По ту сторону

Эборакум — город-крепость, возведённый на крутом берегу реки Узы — был той самой отправной точкой, откуда легионеры уходили нести службу на Адриановом Валу. Огромный, по меркам здешних римских укреплений, муравейник, в котором денно и нощно кипела жизнь — в лучших и худших её проявлениях. Здесь богатство соседствовало с нищетой и попрошайничеством, а роскошные — пусть и не такие, как в Риме, — дома, тесно граничили с глинобитными и деревянными хижинами. Крепость, горделиво высившаяся на крутом склоне, внушала уважение своими размерами — в своём роде это был памятник в честь доблести Девятого Испанского, который в те далёкие годы покорил бригантов и воздвиг на их землях стены Эборакума. Въехав в ворота первой стены, окружавшей город, Марк даже растерялся — от множества людей, которые куда-то спешили, разговаривали, кричали, смеялись и ругались на нескольких языках — у него зарябило в глазах. В пёстрой толпе мелькали белые тоги, длинные алые плащи, короткие зелёные, лиловые и коричневые накидки бриттов, над головами танцевали перья шлемов, под ногами путались скот, домашняя птица и дети, восторженно визжавшие при виде легионеров в полном обмундировании, шествующих вдоль узких улиц. Марк и Эска, спешившись и ведя за собой коней, пробирались через толпу к воротам крепости, слегка одурев от голосов, запахов, мешанины тел и прочих атрибутов большого города. Комендант Мариус Туллий принял путников не сразу; им пришлось потолкаться среди солдат, суетящихся во дворе крепости, и Марк едва не полез в драку с особо наглым рядовым, который принялся высмеивать его потрёпанный наряд, не ведая, что перед ним — доблестный центурион Галльской вспомогательной когорты Второго легиона. Эска вовремя встрял и развёл противников, оттащив Марка за локоть к стене поближе к дверям, ведущим в личные покои коменданта. — Ещё не хватало, чтобы ты устроил тут драку, Маркус Аквила, — прошипел бритт на ухо красному от злости римлянину, который всё порывался ринуться в бой. — Твоё путешествие вполне может кончиться в тюремной камере лун эдак на пять, с вашим представлением о дисциплине в армии. — Никто не знает, что я военный, — буркнул Марк, испепеляя взглядом обидчика. — Тем более. Если ты неизвестно кто, то и исчезнуть можешь неизвестно куда, и никто не хватится. Остынь, центурион. — Марк! — зарычал тот, резко повернувшись к Эске. — Марк, Марк, — примирительно сказал тот, по-прежнему крепко держа римлянина за локоть. Тепло его тела успокаивало, и Марк почувствовал, как кровь отливает от лица и ушей. Всё еще слегка взвинченный, но уже куда более сдержанный, он вошёл в атрий, куда его проводили для встречи с комендантом. Тот ждал его у арочного проёма, откуда открывался великолепнейший вид на реку и долину, окутанную туманом и, несмотря на унылый день, величественную в своей скупой предзимней красоте. Мариус Туллий Марку не понравился. Высокий, поджарый, лет тридцати с небольшим, аккуратно стриженый по римской военной моде, безупречно одетый — доспехи сидели на нём как влитые. Но эффектная внешность с лихвой компенсировалась неприятным выражением холёного лица, на котором недобро и подозрительно сверкали светло-голубые глаза. Улыбка его показалась Марку неискренней, а жест, которым комендант поприветствовал его — слишком неохотным и медленным. Эска остался ждать снаружи, во избежание лишних расспросов. Марк отрекомендовался центурионом в отставке, следующим на север к Адрианову Валу, чтобы навестить родственника, который служит там третий год. Его сопровождает раб из бригантов, имя знать необязательно. Марк просит Мариуса Туллия по возможности разместить его и его раба в гарнизоне и позволить присоединиться к уходящей на службу когорте, чтобы вместе дойти до Вала. Мариус Туллий заложил большие пальцы рук за пояс и пошевелил остальными. — Когорта под командованием центуриона Гая Плавта отправляется послезавтра, — проговорил он отрывисто, смерив Марка взглядом, выражение которого расшифровать было невозможно. — Я, разумеется, не могу препятствовать вашему желанию уйти с ней, но хочу предупредить, что эта когорта — одна из наших лучших, и переходы делает по двадцать миль в день, так что советую вам трезво оценить ваши способности. Ждать вас не будет никто. — Мы поедем верхом, — вежливо сказал Марк. — Пусть комендант не беспокоится насчёт моих сил. Он вздёрнул подбородок и уставился в голубые глаза собеседника. Мариус Туллий впервые улыбнулся вполне искренне. — Это моя первостепенная задача — беспокоиться о гостях своего гарнизона. — Благодарю, — Марк склонил голову. — Могу я обратиться к вам как посредник просьбы? — Разумеется. Марк вкратце изложил грустную историю Дия Пуплия и его затерянного гарнизона. Брови Мариуса Туллия задрались вверх в крайнем изумлении, но он ошарашено пообещал, что сделает всё возможное, чтобы облегчить участь забытых богами вояк или отозвать их официально. Марк учтиво поблагодарил коменданта и поймал на себе ещё один заинтересованный взгляд. Казалось, Мариус Туллий отчего-то изменил своё мнение о римлянине. Получив ключи от комнаты, где им предстояло прожить два дня, Марк отсалютовал и вышел, провожаемый странным взором коменданта. Эска ждал его, прислонившись к стене. — У нас есть кров и стол на два дня, — проговорил Марк, подкидывая ключи на руке. — Послезавтра мы отправляемся на север с когортой. Я слышал, что в тех землях до сих пор неспокойно, так что так будет безопаснее. Мы должны дойти до Вала живыми и невредимыми, это наш Рубикон. — Он улыбнулся Эске, который, как обычно, слегка кивнул в знак согласия. Они разместились в крохотной комнатке казарменного типа на нижнем этаже одной из башен с узким оконцем, выходившим на крыши поселения, Марк поел в столовой и принёс еды Эске. — Я сказал коменданту, что ты мой раб, — извиняясь, тихо сказал Марк. — Но центуриону Гаю Плавту я скажу, что ты мой… оруженосец. Мой телохранитель. Эска пожал плечами. — Как тебе будет угодно. Он отвернулся и склонился над миской с едой. Слабый серый свет просачивался сквозь узкую прорезь окна и падал на затылок и плечи бритта, вызолачивал рыжеватые пряди в его взлохмаченных волосах, стекал за шиворот, и Марку внезапно остро захотелось положить ладонь на его открытую шею. Вместо этого он развернулся и на пороге бросил: — Сходим в город, посмотрим, что к чему. Я подожду тебя снаружи. Эска что-то буркнул с набитым ртом, и Марк закрыл за собой дверь. *** Об орле в Эборакуме ходили самые противоречивые слухи, и пока Марк с Эской обошли с десяток таверн, они услышали несколько десятков самых разных версий: от самой реалистичной — что орел затерян в лесах позади Адрианова Вала, до фантастической — по мнению рассказчика, золотую птицу давно унесли боги, чтобы оживить победоносного орла и ниспослать на землю в качестве благодатного знака для всей Римской империи. Каждый третий собеседник, подогретый вином, охотно пускался в воспоминания, в которых фигурировали какие-то отдалённые родственники, якобы видевшие орла в Валенции или Каледонии. Кто-то щедро делился слухами, что орла давно нашли — без крыльев и головы — и тайно отправили в Рим, чтобы избежать позора, потому что ни единой кости павших не было на месте находки. Девятый легион в рассказах «очевидцев» был то окутан героической славой, то позором дезертирства. К концу своего великого винного похода оба — Марк и Эска — еле держались на ногах от выпитого, в головах шумело не только вино, но и каша из разрозненных сведений насчёт местонахождения орла. Они плелись по улице, поддерживая друг друга, и пытались исполнить песню, которой Эска давным давно научил Марка, но у них получалось из рук вон плохо, римлянин путал и забывал слова, бритт сбивался с мелодии, и в конце концов, уже почти добравшись до крепостных ворот, они оба замолчали. Рука Марка обнимала талию Эски, тот закинул руку на плечо римлянина. Несмотря на промозглую ночь, им было тепло. Марк щекой чувствовал прикосновение волос Эски. Он был пьян, расслаблен и почти счастлив. Остановившись, он крепко ухватил бритта за предплечья, заставив того поднять голову; их лица были очень близко, но в этой близости больше не было той стыдной неловкости, за что Марк возблагодарил Бахуса. — Эска, — пробормотал он, — я хчу.скзать… Тот, улыбаясь, смотрел на него сквозь мглу, и глаза его с золотыми искорками сияли. Внезапно за их спинами отворилась дверь, со скрипом, вынимающим душу, и на улицу выглянула матрона довольно помятого вида, но изрядно накрашенная и слегка навеселе. — Господа не желают развлечься? — спросила она кокетливо. Эска фыркнул. Марк с достоинством оглядел её сверху вниз и поинтересовался: — С тобой что ли? — Отчего же, — обиженно проговорила женщина. — У меня есть выбор. Лучший выбор во всем Эборакуме, клянусь богами. Она посторонилась, пропуская Марка и Эску в полутёмное маленькое помещение, озарённое тусклым светом двух масляных коптилок. На низкой лежанке, укрытой видавшими виды шкурами, сидела, поджав ноги молоденькая девушка с длинными рыжими волосами, свободно распущенными по плечам. Её нежное лицо, ненакрашенное, бледное, можно было бы назвать красивым, если бы не симметрично нанесённые синие круги татуировок на обеих щеках. Она смотрела на вошедших большими сумрачными глазами и ёжилась от холода — из одежды на ней была коротенькая повязка на узких бёдрах. Возле лежанки стояла ещё одна девушка — по виду не из бриттов — с гордо поднятой головой, тяжёлые густые волосы убраны в корону. Её лицо было смуглым и напомнило Марку весёлых девушек, собиравших виноград в Этрурии — те же мягкие черты, пухлые губы, яркие светло-карие глаза. Поймав взгляд Марка, она вспыхнула, но не отвернулась. — Вот, пожалуйста, господа, — пробасила сводня. — Всего по пятьдесят сестерциев, и обе ваши до утра. Эска пробормотал что-то и отошёл к двери. — Ты не пойдёшь? — спросил Марк и покачнулся. — Нет. Иди, если хочешь. Я подожду здесь. В голове Марка мутилось от выпитого вина, ноги подкашивались, а теперь, когда Эска отошёл от него, римлянин почувствовал себя обиженным и брошенным. Насупившись и избегая смотреть на бритта, он решительно подошёл и взял за руку темноволосую девушку, вложил в протянутую ладонь сводни требуемую сумму, и оба — Марк и девушка — нырнули за занавеску, отгораживающую соседнее помещение. Эске внезапно стало очень тяжело дышать. Он привалился к стене, сглотнул, поймал на себе взгляд рыжеволосой и отвёл глаза. Сводня вышла, оставив их вдвоём. — Ты откуда? — спросила девушка. Её голос был мелодичным, как серебряный колокольчик. — Бригант, — тихо ответил Эска. — Я из иценов, — отозвалась она. — Почему ты не захотел лечь со мной? У Эски закружилась голова, мучительно, с пульсирующей болью в висках. Он покачал головой, облизнул пересохшие губы. — Ты очень красивая, — проговорил он. — Я не хотел обидеть тебя. Она поменяла позу, вытянувшись на шкурах. Взгляд Эски упорно возвращался к неплотно задёрнутой занавеске, откуда струился слабый свет, но как ни напрягал он слух, ни единого звука не доносилось оттуда. — Ты слуга этого римлянина? — спросила девушка; свет играл на её густых волосах, янтарём переливался в прядях, рассыпавшихся по спине. — Я… друг, — хрипло сказал Эска. — Друг, — она покатала слово на языке и рассмеялась. — Спорим, ты сейчас бы с удовольствием оказался на месте Юлии там, с ним… Кровь бросилась Эске в лицо, он покачнулся, оглушённый её словами, тем, как быстро и ловко она догадалась о том, о чём бритт запрещал себе думать. Перед глазами вспыхнул образ Марка — в жаркой истоме спальни, смуглую золотистую кожу, словно облитую мёдом, гладкую, ласкает пушистый мех шкур, глаза полузакрыты, между тёмных ресниц поблёскивает зелень, мышцы великолепного тела напряжены, перекатываются под кожей, на выпуклостях играет маслянистый свет, подчёркивая красоту и грацию молодого римлянина. Он представил себе лицо девушки, тёмные волосы разметались по шкурам, стройные белые ноги обвивают талию Марка, они двигаются вместе, всё быстрее и быстрее, пока обоюдный взрыв наслаждения не накрывает их обоих, и девушка ахает, а Марк стонет и утыкается влажным лицом в её плечо. Ему показалось, что он услышал крик из спальни, развернулся и быстро вышел за дверь, пошатываясь. Студёный ночной воздух слегка отрезвил его, стёр предательский стыд с его лица, и, как Эска надеялся, скоро угомонится и нижняя часть его тела. Он присел на выступ стены, тяжело прислонился к ней затылком, ловя губами капли знобкого моросящего дождя. Попытался думать о другом. Послезавтра они уходят с когортой к Адрианову Валу. Вдвоём, как скованные друг с другом одной цепью, одним словом, одним долгом — на двоих. Эска ещё чувствовал тепло и тяжесть тела Марка, прижатого к нему в те минуты, когда они тащились по улице из последней таверны, он слышал запах вина и мяса в его дыхании, пел и смеялся вместе с ним, а в голове тогда колотилась одна-единственная мысль — остановиться, развернуть, прижать к стене, уткнуться губами туда, где шея переходит в плечо, в эту смуглую ямку с бьющейся жилкой… и впиться зубами в кожу, чтобы почувствовать вкус крови римлянина, его гордой, славной, благородной крови. Дикая мысль взъерошила мелкие волоски на загривке Эски — он подумал, что похож на зверя в гоне, которого дразнят самкой. Послезавтра они уходят. Впереди — долгий путь до Вала в компании легионеров. Они будут на глазах у всех — и каждый подумает, что между этими двоими что-то происходит. Послезавтра. Вторая часть их пути начнётся послезавтра. Надо думать об этом, иначе можно сойти с ума. Если думать о том, что происходит сейчас. Эска обтёр полой накидки мокрое от дождя лицо, оторвался от стены и, слегка покачиваясь, направился к воротам. Зашёл в крепость, махнул рукой часовому, доплёлся до их с Марком каморки, рухнул на ложе, укрытое потёртыми шкурами, не раздеваясь, и сразу же провалился в глубокий сон, до последнего представляя себе Марка с его золотой кожей и глазами цвета реки в солнечный день. Даже во сне ему было тяжело дышать. *** Она приподнялась на локте, провела пальцем по скуле лежащего на спине римлянина, дотронулась до носа, мягких губ, чётко обрисованного подбородка, хмуро сдвинутых бровей. Он сильно прижал её к своему боку, и девушка пискнула: — Пусти! — Ты красивая, — сонно пробормотал Марк. — Но мне пора идти. Она засмеялась: — Ты столько сил на меня потратил, отдохни. — Меня… ждут. Друг. — Друг? — Да… — пробормотал он, переворачиваясь на бок, морщась и садясь. Взъерошил волосы, с силой провёл рукой по лицу. Девушка прижалась к его спине, обвила руками, потёрлась нежной щекой о его влажное плечо. — Мне было хорошо, — доверительно сообщила она. — Приходи ещё, центурион. Он повернул голову и легко поцеловал её пухлые губы, обхватил ладонью лицо и забрался пальцами под волосы. — Ты великолепна, Юлия, — проговорил он, улыбаясь. — Клянусь Митрой, я готов ещё хоть сейчас, но мне нужно уходить. Она вытянулась на шкурах, закинув руки за голову, и мечтательно закрыла глаза. — Так иди, центурион, — пробормотала она. — Иди к своему другу. Но не забывай про Юлию из Эборакума, слышишь? Она открыла один глаз. Марк склонился над ней, одетый, и поцеловал — нежно и долго. — Не забуду, — сказал он. — И если будет возможность, вернусь ещё раз к тебе, Юлия из Эборакума. Он вышел, оставив её переводить дух после поцелуя, в полумрак приёмной, лихорадочно ища глазами Эску. На ложе дремала рыжеволосая британка, подложив руки под щёку, изуродованную синей татуировкой, моргали язычки коптилок, чуть рассеивая мрак, но бритта нигде не было. Чувствуя блаженную истому во всём теле, хмель в голове и разочарование в душе, Марк окликнул девушку: — Красавица! Она подняла голову и сонно поморгала. — Что тебе, римлянин? — Ты не видела моего… друга? Того, с кем я пришёл? Она грациозно села на ложе и отбросила волосы с лица. Ироническая улыбка озарила её маленькое лисье личико, она хитро прищурилась и медленно, томно обвела взором тело Марка, с головы до ног и обратно. Он слегка растерялся под этим испытующим, вкрадчивым взглядом. — Ты очень красив, — небрежно заметила девушка. — Теперь я понимаю… — Что ты понимаешь? — Марк начал терять терпение. — Почему твой друг так себя повёл, — усмехнулась она. — Он ушёл, римлянин. Давно. Вряд ли ты его догонишь. — Я знаю, где он, — буркнул Марк и быстро покинул чересчур гостеприимный дом. Растерянный, раздражённый, чувствующий себя одиноким и все ещё пьяным, Марк потащился к воротам крепости. Ему мучительно хотелось оказаться рядом с Эской и уснуть — как всегда, рядом, чтобы сохранить тепло. Сквозь хмельную муть в голове он видел бритта, смотревшего на него серьёзно, без улыбки, и отчего-то чувствовал себя виноватым. Разумеется, всё дело в том, что он пьян. Да, успокоено думал Марк, вваливаясь в каморку, всё дело именно в этом. Мир вокруг него плыл в туманном мареве, вращался, грозил опрокинуться, накрыть собой их обоих и раздавить как муравьёв. Комната кружилась; Марк с трудом сосредоточился на ложе, на тёмной неподвижной фигуре на нём, примерился и рухнул рядом, подняв облако пыли из старых шкур, прижался к тёплому боку, что-то пробормотал в ответ на недовольное бурчание Эски, который так и не проснулся, и моментально погрузился в чёрную воронку сна.