Нежность на минималках

Сергей Сегодня я ебашу в зале. Ебашу, как проклятый. Пришёл сюда сразу после школы. Артёма, кстати, сегодня не было, и Вовка не пришёл. А у меня настроение «Убить всех!». В зале Семёныч даже удивился, чего это я сегодня такой злой. Думает, наверное, что с девушкой поссорился. Наивный. Так-то Семёныч мужик неплохой. Он, вон, в Афгане был, потом в Чечне. Ну, а после контузии выперли его из армии. Он сначала хотел в ментуру, но не сложилось там чего-то. Не знаю, короче, как, но он устроился на нашу ТЭЦ. А так как с женой он разошёлся очень давно, то теперь жил один. И видно натура спортсмена не умерла в нём, а может и не только спортсмена. Он пару лет назад договорился с нашей управляющей компанией, с ЖЭУ, со старшими дома, со всеми, и теперь у нас в подвале почти официально был спортзал. Он сам всё делал. Договаривался с местными алконавтами и бомжами, чтоб железо ему приносили, ездил по всяким монтажкам, чтоб ему сварили те или иные тренажёры и приспособления. Натура у Семёныча пробивная! Он если, что задумает, и дня спокойно просидеть не сможет. Ну, а как зал открылся, он сам в нашей школе объявление повесил, что приходить может, кто хочет; плата за занятия — реально копейки. И поднялся спортзал, ну и Семёныч тоже. Теперь к нему стали не только пацаны ходить, но и местные некоторые, которые ещё не спились или те немногие, что бросили. Тренажёры стали появляться не самопальные, а покупные, и плата постепенно росла и росла. И вот мне платить стало нечем, и Семёныч великодушно по-соседски разрешил мне заниматься бесплатно с обязательством убираться в зале три раза в неделю. Ну, за такое Соломоново решение я был только за. — Серый, иди отдохни, а то сейчас или грушу порвёшь, или штангу расхерачишь! — крикнул мне мужчина. Я не слышал — я всё бил и бил. Точнее отрабатывал удары. Не знаю, как быть, но знаю, что с Вовчиком мы обязательно схлестнёмся. Не тот он человек, чтоб обиды забывать или прощать, а школоло процентов так девяносто будут его слушать. — Сука! — и я со всей дури вьёбываю по груше в прыжке с разворота. В мозгу сверлит: «Это всё из-за него! Из-за этого блондина сероглазого! Не мог, гандон, сказать, что нормальный, а теперь в таком говне!» — Так это он в говне или вы? — вылез внутренний голосок. — Мы! То есть он, то есть не знаю! — Да ладно! А если подумать? — Пошёл ты! Я просто не хочу, чтоб Артёма били и… и вообще пошёл ты! И я снова тупо молочу по груше. Потом иду к штангам. Домой прихожу поздно. На уроки насрать. Блондин лезет в голову постоянно. Тупо прусь на кухню и сваливаю в тарелку остатки творога, крошу туда банан, заливаю молоком и ем. Папахена нет, прислал SMS-ку: с корешем Лёшкой Озеровым он. Домой не явится. Ну, как говорится: «Баба с возу, а мне и так заебись!». От нечего делать включаю телек, может кино какое нормальное покажут. О, кажется, криминальная хроника началась. Беру тарелку, чаёк и сажусь на диван перед зомбоящиком. Молодой ведущий в костюме строгим голосом сообщает, что сегодня недалеко от города было совершено разбойное нападение на дом такого-то и что похищено то-то и то-то. И тут показали тело женщины: она лежала в распахнутом халате и одном шлёпанце, и кругом была кровь. Молодая, красивая, наверное, но сейчас не разобрать — вместо лица кубики, специально, чтоб людей не пугать, но всё равно похоже там каша, я аж сглотнул нервно. «И кто, блядь, может такое с людьми делать?» Врачи, вон, над ней склонились. А журналюги всё продолжают, и уже показывают, как другие менты, ну эксперты, что ли, в доме всё чего-то делают. А один, вон, аккуратно пистолет поднимает и в пакет кладёт. Пистолет обычный такой Макаров, вон, рукоятка синей изолентой перемотана. И тут в мозгу щёлкнуло. Я чуть весь свой ужин не выблевал и рванулся к экрану. С одной стороны, мало ли похожих пистолетов? Но что-то внутри меня подсказывало, это не похожий, это ТОТ пистолет. Пистолет моего одноклассника сероглазого блондина по имени Артём. В миг собираюсь и выбегаю из дома. Лечу к нему. Сам ничего толком не понимаю, мысли путаются, в голове каша, но всё равно несусь к его дому. И тут, сука, как по заказу, точнее по закону подлости, дождь пошёл. В ноздрёвском дворе кто-то сидел на брусьях. Я сначала не обратил внимания, и даже хотел ускориться, но тут заметил светлую чёлку, вылезшую из-под капюшона. Подхожу. — Артём. Артём, нам надо поговорить! Всхлипы. Бля, он что плачет? — Артём? — Уйди! Все уйдите! Отъебитесь от меня нахуй! Да, если он так орать будет, тут не то, что Ноздря, весь район соберётся, вся наша гопота. С силой пытаюсь стащить его с брусьев. Не поддаётся. Ебать, у него руки ледяные и мокрый он весь. — Нам надо поговорить! — О чём? — О многом. О тебе. — Да что ты, блядь, обо мне знаешь? А? — о, как заверещал. Ну точняк, истерика подкатывает. — А ты расскажи! — Нет! — Почему? — Не хочу, чтоб ты пострадал из-за меня. Понял? — и он дёрнулся в мою сторону так, что соскользнул с мокрого железа, и я едва успел подхватить его. Прижимаю этого дурака к себе. Бля, он мокрый и холодный, лицо, вон, в свете одиноко горящего фонаря на столбе немного распухло. Слёз не видно, оно и понятно — дождь-то не перестаёт. На мгновение захотелось дотронуться до этого лица, сказать что-то нежное или ободряющее. А лучше поцеловать эти мокрые щёки, нос, глаза, губы. «Да, бля-яя, что за хуйня в башку лезет в такие моменты!» — Идём ко мне! — Я не хочу. — Я не спрашиваю, я говорю. Идём ко мне! I've become so numb I can't feel you there I've become so tired so much more aware I'm becoming this all I want to do Is be more like me and be less like you* Я ж опешил и отпустил его. Он достал телефон из кармана, даже не глядя, кто звонил, сразу выключил. — А что скажут твои родители? — Ты лучше думай о том, чтоб не заболеть. Вон, носом хлюпаешь, пошли уже. И мы под не стихающими водными потоками пошли домой, глупо перепрыгивая лужи в насквозь промокших кроссовках. — Проходи давай. Говнодавы свои снимай, я тебе тапки ща достану. Он удивлённо озирается по сторонам. Ну да, у нас далеко не апартаменты арабских шейхов. — А? А это удобно? — Ты ж сам говорил: неудобно только спать на потолке, — и я сам не знаю, почему лыбу давлю. Он тоже смеётся. «Какая у него улыбка! Приветливая такая, ну что за!..» — Ты есть хочешь? У нас просто шаром покати, но я могу чаем угостить, ну или в магаз сбегать. — «Ну вот о чём я? Какой магаз? Бабла совсем ничего. Чего я так пекусь о нём?» — Неа, я есть не хочу. Я ел недавно. Чаю вот можно, чтоб согреться, и, вообще, ты зря всё это затеял! Сегодня, сегодня… бля, я не могу сказать, я… Я всё понял сразу. Нахрен тут не нужен никакой чай, но плиту всё-таки зажёг и воды набрал. А потом понимая, что фактически совершаю преступление, попёрся на балкон. Там за старой сломанной гладильной доской, которую выкинуть всё не доходили руки у меня и продать оную не смог отец, лежала его заначка. Говорю себе: «Надо!». Пацан всё сидел на кухне и держался за голову. Наливаю ему в кружку. — Пей! — Чё это? Я не хочу! — Пей, легче станет! — нависаю над ним. — Пей или силой залью! Он послушно выпивает. Понимаю, что творю дичь, но наливаю ещё, потом ещё. Сероглазый врал, что ел. Это я понял, как его сильно повело, и он решил полежать прямо на кухне, сидя на табуретке и опершись о стену. Ну, я быстро метнулся в комнату. Кровать у батяни прожжена, да и бельё совсем не первой свежести, и даже не второй. Тем более он блевал на ней не раз — вон, пятна остались. Расстилаю свой диван и иду за телом этой белобрысой истерички. Он уже почти задремал. Хватаю его под руки и веду к дивану. Снимаю с него олимпийку — надо было сразу, да я, дурак, не догадался — потом спортивки, потом носки. С трусами я не знал, что делать, но всё же коснулся его задницы. — У тебя-я, руки та-акие горячие, да, — язык у блондина уже начал заплетаться, — но, я, икх, хоть и гей, но пор-рядочный, икх. И так сразу не дам! — Дурак! Трусы у тебя тоже мокрые, снимай — я тебе свои дам. — А вот и не сниму! — и это чудо бухнулось на диван. — О, какой у вас ковёр на стене кра-асивый! Я узоры посчитаю? — Считай, — я накинул на него одеяло и пошёл на кухню. Поставил чайник, задумался. Ничего умного в голову не приходило. Единственное, что я решил, то, что допрос придётся отложить до утра. Хлебнул немного кипятка и отправился спать. И тут стал вопрос: как быть? Точнее, где лечь? Или с кем? Ну, отцовская кровать явно проигрывала в этом соревновании, но улечься рядом с блондинчиком? Как пидоры! Стаскиваю отцовское бельё и ложусь на пол. Тут холодно! Но не успел я и овечек прыгающих начать считать, только в моём случае это был почему-то Вовка, который через забор с колючей проволокой прыгал, раздался голос: — Тебе ж холодно там! Иди сюда! «Ладно, — думаю, — от того, что мы просто поспим на одном диване, я пидором точно не стану», — и ложусь рядом с блондином. И тут это тело забрасывает на меня ногу и руку и начинает: Свеча горела на столе, Свеча горела. На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья. — Тьфу, ты что творишь? — опешил я. — Это стихи Пастернака, а ты мой доктор Живаго. — Я тебе не доктор, и, вообще, спи и думай, как не подхватить температуру! — А я и не подхвачу. Ты ж меня согреешь? И он обнял меня, а я… Я сам не знаю, почему не сопротивлялся. Даже когда его рука, уже не такая холодная, легла на мой вставший так некстати член. И даже когда она стала аккуратно ласкать его. Единственное, я еле выдавил: — Не-е надо! — Почему? — горячие губы коснулись моего уха. — Это неправильно! — Люди сами решают, что правильно, а что нет. И я этого сейчас хочу! А потом мы лежали на боку лицом друг к другу. На моём старом скрипучем и узком диване. Он ласкал меня, а я тупо держал свои руки на его таком прекрасном теле и смотрел в эту огромную бездну серых глаз.