Lover In Low Light / Любимая в приглушенном свете

— Ты такая красивая. — Ты должна была еще спать. — Ты плачешь. — Я уезжаю. — Я знаю. — Мы уверены, что это именно то, чего мы хотим? — Думаю, это то, что мы должны сделать. Тогда в этом появляется смысл, правда? — Ничто никогда не имело смысла до тебя. — Когда мы познакомились, у тебя на зеркале заднего вида висела медаль за выпуск с отличием и была стипендия, так что, кое-что, должно быть, имело смысл. — Я пытаюсь выразить свои чувства. — Я пытаюсь не разбиться вдребезги. * * * Кларк моргает, медленно просыпаясь. В груди ее боль, а в голове стук. Она потирает рукой затуманенные глаза и чувствует на них влажные следы слез — вероятно, она плакала во сне. Прерывисто вздохнув, она смотрит на место рядом с собой. Он все еще спит, и Кларк выдыхает от облегчения, прежде чем бесшумно выскользнуть из постели. Сняв пушистый халат с крючка в ванной, она накидывает его поверх футболки и пижамных штанов, а затем идет через лофт на кухню. Тихий стон вырывается из ее горла, когда она заваривает кофе и позволяет его аромату заполнить свои легкие. Добавив в напиток несколько чайных ложек сахара, Кларк берет кружку и несет ее с собой в дальний конец лофта. Она знает, что сегодня ей уже не удастся уснуть. Вход в отдельную студию через широкую, раздвижную металлическую дверь, которую Кларк держит закрытой на висячий замок, ключ от которого есть только у нее. Она берет с полки у двери связку ключей и выбирает маленький серебряный ключик. Открыв дверь, женщина с удовольствием вдыхает запах краски, масла и угля. Это успокаивает как ничто другое. Сон — или, скорее, воспоминание — все еще свежо в ее памяти, задевая те места внутри нее, до которых могут дотянуться только карандаш и кисти, и Кларк понимает, что должна выплеснуть его из себя. Она собирает свои спутанные светлые волосы в пучок на затылке и закрепляет его одной из двух лент, которые повязаны на ее левом запястье. Как только волнистые пряди исчезают от лица, Кларк усаживается на табурет перед чистым холстом и тянется за кистью. Все ее мазки черно-белые, переходящие в разные оттенки серого: очертания обнаженных бедер, тени в изгибах подтянутой спины, небольшие подъемы загорелых икр, острые углы лопаток, каскадные водопады спутанных после сна волос. Иногда она все еще чувствует призрачное прикосновение этих локонов, скользящих между ее пальцев. Тонкое желтое свечение, пробивающееся сквозь огромные панельные окна — слегка затуманенные от дыхания и к которым прижаты кончики пальцев — это единственное касание цвета. Стук костяшек пальцев по металлической двери возвращает Кларк в реальность, и она быстро вытирает мокрые щеки, пачкая их краской. Женщина соскальзывает со стула и подходит к двери, позволяя ей приоткрыться лишь на несколько сантиметров, прежде чем протискивается в эту щель и закрывает ее за собой. Никто не заходил в ее студию и не видел ее изнутри на протяжении многих лет. С тех самых пор, когда она еще была спальней. — Привет, — выдыхает она, бросая взгляд на большие часы на дальней стене. Пятнадцать минут пятого. Она провела здесь несколько часов. — Привет, — отвечает Финн хриплым ото сна голосом. Он обвивает ее талию руками и притягивает в объятие, в которое Кларк не может заставить себя погрузиться. Не сейчас. Не тогда, когда этот образ все еще запечатлен в ее сознании. Хихикнув, он проводит большим пальцем по серой полоске на ее щеке. — Снова полуночное вдохновение? — Ага, — отвечает она. — Прости. — Да нет, все в порядке, — говорит он, потирая один глаз и зевая, одновременно целуя ее в висок. Его волосы, наконец, отросли достаточно, чтобы он смог собрать их в маленький хвостик, и свисающие завитки щекочут ее щеку, когда он наклоняется к ней. Кларк изо всех сил сдерживается, чтобы не уклониться от этого ощущения, от него, но она все еще поглощена воспоминаниями, танцующими в ее голове, и все это кажется ей чертовски неправильным. — Я просто хотел проверить. Я еще немного посплю, до того, как надо будет вставать на работу. — Хорошо, — кивает Кларк и слегка сжимает его предплечье. — Доброй ночи. — Доброй, принцесса. Когда он шаркающей походкой направляется к кровати, Кларк быстро проскальзывает обратно в студию и прислоняется спиной к двери. Прикрыв рот ладонью, она закрывает глаза и делает резкие, тяжелые вдохи, пытаясь сдержать внезапный поток слез. Ей это не удается. * * * — Итак, каково это — вернуться? Лекса вздыхает, продолжая шагать по тротуару, держа свою девушку под руку. — Нереально, — отвечает она, чуть опустив подбородок, пытаясь защитить шею от холодного ветра. — Давненько я здесь не была. — Пять лет, правильно? — Да, — Лекса бросает взгляд на старый книжный магазин, в котором раньше часто бывала, и качает головой. Каким-то образом, это место кажется ей одновременно и старым, и новым, словно какой-то навык, которым она когда-то обладала, но уже давно его забыла. Он быстро к ней возвращается, но уже не ощущается таким, как раньше. — Но это же приятно, да? Вернуться? — Холодно. Костия мягко смеется и теснее прижимается к боку Лексы. — Это точно. Они сворачивают за угол, в сторону следующего квартала, и до них доносится старый знакомый запах, от которого у Лексы почти болезненно сжимается желудок. — Ого, — восклицает Костия. — Что-то просто невероятно пахнет! — Паппи, — выдыхает Лекса и Костия поднимает на нее взгляд. — Что? — Здесь рядом пиццерия, — поясняет Лекса. — Пироги Паппи. — Ты там была? Лекса кивает и всего на мгновенье закрывает глаза, слыша смех в своей голове. — Лекса, богом клянусь, если ты выльешь острый соус на мою пиццу, ты всю неделю будешь спать на диване! — Да ты даже десяти минут не продержишься, как уже будешь лежать на этом диване со мной в обнимку. — Я могу быть настойчивой, женщина. И я тебе это покажу. — Ты имеешь в виду, покажешь мне, как ты пробираешься в темноте ко мне на диван. — Посмотрим. Выливай соус. Давай. Рискни-ка. Посмотрим. — Лекса? Щелкающие перед лицом Лексы пальцы Костии, заставляют ее распахнуть глаза — блестящие и яркие в лучах полуденного солнца — и она понимает, что они остановились. — Что? — выпаливает она. Костия хмурится, но не спрашивает, куда на несколько секунд унеслась Лекса. Она также не спрашивает об очевидном надломе в ее голосе, когда она возвращается. Иногда с Лексой так бывает. Она просто уходит в себя, а когда возвращается, не хочет говорить о том, где побывала. — Прости, Кос. Что ты сказала? Костия нежно улыбается ей. — Все нормально. Я спросила, хорошее ли это место. — У Паппи? Когда Костия кивает, у Лексы снова нервно сводит живот. Она любит это место - любила это место — и она до сих пор не пробовала пиццы вкуснее, чем у Паппи. Она мечтала об этом каждый день с тех пор, как уехала из города, но Паппи — единственный и неповторимый. Лекса думает, что убила бы за кусочек прямо сейчас, но, когда она открывает рот, с ее губ срывается только: — Нет. Костия хмурится. — Серьезно? Пахнет превосходно. — Да, — Лекса прочищает горло, пытаясь сглотнуть комок, образовавшийся в нем. — Но мне тут никогда не нравилось. Соус здесь… слишком густой. Соус здесь потрясающий. Кремообразный, не комковатый, идеально размешанный. Но вот воспоминания об этом месте? Они слишком густые, слишком тяжелые. И они будут слишком горчить на ее языке. Лекса не готова войти в эту дверь. Она не готова разделить пиццу Паппи с кем-то новым, с кем-то другим. И она не уверена, что когда-нибудь сможет. * * * — Господи, какая тяжеленная, — ворчит Рейвен, укладывая на тележку последнее упакованное полотно. Несколько пузырьков защитной пленки, обернутой вокруг картины, лопаются под ее пальцами. Как только холст ложится в тележку, Рейвен вытирает вспотевшие руки о заляпанные жирными пятнами брюки цвета хаки, и обтирает лоб подолом темно-бордовой майки. Теплый свитер она стянула с себя еще десять минут назад, когда начала запаковывать и загружать картины. — Это наверно самая большая картина, из всех, что ты нарисовала за последний год. — Знаю, — кивает Кларк. — Я чуть не уронила ее, когда выносила из студии. — Ты ведь знаешь, что могла этого не делать, да? — Рейвен вздернула брови. — Вот для чего предназначены все мои инструменты и приспособления — чтобы нам не надо было таскать на себе вещи, которые могут сломать нам спину. Кларк тоже вытирает вспотевший лоб рукавом, и бросает на Рейвен все тот же многозначительный взгляд, что и всегда, когда подруга пытается уболтать пустить ее в студию. — Да, да, — усмехается Рейвен. — Я знаю. Никому нельзя входить в твою супер-секретную студию. Я уже начинаю подозревать, что ты там тела хранишь. — Только на холстах, — смеется Кларк, а Рейвен драматично ахает. — Прибивать трупы к холстам?! Да ты еще более больная извращенка, чем я думала! — Это уже не смешно. — Я знаю, — она подталкивает тележку носком ботинка. — Так что же в итоге на этом холсте? Кларк долго смотрит на большое закрытое полотно, потом вздыхает и говорит: — Ничего. — Ну, тяжеловато тебе будет продать гигантский холст, покрытый ничем, — смеется Рейвен и добавляет: — Ты же помнишь, что именно я буду выстраивать экспозицию и размещать картины, правда? Я все равно его увижу, Кларк, так что ты можешь уже мне сказать. В какой части галереи ты его разместишь? Кларк закусывает нижнюю губу, прежде, чем пробормотать: — В центральной. — Серьезно?! — глаза Рейвен округлились. — Это в центральную часть? Типа как, в то самое место, где ты заставила меня установить толстенную стеклянную раму «для дополнительной защиты»? Для этой самой картины? Для картины, которую ты только что представила мне как «ничто»? Кларк ничего не отвечает, опустив взгляд в пол своего лофта, шаркая носком ботинка по бетону, и слышит, как Рейвен тяжело вздыхает. — Ох черт, — тихо произносит Рейвен, и Кларк слышит это в ее голосе. Она знает. Когда руки Рейвен обвивают ее в нежном объятии, Кларк погружается в него и кладет голову на костлявое плечо подруги. Каким-то образом, оно дарит ей уют, будучи совсем неуютным. — Давненько ты ее не рисовала, — шепчет Рейвен и Кларк кивает. — Да, — говорит она, стараясь не думать о бесчисленных холстах и бумажных рисунках в своей студии. О картинах, о существовании которых никто не знает. — Давненько. — Финн это видел? — Нет. А какая разница? Равен пожимает плечами и тихо смеется. — Он может задаться вопросом, почему ты рисуешь какую-то цыпочку вместо него. — Он знает, что женское тело — это моя специальность, — отвечает Кларк, утягивая Рейвен за собой к маленькому раскладному дивану. Она дергает за нижнюю часть и со щелчком опускает спинку, так что он становится ровным, как кровать. Девушки укладываются на него, бок о бок, упираясь взглядом в стену, к которой он прижат, покрытую граффити. — Это практически все, что я теперь рисую. У тебя в квартире висят четыре картины из моей коллекции обнаженных силуэтов. — Точно, — усмехается Рейвен, обнимая Кларк за шею и прижимаясь виском к ее голове. — И они так прекрасны. — Может, мне стоит перестать это делать, — хихикает Кларк. — Вернусь к пейзажам. — Или голым мужикам. Они секунду смотрят друг на друга, а затем смеются, дружно произнося: — Неееет. Кларк только однажды пробовала нарисовать обнаженного мужчину, и из этого не вышло ничего хорошего. По какой-то причине, она не могла передать мужскому образу ту грацию, элегантность и соблазнительность, которые так великолепно привносила в женские формы. Рисование женщин — карандашом или маслом — всегда было ее страстью, и именно это прославило ее как художника. Рейвен указывает на зеленую кляксу на стене. — Тебе стоит начать рисовать такие вот штуки, — говорит она, и Кларк закатывает глаза, подтолкнув ее в бок. — Что? Ты не думала, что твои покупатели тоже захотят картины с уродливыми маленькими инопланетянами? Кларк только снова закатывает глаза, и Рейвен, смеясь, сжимает ее плечо. — Поверить не могу, что так и не закрасила это. — Еще как можешь. — Да, могу, — вздыхает Рейвен. — Этот маленький засранец останется здесь навсегда, так ведь? Вечно разглядывая эту банку с печеньем, на обозрении у всего мира. Кларк смеется, даже когда поднимает руку, чтобы смахнуть капельки влаги, собирающиеся в уголках ее глаз. * * * — Это то, что нужно, — ее рука проходится по поверхности древнего кухонного стола, оставляя на ней чистые от пыли дорожки, в то время, как девушка внимательно осматривает огромное помещение лофта, единственными отделенными секциями которого является спальня, скрытая старой массивной раздвижной дверью в стиле амбара и ванная комната. — Тут на стене граффити. Смех прорывается сквозь ухмыляющиеся губы, когда Кларк отталкивается от кухонного стола и обнимает хрупкую талию. — Это то, что нужно. — Повторяю: тут на стене граффити. — Ага, с парнем играющем на золотом саксофоне, из которого разлетаются фиолетовые музыкальные ноты, — Кларк кивает на красочную картину, все еще обнимая свою девушку за талию. — Это же офигенно круто. Длинные локоны щекочут ее щеки и шею — так знакомо и успокаивающе — и Кларк вдыхает запах волос любимой. Ее не волнует, что хозяин лофта стоит рядом, молча наблюдая за ними и неловко переминаясь с ноги на ногу. Они никогда не могли долго держать руки при себе, находясь рядом. Ее девушка чуть отстраняется от ее груди и указывает на зеленую кляксу, размазанную по бетонной стене сбоку от музыканта. — И инопланетянин, рассматривающий банку с печеньем. Громкий хохот срывается с губ Кларк. — Думаю, что это вовсе не так. — А как тогда? — Буквально, как угодно, только не так, — Кларк несколько раз проводит носом по густым каштановым волосам и целует изящную шею. — А что, если так оно и есть? — Тогда, если честно, детка — я хочу этот лофт еще сильнее. — Это прозвучало как «ты несешь чушь, выкуси, мерзавка». — Это хороший урок. — По буквам, Кларк, м-е-р-з-а-в-к-а. Мерзавка. — В этом лофте чувствуется характер, — она сильнее сжимает руки вокруг талии любимой и они обе тяжело выдыхают. — Тут придется над многим поработать. — Мы справимся. Мы можем поработать над этим. Вместе. Это то, что нужно. — Ты уверена? — Уверена. Я хорошо разбираюсь в таких вещах. Я ведь сразу знала, что ты — это то, что нужно, ты — та самая, помнишь? Ее девушка закатывает глаза, несмотря на то, что улыбается, и легко сжимает руку Кларк. — Ладно. Это то, что нужно. Ухмыляясь, Кларк разворачивается, неуклюже поворачивая девушку вместе с собой, чтобы им не пришлось отрываться друг от друга, и смотрит на домовладельца. — Мы берем его. — Ты должна показать мне, где жила, когда училась в колледже! — кричит Костия из кухни, где распаковывает посуду и расставляет ее по шкафчикам. — Почему я не подумала об этом раньше? Лекса качает головой, хотя ее девушка этого не видит. — Это на другом конце города, — бурчит она, сдвигая диван с того места, куда его поставили грузчики. Когда он упирается в стену, девушка выдыхает и плюхается на него. — Идти далеко, да и смотреть там не на что. — Получается, ты не жила в общежитии? — Только на первом курсе, — отвечает Лекса, откидываясь на спинку дивана и закрывая глаза. Они весь день распаковывали вещи и она чувствует себя невероятно уставшей. — Я переехала в лофт летом перед вторым курсом. — О, я обожаю эти старые городские лофты! — из кухни доносится звон бьющейся посуды, и Лекса уже готова вскочить на ноги, когда оттуда снова раздается голос Костии. — Все нормально. Я в порядке! Это была всего лишь кофейная кружка! Лекса замирает, сердце подскакивает к горлу. — Какая именно кружка? — спрашивает она. Она слышит, как Костия громко стонет, прежде чем ответить. — Та, которую я купила в том большом антикварном магазине, в который мы ходили, когда навещали моих родителей, — Костия любит всякие винтажные штучки. Лексе потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому, поскольку ее вкус был намного современнее. — Та, на которой изображение девушки. Тихий вздох облегчения слетает с губ Лексы, когда она снова откидывается на спинку дивана, закрывает глаза и пытается успокоить бешеный ритм сердца. Она прочищает горло и говорит: — Мне жаль, Кос. — Да ладно, — отвечает Костия. — Ты же знаешь, какая я рассеянная. Я наверняка смогу найти такую же в интернете. Так, о чем мы говорили? О, твой лофт! Там были открытые трубы и бетонные полы? Ты же знаешь, я обожаю такой интерьер. Лекса вспоминает старые трубы и воздуховоды. Лофт находился внутри какой-то старой фабрики, переделанной в арендуемые помещения, хотя хозяин никогда особо не заботился о них. Но они были дешевыми, и на тот момент это было немаловажным. Но все же они вычищали его несколько дней, прежде чем Лекса решила, что он достаточно безопасен и свободен от микробов, чтобы есть и спать в нем. — У него был свой… характер, — отвечает она. Она слышит мягкий, приятный смех Костии, доносящийся из кухни. — Ты говоришь так, как будто это плохо. — Нет, — Лекса вздыхает и проводит рукой по волосам, зацепившись пальцами за несколько прядей, прежде чем собрать их в хвост, чтобы немного освежить шею. — Он был идеальным для на… — она задыхается, резко распахивая глаза, и быстро кашляет на середине предложения, якобы прочищая горло, чтобы скрыть свою оговорку. — Он был идеальным для меня в то время. — Уверена, он был великолепным. Лекса мысленно воспроизводит обстановку лофта, пытаясь пройтись по нему, как в виртуальной экскурсии. Она часто так делала, особенно в первые месяцы после переезда. Но прошло уже много времени, и Лекса теперь даже не помнит, когда перестала это делать. Ей никогда не удавалось глубоко погрузиться в это воспоминание, прежде чем в нем появлялись светлые волосы и голубые глаза. Только так оно было правильным, хотя и болезненным. Это место всегда принадлежало им. Даже сейчас, едва она делает пять воображаемых шагов от двери, минуя кухню и длинную, разрисованную стену слева, как призрачные руки, которые она не чувствовала на себе годами, скользят вокруг ее талии. Лекса распахивает глаза, уничтожая этот образ, но не ощущения. В животе неприятная дрожь, в горле пересыхает. Она прижимает руку к глазам и тихо, прерывисто вздыхает. — Там на стене было граффити. — Фу, — смеется Костия. — Это точно пришлось бы закрасить. — Это было первое, о чем я подумала, — Лекса благодарна, что Костия в другом помещении. Она не может увидеть улыбку, растягивающую губы Лексы, и то, как она сжимает бедра, когда продолжает: — Но со временем мне даже понравилось. * * * Лекса прижимает свою любовницу спиной к бетонной стене, в то время как ее пальцы быстро входят и выходят из нее, громко и влажно с каждым толчком. — В своих фантазиях я трахала тебя абсолютно по-разному, но ни разу я не представляла, как делаю это напротив ужасно нарисованного инопланетянина, вскрывающего банку печенья. — Все когда-нибудь бывает в первый раз, — выдыхает девушка ей в плечо, щекоча ее подбородок светлыми локонами. — Он пялится на меня. — Так смотри тогда на меня. Лекса чувствует, как зубы впиваются ей в плечо, а ногти врезаются в загорелую обнаженную спину, когда ее девушка крепко обхватывает ее за талию. Лекса хмурится, снова бросая взгляд на стену, но ни на секунду не замедляет движения руки между дрожащих бедер любимой. — Он пялится на меня, исследуя банку с печеньем. — А ты пялишься на него, исследуя… эм, мою банку с печеньем. Возможно, он тоже чувствует себя некомфортно. — Это рисунок. У него нет чувств. Рядом с ее ухом раздается резкий всхлип, когда ее девушка опускает бедра вниз, одновременно с тем, как Лекса двигает рукой вверх, и ее длинные пальцы погружаются глубже, чем раньше. — Чееерт, — рычит ее любовница. — Меньше разговоров, больше исследований. Лекса смеется ей в губы. — Я люблю тебя. * * * — На этой картине нет карточки с названием, Кларк. Кларк и Рейвен, которые кряхтя закрепляют последнее полотно из вертикальной коллекции на стену, оборачиваются на эти слова, и Кларк замирает, когда видит, куда указывает Финн. Гигантский холст, помещенный под защитное стекло, установлен в центре Главного выставочного зала галереи, и прозрачный пластиковый держатель для таблички рядом с ним, действительно пуст. Финн смотрит на карточки с названиями в своих руках и перебирает их, а Кларк не сводит с него глаз, не в силах выдавить из себя хоть слово. — Я уверен, что взял все карточки, — бормочет он, листая их. Финн предложил помочь с подготовкой к выставке, которая будет проходить в выходные, и Кларк дала ему несколько простых заданий, так как он не был знаком ни с искусством, ни с планированием и размещением работ в галерее, которое менялась при подготовке к каждой новой выставке. Это была одна из причин, почему Кларк купила это место. Его было очень легко трансформировать. — На держателе написан номер четырнадцать, но карточки с таким номером нет. Ты ее делала? Прежде, чем Кларк успевает что-то сказать, Финн поднимает глаза на большую картину, у которой нет названия, и присвистывает. — Ого. Она огромная. Это та самая, которая не давала тебе спать весь прошедший месяц? Горло Кларк слишком пересохло, чтобы что-то произнести, поэтому она просто кивает, и Финн улыбается. — А эта девочка — горячая штучка, — он подходит чуть ближе к защитному стеклу. — Эти окна немного похожи на окна в твоем лофте, — он смеется и указывает на желтое свечение на полотне. — Тут даже есть этот раздражающий уличный фонарь и все такое. — Эм… — О, карточка с названием — это мой косяк, — встревает Рейвен, быстро спускаясь со стремянки, на которой стояла. — Наверное, выронила ее, когда выходила из копи-центра. Она, должно быть, все еще валяется на полу возле принтера или даже осталась в лотке. Я напечатаю новую сегодня вечером и принесу ее завтра до открытия галереи. Финн кивает. — Ладно, — он переводит взгляд с Рейвен на Кларк. — Тогда я сейчас закончу с остальными табличками, а потом мне надо будет уже идти, детка. Я сегодня встречаюсь с парнями в баре, помнишь? Кларк облизывает губы и с трудом заставляет свое тело прийти в движение. Она пересекает зал и забирает карточки у своего парня. — На самом деле, мы с Рейвен и сами можем закончить, если хочешь. Тебе же наверняка еще надо заскочить в душ, перед тем, как пойдешь на встречу. — Уверена? — Конечно, — отвечает Кларк и тянется, чтобы поцеловать его в щеку. — Иди. Увидимся утром. — Точнее сказать поздним утром, — усмехается Финн. — Ты же знаешь, что в конечном итоге, я всегда пью чуть больше, чем планировал. Я приеду к тебе в районе одиннадцати. — Хорошо, — кивает Кларк. — Будь аккуратен. — Как и всегда, — отвечает он ей, подмигивая, а затем быстро чмокает в губы, машет рукой Рейвен и выходит из галереи. Как только он уходит, Кларк выдыхает и расслабляет плечи. Она опускает глаза на карточки с названиями в своих руках, в то время, как Рейвен, издает длинный, громкий свист, пересекает зал и встает рядом с подругой перед массивным центральным холстом. — Что ж, это было неловко. — Ага, — отвечает Кларк, и это единственное слово застревает у нее во рту, словно ей надо было сглотнуть или прочистить горло. Они долго стоят плечом к плечу, молча глядя на картину, прежде чем Кларк наконец шепчет: — Тебе нравится? — Я думаю, что она просто невероятная, — выпаливает Рейвен без малейшего колебания, как будто она сдерживала эти слова на губах с того самого момента, когда впервые увидела картину. Она чуть подталкивает Кларк локтем в бок. — То, как перетекают линии, и то, как ты поработала со светом… я хочу сказать — это потрясающе. Хотя теперь, я думаю, что я увидела гораздо больше ее тела, чем когда-либо предполагала увидеть, — она смеется, пытаясь поднять подруге настроение, и Кларк издает мягкий, влажный смешок в ответ. Тишина снова окутывает их и, кажется, что прошлое просочилось сквозь щели под дверями, через вентиляционные отверстия и сквозь поры на их коже, пожирая каждый миллиметр настоящего. Рейвен шепчет: — Она — словно призрак. Кларк кивает, закрывая глаза. — Точнее и не скажешь. Она чувствует, как рука Рейвен обнимает ее и слегка прижимает к себе. — Ты всегда рисовала ее лучше всего. Кларк подается в объятие Рейвен и так же шепотом отвечает: — Иногда я задаюсь вопросом, перестану ли я когда-нибудь так себя чувствовать. — Как? — Как будто я уже прожила всю свою жизнь за те четыре года, что мы были вместе, а теперь я просто убиваю время. — До чего? — До того момента, когда умру, — Кларк грустно смеется, смахивая слезы. — Не знаю. Иногда у меня просто такое ощущение, что все хорошее осталось в прошлом. Конечно я люблю Финна, правда люблю, но я не думаю, что должна так себя чувствовать, понимаешь? Я уверена, что так не должно быть. — Никто не говорил, что легко будет двигаться дальше, — говорит ей Рейвен и Кларк обреченно стонет. — В том-то и дело, Рейвен, — говорит она. — Прошло уже пять лет. Это даже больше, чем мы вообще были вместе. В смысле, не на много, но все равно. Я не должна уже быть в состоянии «пытаюсь двигаться дальше». Рейвен вздыхает и отходит от Кларк, чтобы взять два мягких кресла-мешка, которые они держат в галерее, чтобы отдыхать в перерывах. Она бросает их напротив огромного холста и мягко подталкивает Кларк в один из них, прежде чем плюхнуться в другой. Проведя рукой по лицу, Рейвен снова тяжело вздыхает. — Тебе понадобилось несколько лет, чтобы снова начать хотя бы просто ходить на свидания, так что успокойся. Маленькими шажками. И все войдет в свою колею. — Я встречаюсь с Финном уже восемь месяцев, — говорит Кларк. — И я не люблю его так, как любила ее. Рейвен разворачивается в своем кресле лицом к подруге. — Кларк, слушай. Ты же знаешь, что я ненавижу всю эту эмоционально-сентиментальную чепуху, но, насколько я вижу, ты сейчас как раз в таком настроении, поэтому я собираюсь пару секунд побыть глупой и сопливой, хорошо? Кларк закатывает слезящиеся глаза, и Рейвен смеется, протягивая руку и сжимая ее ладонь. — Ладно, — бормочет Кларк. — Побудь сопливой. — Я ведь видела вас, когда вы были вместе, помнишь? — начинает Рейвен, и Кларк не может заставить себя поднять на нее взгляд, поэтому она смотрит на свои руки, сцепленные в замок на коленях. — Я была рядом с вами на протяжении всей этой эпической лесбийской сказки. — Рейвен. — В общем, я хочу сказать, что я видела вас вместе и — я знаю, что ты не хочешь этого слышать — но, Кларк… ты никогда никого не полюбишь так, как любила ее. Такая любовь бывает только раз в жизни, и если ты ждешь, что снова почувствуешь что-то подобное… боюсь, что ты так и будешь ждать вечно. Тихий вздох срывается с губ Кларк, когда она откидывает голову назад и закрывает глаза. — Наверное, ты права. — Конечно, я права. Они снова замолкают, и Кларк почти засыпает, утопая в своем кресле-мешке, успокоенная родным присутствием Рейвен. Она вздрагивает, вырываясь из сонной дымки, когда Рейвен прочищает горло и спрашивает: — Итак, поскольку ты, очевидно, не делала карточку с названием этой картины, и я уверена, что я тоже этого не делала, тогда нам, вероятно, стоит заняться этим. Кларк протирает глаза и зевает. — Ага, — шепчет она и в ее груди что-то сжимается, когда она поднимает взгляд на полотно. — Как ты хочешь ее назвать? — спрашивает Рейвен. — Ты же не можешь назвать ее просто «Лекса», правильно? Это имя редко произносится и Кларк вздрагивает от его звука. Она резко втягивает воздух, как будто эти два слога каким-то образом выбили из нее дух. Ее друзья и семья почти никогда не озвучивают его, зная, как долго она старалась выбраться из этого, отпустить эту боль, надежду, Лексу. Услышать его снова, было сродни удару под дых. Она накрывает глаза рукой и качает головой. — Нет, — бормочет она. — Я не знаю, — она быстро моргает под ладонью, моргает, пока не проходит жжение в глазах. — Я не знаю.