Повешенный

Валериус уже не бежал – плёлся. Стопы его, обутые в когда-то безупречные ботинки из змеиной кожи, то и дело проваливались в вязкую бурую грязь. Каждый раз когда липкая жижа касалась щиколотки, горький комок желчи подступал к горлу в приступе отвращения. Консул так и не смог разгадать, что это было за место – золотистые поля и залитые солнцем виноградники Иерофанта пропали в тёплой ещё пелене иллюзорного дыма так внезапно, прежде чем всё тело – худое, бледное, изнеженное тело – пронзил влажный холод. Полуголая физическая оболочка Валериуса, должно быть, по прежнему лежала на атласных простынях его комнаты, так что технически нельзя было сказать, что “холод пробирал его до костей”, но именно так почувствовал себя консул, едва оказавшись в плотном сером тумане нового мира, в долю секунды сменившего привычный ландшафт его патрона. Умер ли он? Попал ли в мир другого Аркана? Вопросы один за одним срывались с периферии его сознания и растворялись в грязной топи вокруг. Сначала Валериус пытался бежать – попытка оказалась в высшей мере неуспешной, отняв у него львиную долю сил. Если тело консула по прежнему и дышало – то ненадолго, думал он, по мере того, как силы оставляли его . Идиот, какой же он, умнейший человек Везувии, фантастический идиот. Перед глазами по прежнему стояло лицо Иерофанта – перекошенное от презрения, какое часто бывает у самого Валериуса при виде очередного жалкого плебея. А потому совершенно невыносимо было ощутить – и не просто ощутить, а прожить каждой клеткой – этот взгляд на себе. А уж тем более, от собственного патрона. Иерофант не произнёс ни слова, когда Валериус на ватных конечностях буквально приполз к узорчатым воротам его храма. Один этот презрительный взгляд наверняка убил бы его, если бы получасом раньше это не сделала пятая… или шестая? седьмая? – бутылка вина. Валериус поморщился. Меньше всего ему хотелось представлять, как выглядит сейчас его настоящее тело там, на кровати. По меньшей мере он надеялся, что он не обмочил пракрский атлас и не изрыгнул остатки устриц, съеденных на ужин. Консул споткнулся когда его левая стопа вдруг коснулась непривычно твёрдой поверхности. Взгляд Валериуса прояснился – в бреду усталости и холодного свинцового марева он не заметил, что оказался на относительно сухом клочке земли. Меж крючковатых деревьев консул разглядел тусклое алое сияние… Костёр? Фонарь? Консул выпрямился, собирая остатки собственного достоинства изо всех уголков души. Кто бы ни ждал его возле этого источника света, он не предстанет перед незнакомцем таким… некомпетентным. Красное сияние становилось ярче, постепенно очерчивая силуэт изогнутого фонаря посреди пустынного острова. – Полагаю, ты ищешь ответы. Низкий грудной голос прозвучал так близко над ухом консула, что сердце его ушло куда-то глубоко в область брюшной полости. Не поддаваясь панике, он медленно развернулся и как мог изобразил на лице непринужденный скепсис. Перед ним стояла фигура неизвестного ему существа – крепкое антропоморфное тело, увенчанное головой ворона с пронзительным, но в то же время абсолютно непроницаемым взглядом. Даже Валериус, мастер читать по лицам, не мог точно сказать, что выражало лицо незнакомца. Интерес? Умиротворённость? Боль? Вопрошание? Снисхождение? Всё сразу? – Я умер? – спросил консул равнодушным тоном, сглатывая страх. Он не хотел слышать ответ. Существо запрокинуло голову и раскатистый смех, смешанный с вороньим “кар” вырвался из чёрной как уголь мускулистой груди. – Некорректный вопрос. Ты стоишь на Их пороге. Умер ты или нет? Решать тебе. – Ты… Ты – Смерть? – Валериус знал, что чёрные птицы никогда не приносят добра. Фигура склонила воронью голову, мигнув обсидиановым глазом. – Подумай лучше. Разве я не сказал, что ты стоишь на Их пороге? Лежишь, если быть точным, словно распят на собственной постели. Ни жив, ни мёртв. Так кто же я, Валериус, если не привратник Смерти, покровитель распятых и растерзанных? Валериус сморщил нос. – Ты – Аркан. Я не слишком разбираюсь в ваших мирах… Но полагаю, что ты – Повешенный. Человек-ворон испустил звучное “кар”, подтверждая догадку консула. – Что ты имел в виду, когда сказал, что мне решать, буду ли я жить? Ты можешь отправить меня обратно, в моё тело? Ты можешь… сделать так, чтобы остался в живых? – Ты просишь меня вернуть тебя к жизни после того, как ты отравил себя седьмой бутылкой вина в приступе отчаяния? – Повешенный захохотал, но в этом хохоте не было ни сарказма, ни злобы. В нём не было ничего, словно хохот был пуст и холоден, насколько это вообще возможно. – Что же… Это в моих силах. Но вопрос в том, что именно ты собираешься делать со своей жизнью. “Вопрос на миллион”, – поморщив нос, подумал консул, но тут же наткнулся на взгляд Повешенного и на лбу выступила испарина. Чёрные обсидиановые глаза смотрели сквозь Валериуса, сквозь его иллюзорное тело, в самые глубины его смятения. – Я… Я буду жить. Я буду властвовать над Везувией, пока графиня пребывает в летаргическом сне… Если она вообще когда-нибудь проснётся. Я… Я хочу жить. Я хочу власти. Я хочу порядка в этом чёртовом городе. – Ты хочешь власти? – Повешенный снова рассмеялся своим потусторонним, необъяснимым каркающим смехом. – Если ты хочешь власти, ты оказался в самом неподходящем для этого месте. Не в моей власти дать тебе власть. Мой мир знает лишь смирение. В глазах Валериуса мелькнул страх. Смирение? – Ты сказал, что можешь вернуть меня, – консул сделал гримасу раздражения. – Иерофант отвернулся от меня, едва я ступил на порог его владений… Я… Я не знаю, куда ещё я могу отправиться, я никогда не встречался с другими Арканами, – Валериус тяжело выдохнул, пытаясь сохранить нейтральное выражение лица, но дрожащие губы выдавали страх и отчаяние. – Завтра утром я должен вступить в обязанности временного правителя Везувии… – И потому опустошал одну бутылку за другой, пытаясь заглушить собственный страх, пока лекарство не превратилось в яд? – оборвал Повешенный риторическим вопросом. Валериус лишь плотнее сжал дрожащие губы, ничего не ответив, но и не отведя взгляда от птичьего лица Аркана. – Должен же быть какой-то выход. – Ты ищешь выход? Что же, я покажу тебе выход, – Повешенный синхронно махнул рукой и крылом, приглашая следовать за ним. Валериус прищурился, не слишком воодушевлённый идеей следовать за Арканом в извилистые дебри, но выбор в данном случае был невелик. Вместе они вошли в густые заросли тёмно-зелёного терновника. Вермилионовое небо над головой казалось здесь ещё ниже, и с каждым шагом вязкая, то и дело хлюпающая по обоим сторонам топь, всё больше превращалась в смолянистую чёрную реку. Что-то сжало лодыжку Валериуса, и консул в ужасе отдёрнул ногу от ползущей к нему лианы. Вторую ногу подцепила шипастая ветвь, ободрав край одежды. Чем дальше Повешенный вёл своего невольного “гостя” вглубь острова, тем агрессивнее и оживлённее становилась окружающая их растительность. Валериус двигался рваными рывками, силясь освобождал то ногу, то руку, пока не оказался окончательно обездвижен, лодыжки, плечи, лицо и запястья расцарапаны в кровь. Чем сильнее консул сопротивлялся цепкой хватке зарослей, тем туже затягивали шипастые лианы свои мрачные объятия. – Чем неистовее ты хочешь свободы, тем крепче становятся твои узы. Чем больше усилий ты прикладываешь к нападению, тем сильнее становится твой противник. Чем больше ты кладёшь на одну чашу весов, тем тяжелее становится противоположная, – Повешенный не обернулся, но прекрасно знал, что происходит за его спиной. Справившись с отвращением и страхом, Валериус закрыл глаза и полностью расслабил своё иллюзорное тело, позволяя шипам глубже впиться в кожу – и тут же почувствовал, как лианы отпускают его, расползаясь по сторонам. Консул недовольно потёр свербящие запястья, но с удивлением обнаружил, что кровавые царапины затягиваются прямо на глазах. – Противоположная чаша весов, говоришь… – Валериус поравнялся с Арканом, и теперь, всякий раз, когда очередная лиана касалась его кожи, он не реагировал на это прикосновение, заставляя растительности отступить, – этого я всегда и хотел. Порядка. Баланса. Что плохого в уравновешивании сил? – Не равновесие привело тебя сюда, верно? – снова ответил Повешенный вопросом на вопрос. Консул покачал головой. – Я признаю, я не справился. Власть... я всегда хотел власти. Ещё маленьким мальчиком, я всегда мечтал быть графом. Пока не появился выскочка Люцио. И даже тогда… Я мечтал, что Люцио вышвырнет свою экзотическую зверушку Надю и выберет меня своим новым консортом. Я терпел все его выходки, все его скабрезности, всю его вопиющую безвкусицу. И вот теперь я близок к власти как никогда раньше, – Валериус сжал руку в кулак, – но власти над чем? Над разрушенным городом! Повелитель руин. Половина города близка к тому, чтобы рухнуть в каналы. Люди измучены чумой. Люди в панике после смерти графа. Плебеи грабят знать прямо на дорогах. Проходимцы из Южного Конца не знают страха перед дворцовой стражей… – Лишь из руин может вырасти новый мир, – спокойно и медленно ответил Повешенный как только Валериус закончил. – Но прежде чем это случится – необходимо терпение. Консул вопросительно посмотрел на Аркана. – Я могу отправить тебя обратно, но готов ли ты до конца нести бремя своей новой жизни? Готов ли ты пожертвовать всем, чтобы дать новому миру восстать из руин? Валериусу не нравился мрачный пафос этого вопроса. – Каковы твои условия? Что ты хочешь за мою жизнь? – Я подарю тебе жизнь и даже больше. Я подарю тебе способность накормить голодных, согревать замёрзших, утешать сирых, поднимать с колен нищих, – консул поморщился на слове “нищих”, но Аркан продолжал: – Ты станешь новым временным правителем Везувии. Твои люди будут процветать, если такова будет твоя воля. Но прежде чем ты сможешь насытить желудки хлебом и вином, ты будешь голодать. Прежде чем ты сможешь утешить, ты познаешь величайшее горе. Прежде чем обрести новый мир, ты потеряешь всё. Пройдёт год, два и три – ты взглянешь на своё отражение и не узнаешь себя. Такова моя цена. В тёмном лесу повисла тишина, небо почти скрылось над арками густых крючковатых ветвей. Даже реки больше не текли, замерев во времени и пространстве. У консула засосало под ложечкой. "Прежде чем ты сможешь утешить, ты познаешь величайшее горе”… "Прежде чем обрести новый мир, ты потеряешь всё”… Что было страшнее – лишиться прежней жизни или лишиться всякой жизни? – Готов ли ты встретиться лицом к лицу с бездной? – голос Повешенного вырвал Валериуса из напряжённого размышления, и консул едва удержался от того, чтобы не ахнуть, потому что вопрос Аркана оказался не таким уж метафорическим – прямо у их ног земля обрывалась вниз. Валериус старался не смотреть в зияющую чёрную пропасть, но та будто звала его из самых своих бескрайних глубин, приглашая и завораживая. Голова кружилась и к горлу подступал неприятный комок горьковатой тошноты. Должен быть другой выход… Должен быть другой выход… Повешенный ждал, скрестив руки на чёрной груди и склонив птичью голову вбок. Он знал, уже заранее знал, что Валериус не готов. Он до смерти напуган, и в то же время очарован антрацитовой бездонной пропастью – пропастью неизвестности, пропастью забвения, пропастью, из которой никто не выбирается тем, кем он был до сих пор. Повешенный знал, что Валериус не готов, но одного взгляда в эту пропасть уже было достаточно для того, чтобы посеять семя преображения. Сможет ли оно взрасти? Валериус забудет о визите в эти окрестности в тот момент, когда проснётся – если проснётся – от своего ядовитого сна, ведь потрясение, переживаемое им в эту минуту слишком велико, чтобы удержать его в памяти. Валериус был не готов, он и сам знал это, но по прежнему отчаянно цеплялся за возможность жизни. Рваное дыхание сбивало с мыслей. Консул мог бы и вовсе не дышать, но сила привычки побеждала, как побеждал страх перед неизвестностью, страх перед болью, страх перед смутой. Страх или... привычка страха. Валериус стоял на краю пропасти невесть сколько времени, пока наконец не услышал тихий лязг цепей и эхо знакомого голоса на переферии его слуха. Таким голосом говорил с ним неизвестный, что пришёл во дворец днём ранее, требуя личной аудиенции с каждым из придворных. Он говорил что-то о сделке… – Не слушай его, Валериус, – предостерёг Повешенный, – он может обещать тебе все сокровища мира, но, поверь, цена его сделки окажется в миллионы раз дороже. – Что может быть хуже голода? Нищеты? Хаоса? Всего, что ты предлагаешь мне за мою жизнь? – То, что ты видишь своими глазами сегодня не тождественно тому, что может открыться им завтра, – Повешенный помотал головой, – если только ты наберёшься храбрости и терпения. – …Порядок, безупречный порядок… – голос в голове Валериуса становился громче и обретал форму, – …они будут подчиняться тебе. Все будут подчиняться тебе… Невидимое сердце в груди Валериуса колотилось так свирепо, что грозилось проломить бесплотные рёбра. –…Иди за мной… За мной… – шипящий голос и тихий лязг цепей доносился теперь из глубин пропасти перед ногами. Видения в голове начали смешиваться, холод сменялся жарой, вермилионовое небо над головой расплывалось, являя оттенки иного красного, звон цепей становился всё громче, разрывая тишину мира Повешенного на кусочки. Аркан покачал головой, и Валериус ощутил, как теряет равновесие. Он успел лишь украдкой уловить блеск чёрных внимательных глаз, с невыносимой тяжестью смотревших на него, прежде чем косматая когтистая рука сомкнулась на его предплечии и потянула прямо в пропасть...