Кто-нибудь вспомнит нас (продолжение)

Ожидание, что же случится теперь, было похоже на ожидание казни. Сначала Эмме удалось убедить себя, что Реджина слишком близко приняла все к сердцу. Доктор Хоппер ничего не видел –не то, чтобы — и это определенно не стоило того, чтобы идти к декану и что-то рассказывать. Он вернется к своему творческому отпуску и забудет все, что произошло, и к тому времени, когда он осенью вернется в университет, Реджины здесь уже не будет, а Эмма чертовски уверена, что она больше ни разу не переступит порог кабинета профессора классики. За исключением того, что чем больше она об этом думала, тем больше начинала паниковать. Что, если Реджина была права? Что, если его добродетельность взяла верх, и он бросился прямо в деканат с тем, что видел? Она сомневалась, что Реджину действительно могут уволить за это — особенно если Эмма будет врать, пока не посинеет, утверждая, что он ошибается, — но ставки были слишком высоки. Помимо того, что вся карьера Реджины была под угрозой, сама Эмма могла получить формальное дисциплинарное взыскание, или ей могли запретить посещать занятия Реджины. Ее оценки могли быть официально пересмотрены. Ее могут попросить пересдать экзамены, чтобы избежать подозрения в фаворитизме или, что еще хуже, ее могли бы вообще заставить покинуть университет. Она продолжала накручивать и накручивать себя, но правда была в том, что она понятия не имела, что может произойти. И этому не помогало явное нежелание Реджины отвечать на ее сообщения. На следующей неделе Эмма поумерила свою гордость и чувство собственного достоинства, и забыла, в каком тоне Реджина разговаривала с ней в кабинете. Она настрочила ей около двадцати сообщений за день. Она хотела поговорить о том, что произошло — более того, она хотела быть уверенной, что с Реджиной все в порядке — но все сообщения до единого остались без ответа. В какой-то момент Эмма на самом деле обеспокоилась тем, что Реджина совершила какую-то глупость из-за паники, и решила пойти к ней домой, чтобы проверить, все ли нормально, но затем на следующий день увидела, как она рассекает по кампусу со своей самой безжалостной усмешкой на лице. Это заставило ее испытать облегчение, но только на мгновение. В конце их следующего семинара она сдалась. Она ничего не могла поделать. Реджина стояла за преподавательским столом, сердито собирая вещи в сумочку. На протяжении всего семинара она была резкой и раздражительной, что означало, что даже Мулан болтала поменьше. Каждый взгляд в комнате был прикован к их профессору, как будто все ждали, когда же это закончится, и в конце концов она отпустила их на десять минут пораньше. В коридоре снаружи никого не было, когда Эмма подошла к столу в передней части комнаты. — Профессор Миллс? Реджина посмотрела на нее. Выражение ее лица не смягчилось. — Да? — Я хотела… — начала Эмма, делая паузу, чтобы прочистить горло. — Я хотела задать вам вопрос о списке обязательной литературы. Было физически больно видеть, как Реджина покачала головой. — Напишите мне. — Но вы не ответили ни на одно из моих последних писем, — сказала Эмма. Аудитория была пуста, но этот двусмысленный код они обе прекрасно понимали и к тому же — когда все было так близко к провалу, и казалось, что половина проклятого университета знает об их отношениях — было важнее, чем когда-либо, пытаться его поддерживать. — Значит, я была занята. — Верно — и я волновалась, — ответила Эмма. Она понизила голос. — Ты знаешь, что я боялась, что ты можешь с собой что-нибудь сделать? По крайней мере, Реджины хватило на то, чтобы выглядеть шокированной.  — Я бы не стала делать ничего подобного. — Ну, это невероятно обнадеживает. Было бы здорово услышать об этом где-то на прошлой неделе. Реджина бросила сумочку на стол и сказала: — Эмма, ты можешь просто уловить намек и понять, что я не в настроении для разговоров? — Ты не можешь просто прятаться от меня.  — Посмотрим. — Сколько это будет продолжаться? Тебе не кажется, что все эти вещи были бы проще, если мы хотя бы поговорили друг с другом? — Ничего из этого не может быть проще, мисс Свон. Все, мне надо идти. Эмма стиснула зубы. Несмотря на все, она не могла не заметить тот факт, что Реджина не уходила. Ее сумочка уже была на плече, и она готова была идти, но ее ноги не двигались с места. Как будто мозг говорил ей одно, а ее тело — другое. — Помнишь ту разницу в возрасте, про которую ты говорила? — спросила Эмма. Реджина посмотрела на дверь, но, прежде чем она смогла ответить, Эмма продолжила: — Ты как раз тот человек, который сейчас ведет себя как гребаный ребенок. — Прости? — Возможно, у нас проблемы, — сказала Эмма, скрещивая руки и надеясь, что она выглядит уверенно. — Но игнорирование моих попыток связаться с тобой не сделает ситуацию легче. Я сомневаюсь, что деканат прослушивает твой мобильник. — Перестань ерничать. — Я не шучу — я серьезно. Прошла неделя, и ничего не произошло, и хотя ты невыносима , я все еще скучаю по тебе. Ты скучаешь? Реджина снова посмотрела на дверь, ее лицо порозовело. Снаружи все еще было пусто, и, когда она оглянулась на Эмму, она выглядела почти сожалеющей. Но затем она выпрямилась и ответила: — Я принимаю меры предосторожности. Все еще может взорваться. — Ты можешь по крайней мере…? — Нет, Эмма, — рявкнула Реджина, бросая сумочку обратно на стол. — Разве ты не понимаешь? Ты вообще понимаешь, что поставлено на карту? Я всю свою жизнь работала, чтобы оказаться здесь, а сейчас нахожусь на стадии, когда почти наступило лето, и еще никто не предложил мне чертову работу на следующий год, и я понятия не имею, что я собираюсь делать потом. Как ты думаешь, что произойдет, если меня уволят за траханье студента? Я просто перейду в следующий университет, и они даже не посмотрят на мое личное дело? Эмма вздрогнула, когда Реджина сказала это слово, потому что обычно она никогда не произносила его вслух, разве что шептала на ухо, и оно прозвучало грубо и вызывающе при дневном свете. — Конечно, я все это знаю, — смущенно сказала она, но это было не так. На самом деле, нет. В ее голове самое худшее, что могло случиться, — было то, что Реджину попросили бы уйти, но тогда она нашла бы что-то получше. В ее голове Реджина была способна на все это и даже больше. Она вдруг поняла, что в реальной жизни, вероятно, все это будет не так просто. Внезапно стало понятно, что Реджина паниковала, делала шаги назад и пыталась спасти свою задницу, пока не стало слишком, слишком поздно. — Ты так молода, — сказала Реджина, и впервые это прозвучало как оскорбление. — Пожалуйста, не разговаривай со мной на кампусе, пока это не закончится, хорошо? — А писать? — проявила упорство Эмма. — Могу я связываться с тобой? Или встретиться? Она знала, каким будет ответ, прежде чем Реджина бросила на нее взгляд, полный сожаления. — Нет, Эмма. Не сейчас. Она оставила Эмму такой уязвленной, что та чуть не погналась за ней, чтобы они могли продолжить свой громкий спор в холле. Эмма практически дрожала, когда отправилась домой, и потребовалась каждая капля ее самообладания, чтобы не отправить Реджине длинный текст, который в красках описывал бы каждую чертову вещь про нее, которая билась внутри головы Эммы. Реджина была напугана — Эмма поняла это. Она пыталась держаться на расстоянии, чтобы минимизировать вероятность того, что их снова застигнут в самый неподходящий момент — это Эмма тоже понимала. Но выстроить настоящую стену между ними не было способом решить проблему, и Эмма не могла поверить, что ее снова прогнали только из-за того, что Реджина была уверена, что она единственная, кто нуждается в защите. Она даже не спросила Эмму, как та себя чувствует. Конечно, Реджина может потерять работу, но и Эмма может потерять диплом — никто из них не был в безопасности, и было чертовски несправедливо, что Реджина даже не удосужилась подумать об этом.

***

Она сделала, как просила Реджина, и не писала ей всю следующую неделю, но это не было уважением ее желания –а только потому, что она была чертовски взбешена и не хотела дать Реджине удовлетворения, что Эмма снова крутится вокруг нее. Проблема с этим была в том, что Эмме некуда было выплеснуть разочарование или медленно накапливающуюся тревогу из-за молчания, последовавшего после того, как доктор Хоппер ворвался к ним. Это означало, что к тому времени, когда она пришла на следующий семинар по классике, она заработала постоянное подергивание правого глаза и не могла даже представить лицо Реджины без разъедающего чувства, поднимающегося в ее груди. Она вошла в аудиторию на пять минут позже, потому что больше не заботилась о том, чтобы произвести впечатление на своего профессора безупречным хронометражем или глубоким анализом. Реджина уже начала объяснение, и, когда Эмма ворвалась в класс, не извинившись за опоздание, она почувствовала, как Реджина прожгла взглядом ее затылок. — Как я уже говорила, — продолжила Реджина, поворачиваясь к доске и что-то записывая. — Приближаются выпускные экзамены, и я подумала, что сейчас самое время вернуться к некоторым темам, которые мы поднимали в начале года. Мы не обсуждали Одиссею довольно давно. Даже это раздражало Эмму, хотя она не могла объяснить, почему. Она закатила глаза и бухнула на стол антологию Гомера, открыв нужную страницу. — Кто помнит наше обсуждение о том, как введение в текст определяет повествование Одиссеи? — Ты в порядке? — прошептала Мулан на ухо Эмме, пока Реджина продолжала говорить. Эмма пожала плечами. — Нормально. — Ты выглядишь взбешенной. — Я просто нервничаю, — ответила Эмма, взглянув проверить, не собирается ли Реджина публично одернуть ее в сотый раз за год. — Эссе. Выпускные экзамены. Ты знаешь. — Точно, — медленно произнесла Мулан, но не стала развивать тему. Впереди них Реджина все еще говорила. — Введение также рассказывает нам, что Одиссей перенес множество страданий на пути домой, — говорила она, расхаживая перед аудиторией. На ней было красное платье, которое Эмма советовала надеть на лекцию в Нью-Йорке, и теперь Эмма практически ненавидела ее за это.  — Я хотела бы знать, сколько из вас думают, что страдания были результатом его собственного выбора? Несколько рук поднялись. Реджина наблюдала за ними секунду. — Должна ли я сделать вывод из этого, что остальные думают, что страдания были вне его контроля? Несколько человек что-то пробормотали в ответ, но Эмма была слишком занята, уставившись в парту, чтобы заметить кто именно. Впереди Реджина продолжала, утверждая больше себе, чем кому-либо еще: — Настоящий греческий герой — жертва собственной храбрости. Что-то, что было горячим и острым, как соленая вода, поднялось в горле Эммы, и, прежде чем она смогла остановиться, она насмешливо фыркнула. Звук оказался достаточно громким, и, не поднимая глаз, она поняла, что вся комната смотрит на нее. Досадно, что в этом числе оказалась и Реджина. — Что-то, что вы хотели бы сказать, мисс Свон? Эмма подняла голову и увидела, что Реджина холодно смотрит на нее, и ее брови подняты. В нормальной ситуации Эмма покраснела бы и покачала головой с отчетливым нет. Но сейчас она была зла. Она обнаружила, что поднимает подбородок. — Нет, — сказала она, удивляясь тому, как спокойно звучит ее голос. — Я просто думаю, что это полная чушь. Пара студентов резко вздохнула. Мулан немедленно отодвинулась от нее. Однако Реджина не выглядела сердитой. Она выглядела так, как будто почти собиралась рассмеяться. — В самом деле? — спросила она, подходя ближе к переднему ряду столов перед ней. — Ага. — Не могли бы вы развить ваш невероятно лаконичный аргумент? Снисходительная интонация в ее голосе заставила Эмму броситься в омут с головой. — Охотно, профессор, — ответила она. — Вы подразумеваете, что Одиссей мог стать жертвой абсолютно не по своей вине, и это смешно. Идея, что все случилось с ним просто потому, что весь мир был против него, а не потому, что он не мог контролировать свои действия, самая глупая вещь, которую я когда-либо слышала. Реджина прищурилась. Она сделала еще один шаг ближе.  — Я не помню, чтобы говорила, что я лично придерживаюсь этой точки зрения. — Жертва собственной храбрости, — повторила Эмма ее предыдущие слова, сознательно придав им немного презрительный тон, который она всегда использовала, когда дразнила Реджину за ее надменность. — Это то, что вы сказали. — Я воспроизводила общее рассуждение. — Тогда вы согласитесь, что он сам виноват? — спросила Эмма. Лицо Реджины сразу нахмурилось. Она достигла ряда парт перед Эммой и облокотилась бедром на ближайшую парту. — Нет, — холодно сказала она. — Я думаю, что это сложная ситуация. Но поскольку вы, кажется, полностью уверены, что этот древнегреческий герой не лучше, чем ваш обычный однокурсник, мне было бы очень интересно услышать ваше рассуждение. Весь класс уставился на них, и Эмма услышала, как за ее спиной Киллиан пробормотал Августу: — Что, черт возьми, происходит? — Помолчите, мистер Джонс, — отрезала Реджина, не сводя глаз с Эммы. — Мисс Свон? Я жду. Эмма стиснула зубы. — Люди прозвали его героем, конечно, — начала она. — Но посмотрите на факты — он бушевал, поражая людей мечом, но потом Троя пала, и война окончилась, и он закончил тем, что застрял на острове и не мог выбраться с него. Вся поэма о том, какой он отличный парень, но в конечном итоге он оставил жену на десять лет, а потом бездельничал, жалуясь, что не может вернуться к ней. — Калипсо заключила его в тюрьму, — ответила Реджина. — Вы ожидали, чтобы он просто встал и ушел с острова? — Я ожидала, что он мог бы пытаться немного усерднее. Если бы кто-то держал меня в плену, а моя жена сидела бы дома, думая, что я мертва, я уверена, что, черт возьми, сделала бы все возможное, чтобы вернуться к ней, даже если бы это означало, что я могла бы умереть в процессе. — Но ему все-таки удалось выбраться, — заметила Реджина. Ее обычно спокойный, собранный голос начал усиливаться. — Если вы помните. — Правильно, потому что ему помог Гермес. Он даже не мог сделать это сам, — усмехнулась Эмма. Она продолжила, прежде чем Реджина успела ее прервать. — И затем, как только он выбрался, он чуть не погиб в результате кораблекрушения. Что из этого должно заставить меня думать, что он герой, или пожалеть его страдания? — Посейдон наслал шторм, чтобы разбить его корабль. — Потому что Одиссей ослепил сына Посейдона, — возразила Эмма. — Каждая неприятность, которая случилась с ним, является следствием некоторого глупого дерьма, которое он сделал сам. Мне его не жаль. Он бегает кругами, делая неправильные выборы, а затем имеет нахальство злиться, когда ему это все возвращается, чтобы уязвить его. У Реджины сверкнули глаза, потому что она догадывалась, о чем на самом деле говорит Эмма. — Что же, похоже у вас высокие моральные стандарты, — ответила она. — Есть ли какая-то особая причина, почему ослепление циклопа в пылу битвы так непростительно для вас? Рядом с Эммой Мулан облокотилась рукой на подбородок и наблюдала за разворачивающимся спором, будто пересматривала старый выпуск шоу Джерри Спрингера. Остальные студенты смотрели на них широко раскрытыми глазами и были слегка взволнованны, некоторые из них писали заметки, как будто этот аргумент мог на самом деле всплыть на финальном экзамене. — Это не непростительно. Но он все-таки совершил это, так что я не думаю, что это такое большое дело, что в какой-то момент он должен пострадать, — сказала Эмма.  Реджина смотрела на нее прищуренными глазами, поэтому Эмма добавила: — Кажется, люди забывают, что им нужно брать на себя ответственность за свои собственные действия, а не пытаться убежать от них. Не правда ли? Дрогнувшая челюсть Реджины сказала Эмме, как сильно она хотела ударить ее прямо сейчас. — Одиссей ни от чего не убегает, — сказала она сквозь стиснутые зубы. — Он пережил много ужасных вещей и сталкивается с огромным риском. — Что это за риск? — Смерть, мисс Свон, — отрезала Реджина. — Он любит свою жену и хочет вернуться к ней, конечно, но он также должен подумать о некоторого рода самосохранении. Эмма безрадостно засмеялась, скрестив руки на груди. — Самосохранение, — повторила она. — Конечно. Еще один студент, отчаянно желавший принять участие в том, что он, очевидно, считал обсуждением материала, неожиданно подал голос с противоположного конца аудитории. — Я согласен с Эммой. Я думаю, что… — Что именно, — прервала его Реджина, все еще глядя на Эмму, — как вы думаете, выиграл бы Одиссей, убив себя, просто чтобы доказать, какой он храбрый? — Я не говорю, что ему нужно убить себя. Я говорю, что ему нужно перестать вести себя как герой, рассказывая всем о своих невероятных подвигах, как о чем-то, чем можно восхищаться, когда на самом деле он плаксивый ребенок, который сдается и прячется всякий раз, когда дела начинают идти не так, как надо. — Он не прячется. Эмма закатила глаза. Она откинулась назад на стуле, как будто весь этот разговор был ей невероятно скучен.  — Он буквально всю вторую половину поэмы проводит, замаскированный под нищего, чтобы никто не узнал его. — Что же вы предложили бы сделать ему вместо этого? — спросила Реджина. Было очевидно, что самообладание Эммы начало действовать ей на нервы, потому что на ее щеках выступил румянец, а ноздри раздувались. — Броситься на штурм Итаки, демонстрируя, что у него есть яйца, предоставив каждому из врагов возможность атаковать его? Несколько студентов неуверенно хихикнули от предложения Реджины, но Эмма просто уставилась на нее. — В значительной степени, — сказала она категорически. — Он мог бы перестать быть трусом и прятаться от людей, которые действительно заботятся о нем, — это стало бы отличным началом. Они могли бы помочь ему, если бы им дали шанс. Реджина остановилась, подавляя гнев. Внезапно осознав, где она и что только что произошло, она оглядела комнату и остальных студентов. Некоторые из них все еще отчаянно писали конспект, но большинство просто смотрели на нее в полном замешательстве. Она сглотнула, пытаясь успокоиться. — Мы ушли в сторону, — сказала она наконец. — Не могли бы мы, пожалуйста, вернуться к изначальному вопросу? Кто еще хотел бы объяснить, были ли страдания Одиссея под его собственным контролем и почему да или нет? Она повернулась к доске и без явной причины начала стирать прежние записи. Эмма знала, что она просто пытается скрыть лицо. Кто-то на другой стороне класса нерешительно предложил собственный аргумент и тут же внимание Реджины переключилось на него. Когда она стала разговаривать с ними значительно спокойнее, Эмма наконец выдохнула. Она сползла ниже на своем стуле и только теперь заметила неистовый стук в груди. Она взглянула на ручку в руке и поняла, что сжала ее так сильно, что сломала дешевый пластиковый корпус. Как она и знала, Мулан наклонилась к ее уху и прошептала: — Милые бранятся? — Заткнись. — Это было действительно содержательно, — продолжала Мулан, улыбаясь. — Я собираюсь включить все эти красноречивые аргументы в эссе на выпускном экзамене. Реджина обернулась через всю комнату и посмотрела на них, но ничего не сказала. Мулан резко вздохнула, когда она снова отвернулась. — Черт, — пробормотала она. — Ты действительно должна быть в немилости. Эмма сглотнула, уставившись в тетрадь. — Да, — вздохнула она. — Думаю, так и есть.