Lover In Low Light / Любимая в приглушенном свете

Кларк зажимает ладошками рот, подпрыгивая на носочках и глядя на небольшое здание на углу. Табличка «Продано» на его окне заставляет ее сердце учащенно биться. — Я так взволнована, что меня сейчас вырвет, — говорит она, прижимаясь к теплой груди за своей спиной. — Пожалуйста, не надо, — усмехается Лекса, крепче обнимая Кларк за талию, положив подбородок ей на плечо, пока они стоят на тротуаре и смотрят на дверь здания. На улице холодно и их пробивает дрожь с тех самых пор, как покинули свою квартиру, но Кларк не может заставить себя сдвинуться с этого места, а Лекса не хочет заставлять ее делать это. — Мы же на улице, — отвечает Кларк. — Так что ничего страшного. Уверена, людей постоянно тошнит на эти тротуары. — А я уверена, что люди, которых не тошнит постоянно на тротуарах, будут благодарны, если те, кто это делают — перестанут. — Они могут сделать исключение для до смешного взбудораженной художницы-любителя, которая только что купила свою первую галерею. Лекса улыбается, уткнувшись в плечо Кларк, и целует пушистую ткань ее пальто. — Не думаю, что они это сделают. — Детка, ты обламываешь мне кайф. — Я просто в восторге, Кларк. — Я тоже, — смеется Кларк и чуть поворачивается в объятиях Лексы, достаточно, чтобы посмотреть на нее и поцеловать в подбородок. — Я имею в виду, что она маленькая и беспонтовенькая, и потребуется переделать тонну работы, пока она будет готова, но она — моя. Она потратила бОльшую часть денег, которые получила по завещанию отца, на покупку этого маленького помещения, оставив небольшую сумму на ремонт и пополнение своих художественных принадлежностей. Лекса была рядом с ней на каждом этапе этого пути, с того момента, когда они увидели вывеску «Продается» в окне, до момента, когда мать Кларк с отвращением скривила губы, потому что «в углу крысиное дерьмо, а на одном из окон трещина». С момента, когда Кларк поставила свою крючковатую подпись над пунктирной линией, до этого самого момента, когда они стоят здесь, и Лекса обнимает ее, и они смотрят на эту надпись, которая означает, что даже если это была самая короткая из предстоящих ей дорог, Кларк Гриффин, наконец-то ее прошла. — Она будет идеальной, — шепчет Лекса. — Рейвен будет в бешенстве. — Рейвен будет ныть, когда увидит весь объем работы, которую ей предстоит сделать. — Точно, — усмехается Кларк. — Но сначала она взбесится. — Может, ее даже вырвет. — Может быть. Никогда не знаешь, — Кларк сжимает руку Лексы и они медленно покачиваются, стоя на тротуаре и все еще глядя на маленькое пустое здание. — Ты должна вступить в клуб. Иначе, ты будешь единственной, кого не тошнит от волнения. Мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовала себя обделенной. — В глубине души меня тошнит, — поддразнивает Лекса, и Кларк громко смеется, поворачиваясь в ее объятиях и обвивая руками шею своей девушки. — Это сработает, правда ведь? — шепчет она, и слова клубятся между ними, превращаясь в белый туман в прохладном воздухе. — Я стану кем-то. — Ты уже стала, — Лекса поднимает руку в перчатке, чтобы заправить несколько светлых прядей за ухо Кларк. — Ты самый лучший «кто-то» из всех, кого я знаю, и да, Кларк, ты будешь очень успешной. — Ты правда так думаешь? — Правда. * * * У Лексы сильно, слишком сильно перехватывает горло, когда она останавливается на тротуаре и смотрит на маленькое угловое здание. Сладкие запахи выпечки вырываются на улицу вместе с потоком воздуха, когда дверь со звоном открывается и оттуда выходит мужчина с белым бумажным пакетом, на котором красуется логотип «Пшеничная дорожка». В животе у Лексы все сжимается, когда она заглядывает в большие стеклянные окна и видит людей, выстроившихся в очередь перед прилавком, заказывая своих безглютеновые булочки, и на мгновенье ей кажется, что ее сейчас стошнит. Она закрывает глаза, пытаясь представить картины на стенах, смех девушки, измазанной краской и уставшей, лежащей на ней на деревянном паллете на полу, посреди ночи; улыбки на их лицах, когда была продана первая картина и то, как они не хотели вешать другую на ее место. Все это рассеивается и уносится прочь, как одуванчик на ветру, когда она снова открывает глаза. Этого больше нет. Ничего больше нет. Ее больше нет. Тяжело сглотнув, Лекса с трудом отворачивается от здания и заставляет свои ноги двигаться. Уносить ее отсюда — дальше, как можно дальше. Внезапный звонок телефона заставляет ее вздрогнуть, и она почти роняет его, доставая из кармана рукой в перчатке. Когда аппарат наконец прочно зажат в ее ладони, она бросает взгляд на дисплей и, вздохнув, подносит трубку к уху. — Скоро буду, — резко говорит она в телефон, и хриплый смешок вылетает из динамика в ответ. — Ну, по крайней мере, ты жива. Мои мысли уже метались по разным мрачным местам. Я уже приготовилась, например, найти тебя под машиной где-нибудь посреди улицы, или застигнутой на рассвете зомби-апокалипсиса, который еще не добрался до моей части города, или растерзанной диким медведем, который решил забрести в… — Не драматизируй, Ания. — Ты опоздала уже на пятнадцать минут, — защищается Ания, смеясь. — А ты никогда не опаздываешь. Я бы назвала это естественной заботой, Лекса, а не драматизмом. Лекса прочищает горло и потирает глаза, обвиняя морозный воздух в легком жжении в них, хотя и знает, что это не так. — Как я и сказала — скоро буду, — говорит она, прежде чем нажать кнопку завершения вызова и убрать телефон обратно в карман. Она бросает последний взгляд через плечо, видит, как еще один человек покидает маленькое здание, которое, кажется, каким-то образом навсегда засело у нее в груди, и тяжело вздыхает, прежде чем опустить подбородок и ускорить шаг. Подойдя к кафе, в котором она договорилась встретиться с Анией, она видит свою сестру стоящей снаружи на холоде, прислонившись спиной к стене и с дымящейся сигаретой, зажатой между ее губ. Она одета в темную джинсовую куртку с серым меховым воротником, на который волнами падают ее темно-русые волосы, и в еще более темные рваные джинсы, заправленные в тяжелые черные мотоциклетные ботинки. «Харлей» Ании припаркован у тротуара, рядом со входом в кафе, сверкая в холодных лучах яркого зимнего солнца. Ания отталкивается от стены, бросает сигарету на землю и притягивает Лексу в жесткое, почти агрессивное объятие. Лекса издает тихий смешок, сдавленный силой объятий Ании. Ее руки безвольно повисли, прижатые к бокам руками сестры, немного приподнявшей ее в воздух, и Лекса выдыхает, прежде чем заговорить. — С чего это ты стала такой фанаткой физического проявления чувств? — С того, что я не видела тебя почти два года, — ворчит Ания, резко отпуская сестру на землю. Лекса приземляется на ноги, на секунду теряя равновесие. Она всегда была очень ловкой. — Но если ты хочешь быть все такой же жесткой и неприступной, ладно. Я не особо расстроюсь, — Ания театрально подавляет якобы подступившее рыдание, на что Лекса закатывает глаза, а затем они легко улыбаются друг друг и заходят в кафе. — Итак, ты наконец-то соизволила нанести мне визит, спустя пять лет, — говорит Ания, когда они сделали заказ и сели за маленький столик у окна. — И то, только потому, что твоя компания решила открыть здесь новый филиал и поставить тебя управляющей в нем. Другими словами, у тебя не было выбора. Я чувствую себя такой любимой. — Мы виделись больше одного раза за последние пять лет, — протягивает Лекса, и Ания пронзает ее острым взглядом. — Кроме того, мы говорили по телефону почти каждый день. Нам даже не надо обмениваться новостями, потому что мы все их и так знаем. — Да, но разговаривать по телефону и встретиться вживую — это кардинально разные вещи, — возражает Ания. — А виделись мы за это время всего несколько раз, поскольку я, видимо, единственная из нас, кто способен купить билет на самолет. — Я покупала билет на самолет, — пытается защищаться Лекса. Ания продолжает внимательно смотреть на нее, прежде чем произносит: — Да. Но я, похоже, единственная из нас, кто способен сесть на самолет. * * * — Я не могу это сделать, — Лекса тяжело дышит в трубку, не в состоянии успокоить свое грохочущее сердце. — Ты уже в терминале, Лекса, — отвечает Ания. Ее родной, успокаивающий голос нежным потоком льется через маленький динамик телефона Лексы. — Просто передвигай свои ноги, один шажок за другим, пока не окажешься в самолете. — Я хочу, — Лекса задыхается на этих словах и быстро прокашливается, пытаясь прогнать застрявший в горле ком. — Я… — Ты боишься, — заканчивает за нее Ания. — Я не боюсь. — Боишься, — возражает Ания. — А что я тебе всегда говорила о страхе? — Страх — это лучший мотиватор. — Правильно, — отвечает ее сестра. — Чем больше что-то тебя пугает, тем больше ты понимаешь, что должна это сделать. — Я по-прежнему считаю, что в этом нет логики, — говорит Лекса, тяжело дыша в трубку, и ее грудь сжимается все сильнее и сильнее, с каждой секундой, что она провела внутри этого богом забытого аэропорта, который, казалось издевательски насмехался над ней. Она поднимает взгляд на большую букву с номером, расположенными над выходом на посадку. К16. Чертовы ворота «К». Ну конечно же! — Лекса, ты не столкнешься с ней, — говорит Ания, и Лекса в который раз задается вопросом, а не читает ли сестра ее мысли. — Этот город просто огромный и, кроме того, ты даже не знаешь здесь ли она еще. Прошел почти год с тех пор, как вы в последний раз говорили с ней, и я уверена, что Кларк не ясновидящая. Она не почувствует, что ты в городе, внезапно появляясь перед тобой из воздуха. Сердце Лексы сжимается в груди при упоминании Кларк, при звуке ее имени, точно так же, как этот единственный слог преследовал ее снова и снова, как будто никогда не остановится. — Я уже говорила тебе, что ты можешь даже не выходить из моей квартиры, если не хочешь, если тебя это так беспокоит. Просто садись в самолет, и мы разберемся с этим, когда ты будешь здесь. Ворота выхода на посадку насмехаются над ней, дразнят ее городом, который она любит — местом, где она выросла, местом, где она нашла свою семью; местом, где она нашла любовь, самую невероятную, всепоглощающую любовь. Они насмехаются над ней, и Лекса чувствует, что ее сейчас стошнит. Когда в зале раздается голос, объявляющий о посадке, эти насмешки становятся только громче. Тошнота усиливается, а страх кажется еще более жгучим. — Я не могу, Ания, — шепчет Лекса в телефон. — Это будет не правильно, быть там и не… и не… Ания тяжело вздыхает в трубку и заканчивает за нее: — Не быть с ней. На несколько долгих мгновений на линии воцаряется тишина, пока Лекса, наконец, не решает двигаться. Когда она разворачивается и почти бегом уходит от ворот, она не оглядывается, и единственное, что она может заставить себя сказать: — Прости меня, Ания. * * * Тяжело вздохнув, Лекса снимает пальто и вешает его на спинку стула. — Было уже слишком поздно, — бормочет она. — Слишком поздно, чтобы навестить свою единственную и неповторимую сестру? — Слишком поздно, чтобы вернуться, — отвечает Лекса. — И я… — Не могла здесь находиться, — заканчивает Аня так тихо, что ее слова едва слышно. Она пинает Лексу под столом и ждет, когда сестра посмотрит на нее. — Я знаю. Я поняла. Я просто поддразнивала тебя. Лекса медленно кивает, изо всех сил стараясь улыбнуться сестре, но это больше ощущается, как гримаса. Она предполагает, что и выглядит примерно так же. — Ты уже прошвырнулась по каким-нибудь старым местечкам? — спрашивает Ания, отклоняясь назад на стуле и закидывая ногу на ногу. — Съела кусочек пиццы Паппи? Лекса облизывает губы, опускает взгляд на стол, и качает головой. — Ого, — смеется Ания. — Я думала, что ты будешь испытывать физическую боль, если не запихнешь себе в рот кусок пиццы с острым соусом в первые же пятнадцать минут, как сойдешь с самолета. Вздохнув, Лекса проводит рукой по растрепанным волосам и собирает их в хвост, чтобы они не падали на лицо, пока она ест. Она закрепляет его эластичной резинкой, которая, как она знает, скорее всего лопнет к концу дня. Эти проклятые штуки никогда не выживают долго с ее волосами. Они слишком густые. — Хорошее применение аллитерации, — протягивает она. — Миссис Гаррисон гордилась бы тобой. — Ох, миссис Гаррисон, — улыбается Ания. — Моя лучшая учительница в старшей школе. — Ты по ней с ума сходила. В ответ Аня комкает салфетку, макает ее в свой стакан воды со льдом и швыряет в лицо Лексе. Она уворачивается, чтобы избежать прямого попадания, но все равно чувствует, как брызги холодной воды отлетают ей на ухо. — Ведешь себя, как ребенок, Ания, — ворчит Лекса, вытирая ухо. — Хорошее применение навыка уклонения, — протягивает Ания, закатывая глаза. — Доктор Томпсон не гордился бы тобой. — Значит хорошо, что мы перестали ходить к нему, когда мне было пятнадцать, — бормочет Лекса, и Ания смеется, снова подталкивая ногу Лексы под столом. — Нам как-нибудь надо туда сходить. Лекса поднимает брови. — К доктору Томпсону? — выпаливает она и Ания заливается еще более громким смехом. — К Паппи, дуреха. Молчание Лексы вполне красноречиво, и Ания на нее не давит. Они позволяют себе поесть почти в полной тишине, обменявшись лишь парой фраз. Это молчание густое, но не дискомфортное — не с Анией. Только не с Анией. Когда они снова выходят на морозный послеполуденный воздух, Лекса провожает Анию до ее байка. Она стоит молча и неподвижно, пока Ания достает из седельной сумки тяжелое кожаное пальто, натягивает поверх джинсовой куртки и надевает толстые кожаные перчатки. Когда Ания готова ехать, Лекса открывает рот, чтобы поблагодарить сестру за обед, но то, что срывается с ее губ, звучит совершенно неожиданно. — Ее нет, — говорит она, и эти слова практически душат ее, на что Ания удивленно поднимает бровь. — Кого? Лекса закрывает глаза, резко втягивая воздух через нос. Она не собиралась говорить это. Она вообще не планировала начинать этот разговор, но теперь эта дверь открыта, и она не стала останавливать себя, а просто вошла в нее. — Ее галереи, — шепчет девушка, не в состоянии произнести это громче. Она прочищает горло, качает головой, как будто сама не верит, что это все еще может быть так важно для нее, но опять же, это никогда не переставало быть важным. Она не думает, что когда-нибудь перестанет. — Там теперь булочная. Легкое заинтересованность на лице Ании пропадает, и Лекса понимает, что для ее старшей сестры это не новость, а Ания только подтверждает это кивком. — Ага. Там булочная уже последние пару лет. — Ох, — она не задает вопросов, которые моментально начинают бурлить в ее груди, которые вопят в ее груди. У Ании, скорей всего, все равно нет на них ответов, поэтому Лекса сдерживает их, давит, позволяя им утонуть… или, скорее, она тонет в них. Какое-то время они стоят в тишине, после чего Ания прочищает горло, перекидывает ногу через свой байк и устраивается на сиденье. — Ну, так, скоро увидимся, да? Лекса моргает, возвращаясь в реальность, и кивает. — Да, — отвечает она. — Костия хочет познакомиться с тобой. Ания кривит губы и издает тихий стон, что вызывает у Лексы смех. — Почему ты так настроена против нее? — Вовсе нет, — возражает Ания. — Я не против нее. Я просто уверена, что она не для тебя. — Ты с ней даже не встречалась, — взвивается Лекса, скрещивая руки на груди. — Так что ты никак не можешь быть в этом уверена. — Не согласна, — говорит Ания, натягивая шлем на голову и открывая забрало, чтобы ее было хорошо слышно. — Но, если это тебя порадует — давай сделаем это. Напиши мне время и место, и я постараюсь подстроиться. — И ты будешь лапкой? Ания усмехается под своим шлемом. — Ничего не могу обещать, — ее Харлей с ревом оживает, и Ания кричит сквозь его рык, мягко сжимая предплечье сестры. — Это — твой дом, Лекса. Я понимаю, что все здесь — это болезненные воспоминания для тебя, но ты должна позволить себе жить. Сходи к Паппи. Поешь пиццы. Создай новые воспоминания. Лекса едва успевает растянуть губы в улыбке, как Ания кивает и отъезжает от тротуара. На улице так холодно, что прогулка пешком до дома кажется почти непосильной. * * * Кларк продевает бриллиантовую сережку в мочку левого уха, рассматривая себя в зеркале в ванной, когда руки Финна обвиваются вокруг ее талии. Его грудь прижимается к ее спине, и его лицо появляется в отражении рядом с ней. — Ты потрясающе выглядишь, — говорит он, и Кларк слегка натянуто улыбается ему. — Спасибо. Его щека трется о ее щеку, и Кларк усмехается, мягко отталкивая его подбородок. — Тебе надо побриться. — А я подумал, что может стоит отрастить бородку, — поддразнивает он, улыбаясь над ее плечом, и Кларк закатывает глаза. Они оба знают, что на самом деле он не будет этого делать, поскольку щетина у него появляется местами: где-то тонкая, где-то толстая, а где-то и вовсе отсутствует. Финн попытался отрастить бородку вскоре после того, как они начали встречаться, и это привело к самой смешной бороде, которую Кларк когда-либо видела. Они с Рейвен дразнили его этим несколько дней, пока он наконец не сбрил щетину и не согласился, что это выглядит нелепо. — Нервничаешь? — спрашивает он через пару секунд, слегка сжимая ее бока и устраивая подбородок на ее обнаженном плече. Отражение Кларк поднимает одну бровь. — Из-за сегодняшнего вечера? Он кивает и она мягко смеется. — Я слишком много раз это проходила, — поясняет Кларк. — Но все еще нервничаю. Это всегда так странно: наблюдать за тем, как люди рассматривают то, что я создала, обсуждают это, покупают. Это слишком личное. — В каком смысле? Кларк пожимает плечами и подбородок Финна слегка подпрыгивает, но остается на месте, и она вздыхает. — Я смотрю, как эти люди смотрят на мои картины и слышу, как они обсуждают цвета и контраст, и предмет рисунка, а все, о чем я могу думать — это о том, что это полотно было написано, когда я была полу-пьяная, или во время месячных, или рыдая из-за какого-то глупого фильма, который мне вообще не следовало смотреть в период гормонального всплеска. Или это картина, которую мне пришлось начинать с начала, потому что уронила мольберт, зацепив им стол и вылив на холст чашку с хлопьями, которая была на этом столе. Или я красочно вспоминаю, как я чувствовала одиночество, злость, грусть или радость, когда я создавала каждую из них. В каждой картине есть частичка меня, понимаешь? Он долго молчит, они просто стоят в ванной, глядя в зеркало, но не друг на друга, а затем он шепчет: — Ты в порядке, Кларк? Кларк моргает, переводя взгляд на его темно-карие глаза через отражение в зеркале. — Конечно, — отвечает она, слова неожиданно получаются хриплыми и не особо убедительными. — Почему ты спрашиваешь? — Просто, в последнее время ты какая-то тихая, — поясняет Финн. — Даже грустная. Не знаю. Просто другая. Кларк облизывает губы, изо всех сил пытается изобразить улыбку и мягко качает головой. — Я в порядке, Финн, — она сжимает его руку, обнимающую ее за талию, и вздыхает. — Я в порядке. * * * — Обожаю город зимой, — говорит Кларк, и ее слова срываются с губ облачком пара. Ее рука крепко обвивает руку Лексы и все заботы мира сегодня ей ни по чем. — Так красиво. — Холодно, — отвечает Лекса, свободной рукой сильнее натягивая шапку на уши. Она опускает подбородок и теснее прижимается к Кларк, так что они спотыкаются о ноги друг друга и почти падают, но все равно не разрывают объятий. Кларк издает дикий смех и крепче сжимает руку Лексы. — Тебе же нравится. — Почему мы вообще тут остаемся? — ворчит Лекса. — Почему бы нам не переехать туда, где лето круглый год? — Потому что ты будешь скучать по своим безразмерным свитерам, шапочкам с помпонами, гетрам, трем чашкам кофе в день и моей до неприличия очаровательной зимней улыбке. Лекса поджимает губы и бросает на Кларк косой взгляд, но Кларк видит намек на улыбку. Уголки губ Лексы всегда приподнимаются в улыбке для нее, всегда. — Может, только по последнему пункту, — бурчит Лекса, и Кларк встает на цыпочки, чтобы чмокнуть ее в щеку. — И по всем остальным тоже. — Без них я бы как-нибудь прожила. Кларк выгибает бровь. — Ты бы пожертвовала всем, что любишь? — Ради чего-то лучшего? — спрашивает Лекса. — Да, конечно, Кларк. — Теплая погода, это что-то лучшее? — Прямо сейчас — да. У меня пальцы на ногах занемели, и я отморозила задницу, даже сквозь джинсы. — Если хорошенько растереть и помассировать, ты согреешься и все пройдет. — Ты помассируешь мне попку? — Как будто это будет в первый раз, — смеется Кларк. — Видишь? Холод имеет свои плюсы. — Ты бы не помассировала мне попку, если бы она была теплой? — спрашивает Лекса, подтолкнув Кларк локтем. — То есть моя теплая задница тебя не привлекает, Кларк? — Твоя задница привлекает меня при любой температуре, детка. — Хорошо. — Воздух такой свежий и чистый, — говорит Кларк через мгновение, — И небо такое ясное. — И лед такой опасный, — добавляет Лекса, мягко подталкивая Кларк вправо, чтобы они могли обойти наледь, осевшую на тротуаре. Кларк кусает Лексу за плечо сквозь пальто. — Просто признайся, что ты любишь город зимой. — Холодно. — Красиво. — Так что ты говорила? — усмехается Лекса. — Где эта галерея, куда мы идем? — На Седьмой улице, — говорит Кларк. — Уже недалеко. — Кто устраивает художественные выставки зимой? — Художники, которые понимают, насколько волшебна зима, Лекса. — Волшебна? — Лекса растягивает это слово и ухмыляется, когда Кларк закатывает глаза. — Да, волшебна. Выражение «Зимняя страна чудес» не с потолка взялось, знаешь ли. — Оно несомненно, придумано художником, — поддразнивает Лекса, и Кларк смеется. — Нарния была зимней страной чудес, — отмечает она. — И это место было потрясающим. — Разве в этой книге дети не были сожраны львом? Кларк фыркает так сильно, что умудряется поперхнуться, прежде чем качает головой. — На них напала ведьма. — В любом случае жуть жутчайшая, Кларк. Отцепившись от руки Лексы, Кларк вместо этого обеими руками обвивает ее талию и улыбается, когда Лекса обнимает ее за плечи. Идти становится неудобно, но Кларк это не волнует. Воздух пахнет свежестью, и Лекса пахнет просто фантастически, и, даже в такую морозную погоду ей так, так тепло. — Ты любишь зиму, Лекса, — бормочет она, уткнувшись лицом в пальто Лексы. — Я же знаю, что любишь. Это правда. Несмотря на все жалобы и несмотря на тот факт, что она никогда не признается в этом Кларк, Лекса любит зимы. Она любит их по всем тем причинам, которые назвала Кларк и по тысяче других. Но больше всего она любит их потому, что они заставляют Кларк сиять изнутри — словно солнышко сверкает на свежем снегу — и то, как Кларк говорит об этом. То, как она улыбается, и смеется, и вдыхает как будто не может насытиться этим воздухом. Зима каким-то образом делает ее еще более яркой и поразительной. Лекса усмехается и сжимает плечо Кларк. — Холодно. — Красиво. Обреченно вздыхая, Лекса целует макушку Кларк, ее губы становятся влажными от снега на светлых прядках. — Ты красивая. * * * — Ты ведь забронировала столик? — спрашивает Костия, цепляясь за руку Лексы на холодном ветру. Они быстро идут по тротуару к галерее, где проходит художественная выставка. Костия увидела флаер, прикрепленный на рекламной доске в кафе рядом с их новой квартирой, и практически умоляла Лексу сводить ее туда, в качестве их первого официального свидания в этом городе. Твердое «нет» едва не сорвалось с губ Лексы, давно утратившей любовь к художественным выставкам, но глаза Костии смотрели так умоляюще, а улыбка была такой сияющей, что Лекса не смогла ей отказать. Лекса проклинает тонкий материал своих брюк, потому что ее колени уже дрожат от холода, но она не отстает от Костии и надеется, что скорость поможет ей немного согреться. — Да, Костия, я заказала столик. Когда я вообще забывала сделать то, о чем ты меня просила? — Тогда, когда я просила тебя прочистить водосток у меня в квартире, — парирует Костия и Лекса издает вымученный стон. — Это было всего один раз, и не так уж важно. — Кухню затопило, — возражает Костия. — Столешница промокла насквозь. Лекса фыркает и качает головой, жалея, что не взяла с собой теплые наушники. Костия заставила ее стянуть волосы в тугой пучок на затылке и, хотя это выглядело прелестно, ее уши сейчас были совершенно открыты и уже болели от острого холода. — Что ж, столик сегодня заказать я не забыла. На восемь тридцать. — Ладно, хорошо, — Костия усмехается Лексе. — Я так волнуюсь от предвкушения. Это наше первое свидание с тех пор, как мы переехали. — Знаю, — Лекса мягко улыбается и целует Костию в висок. — Хотя, было бы еще лучше, если бы не было так холодно. У меня пальцы на ногах уже превратились в маленькие льдинки. Костия заливисто смеется. Она немного спотыкается, когда ее каблук попадает в трещину на тротуаре, но успевает схватиться за Лексу, чтобы не упасть, и Лекса осторожно поднимает ее обратно. — Твои пальцы не такие уж маленькие, Лекса. Сверкнув на нее взглядом в тусклом свете раннего вечера, Лекса бурчит: — Надо было позволить тебе упасть. Еще один громкий взрыв смеха срывается с губ Костии, когда она плотнее прижимается к Лексе и тянет ее руку, обвивая ее вокруг своих плеч. — У тебя длинные пальцы на ногах, — говорит она. — Милашечные, но длинные. Факт остается фактом, вне зависимости от того — позволишь ты мне упасть или нет. — Я сейчас уйду домой, — шутливо угрожает Лекса. — Будешь одна страдать на этом холоднющем свидании. — Нет, не уйдешь, — говорит Костия, раскрывая ее блеф. — Слишком холодно, чтобы ты пошла домой одна. — И то верно. — Я поражаюсь, как ты выжила здесь столько лет, — говорит Костия, посмеиваясь и тыча Лексу в живот. — Ты же ненавидишь зимы. Лекса на мгновение хмурится, в груди вспыхивает знакомая боль, которая бьет по ней так сильно и так быстро, что девушка делает резкий, ледяной вдох. На мгновение она думает о том, чтобы сказать: «Холодно», но не делает этого. Красиво. Это слово само собой всплывает в ее сознании, как автоматический ответ на ее мимолетную мысль, и Лекса почти слышит его. Она ожидает услышать, как оно рассечет воздух в любую секунду, но этого не происходит. И не произойдет. Потому что сейчас — не тогда, а Костия — не Кларк. Прочистив горло, Лекса вместо этого произносит: — Да, ненавижу. Когда Костия неожиданно останавливается, Лекса врезается в нее и моргает, отгоняя воспоминания, туманным облаком обволакивающие ее разум. Костия с улыбкой поворачивается к ней, указывая на дверь красиво освещенного здания, с панорамными окнами, открывающими вид на огромное помещение, обставленное картинами и рисунками, и заполненное людьми. — Это здесь! Лекса не утруждает себя чтением надписи над дверью, а просто позволяет Костии втащить себя внутрь, в долгожданное тепло. Пожилой джентльмен приветствует их в дверях и предлагает проверить их сумки и пальто, пока они осматриваются. Лекса берет билет, который он ей протягивает, и засовывает его в карман брюк. Поток людей в галерее, кажется, двигается по часовой стрелке, так что они с Костией поворачивают налево и останавливаются перед первой картиной — нарисованная карандашом беременная женщина в профиль, обнаженная, придерживающая одной рукой большой живот, подняв другую руку к шее. Это просто, но в то же время элегантно, и Лекса находит эту картину прекрасной. Костия, похоже, не слишком впечатлена и тянет Лексу к следующему полотну. Двадцать минут спустя они стоят перед коллажем, который охватывает девять небольших полотен, расположенных в форме квадрата. Каждое отдельное полотно расписано разными цветами, но, если смотреть на все вместе, они создают одно общее изображение женского рта, слегка приоткрытых губ и языка, выглядывающего из-под белых зубов. — Невероятно, — говорит Костия, и Лекса кивает, делая глоток шампанского, которое ей предложил один из официантов. — Думаю, картины маслом нравятся мне больше, чем карандашные рисунки. Лекса усмехается и сухо произносит: — Да, я заметила, что после третьего рисунка ты оттащила меня от него всего через тридцать секунд. — Мне нравятся цвета, — поясняет Костия, закусывая губу, чтобы сдержать улыбку. — Картины, почему-то, кажутся более живыми, как будто изображение на них сейчас начнет двигаться. — Тогда здесь появится огромное количество голых женщин, гуляющих по галерее, — подкалывает Лекса, и Костия громко смеется, но тут же прикрывает рот ладошкой, оглядываясь по сторонам и пригнув голову. — На этих картинах определенно много голых женщин, — соглашается она, приглушив смех. — Ну, не то чтобы я жаловалась… — говорит Лекса и Костия усмехается. — Ну конечно же нет. Лекса закатывает глаза и, взяв Костию за руку, мягко тянет ее за собой к следующей картине. * * * Тихо подойдя и встав рядом с Кларк, Рейвен скрещивает руки на груди вздыхает. — Я сегодня даже без какой-нибудь милашки. — Ты сама милашка, Рейвен, — смеется Кларк. — Тебе не нужны дополнительные украшения. Я уже видела как минимум пятерых людей, которые пялятся на тебя, вместо моего искусства. — Что правда, то правда, — говорит Рейвен, поворачиваясь, чтобы одарить Кларк злой усмешкой. — Я так плохо влияю на твою карьеру. Почему ты продолжаешь приглашать меня? Кларк усмехается и качает головой. — Ты же знаешь, что галерея ровно настолько же твоя, как и моя. Ты все строишь и переделываешь планировку под каждую новую выставку, так что, на самом деле, мы обе здесь ведущие художники. Рейвен отвечает, драматично вздохнув. — Ты просто генератор комплиментов, Кларк. Хотела бы я иметь твою карманную версию, чтобы носить ее все время с собой для поддержания моего эго. Они толкают друг друга плечами, прыснув от смеха, и Кларк произносит: — И это, конечно же не будет выглядеть жутковато. Когда их смех снова стихает, они обе просто наблюдают за движением в галерее, где толпятся люди, рассматривая работы, и Кларк тихо говорит: — Я рада, что ты со мной. Рейвен не поворачивается к ней, но Кларк боковым зрением видит, как девушка кивает, прежде чем до нее доносится ее шепот. — Всегда, Кларк, — через некоторое время Рейвен вздыхает и спрашивает: — Где Коллинз? — Наверное, в туалете, — отвечает Кларк, пожимая плечами. Она не видела Финна уже как минимум минут пятнадцать. — Или, скорей всего, в мини-баре. Рейвен почти смеется, но отвлекается, когда ее взгляд останавливается в центре зала. Подталкивая локоть Кларк своим, она незаметно указывает туда и говорит: — Похоже, у тебя появились потенциальные покупатели на твою гигантскую тоску, — она прочищает горло. — В смысле, холст. — Как грубо, — буркает Кларк, но теперь и ее взгляд перемещается на двух женщин, изучающих главную работу ее выставки, и сердце начинает яростно стучать в груди. Мысль о продаже этой картины болезненна, почти убийственна, но Кларк знает, что она не может ее оставить. Эта картина должна уйти. Она должна ее отпустить. — Полагаю, мне следует пойти поговорить с ними, — говорит Кларк, хватая новый бокал вина с подноса проходящего мимо официанта. Рейвен кивает и тихо окликает Кларк, когда девушка уже начинает двигаться к центру главного помещения. — Эта картина принесет три тысячи долларов в твой карман, Кларк! Сделай все, что угодно, хоть массаж спины клиентам, если понадобится! * * * Резкий вздох Костии заставляет Лексу вздрогнуть, отвлекая ее внимание от холста, который она в данный момент рассматривает. Она поворачивается к картине, возле которой стоит ее девушка. — О мой бог, — тихо произносит Костия и рассеянно машет рукой, подзывая Лексу. — Это просто невероятно. Огромное полотно занимает большую часть стенда, к которому оно прикреплено, и защищено массивным защитным стеклом. Сначала Лекса рассматривает его по частям, уделяя внимание отдельным деталям — переходы линий от черного к белому, то, как тени опускаются на тело этой женщины, как проблеск желтого цвета проникает через окно, как заботливо изображено дыхание, чуть затуманившее стекло. Это потрясающая работа, во всем ее тщательно прорисованном совершенстве, но она кажется знакомой. Даже по кусочкам, она кажется знакомой, и Лексе приходится сделать несколько шагов назад, чтобы увидеть работу целиком. И в эту самую секунду сердце яростно ударяется о грудную клетку, а горло сжимается с такой силой, что она не может дышать. — Она прекрасна, — говорит Костия, мягким и почти благоговейным голосом. — Она напоминает мне тебя. Ее волосы такие же непокорные, как у тебя. Я в восторге, Лекса. Лекса делает несколько неглубоких, резких вдохов через нос, отчаянно пытаясь вдохнуть немного воздуха в легкие, но он не проходит. Он не попадает в организм, и Лекса начинает чувствовать сильное головокружение и тошноту. — Три тысячи долларов, — слышит она голос Костии. — Боже, это очень дорого, но я понимаю, почему, — она смеется, но для Лексы ее смех звучит приглушенно, словно кто-то зажал ей ладонями уши, отсекая ее от всего внешнего мира. Она слышит слова Костии, но они не задерживаются в ее сознании, точно так же, как воздух, ускользающий из легких. — Сколько мне придется умолять тебя купить мне эту картину? Голос Лексы звучит неестественным и напряженным, и она удивлена, но рада, что он вообще звучит. — Нет, — выпаливает она гортанно и хрипло. — Ты не хочешь эту картину. Нет. — Я думала, ты хотя бы приведешь пару аргументов, чтобы отговорить меня, — произносит Костия, и ее смех достигает ушей Лексы все тем же приглушенным шумом. Девушка все еще не может оторвать глаз от картины, поэтому не замечает паники Лексы, которая задается вопросом, заметно ли, что ее едва сдерживаемые спокойствие и самообладание уже очевидно подкошены, потому что внутри нее все в огне, в руинах, и она чувствует, что может разлететься на куски в любой момент. — Хотя, я уверена, что смогу уговорить тебя, — подкалывает Костия, а затем отстраняется от Лексы и подходит ближе к картине, а Лекса молча наблюдает за ней. Ей приходится наблюдать за ней, потому что она не может смотреть на полотно. Она не может смотреть на эти линии, свет фонарей, изгибы тела, которое — она знает, она знает, что… — «Дом — это любимая в приглушенном свете», — читает Костия надпись на табличке сбоку от картины, затем тихо вздыхает и отступает на шаг назад, снова вставая рядом с Лексой. — Даже название великолепно. — Спасибо, — раздается голос у них за спиной, и кровь застывает в жилах Лексы. Ее желудок дергается вниз, как будто пытается протолкнуться к ногам, а сердце подпрыгивает к горлу, словно желает сбежать из груди через рот, и Лекса чувствует, что ее вот-вот разорвет пополам от этих двух болезненных ощущений. Этот голос. Этот голос. Этот голос. Лекса узнала бы этот голос где угодно, в любое время. Она провела годы с этим голосом, провела годы, слыша, как он мурлыкает рядом с ее кожей, шепчет ей на ухо, смеется в ее губы и преследует, преследует, преследует ее во снах. Когда-то этот голос был всем. * * * Кларк мягко улыбается, когда одна из женщин, восхищенных ее картиной, оборачивается на ее слова. Она немного ниже Кларк и очень красива. Изгибы ее тела, окутанные струящимся темно-зеленым платьем, притягивают взгляд Кларк, и она быстро одергивает себя, возвращаясь к лицу женщины. Длинные волосы незнакомки опускаются на одно плечо блестящей волной — темные и прекрасные, как и ее кожа, и глаза. Ее улыбка настолько лучезарна, что заставляет Кларк улыбнуться в ответ. — Ох, — восклицает женщина. — Вы создатель этой картины? Кларк, кивнув, отвечает: — Верно. Меня зовут Кларк. Вам нравится моя работа? — Я влюблена в нее, — моментально отвечает женщина. — У меня такое чувство, что я уже состою с ней в долгих отношениях. Кларк смеется в ответ, но ее смех слишком тихий, слишком печальный. Она чувствует, что картина уйдет уже к концу вечера, если она хорошо пообщается с этой женщиной. Тем не менее, она делает все возможное, чтобы изобразить на лице очаровательную улыбку. — Я рада, что она вам нравится, — говорит Кларк. — Это одна из моих самых личных картин и мне будет тяжело расстаться с ней, но если вы влюблены в нее настолько, насколько это выглядит, то, полагаю, я не стану возражать против того, чтобы отпустить ее жить с вами. — Что ж, для начала мне придется убедить мою девушку согласиться немного опустошить ее карманы, — шутит женщина и Кларк бросает взгляд на неподвижную фигуру рядом с ней. Вторая женщина по прежнему стоит к ней спиной, и она даже не шелохнулась и не пробормотала ни слова с тех пор, как к ним подошла Кларк. Что-то в ней, даже со спины, кажется знакомым: длинная изящная шея, небольшой участок острого подбородка, который Кларк видит лишь частично. Ее волосы собраны в элегантный пучок, а стройное тело — гибкое и прекрасное в каждом изгибе. Она одета в черные брюки и зеленый топ, в соответствии с нарядом ее девушки. Кларк не может заставить себя отвести взгляд. У меня просто взгляд художника, убеждает она себя. Это естественно. Мягко усмехнувшись, Кларк оглядывается на женщину, все еще улыбающуюся ей, и произносит: — Что ж, картина действительно дорогая, так что я вас понимаю. Но в нее вложена огромная часть моей души. Женщина подталкивает свою девушку локтем и повторяет: — Ты это слышала? В нее вложена огромная часть души. Она заслуживает хороший дом. Другая женщина все так же не поворачивается, и Кларк, глядя ей в спину и прочистив горло, обращается к ней: — Вы похоже крайне увлечены ею, — подшучивает она. — Могу я спросить, что вы думаете об этой картине? Кларк готова поклясться, что замечает, как женщина вздрагивает от ее вопроса, прежде чем ее девушка тянет ее за руку. — Ты в порядке, любимая? — тихо спрашивает она, сжимая руку своей девушки. Кларк почти ожидает, что женщина просто развернется и уйдет или, возможно, даже упадет в обморок. Она никогда не сталкивалась с таким поведением посетителей своей галереи, и уже начинает думать, что ей не следовало к ним подходить. Может быть, эта женщина чувствует давление из-за того, что ее уговаривают купить картину прямо сейчас, и Кларк уж точно не хотела бы, чтобы кто-то выложил три тысячи долларов, которых у них на самом деле нет, или которые они не желают отдавать. И только Кларк собирается извиниться и отойти, чтобы дать им возможность все обсудить, как она слышит тяжелый, прерывистый вздох, вырвавшийся из груди женщины, прежде чем она, наконец, медленно поворачивается. Звук бьющегося стекла прорывается сквозь мягкое гудение галереи, когда бокал Кларк выскальзывает из ее руки и падает на пол. Ее губы приоткрываются прежде, чем она успевает подумать о том, что может из них вырваться, а затем ее голос эхом разносится по комнате. — Ох, бля.