В паутинном серебре

Вес её отяжелевшего тела обрушивается на него долгожданным теплом, пока чип, стиснутый в кулак, режет кожу злым, пронзительным инеем — словно Джозефина где-то внутри поджимает губы, заходясь обессиленным и полубезумным криком. Теперь её никто не услышит. Право голоса принадлежит не ей. Больше нет. Кларк — единственное, что имеет значение. Провалившаяся в бессознательность, словно Алиса из чудесной сказки, она вынуждает и самого Беллами упасть: перепачканный в дорожной пыли, он только нехотя встряхивает головой, приходя в себя после удара о землю, и смотрит на неё с такой тоскливой надеждой, что у любого перехватит дыхание. Наблюдающие за разворачивающейся картиной с некоторого расстояния, ребята погружаются в тягостное молчание, прерываемое тяжёлым грохотом сердец. Настороженные и полные недоверчивости, они не смеют отбирать у их лидера последнюю надежду, которую он с таким отчаянным рвением прижимает теперь к груди. Потерянный, но догорающий угольками веры слепой и в некотором роде даже детской. Её лицо, охваченное его дрожащими от волнения руками, остаётся неподвижным ещё долю секунды [дрожь, спускающаяся по позвонкам, рождает в горле свинцовый и пропитанный слезами ком], пока не расцветает, к огромному облегчению Беллами, отзывчивым теплом. Он просто не может удержаться, когда лёгким полумесяцем — без нажима — очерчивает её кожу пальцами, и она в ответ омывается мягким румянцем. Из-под трепета тёмных ресниц на него смотрят — ещё полусонно, но так пронзительно, что изнутри всё затапливает терпкой нугой. — Беллами, — с надломом шепчет она, и счастье, затопившее мужчину в тот момент, когда Кларк называет его по имени, подрубает последние цепи, стискивающие его грудь в клетку. В нотках её голоса — опустошённая недоверчивость и сожаление оглушительное как морской рокот, разбивающийся о скалы. Задыхающаяся, погребённая под толщей не то воды, не то разбитого стекла, Кларк смотрит на него кристальными глазами, чуть подёрнутыми солёной дымкой, и не может найти свою храбрость, чтобы продолжить. Под пальцами твердеет в изгибе её спина, и Беллами с мягким вздохом ослабляет хватку, позволяя девушке сесть — она вздрагивает, но прижимается с остервенением отчаянным и испуганным, будто он вот-вот её оттолкнет. Напряжение — змеевидные изгибы электричества, зависшие в воздухе. С его губ срывается приглушённый всхлип, прорывающий секундное замешательство кривой от дрожи усмешкой: — Привет, принцесса. Неясное бормотание ему в плечо щекочет теплом её дыхания: ощущая, как тягучая дрожь взбирается вверх по загривку, Беллами медленно, но верно разваливается на куски, пока скважины в его груди зарастают неровными стежками. Сердце Кларк исполосовано незаживающими рубцами: изуродованная и очернённая, она тянется к источнику света [к Беллами] из последних сил, ломая промёрзшие пальцы. Выгоревшие со временем добела раскалённо и без остатка, они всё-таки находят друг друга во тьме… и держатся.