у Ханнигана самокрутку, попутно презрительно скривившись. – Чтобы больше я этого не видел. Ратценбергер искренне радовался своей относительной возможности мыслить трезво, по крайней мере на фоне брата. Разогнувшись, юноша закусил нижнюю губу, глядя на Ханнигана из-под густых ресниц. Нет, они не братья и никогда ими не станут. Член семьи не может вызывать тянущее чувство внизу живота. – Отдай мне сигарету, – потребовал Клеменс, на нетвердых ногах поднимаясь. – Нет, – улыбнулся Йохен, закуривая сам; курсант подошел ближе к блондину, – не отдам. Быть или не быть? Вот в чем вопрос. – Нет, ты отдашь мне её! – действительно злясь выкрикнул Клеменс, одним движением выровнявшись и кинувшись на спокойно стоящего Иоахима. Быть. Превосходство в росте не могло позволить своему обладателю быть сбитым с ног. Откинув самокрутку, потухшую без должного внимания, юноша перехватил руку Ханнигана, прижимая того к себе. Крепко и намертво. То, что последовало далее, трудно назвать поцелуем или чем-то приближенным к нему. Отчаянная борьба языков, губ и зубов. Но не рук или ног. Никаких попыток прервать такой несвойственный природе физический контакт. Клеменс с трудом понимал, что творит. Вот он ринулся за своей последней соломинкой в океане безграничной ревности, а сейчас попался на удочку собственной горячности. Как к этому относиться? – Ты мне доверяешь? – Natürlich…² – с шумным выдохом сотрясло устоявшуюся на несколько секунд тишину. – Wunderbar³, – без тени стеснения, вполне уверенно выдал Иоахим, смелея с каждым мигом, – если станет страшно, то приветствуй нашего солнцеликого Фюрера. Больно тебе не будет. Клеменс завороженно глядел на это лицо, казавшееся ликом самого Аполлона во плоти или мужским воплощением Афродиты… И кого еще там придумали жители Эллады? Чувствуя, как подрагивают губы, он, было, потянулся за ещё одним поцелуем, толком не распробовав первый, но его глаза накрыл черный галстук. Когда Йохен успел его снять? – Я ничего не вижу, – хватаясь за воротник Ратценбергера, будто за спасательный круг среди бушующего моря, полуистерически пискнул Клеменс. Иоахим глуповато улыбался, поддерживая братца за талию. Со стороны это выглядело более, чем забавно. – Тише, тише… – юноша почти смеялся, опираясь на стол и втягивая ногу, дабы оказаться одного роста с Ханниганом, – не упадёшь. Путанный диалог; как будто взятый из дешевой «юмористической» новеллы, автора которой хочется лишь обнять и плакать. Но катись оно всё в тартарары. И, причём, надолго. Есть альтернатива куда более привлекательная, нежели анализ произведений бульварной литературы. И оная виделась в по-подростковому тонкой и длинной шее Клеменса. Костяшками пальцев приподняв подбородок юноши, Йохен припал губами к выступающей артерии. Сердце Ханнигана заколотилось в бешеном темпе, ускоряясь с каждым недвусмысленным касанием. Но это не может так продолжаться. Укус чуть выше ключиц и надвое сложенный ремень грубой выделки точно оставили следы на светлой коже, к утру расплывущиеся в лиловые пятна. Мурашки табуном пробежали по мгновенно разнывшейся спине: а что дальше? Ничего не видно; неясно, что последует сейчас? …неторопливое перебирание волос на макушке. Несколько шагов назад. По ощущениям, не по начищенному паркету, а по камням Чистилища к самому краю пропасти. Ратценбергер глуповато улыбался, глядя на беспокоящегося Клеменса. Разве он сам выглядит так же в чужих руках? Вряд ли чем-то лучше. Пробежавшись пальцами по пуговицам рубашки, забрызганной шампанским после непродолжительной борьбы за бутылку, свидетелями которой стали все присутствующие в гостиной, юноша стащил её с музыканта. Прохладный воздух отрезвляющей волной прошелся по торсу, приводя разморенный морфиновой негой разум в куда более собранное состояние. Первый порыв – вырваться. Но времени не осталось, ведь шнур от гардин, до этого мирно висящий на ручке ящика лёг на запястья, будто цеп на враге народа; по факту он им почти стал. С этой мыслью вышел и последний воздух из легких, вышибленный сильными руками, которые мгновением ранее опрокинули Ханнигана на столешницу, принудив согнуться пополам. – Я не расстегнул ремень, – просипел Клеменс, нервозно вдыхая. Иоахим всей ладонью прошелся по выступившему хребту и заломанным костлявым рукам, впиваясь ногтями в синие вереницы венок: – Кein Problem.⁴