В паутинном серебре

Ночь бархатным пологом опускается на Санктум, и воздух, дрожащий от напряжения, разливается коричными ароматами свечей, заполняющих дома. Место у пруда, которое Беллами тут же окрещивает про себя могилой, впитывает в себя мглистую тишину, перешёптываясь едва различимыми всплесками. Земля вокруг, остывающая после дневных светил, дышит сладковатыми перекатами ветра, и загустевший прежде воздух прорезает его кожу прохладой. В отражении воды неспешно тонут звёзды — те самые, на которые там, миллиарды световых лет назад, смотрели о н и. Теперь «они» утеряны — на этот раз действительно навсегда. В груди у Беллами, под треснувшими от давления рёбрами, раскрошившиеся ошмётки сердца зарастают кровавой коркой. Гниль, пожирающую прямо изнутри, ему не по силам искупить. Его грех заперт в неумолимом беге прошлого, оборванном после прихода смерти. Его грех — в словах, переливающихся маслянистым ядом. — Может, ты не заметила, Кларк, но ты мне больше не нужна. Это — выстрел на поражение. Кровавый смог дребезжит в висках металлом, опьяняющим своей крепостью, и, прорываясь сквозь это огненное кольцо, её печальный взгляд разверзается между его лёгких пустотой. Только на мгновение. Затем гул нарастает всё с новой силой, затмевая собой последние крупицы сознания. Объятый горьким пламенем, Беллами бродит где-то в абстрактной полутьме, и вскипающие в его глотке слова прорываются наружу воспалёнными язвами. Одна только яростная, остервенелая горечь неумолимо толкает его вперёд. Ослеплённый осколочным вихрем чувств, кромсающих самые чувствительные места в лоскуты, он до краёв переполняется желчью, точно нефтью, и тянет её за собой. Ко дну. Кларк отступает, ещё не до конца осознавая, что бежать ей, собственно, некуда, и растерянность в выражении её лица обостряется с каждой секундой всё отчётливей. И теперь, оборачиваясь назад, Беллами без труда может прочитать в этом маленьком жесте страх — именно насмешливая небрежность, скользнувшая в том, что он тогда сказал, заставляет её отшатнуться. Закравшееся подозрение, которое разрастается изнутри ледяным наростом: она не нужна. Теперь ему хочется заорать — от бессилия, ужаса и вины. Теперь слишком поздно. Для извинений — разве что в пустоту, для признаний — туда же, для попыток что-то изменить. Призраки выгоревших чувств кружат над ним чёрными стаями, оставленные где-то позади. Острая потребность в н е й прорывается сквозь пепелище робкими язычками пламени, согревающими пространство внутри. О том, как сильно был нужен ей он сам, Беллами старается не думать — иначе просто не выдержит. Но мысли, скользкие и жирные, словно черви, лезут сквозь стены, выстроенные его сознанием, и медленно подтачивают изнутри виной. Предал. Отвернулся. Промолчал. Кларк Гриффин умерла, так и не узнав, как сильно была нужна.