Искалеченные

Грязно, грязно, грязно. И он. Грязный. Хочется тереть кожу мылом, пока не сдерется слой эпидермиса. Хочется начисто выбрить голову и выбить все зубы. Чтобы на нем не осталось и следа мерзости. Ни капли отвратительности. Он бы блевал, если бы мог. Во рту сухо, а внутри пусто, как в обворованном сундуке. Им также нагло попользовались, не оставив и чуточки внутреннего содержимого. Лишь на стенках теперь гноится чернуха. Разрастается и грызет изнутри. Он хватается за живот и кричит в себя, от боли и беспомощности. Большое и крепкое тело над ним. Ему страшно и жарко, стыдно. Лишь бы ему сейчас выкололи глаза и отрезали уши, чтобы не видеть и не слышать того, что происходит. Влажные ладони, обхватывающие его шею, спускающиеся вниз, к соскам и ребрам. Не трогайте, не трогайте, не трогайте. - Мне больно, - горячо шепчет, зажмурив глаза. На его скулу опускается тяжелый кулак. Кость будто пульсирует под кожей. Теперь не больно. Разве что болезненно. На губах соленый привкус крови. Мужчина целует его, съедая тонкую кожицу со рта. Неприятно, неприятно. Остановитесь, пожалуйста. Пожалуйста. Я не хочу. - Ты плохой мальчик, Клеменс. Заткнись. Дурнопахнущий и кривой член трется об него через одежду – трогать тут. Давится им до того момента, пока последняя желчь не выльется из желудка. Истязатель держит его за белесые волосы, то нежно проводя пальцами, то грубо хватая за пряди, как непослушную лошадь за упряжку. Сейчас Клеменс и правда чувствует себя животным. Или даже чем-то менее значительным. Предметом, который можно осквернить и с отвращением выкинуть. - Ох, блядь. Он знает, что это подразумевает. Пенис выходит из его рта, надо закончить начатое. Он водит руками по стволу, закрыв глаза, потому что смотреть на все это – мерзко. Он едва сдерживает подступившие колючим комком к горлу, слезы. Вот сейчас, когда семя выльется на пол, и его заставят все это слизать – он расплачется. - Ну что ты, блять, за мерзость! Мужчина бьет его тяжелым ботинком под ребро, и мальчик окончательно валится на каменный пол. Он вбивает его в эту твердость, будто желая замуровать под ней. Клеменс только и может, что лить горячие слезы, не в силах даже кричать. Кричать же хочется, когда насильник наклоняется к нему и слизывает соленые капли с его щек толстым языком – самая противная часть всего происходящего. Он же еще пару раз ударяет его головой об пол, схватив за волосы. Когда Клеменс уже находится на грани того, чтобы потерять сознание, мужчина, наконец, оставляет мальчика в покое: позволяет лежать и беззвучно плакать. Протирает вспотевшие и мокрые части тела полотенцем. Одевается. Дальше он пойдет заниматься своими церковными делами, как ни в чем не бывало. И ожидает того же от своей недавней игрушки. Когда насильник выходит из комнаты, Клеменс позволяет себе закричать. От усталости звуки тихие, почти шепчущие. Но собственный голос кажется ему оглушающим. Он заходит в свою комнату, про себя молясь всем ликам святых, чтобы брата там не оказалось. Ему повезло, помещение пустует. Он быстро собирает чистую одежду, полотенце, другие предметы гигиены и почти бегом направляется в душевую. Он хочет отмыться до того, как туда придут остальные ребята, чтобы не вызвать лишних вопросов. Он раздевается и рассматривает ссадины и гематомы на ребрах и спине в зеркале. Это не так страшно, можно спрятать за одеждой. Лицо же выглядит явно не лучше, а скрыть его куда сложнее. - Ну что за блядство… - позволяет себе тихо выругаться Клеменс, пока ощупывает опухшую и посиневшую от ударов щеку, морщясь от боли. Губа рассечена, вокруг носа запеклась кровь. Он клянется себе, что никогда никому не расскажет о случившемся. Голова кружится. Наверное, легкое сотрясение. Или даже не легкое. Будет хреново, если не пройдет само. От ссадин душ кажется обжигающим, но ему было все равно. Он не знает, сколько тупо стоял на месте, как в тумане, не шевелясь, смиренно наблюдая, как кровь, вместе со струями воды стекала в слив. Кто-то вошел. Клеменс сразу же оборачивается в сторону звука и видит брата. Внутри все сжимается, он больно кусает запястье, чтобы собраться с духом. В мыслях он проклинает Маттиаса, но все проклятья заглушает всепоглощающая ненависть к самому себе. - О, Клем, ты тут… - его глаза округляются, когда он замечает побои, - господи… что случилось? - Ой, да так, - Клеменс старается выдавить улыбку, выходит криво. – Ничего особенного. Я разбил вазу в коридоре, меня наказали – все просто. Не знаю, почему такие сильные ссадины остались, авитаминоз перед зимой, может… Маттиас перехватывает его руки своими, холодными и чуть трясущимися. Клеменс не в силах посмотреть на него, поэтому сверлит взглядом потрескавшийся кафель. - Ты врешь, Клем, - тихим голосом констатирует брат. Чувствуется, что он нарочно так шепчет, чтобы не выдать дрожь. Клеменс смиренно молчит. Оправдываться бессмысленно. Нежные пальцы аккуратно очерчивают скулу, спускаются вниз по позеленевшей шее, рисуют узоры на коже, аккуратно избегая ссадин. Клеменс чувствует, что еще немного – и он расплачется опять, хотя всего пару минут назад ему казалось, что рыдать больше нечем. Он вскидывает голову, чтобы посмотреть на Маттиаса, надеясь, что хотя бы это успокоит подступающую истерику. Но вместо обыкновенно спокойного выражения лица, он видит голубые глаза, покрытые прозрачной пеленой слез. Вот черт. - Нет, Матти, не надо, - говорит он, поднося руку к лицу брата, чтобы стряхнуть капельку, но тут же отдергивается. Слезы полились слишком внезапно, поэтому руки ему теперь нужны, чтобы спрятать собственную истерику. - Прости, прости, - лихорадочно шепчет Клеменс, падая на колени, - прости, прости меня. Маттиас опускается вместе с ним. - Тише, тише, - успокаивающе шепчет он, - тебя никто не тронет. Я рядом. Рядом. Маттиас осторожно перехватывает кисти кузена, отдергивая их от заплаканного лица. - Видишь? Все хорошо. Брат подносит руку Клеменса к губам и осторожно целует запястье, будто бы стараясь забрать часть боли. Из глаз светловолосого все еще текут слезы, но уже бесшумно. Будто ему действительно стало легче. - Давай я тебе помогу, - говорит Маттиас, пока берет в руку мыло. Клеменс не сопротивляется, когда брат, с осторожностью медсестры, очищает его тело. - Ты только говори, если больно, хорошо? Клеменс кивнул. Больно было везде, поэтому он предпочитает терпеть, стиснув зубы. Теперь действительно, слез не осталось, иначе бы он их пролил от светлых чувств. Пока Маттиас так заботится о нем, Клеменс чувствует безопасность и бесконечно-бесконечную способность любить. Он возвращается в комнату настолько уставшим, что стоило ему лечь в кровать, как тело уже отказывало двигаться. Хочется спать, но яркие картины недавно перенесенной травмы все еще мелькали перед глазами. Ему мерзко от себя. Ему мерзко от этого тела. - Матти, - просит он едва слышно, - поспи со мной. Только близость брата заставляла чувствовать себя лучше. Им тесно на одной кровати, но Клему кажется, что он никогда не спал в более удобной позе. Маттиас целует его в лоб, когда тот сильнее прижимается к его телу. - Спасибо, - выдавливает из себя Клем. – Спокойной ночи. Я люблю тебя. Когда-нибудь он расскажет ему о случившемся. Но точно не сегодня. И не завтра. Теперь его основанная задача – огородить Маттиаса от этой чернухи. И он сделает все, чтобы ни одна мразь не прикоснулась к этому человеку когда-либо.