Повешенный

"Впервые он попал ко мне ещё юным – да что там юным, совсем ребёнком. Огромные, полные страха и непонимания серые глаза, мокрые от солёной воды слипшиеся волосы, ярко-медные как заходящее солнце Невивона..." Говорят, впрочем, в тот день закат был цвета свежей крови. Солнце зашло над морем Невивонского Залива, и с ним зашло солнце для самого Ильи. Всё случилось слишком быстро, и вот он уже барахтается в бурлящем водовороте чёрной как смоль воды. В этой смеси первобытного страха, острого отчаяния и жгучего шока от ледяной воды, он искал даже не спасения, но руку своей сестры. Удар молнии на мгновение осветил небо, и мальчик краем глаза успел уловить две рыжеволосые фигуры, пытавшиеся удержаться за кусок бортовой обшивки, пока беспощадные волны кидали их из стороны в сторону. – Мама! Паша! – Илья сделал усилие, чтобы добраться до своей семьи, но волна накрыла его с головой. Мальчик схватился за ближайшую деревяшку, что есть сил лягая под собой толщу воды, попутно освобождаясь от кожаных сапог. Ещё одна мощная волна чуть не сбросила его с "поплавка", но позволила сократить дистанцию, прибив ближе к матери и сестре. – Мама! Мама! – Илья пытался перекричать бурю, но тщетно – мать не слышала его. В конце-концов он бросил бревно и стал бешено грести руками, стараясь экономить воздух. Метр, ещё один... В очередной вспышке молнии мать наконец заметила сына. Одной рукой придерживая визжащую от страха трёхлетнюю Пашу, вцепившуюся ручонками в плоский кусок обшивки, на которой она лежала, женщина вытянула руку, пытаясь дотянуться до мальчика. Илья вытянул руку навстречу, так сильно, что казалось, предплечье вот-вот выпрыгнет из плечевого сустава, и когда между их пальцами оставалось чуть меньше десяти сантиметров, очередная волна опрокинула женщину назад. Вторая рука соскользнула с обшивки и мать Ильи скрылась в толще чёрной воды. – Ма-а-ама!!!! – бешено завопил Илья, но тут же перевёл взгляд на сестру – ту сбросило с доски и теперь она едва удерживалась руками за самый край. Ещё секунда – и Пашу снесло, маленькая ручонка успела лишь раз ударить по воде. Не думая не секунды, Илья набрал воздух в лёгкие и нырнул в тёмные глубины. В этой абсолютной темноте он не мог разглядеть ни очертаний, ни оценить как глубоко он находился. Двигаясь по наитию, он погружался всё глубже. Воздух кончался, глубина предательски давила на виски, но он не остановился, пока наконец не нащупал крохотную ручку. Голова кружилась, лёгкие горели, но Илья не отпустил руку сестры. Выныривая, он протолкнул девочку вперёд себя – та успела зацепиться за плавающий обломок мачты. Как только его собственная голова показалась над водой, он машинально сделал глубокий вдох – но вместо воздуха рот наполнился горько-солёной жидкостью, и мальчик почувствовал, как лёгкие обожгло. – Илля! – только и успел услышать он тоненький голосок, прежде чем свинцовая тяжесть в конечностях потянула его на дно... Повешенный оглядел дрожащего ребёнка, босиком пробирающегося сквозь трясину. Аркан вздохнул и с сочувствием покачал головой – слишком рано, боги, как же рано этот мальчик познал эти дремучие печальные глубины. – Не бойся, Илья. Мальчик боязливо окинул фигуру получеловека-полуворона. – Паша! Где Паша?! Я... я умер? Аркан отрицательно покачал головой. – Нет, малыш. Ты не умер. Пока не умер. Огромные серые глаза стали ещё больше. – Паша?! Где Паша? Она... – голос мальчика дрогнул. – Она жива. Благодаря тебе. Повешенный опустился на корточки, жестом призывая подойти поближе. Мальчик неуверенно зашагал в сторону Аркана. Повешенный провёл рукой по щеке ребёнка, убирая мокрые рыжие волосы с его лица. – Мне... холодно. – Я знаю, Илья. Это пройдёт. Тебе нужно быть сильным. Ты ведь хочешь вернуться к сестре? Мальчик кивнул головой и опустил глаза. "Совсем юный, нет и десяти лет, но уже столько тоски и смирения в этом взгляде", – подумал Повешенный, аккуратно сажая мальчика на колени и закрывая крыльями от холодного тумана. – Ты – ворон? – тихо пробормотал Илья, проводя тонкими пальцами по его перьям. – Я всегда любил воронов. Мама никогда не разрешала заводить мне птиц. Особенно чёрных. Говорит, они приносят несчастье, – он пожал плечами. – Но когда я вырасту, у меня обязательно будет домашний ворон. Повешенный засмеялся своим каркающим смехом, от чего Илья вздрогнул, впервые услышав этот странный звук. – Вороны не бывают домашними. Они могут стать твоими друзьями, твоими спутниками. Но ворона нельзя держать в клетке. Мальчик поднял глаза на Аркана. – А мама?... Она... Она... Повешенный тяжело вздохнул. – Твоя мама больше не сможет вернуться в твой мир. – Она... умерла? – слёзы блеснули на глазах Ильи. Аркан склонил голову, вытирая солёные капли с холодных щёк ребёнка. – Да, малыш. Илья уставился в пустоту, слёзы застыли в его глазах. "Его первая потеря... О, он ещё не знает, сколько смертей ему ещё предстоит повидать. Соль и дым, сажа и кровь. Мальчик и впрямь рождён под чёрной звездой". – Ты правильно поступил, спасая свою сестру, – Повешенный погладил мокрые медные волосы. – Это важный поступок. Возможно поэтому ты здесь. Возможно поэтому жизнь даёт тебе ещё один шанс. Может быть сейчас тебе сложно будет понять смысл моих слов, но бескорыстная любовь и самоотверженность – это поистине важно. Важнее славы, важнее собственной выгоды, важнее тепла и уютного крова. Запомни это, Илья, ведь тебе предстоит нелёгкий путь. Мы не прощаемся. – Я увижу тебя снова? – мальчик погладил перья на крыле Повешенного. – Я чувствую, что мы ещё встретимся. И не раз. "С тех пор прошло много лет, прежде, чем Илья снова попал в мой мир. Все эти годы я наблюдал за ним. Он не помнил меня, не помнил о нашей встрече. Но все ваши воспоминания, даже самые глубокие и давно забытые, хранятся в человеческой душе под семью печатями бессознательного – и, словно деревья, прорастают сквозь ваши жизни. Вы можете не видеть, где начинаются корни – но вы слышите, как колышется листва. Чем старше становился мой подопечный, тем глубже он чувствовал зов. Спасение жизней стало его призванием, позже – его профессией, и в конце-концов – его Великой Миссией. Путь к этому был, мягко говоря, своеобразным – от пиратских кораблей до самых гнусных питейных заведений, в компании прожжённых пьяниц и отъявленных бандитов. И уж конечно стоит ли говорить о его врождённой импульсивности, что множество раз едва не погубила его. Всё, что мне оставалось делать – это наблюдать, наблюдать и надеяться на то, что у него хватит сил нести своё бремя. А бремя его – поистине тяжело, как бремя всякого смертного, что ходит над пропастью по тонкому канату судьбы, и на чьих плечах лежит тайна жизни и смерти. Илья, кажется, так никогда и не понял до конца, какую важную роль он играет в этом мире. С тех пор он попал ко мне ещё дважды – и дважды он выбрал жить. Дважды он решил нести свой крест, свою миссию дальше. Как я по настоящему отношусь к нему? Как должен относиться патрон к своему подопечному? Полагаю, как к кому-то вроде собственного ребёнка. Отцы ведь тоже бывают разными – одни хотят утвердиться за счёт своих детей, другие хотят защитить от всех возможных опасностей. Я лишь старался направлять его, старался помочь ему обрести его Путь – его собственный, уникальный, тяжёлый и от этого – совершенно незаменимый Путь. Ведь кроме него никто другой не смог бы пройти его. Безусловно, я не был с ним так ласков, когда он навещал меня будучи уже взрослым, и туманы в моих болотах не стали теплее. Я делал для него ровно то, с чем он готов был иметь дело – ни больше и не меньше. Встречи со мной никогда не бывают приятным опытом. Но, вероятно, в глубине души, мой мир стал для него последним прибежищем – ведь когда наступает тёмная ночь души, нигде не укроется человек, кроме как в её пещерах. Принять, сдаться, позволить трясине засосать тебя, сделать эту глубину домом – ничего другого не остаётся тем, кто рождён под Чёрной Звездой Сатурна. Уныние и бессилие часто сопровождает их, ведь такова природа смертных. Ведь я никогда не бываю уныл, напротив, вы ведь слышали мой смех – в нём играют все обертона вечности. Но Илья – лишь человек, и потому горячая невивонская кровь часто бурлит в нём в самый неподходящий момент, ровно как и внезапно накатывающее на него уныние – словно отголосок чёрного шторма, унёсшего жизни его родителей. Но в этой печали, в этой боли он с возрастом находил всё больше странного удовольствия. Любовь к боли любого рода стала его безопасностью. И потому, к сожалению, слишком часто стал он принимать на себя роль жертвы, глупо, безрассудно и бесполезно – не понимая, что на самом деле ищет таким способом обыкновенного удовольствия. Как порой причудливо работает человеческий мозг! Каждый очередной раз, когда Илья готов был сорваться с этого тонкого каната, натянутого между чёрным и белым, "да" и "нет", жизнью и смертью – я ждал. Я не появлялся, не вмешивался, не действовал, но это не значит, что я не надеялся. Это не значит, что я не пытался добраться до его сознания. Через сны, через неуловимые инсайты, через интуитивные вспышки или внезапное ощущение в глубине его живота, что останавливали его в последний момент, когда он готов был совершить очередную глупость. Но пока на кону была, в основном, лишь его собственная жизнь. Он до сих пор не знает, что в его руках лежит судьба человечества. Когда Дьявол явился ко мне, чтобы озвучить свой чудовищный план, я знал, что Илья – Джулиан Деворак, как звали его теперь – должен сыграть в этом сценарии решающую роль. О, мой подопечный всегда любил хорошую драму – но понимал ли он, что вот-вот станет участником своей самую главной пьесы на сцене мироздания? Сможет ли он и теперь не дрогнуть, сможет ли не сорваться с каната? Сможет ли не поддаться импульсу, не перепутать привычку быть жертвой с подлинной самоотверженностью? В нашу последнюю встречу я сказал ему, что всё зависит только от него. Понял ли он истинный смысл моих слов? Какое решение примет он на этот раз? Я никогда не требовал от него поспешных ответов, скорее наоборот. Как и всегда, я лишь наблюдаю. Наблюдаю и жду. Но если бы у меня было сердце, я бы, возможно, сказал, что жду с замиранием сердца".