Искалеченные

Жирное, алое, закатное стекало по телу, пронзая широкими лучами кости. Влажный блеск разлился по глянцевой поверхности листьев деревьев. Все так невыносимо и глупо, до невозможности. Клеменса тошнит, и он хочет побыть один. Но времени не было. В честь праздника был организован званый ужин родителями Клеменса. Стол большой и полный. За ним сидят все родственники. Маттиас тоже - напротив. Сидит и ковыряется в полупустой тарелке, будто намереваясь проделать в ней дно. Он, наверное, нервничает, оно и ясно – после их разговора Клеменс тоже был не в духе. То есть, он брата понимал. Всей душой и сердцем. Как и ненавидел (всей душой и сердцем), за испоганенную душу. Клеменс бегает глазами, оценивая окружающих. Родители Маттиаса сидят сбоку, рядом с его младшей сестрой, которая запоминает свой последний день в родительском доме. Завтра ее заберут в общее подобие интерната, из которого буквально сегодня выпустились Маттиас и Клем. И он уже знает, что вернется она совсем другим человеком. Сломленным. Подавленным. И искалеченным. Вся система жизни их общины построена на одном – сломить человека. Они первое поколение, которое родилось и взросло в секте, с которым сложнее, потому что нужно заниматься искажением личности с самого раннего детства. Если родители сами получили свои травмы, после которых добровольно вступили в секту, то их дети еще чисты умами. И эти умы необходимо всячески загадить. Родители Маттиаса, в отличие от родителей Клеменса, всегда были спокойны. Оба с каменными лицами и сложенными руками на уровне груди. Они были похожи на две каменные уродливые статуи с безучастным выражением гипсовых лиц. Клеменс более чем уверен, что их любовь к Возвышенному ежедневно подкрепляется незаменимой пищей для разума – транквилизаторами. Или чем-нибудь другим психотропным. Потому что быть живым с таким выражением лица – невозможно. - Маттиас, - старший Харальдсон говорит так, будто его дергают за кукольную челюсть, - у меня к тебе серьезный вопрос. - Что? – брат заметно занервничал еще больше. - Что ты собираешься делать, когда станешь совершеннолетним? Тебе придется выбрать свое ремесло, чтобы быть полезным общине. Клеменс знает, что хочет услышать его дядя. Отец Маттиаса был местным лекарем, и явно хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Но, зная брата, он ответит честно. Не соврет, черт возьми. Слишком честолюбивый. Взглядом он пытается намекнуть Маттиасу, что лучше не говорить лишнего. Но тот будто не замечает, или не понимает намеков. Клеменс грызет кожу вокруг ногтей до крови. Все собравшиеся обращают свой взгляд на Маттиаса. - Я планирую покинуть общину, когда вырасту. - Что? Сердце Клеменса начинает биться чаще, будто сейчас может случиться что-то страшное. Стучит, как ненормальное. А страшное и вправду случится. Позже, но неизбежно. Он даже боится представить, как может расплатиться Маттиас за свои слова. - Ну, я же буду вправе сам распоряжаться своей дальнейшей жизнью. Сдам экзамены, найду работу и буду совмещать с учебой. Какое-то время его отец ничего не говорит, постукивая корявыми пальцами по столу. Затем тихо выдает: - Ты сам понимаешь, что несешь? Маттиас сглотнул. В комнате тяжко молчали ровно две секунды. Потом она залилась осуждающими перешептываниями. Лицо отца Маттиаса наконец-то показало хоть какие-то эмоции. Отвращение вперемешку с разочарованием. Клеменса это пугает. Отец подходит к сыну ближе и громко шепчет на ухо. - Мы поговорим с тобой завтра. Но я не хочу тебя видеть. Переночуешь в сеннике. – Клеменс все слышит, даже нотку брезгливости в голосе, так как сидел совсем рядом. Лицо Маттиаса не выражает никаких эмоций. Только не спорь с ним, не устраивай скандал, пожалуйстапожалуйста. Я не хочу, чтобы тебе сделали больно. Тот будто слышит его молитвы. Молча встает и выходит из-за стола, задвигая стул. И уходит. Просто уходит. Наверное, в тот самый чертов сенник. Сердце опять пропускает удар. Клеменс видит, как реагируют люди. Как от нервов вгрызся в куриную ножку его отец, как мать спрятала лицо в длинном рукаве платья. Как родители Маттиаса многозначительно переглядываются, что-то тихо обсуждая. А сестра сидит, понурив голову. Он видит реакцию людей, и она его пугает до белой дрожи. - Но он же будет уже взрослым, - вдруг подает голос сестра. – Почему он не может делать того, чего хочет, мам? - Потому что… слушай, милая, я все объясню тебе перед сном. - Потому что спасение ждет только наших членов? Но это же несправедливо. Многие даже не знают о нас. - Дочь… У Клеменса все это в печенке сидит. Эта давящая атмосфера и мерзкие слова на ушко, как тяжелый бетонный блок на кишках. - Знаете, пойду, поговорю с ним. Не знаю, что нашло на него. Может, он сам запутался в себе, не понимает, чего говорит, - говорит Клеменс с натянутой улыбкой и выходит из-за стола. Все это его страшно напрягало. Пока он двигался к выходу, он чувствовал липкие взгляды на своей спине – до тошнотворных мурашек. Улица встречает его сумеречной прохладой. Небо темно-синее и страшное. Маттиаса он находит совсем рядом, у наружной стены дома. Ночной ветер раздувает густые пряди отросших волос, отчего не видно его лицо. - Маттиас. Только и может выдавить из себя, что имя. Брат хмур и не настроен на беседу, прямо как Клеменс несколькими часами ранее. Хотя Клеменс и сейчас не особо настроен. - Не стоит говорить такого перед родителями. Это ни к чему не приведет. Тебя накажут теперь. Оно тебе надо было? Маттиас убирает волосы с лица. - Да и пускай. Пускай хоть убивают. Я врать не хочу. Сейчас в тебе говорит максимализм, успокойся. - Я понимаю, как тебе хочется сбежать отсюда. Мне тоже. Но надо все грамотно спланировать, понимаешь? Не привлекая внимания. Брат вздыхает, опускает голову. Молчит. Наверное, думает. Сейчас так задумается, что не сможет всю полноту своих эмоций объединить в понятное предложение. Так и будет молчать. - Просто… не делай так больше, ладно? Извинись завтра перед отцом, и все хорошо будет. Маттиас кивает, поджав губы. Он совсем посинел от холода, а ведь в сеннике не теплее, чем на улице. Клеменса это беспокоит, но сделать он ничего не может. Брат удаляется в сторону своей сегодняшней ночлежки, а Клеменс вздыхает ему в спину. Ну что за ребенок? Возвращается обратно к большому столу, гости уже начинают расходиться. Мать и отец Маттиаса подходят к нему и, ради приличия, интересуются чувствами сына. Клеменс излагает перевернутую байку о том, как Маттиас жалеет о своих словах и осознает роковую ужасающую свою ошибку. Сообщает Клеменс об этом во всех красках. Он даже и не подозревал, что может так искусно врать. Прямо сам собой доволен. Дядя удовлетворительно кивает и удаляется к выходу вместе с женой и дочерью. Но Клеменсу ни чуть не радостно от того, что ему поверили. Это не поможет Маттиасу завтра. Его будут мучать до посинения. Клеменсу больно представлять его страдания. Больно до черных мушек перед глазами и шума в ушах. Всю ночь ему не спится. Он думает о брате – озябшем и холодном, со сморщенными руками. Потрескавшимися на морозе губами. Он думает о нем, и в горле встает колючий ком. Он думает о том, как завтра с ним будет разговаривать отец. Хорошо, если все обойдется пощечинами и подзатыльниками. Но этот вариант даже утопичен. Он тихо встает с кровати, боясь разбудить кого-нибудь из семьи, хотя все уже точно давно уснули. Клеменс берет в руки плед и открывает окно. На улице около часа или двух ночи, везде тихо-тихо, как на краю света, даже сверчки ушли на покой. Клеменс выходит в окно. Как только его ноги касаются травы, он судорожно начинает оглядываться, нет ли кого поблизости. Нет, никого. Все спят. Он идет босиком, и трава щекочет его пятки. Луна большая и круглая, похожая на диско-шар. Клеменс быстро шагает до сарая, в котором сегодня спит Маттиас. Он просто согреет его и уйдет обратно. Просто согреет и обратно. Иначе не сможет уснуть. Деревянная дверь открывается с трудом, потому что старая, и потому что касается земли нижним боком. От этих звуков Маттиас просыпается и спрашивает заспанным и тихим голосом: - Кто здесь? - Это я. Клеменс, наконец, входит внутрь и не сразу замечает брата. Здесь ничего не видно, как в темнице. Лишь лунный свет пробивается через щели досок. Клеменс помнит, как им объясняли в школе, что это тот же солнечный свет, просто отражающийся через спутник Земли. - Ты не замерз? Он подходит ближе к брату и садится рядом. Родной запах успокаивает, и Клеменса почти сразу начинает клонить в сон. Не дождавшись ответа, он накидывает на Маттиаса плед и довольно оглядывает его размазанную от темноты фигуру. - Серьезно, ты только ради этого сюда пришел? - Ну да. Как представлю, как ты, идиота кусок, лежишь тут и дрожишь, так сна ни в одном глазу. Маттиас тихо хихикает, и у Клеменса это вызывает легкую улыбку. Как хорошо и искренне, аж жить хочется. А если и не хочется, то хотя бы умереть страшно. Потому что не увижу твоего лица больше. Нежность раскрылась внутри сердца, как первомайский цветок. Клеменс целует Маттиаса. Хотел в губы, но промахивается и чмокает в ямочку на щеке. Брат тут же перехватывает его за шею и целует в рот. Его губы вяжут, как перекипевший сахар. Липко и горько-сладко. Хочется еще. Маттиас вжимается пальцами в шею до белых пятнышек. В голове пусто и глухо. Задуши меня. Клеменс пугается собственных мыслей и на секунду отстраняется. Но брат не дает перевести дух и целует вновь, кусает и немного оттягивает нижнюю губу. Спускается ниже и облизывает похолодевшую шею. Вновь прильнет к губам – долго и просто, а затем останавливается. - Иди, а то тебя схватятся. - Но я с тобой хочу. Клеменс ложится на сено, всем видом демонстрируя, как ему на все плевать и хочется спать. - Ну серьезно. - Серьезно – я без тебя не усну все равно. - Ты как маленький. Тебе, может, еще колыбельную спеть? Для пущего расслабления. На улице прогудел злобно гром, и тут же через плешивый потолок начали стекать капли дождя. Свет от молний пробился тоже, на долю секунды освещая помещение. Тут действительно, как в темнице. Жутко и холодно. - И что, ты меня в такую погоду выгонишь? - Добежал бы до дома и спал бы спокойно. Тут зябко. - Как ты жесток ко мне! – драматично выдыхает Клеменс, поддразнивая брата. – А если серьезно, то ложись ко мне. Будем вместе от зябкости спасаться. Маттиас грузно вздыхает, но все-таки укладывается рядом, уткнувшись Клеменсу в грудь. Теплое дыхание опаляет шею, становится почти что жарко. Клеменс перебирает волосы парня, а внутри жалится, как иголочки крапивы. Тяжко, вязко. Страшно и хорошо смешались в одно непонятное чувство. Вода стекает на его нос и щеки. Ему кажется, что он вот-вот умрет. Добей меня в лоб поцелуем. Но тело забывается под родными руками, и он чувствует, как проваливается в сон. Он видит вверху сквозь щели между досками – небо изрезанное электрическим металлом. Он лежит внизу исполосованный жгучими лезвиями тревожности. Глаза закатываются под веками, он входит в сон. Он часто выходит из состояния спокойного дрема ночью, ему снятся тревожные сны. Как вжимаются скульптурные пальцы Маттиаса в его глотку, и он бредит от асфиксии. Бесконечные коридоры из газовых облаков, колючая проволока, впивающаяся в шею и дула автоматов глубоко в гортани. Все это он тут же забывает, и оно снится ему вновь бесконечно много раз. Во сне страшно – но не так, как наяву. Очнулся он от громких звуков телодвижений. За ним кто-то пришел. Маттиас рядом протирает глаза от липкости ночи. Клеменса хватают за кисть руки и одним резким движениям ставят на ноги. Окончательно приводит его в себя горячая пощечина, сильная и обжигающая, как листья крапивы. Он инстинктивно тянется к лицу, но тут же получает вновь – кулаком по черепушке. В глазах темнеет, картинка рассыпается, как пазлы. - Мы с матерью, - говорит отец, прерываясь на новый удар, - тебя обыскались, недоумок! Ты бошкой своей совсем не соображаешь? Слабоумный? Ему больно и тошно, но он сам знал, на что идет. И он знает, что поступил бы точно так же, повернись время вспять. Потому что иначе не может. Потому что без тебя, Матт, я самый бесполезный и ненужный. Потому что я даже не уверен, что смог бы сделать хоть что-то без тебя. Я даже уснуть не могу без твоего дыхания рядом. Ему дают несколько секунд, чтобы что-нибудь сказать в свое оправдание, но он молчит. Да и что он мог бы заявить? Расскажет, как есть – получит с лихвой. - Это я виноват! – восклицает Маттиас, обеспокоенно смотря на побитого брата, - не трогайте его, пожалуйста. Какой же ты придурок, Маттиас. - С тобой уже все ясно, - злобно сверкает глазами отец, - я бы на месте твоего отца убил бы тебя нахрен, позорище. А у тебя еще и хватает наглости… Он замирает на полуслове. Клеменс всматривается в глаза Маттиаса, прежде, чем его вытаскивают на улицу. Красивые. И бесконечно грустные. Я так переживаю за тебя. Утро встречает его мокрой росой по ногам и бетонными блоками на душе.