Odyr

Клеменс не успел окончательно проснуться, как в него практически силой залили остывший чай с противной мыльноватой плёнкой, похожей на воду в луже у дороги, по которой прошла автоколонна, и потащили за собой. Уже подкатывая рукава рубашки, поскольку застегнуть манжеты на ходу не представлялось возможным, он узнал, едва слыша членораздельные слова из-за гула звуков шагов, отражающихся в подъезде, что Генриха за ними послали уже как полчаса, да и сколько вообще можно спать, ведь на дворе начало десятого. В такое время истинный ариец давно должен неустанно трудиться на всех фронтах во славу Германии. С трудом представляя, как он вообще в мир иной не отъехал, парень плёлся за братом, пока тот увлечённо описывал скандал, который предстоит дома, если часть происходившего всплывёт на поверхность. Частью Иоахим называл факт распития контрабандного алкоголя и присутствие военных, не бравших увольнительные. Но Ханнигану в эту секунду дело было далеко не до нагоняев: он старался сохранить равновесия, идя по максимально ровной траектории, и не вернуть весь вчерашний «ужин» на свет божий. Перед глазами темнело, а живот издавал звуки стаи умирающих касаток. Которых парень не видел уже четыре года без малого. И, что мог сказать, изредка он скучал по просторам родного сурового острова. Особенно по этим царственным животным, чьи плавники редко-редко удавалось увидеть в бушующем море. Тяжко. Важко. Страшно. От привычного родительскому уху «мы выпили по чуть-чуть» это состояние отличалось. Действительно, почему же? Может, потому что сейчас сесть было невозможно, болело просто всё и во рту сушило, будто того отвратительного чёрного чая там и не было пять минут назад? Да точно что-то заподозрят, а Генрих точно догадается. Ведь не может такого быть, чтобы он не посещал подобного рода клоповники, как выразился Йохен, в своём родном городе или за пределами Штутгарта. Высшие чины вряд ли жалуют такие заведения. Хотя, если вспомнить истерию в Берлине и сексуальную распущенность жителей столицы во времена Веймарской республики… Клеменс и не заметил, как к горлу подкатился противно-сладкий комок, в ту же секунду увидевший белый свет в лице обшарпанной стены дома, окна которого выходили во двор-колодец. — Тебе совсем плохо? — не более румяный, чем Ханниган, Иоахим оперся вытянутой рукой, от чего на землю посыпались мелкие куски извести, которой штукатурили кирпичную кладку, — ты быстрее соображай, а то он злиться начинает. Мешком картошки Йохен упал на переднее сидение, бесцельно смотря перед собой и умоляя всех северных богов о том, чтобы скорее добраться домой и выпить литр-другой воды, попутно чередуя её с кофе. Кинув мимолетный взгляд на младшего, юноша усомнился в его принадлежности к живым, уж больно сливались его белесые с лёгкой желтизной волосы полностью сливались с цветом лица. Меланхолично уставился в окно. Ратценбергер хмыкнул, попутно стараясь ответить на обычные вопросы офицера. Как могли себя чувствовать они, переспав, перед этим обколовшись морфием, который вынесли из офицерского крыла военного госпиталя? — Всё в порядке, сушит немного, — дабы тот отстал, наотмашь кинул курсант, — поддай газу, домой хочется. Клеменс рассматривал запястья, на которых лиловым расцветали синяки, будто на том платье, который забирала… Аустроус? «Она твоя землячка» — медным колоколом ударило по болящей голове. — Ты хотел сказать, что наша, — отчетливо послышалось сбоку. Резко оторвавшись от отметин на руках, юноша устремил напуганный взгляд к источнику звука. В ту же секунду он встретился с окровавленными тонкими губами. Капли крови, оставленные на темном свитере, всклоченные волосы, синие веточки капилляров. — Наша землячка, — вея замогильным холодом, брюнет приблизился, вперившись тусклыми серыми глазами в ярко-синие напротив. В один момент мир перестал существовать, сжавшись в крохотное пространство между спинкой сидения и болезненно-сильно вздымающейся грудной клеткой. Ироничный вздох — наверняка это засохшее кровавое месиво растянулось в улыбку. — Клем, одерни рукава, — будто сгребая обреченного со скалы, произнёс Иоахим, – иначе помнешь сильно. Или так показалось Ханнигану. Жуткое видение исчезло, не оставив о себе и следа. Если можно вычесть бьющий озноб и трясущиеся руки, неспособные расправить рукав рубашки. Обеспокоенно поглядывая в зеркало заднего вида, Ратценбергер переживал о том, чтобы и его, и брата попустило, Штайнер не заметил синяков, оставленных шнурком от гардин и отца дома не было. Но судя по поведению Клеменса, всё с поражающей легкостью могло всплыть. Около ворот, намереваясь вытащить нерадивого юношу за шиворот, Ратценбергер вышел из автомобиля, нарочито громко хлопнув дверцами, как едва ли не в него влетел Клем, отбегая от черного «Мерседеса» на почтительное расстояние. — Сегодня пятница? — в аккурат с порывом ветра выкрикнул блондин, на ватных ногах подходя к кованной изгороди. Идея с призраками показалась даже не совсем пришедшему в себя юноше уж совсем бредовой. Видимо, не полностью отпустило даже за ночь. Но почему Маттиас? Почему именно такой, каким Ханниган видел его последний раз? Или крыша едет, не шурша даже шифером? — Да, а что? — несколько сбитый с толку Йохен уже и забыл, что хотел всыпать подзатыльник-другой буквально с полминуты назад. Бегом поднявшись по лестнице и выпотрошив содержимое, до этого аккуратно уложенное по стопкам, ящика, Клеменс рывком схватил ручку, на ходу проверяя наличие чернил в картридже. И что писать? «Привет, Маттиас, это твой кузен, который оказался конченным эгоистом»? Нет, точно не то. И куда? На улицу Салями? Господи, почему так сложно-то?! Вздохнув, юноша аккуратно вывел тот адрес, который помнил. Одной проблемой меньше. Оперевшись локтем на толстую папку с аккуратно сложенными там бумагами, Клеменс принялся строчить, что Бог на душу положит, пока на оглянулся, ища запасной катридж. Взгляд уперся в эту самую папку с потертыми краями. Изобразив нечто, отдаленно походившее на ностальгическую улыбку, парень отодвинул наполовину исписанный лист, и положив на его место найденного свидетеля дней его суровых. — Sunnudag¹ — с трепетом шепотом прочёл Клеменс, открыв афишу и бегая по ней глазами, стараясь ухватить то, что могло ускользнуть от внимания четыре года назад. Тот солнечный день Ханниган помнил, как вчерашний. До мельчайших деталей. Непосредственную радость кузена, собственную эйфорию от происходящего, скользкую брусчатку, исхоженную ни одним поколением исландцев, утреннюю передачу по радио и какие-то невнятные звуки пальбы со стороны порта. Перебрав пальцами местами пожелтевшие исписанные листы, Клем загнул один из них, уже зная, куда положит свой опус со спутанными фразами и абсолютно неясным содержанием. И упаси Один, если эта танцовщица решит ради интереса заглянуть в содержимое передачки.

***

Световой день так короток даже весной, когда весь мир уже наслаждается теплом. А исландцы, как верные слуги северных богов, обязаны терпеть и надеяться, перенося холод суровых зим и слякоть межсезонья. Пробираясь окольными путями, трое молодых людей студенческого возраста тихо переговаривались и старались не смеяться. Маттиасу не хотелось ни говорить, не изображать веселье. Смертельно хотелось спать и банально отогреть уставшие руки. Да и мешать воркованию между Эйнаром и Сольбьерт ему не хотелось. Уж больно дороги были эти люди, чтобы доставлять им неудобства. – Я сверну здесь, – остановившись у развилки между переулками, Харальдсон попытался добавить нотки жизнерадостности в свой голос. Для приличия обнявшись с Стефансоном и манерно поцеловав ручку Сольб, которая заливисто засмеялась. Счастливые какие… Жаль, что заполонившая апатия, ставшая результатом защиты психического здоровья от ежедневного разрушения, не давала тоже дать волю каким-либо чувствам, которые должны быть понятны в его возрасте. – Давай, поправляйся, – Эйнар, вытянувшийся ещё больше, — до завтра. – До завтра… Весенняя грязь смягчала стук набоек сапог, снятых с убитого унтер-офицера, о брусчатку. Голоса стихли, растворившись в атласе холодной апрельской ночи, и оставили Маттиаса наедине с мыслями, опасениями… Но боязни нет. Юноша с толикой отчужденности глядел во тьму перед собой, стараясь высмотреть силуэты, сколько-нибудь напоминавшие людей в неверном свете желтых окошек. Но даже если и наряд по пути встретится. Что сделают? Пристрелят на месте? – Ну и пускай, – пробормотал Харальдсон, рукавом пальто утирая нос. Привычка говорить с самим собой никуда не пропала, а лишь усилилась за последнее время. Стресс и постоянное давление давали о себе знать, от чего Маттиасу казалось, что он медленно, но верно сходит с ума, чувствуя, как обостряется хроническая болезнь. Убить другого, умирая? Интересная тактика, не похожая на привычное искупление грехов. Но ведь на войне все методы хороши. …кроме обесценивания собственной жизни. Неторопливо поднявшись на свой этаж, Харальдсон негромко постучал в дверь, чтобы не разбудить кого-либо из соседей. Кому-то полюбилось строчить доносы, которые были последним, чего парень хотел бы на сегодняшний момент. Под бурчание мачехи, Маттиас дёргано сбросил пальто, повесив его и уж собрался привычно закрыться в своей комнате, ведь на ужин все равно ничего не перепадало, как в руках оказался бумажный пакет, несколько раз заклееный и с несколькими печатями, в которых угадывались знакомые фигуры орлов, раскинувших крылья. Отец громко поставил чашку на стол, пока шатен, сжимая в кулаке шерстяные носки закрылся в своей коморке, в которую превратилась комната, стоило ему вырасти. Аккуратно развернув бумагу, Маттиас отказался верить своим глазам: его «Воскресенье» лежало на столе, как четыре года назад. Потертая папка, затяганная даже не им, хранила в себе труды тринадцатилетнего ребенка и бессмертной души, унмноженные на веру в светлое будущее, о котором сегодня речи идти не может. Множество мелких правок и целых дописанных реплик. Переставленная нумерация и прошитые листы. Сколько же работы и потраченного времени… Но почему такая пустота в душе и штиль в мыслях. Такой порядок в собственной работе немного смущал сегодняшнего Харальдсона, ведь, если память не подводила, в руки к Клеменсу она попала в виде множества бумажек разного размера, вида и форм, не говоря об упорядоченности. Точнее, какая-никакая была, но ровно настолько, насколько нужно было, дабы вообще понимать, вокруг чего разворачиваются события. Но пускай так, его греха таить, он был доволен таким развитием событий, но что бы мог значить жест такой щедрости? Ответ нашелся в между склеенными листами. Зачесав чёлку пятерней, парень принялся за аккуратное разрывание бумаги, дабы не испоганить трудов Ханнигана. «Дорогой кузен. Спустя четыре года я смог найти в себе силы и возможность написать тебе, и если ты дочитал до этих строк, то я поражен твоей стрессоустойчивости. Я бы давно уже писал гневный ответ таким плохим шутникам. Но даже почерк должен подсказать тебе, что это вовсе не злой розыгрыш. Хотя, знаешь, я такой дурак… может быть пишу в пустоту, в ус не дую. И даже не могу представить, что на тот свет письма не доходят…» Маттиас тяжело вздохнул, закусив уголок явно недешевой почтовой бумаги, на которой чудом не красовалась надпись: «Geöffnet auf Wunsch der Deutschen Post». Еще не хватало объявившегося живого трупа для полного счастья. Клеменс был мёртв для всех знакомых и родных, а как принимать это счастье? Неясно. «…я даже не знаю, где сейчас правда и где наглая ложь. И, похоже, что первое ещё превалирует, начиная сдавать позиции. Как бы тебе ни хотелось видеть свой остров независимым, я могу тебя заверить, мой дорого брат, что временные трудности с русскими на востоке закончатся и наступление на Британию продолжится не только в контексте ее колоний в Африке. Тогда мы сможем жить в одной стране, не ограничиваясь такими «частыми» переписками раз в четыре года. Но, всё же в моем сердце теплится надежда, что ты подумал над своими взглядами и стал законопослушным гражданином, Матти. Таких одумавшихся кругом боле, чем достаточно. Знаешь, порою мне кажется, что ты и Иоахим – один человек. Жесткий и обожающий иронию. Если, анализируя тебя тринадцатилетнего, я пришел к такому выводу, то мне страшно предположить, каков ты сегодня Кстати, твоя пьеса была отредактирована и переведена мною на немецкий. Преподаватель риторики был восхищен некоторыми эпизодами, если закрыть глаза на то, что один из протагонистов был коммунистом. Не буду скрывать, герр Швайнштайнер – прекрасный человек, но в этом оду я закнчиваю учёюу и впереди стоит выбор жизненного пути. И я разрываюсь между продолжением музыкального искусства в Берлинской консерватории и карьерой государственного служащего. Я вложил фотографию людей, которые оказались столь добры, что приняли меня в свою семью, узнав о гибели моих родителей. Надеюсь, могилы их в полном порядке. Ответ передавай через Гвюдбьёрг Сигфусдоуттир, если хочешь сэкономить на почте. Жду скорейшей встречи в столице Германской Империи. Навечно твой, Клеменс Йозеф Ратценбергер»</right> – И что с этим счастьем теперь делать?! – забыв о всех мерах предосторожности выкрикнул в потолок Харальдсон, – Святая Мария, ты знаешь? Вместо ответов свыше юноша услышал вполне материальный стук в дверь, что заставило побыстрее закрыть рот и вытряхнуть с своеобразного тайника фотокарточку. А вот она и добила, поставив финальный штрих во всей картине. – Господи… – одними губами шепнул Маттиас, положив голову на руки, – …дай мне сил.