260 000 км/с

Страх. Жуткий, нечеловеческий. Стрэнджа бросает в холод, худые плечи содрогаются несколько раз подряд, а руки сводит в нервном треморе. Он несколько раз моргает, бросаясь, как маленький ребёнок, в слепую надежду о нереальности происходящего – подумаешь, всего лишь сон, нужно лишь прийти в себя, и всё это исчезнет. Стефан и сам понимает, как это глупо. Он приходит в себя через четыре минуты. Вновь зачем-то спрашивает программу о местонахождении корабля. Та меланхолично повторяет, что лететь ещё почти девяносто лет. В этот раз мужчина встречает ужасную новость с холодной расчётливостью – не позволяет себе долго находиться в панике. Ведь он нейрохирург. Был нейрохирургом. И чёткое правило: «не поддавайся панике» – он усвоил ещё студентом-медиком. И пусть проглотит свой язык каждый, кто посмеет утверждать, что добившийся в прошлые годы невероятных высот гений медицины Стефан Стрэндж когда-нибудь позволял себе от него отступиться. Что ж, невозмутимость – то немногое, что осталось от прежнего Стефана. Мужчина собирается с духом и, сдвинув брови на переносице, медленно идёт прочь. Ему просто необходимо подумать. Корабль мерно гудит. Стрэндж движется к главному вестибюлю прогулочным шагом – ноги вдруг оказываются ватными. Мысли так быстро носятся в голове, что будто мелькают в прозрачно-голубых глазах, словно строки программы, подыскивающий правильный ход. Потухает первый глупый порыв сейчас же отправить послание на Землю: Стрэндж не дурак и прекрасно понимает, что идти туда-обратно оно будет дольше, чем осталось лететь кораблю. Следом в голове начинают копошиться вопросы. Какие-то более-менее приемлемые ругательства, недовольства и, конечно, главное недоумение: почему? Почему, чёрт возьми, он очнулся раньше? * * * «Меня зовут Стефан Стрэндж, и… Я пассажир корабля Авалон.» Капсулы гибернации. Стрэндж почти бегом влетает в широкие залы. Ровно пять тысяч гробов. До зубного скрежета одинаковых, почему-то жутких. Стефан чувствует себя так, словно он – всего лишь молоденький студент-первокурсник, строгий куратор которого впервые привёл своих воспитанников в морг. Он ещё помнит охвативший всё его существо трепет, помнит, как оцепенел. Онемели кончики дрожащих пальцев. Стрэндж сжал их покрепче в кулаки и огляделся. Ему необходимо найти свой «гроб». Тот обнаруживается быстро. Раскрыт, тих и, кажется, абсолютно недееспособен. Стефан стоит у него около минуты, нервно хрустя костяшками пальцев и морщась от боли – он просто не знает, как ещё себя отрезвить. «В моей капсуле гибернации какой-то сбой. Я проснулся раньше, чем все остальные. И не питаю зряшных надежд – мне не заснуть вновь без посторонней помощи. Лететь ещё девяносто лет. И я не знаю, что мне делать. Конец записи». Стрэндж легко ударяет по дисплею видеофона. Прошло около часа. Он вернулся в каюту. Сумел сдержать приступ накатывающей паники и разогнать давящую на виски тишину – вдали заиграл Григ. Извечные вопросы: что делать, и кто виноват? Стефану хватило ещё получаса, чтобы понять: так просто и за одни сутки не разрешится ничего. Он сдерживает в себе отчаяние всего ничего, но оно уже давит изнутри, заставляя судорожно сжимать и разжимать ноющие руки, подыскивая хоть один приемлемый вариант. Сделать хотя бы что-нибудь. Хотя бы самую малость. Станет легче, он уверен, станет легче. Стрэндж решает вести дневник. Дисплей успешно уведомляет, что запись сохранена, и нейрохирург делает в названии пометку: день первый. Стальной обруч, жмущий что-то внутри, едва ослабевает. Мужчина чувствует себя уставшим и совершенно разбитым. Растерянность и беспомощность вдруг давят на плечи с невероятной силой, и Стефан обессиленно падает на кровать. Кажется, день ещё едва преодолел свою половину, а нейрохирург забывается тяжёлым и беспокойным сном. Воспалённый разум услужливо рисует едва-едва забывшемуся Стефану мрачные картины. Серые, чёрные, красные, почему-то золотые. Они калейдоскопом мелькают, и Стрэндж вряд ли может полностью их различить. Он слышит голоса – механические голоса равнодушных программ. Видит яркие вспышки света, равнодушный, глубокий-глубокий вакуум тёмного космоса, женские крики. Лоб покрывается блестящими каплями испарины, и Стефан ворочается, пытаясь сбежать от кошмаров. В самый неподходящий момент он слышит грохот, чувствует удар и теряется в вое сирен. В самый неподходящий момент он снова переживает аварию. * * * Стефан Стрэндж со студенческой скамьи подавал великие надежды. И оказался из тех немногих, кто сумели превзойти все мыслимые ожидания. Гений медицины, спасший столько жизней, самонадеянный и заносчивый, но всегда удивительным образом умудряющийся достать даже самого безнадёжного пациента с того света. То, что делал он, не делал никто и никогда, и все твердили в один голос, что этот человек войдёт в историю. И Стрэндж сам в это верил. Авария произошла ночью, во время грозы. Стрэндж летел по шоссе со скоростью, превышающей безопасные значения, и, кажется, отвлёкся всего на пару мгновений на чей-то звонок. А дальше удар, звон, грохот, слепяще-яркий свет и долгое, секунд десять, падение. Стефан дальше мало что помнит. Он очнулся на больничной койке. Как же долго твердили ему врачи, мол, чудо, что его руки вообще смогли спасти, что они двигаются и подчиняются ему, но увы… Сведенные в вечном треморе, они больше не могли творить чудеса медицины. Стефан сдался через год. К тому времени, у него не осталось ничего, кроме бессильной злобы на свою судьбу и отчаяния. Он пытался начать жить заново, но бросил это дело слишком быстро, не способный принять действительность. И однажды едва не свёл счёты с жизнью. Спасение пришло оттуда, откуда его не ждали. Авалон обещал новую жизнь, новые возможности и спасение от удушающей реальности. Сто двадцать лет анабиоза. Стрэндж быстро согласился и едва наскрёб на билет. Он отправлялся в полёт, полный едва-едва теплящихся надежд. Надежды оказались разбитыми вдребезги слишком быстро. И вот, его снова посетил господин Кошмар. Как предсказуемо. * * * Стефан проснулся поздно вечером. Или ночью. Он сам едва понял. Вскочил, судорожно хватая ртом воздух, и с трудом обрёл связь с реальностью. Она навалилась на него всей тяжестью страха и потерянности в следующий момент. «Соберись, Стрэндж, – внушал себе нейрохирург. – Тебе не впервой бороться с отчаянием». Он поднялся с кровати. Потёр виски, пытаясь прийти в себя, и на выдохе поднялся. В глазах потемнело. Мужчина пару раз тряхнул головой, восстановил связь с действительностью и через минуту уже спускался в главный вестибюль. – Какова вероятность поломки капсулы гибернации? – Это невозможно, – встретил его запрограммированной любезностью гид. – Капсулы очень надёжны. Стефан закатил глаза. – Да, понимаю, но если всё же поломка произойдет… – Это невозможно, капсулы очень надёжны, – меланхолично перебил его андроид. – Но тогда… – Невозможно. Стрэндж замер в лёгком недоумении. Однако быстро пришёл к выводу, что программа не может издеваться, но всё же бросил в бессилии: – Да пошёл ты. Немедленно последовала реакция: – Рад помочь. Мужчина шикнул и стремительным шагом направился прочь. Вряд ли он отдавал себе отчёт в том, куда идёт, но лишь подходя к бару осознал, что ему просто жизненно необходимо выпить. Оставалось пройти всего несколько метров. Стрэндж преодолел их моментально, повернул голову и вдруг замер в ступоре. Его бросило в жар. По бару разливалась какая-то старая, приятная мелодия с едва различимыми словами. Но Стефан вряд ли её хотя бы услышал. Прямо напротив его, по ту сторону стойки, человек, ч е л о в е к меланхолично протирал стакан бархатной тряпочкой. Багровый пиджак был застёгнут на одну пуговицу, рубашка казалась белоснежно чистой, а у последней её пуговицы красовалась чёрная бабочка. Не веря собственным глазам, Стрэндж вздрогнул и рванул к стойке. В голове проносились все когда-либо узнанные молитвы на двух или трёх языках, мысли в голове смешались и нейрохирург уже не знал, что ему думать. Он предпочёл не думать ни о чём и поддаться нервной дрожи. Заслышав посторонний шум, бармен поднял голову, мгновение смотрел на Стефана, а после произнёс приятным баритоном: – Здравствуйте.