По ту сторону

Дорога до Адрианова Вала, хорошо утоптанная, широкая, петляла меж всхолмий, медленно, но верно спускаясь с крепостной возвышенности; Марк и Эска, стоя на небольшом пригорке чуть в стороне, видели, как далеко-далеко медленно расползаются вдоль серой полоски стены блестящие шлемы легионеров когорты Гая Плавта, держа путь к небольшим укреплениям-фортам, разбросанным вдоль всего Вала, с востока на запад. Очень скоро, может быть, к вечеру в сторону Верковициума потянутся отряды отслуживших на Валу — и дорога вновь заполнится грохотом копыт, маршевым ритмом сотен подкованных калиг, людьми, обозами, лошадьми и знамёнами. К тому времени Марк планировал быть по ту сторону стены. Он коротко кивнул Эске, тот ответил ему взглядом, и они, одновременно подстегнув коней, сорвались с холма вниз, в долину, лежавшую у подножия Каледонских гор. Солнце ещё пригревало из последних сил, знаменуя милость богов, но ледяной ветер обжигал лица и руки, державшие поводья, пробирался под плащи и туники, словно предупреждая, что они скоро окажутся на пороге суровой северной зимы. Дорога летела назад, как выпущенная стрела; оба понимали, что с того мига, когда они окажутся по ту сторону, повернуть вспять будет невозможно. Сейчас ещё оставалось время признать безнадёжность затеи, но Марк яростно гнал от себя эту мысль и то и дело подстёгивал Ориона, лишь бы скорее достичь этой границы, за которой ждала зловещая неизвестность. Эска не отставал ни на шаг, его белоснежный Цитус грациозно нёсся вперёд, взбивая копытами мокрую жухлую траву, и Марк успел подумать, что, наверное, так возглавляли свои войска вожди бригантов, ведя их в бой, — красивые, сильные, величественные, верхом на белоснежных лошадях с длинными нестрижеными гривами и хвостами. Это должно было быть великолепное зрелище. Отвлёкшись, Марк запоздало понял, что пора сбавлять темп — впереди появились первые постройки небольших поселений, раскинувшихся вдоль Адрианова Вала: таверн, бань, постоялых дворов и лавчонок, торгующих всем — от снеди и лекарств, до одежды и оружия. Впереди чуть левее высились башни форта, а за ним в обе стороны, покуда хватал глаз, текла длинная серая река величественной стены. Они добрались. В сознании Марка, словно перед смертью, промелькнула вереница образов из прошлого: вот он, разъярённый насмешками гостей в доме дяди Аквилы, безрассудно принимает вызов и заявляет, что возьмёт с собой раба-бритта; вот Эска в конюшне перед отъездом чистит бока и спину Ориона, и солнце играет в его волосах, отливающих рыжим; вот бритт показывает ему шрам, и Марк не знает ещё, какой страшной ценой он достался ему; вот они шутливо борются в траве, и Эска вздрагивает под его тяжестью; его лицо в облаке банного пара в забытом богами римском форте — прядь волос падает на взмокший лоб, глаза темны и настороженны; Юлию из Эборакума сменяет липкий взгляд Маркуса Туллия, а потом дорога ведёт их вместе с когортой черноволосого, прекрасного как бог, Гая Плавта сюда, через кровь пиктского ребёнка, откровение Эски, поцелуй отчаяния, стыдную слабость в объятиях старшего центуриона и тайну, которую тот унёс с собой. — Приехали, — пробормотал он хрипло и откашлялся. Эска натянул поводья Цитуса, и тот нервно затанцевал на месте, мотая головой. — Я бы наведался в пару лавок и таверн, Марк, — проговорил он. — Наверняка там остались люди, кто помнит, шёл ли Девятый этой дорогой. — Таверен… — вздохнул римлянин и поморщился. Глаза Эски весело заискрились. — Всё равно выйдем за стену только завтра. Скоро начнёт темнеть. Марк попытался возразить, но в лицо ему ударил порыв промозглого ветра, принёсший с собой горсть снега, и смолчал, понимая, что и погода, и наступающие сумерки не будут им хорошими союзниками на чужой, незнакомой, опасной земле. Они спешились и пошли по главной дороге, вокруг которой сгущались лачужки торговцев и кособокие бани; ветер усилился, пронизывая до костей и неся с собой первые снежинки. Было немноголюдно, малочисленные штатские обитатели носа не показывали в такую погоду, и только редко попадались навстречу закутанные в тёплые плащи легионеры. Порывы ветра трепали пламя факелов, укреплённых на стенах строений. Впереди виднелась мутная серая громада Адрианова Вала и могучие ворота, преграждающие путь в неизвестность. Снег усилился, мокрый и колкий. Марк потянул Эску за рукав, к ближайшей таверне, откуда доносились взрывы смеха. — Пойдём погреемся, заодно поспрашиваем, — сказал он, решительно отогнав мысль о том, что внутри вполне могут отмечать поступление на службу на Вал легионеры из когорты Плавта. В конце концов он не обязан никому ничего объяснять. Привязав коней под навесом, который был настолько дыряв, что почти не защищал от снега и дождя, Марк и Эска вошли в маленькое помещение таверны: римлянин — впереди, бритт — чуть позади, левее, угнездив ладонь на рукояти меча. Их встретила оглушительная смесь ароматов кухни, дублёной кожи, дыма очага и кислого запаха пота. Римляне, бритты сидели и полулежали вперемешку за низкими столами, на которых громоздились кувшины и чаши с недопитым вином, валялись кости, в лужах соуса плавали ошмётки хрящей и куски лепёшек. В углу какой-то худосочный паренёк фальшиво играл на магадисе. Масляные коптилки худо-бедно скрывали большую часть пирующих в пляске неверных теней, но те, что сидели ближе ко входу, были как на ладони. И все они пялились на Марка и Эску как на пришельцев из неведомых краёв. Римлянин кашлянул, насупился, наклонил голову и решительно проследовал в угол, поближе к очагу, где за низким столом на лавках, устланных шкурами, сидели два заросших нечёсаных бритта неопределённого возраста, замотанные в потрёпанные накидки грязно-бурого цвета. Служанка — маленькая рыжая девушка со шрамом на щеке — подливала вино в их опустевшие чаши. — Мы сядем тут, — мрачно заявил Марк, глядя в бледно-серые глаза того, кто выглядел постарше. Бритт усмехнулся и сделал приглашающий жест, едва не смахнув со стола тарелку с лепёшками. — Садись, римлянин. И ты, британец, садись. Здесь мы все равны, благодарение богам за доброе вино. — Он ухмыльнулся и толкнул в бок своего собутыльника, который дремал, свесив голову на грудь. — Верно я говорю, Каснар? Тот встрепенулся, заморгал, насупился и потянулся за чашей, бормоча что-то невнятное. Марк уселся напротив, брезгливо смахнув со стола крошки и пролитое вино. Эска скользнул за стол рядом с ним — их ноги соприкоснулись, но никто не стал отодвигаться. Лохматый бритт переводил взгляд с одного на другого, и в глазах его, серых, как у Эски, обрамлённых рыжими ресницами, плясали весёлые искорки. — Элайн! — гаркнул он, не оборачиваясь. — Тащи ещё вина да мяса с лепёшками, живей! Из гомона, дымного чада кухни и завываний певца в углу возникла маленькая рыжая девушка и молча грохнула на стол кувшин и огромное блюдо с дымящимся жарким, заваленным горой неказистых, но аппетитных лепёшек. Марк и Эска, одновременно благодарно кивнув, потянулись к еде. Лохматый бритт подвинул им чаши с вином и поднял свою. — Давайте выпьем, — пророкотал он, — за это доброе место, вкусную пищу, сладкое вино и единение, — он подмигнул обоим, — Рима и Британии. Уж столько ваших проходило за двадцать лет в эти ворота, — он кивнул в пространство, — что не упомнишь всех. И все они шли ронять в земли Каледонии семена мира… — На этих словах в его голосе прозвучала лёгкая насмешка, он поднял чашу и опрокинул её в глотку. Эска поперхнулся и демонстративно отставил чашу, косо сверкнув глазами на Марка. А тот, почуяв, что разговор с бородачом может вылиться в нечто важное, охотно поддержал странный тост. — Меня звать Грифом, — охотно представился бритт, брякнув чашей об стол. — Ты, римлянин, никак из новых стражей границы, которые сегодня пришли? По всему видно, что командир ты у них, верно я угадал? — Он щёлкнул пальцами, подзывая рыжую Элайн с новым кувшином. — Не совсем, — ответил Марк, пряча улыбку. — Но я когда-то был командиром. Центурионом Галльской вспомогательной когорты Второго легиона, если тебе это о чём-то говорит, — в его голосе неосознанно прозвучала затаённая гордость, смешанная с болезненным ощущением пустоты. — Я Марк. Марк Аквила. Гриф весело хлопнул ладонями по столу. — Посмотрите-ка на этого красавчика! Правильно, сынок, нужно гордиться своим боевым прошлым. Гриф так и делает, смотри, — он раздвинул свою накидку, демонстрируя рубленые шрамы на груди под распахнутым воротом туники. — Вот это я схлопотал в том бою, когда пикты проделали дыру с этот трактир в Адриановом валу западнее отсюда и пошли на юг, и пока римляне суетились и собирали свои отряды, мы, бритты, живёхонько доскакали до этих разукрашенных и утрамбовали их обратно. Один махнул мне по шее, да и слёг от моего меча, а как римляне подоспели, я уж обратно ехал, весь в крови, но было плевать. Славная была охота, ребята… Его глаза затуманились, он хлебнул ещё вина и затолкал в рот огромный кусок лепёшки. Эска выразительно молчал, поглядывая то на Марка, который всем видом выражал живейший интерес, то на Грифа, который, похоже, начал засыпать. Его собутыльник давно спал, уронив на заляпанный стол косматую голову. — Да, славная… Ты герой, Гриф. Но помнится мне, ты говорил, — не выдержал Марк, подавшись к бритту, — что много римлян прошло через эти ворота, верно? — Верно, — оживился бритт. — Как сейчас помню, идут строем, все в этих своих панцирях, с хохолками на шлемах, тащат свой штандарт с буковками да золотой птичкой наверху, а впереди едет такой важный, на белой лошади… Речь его окончательно утратила внятность, и Гриф снова начал засыпать. Марк перегнулся через стол и потряс бритта за плечо, дрожа от волнения. Эска тоже отставил чашу, отложил недоеденный кусок и напрягся. — Гриф! — позвал римлянин. — Гриф, не спи! Расскажи, что ещё ты видел? Как близко ты их видел?! Аквила-старший склоняется к нему, маленькому белокурому мальчику, треплет по волосам ладонью, на пальце тускло взблёскивает зелёный камень. Белый конь под ним нетерпеливо переступает на месте, потряхивая гривой. Над головой в солнечном ореоле полощется алый штандарт с золотыми буквами SPQR и ослепительной гордой птицей на оконечности древка… — Близко… — пробормотал бритт, не открывая глаз. — Почти как тебя сейчас. Я был тогда зелёным юнцом с короткой бородой, и мне было любопытно… Я рядом стоял, смотрел… — Гриф! Гриф, продолжай, во имя богов! — Этот их главный… — голос бритта словно плыл в дымном воздухе, и Марк едва почувствовал, как ладонь Эски напряжённо сжала его руку, настолько он растворился в бессвязном рассказе Грифа. — Он нёс шлем под мышкой, будто его эта штука радзр… раздж… раздражала. Тогда солнце светило, прямо в глаза, и он закрывал их рукой. К-кольцо блестело… — Кольцо, — прошептал Марк, не веря своим ушам. Но мало ли центурионов, носящих перстни… — Да… — вяло пробурчал Гриф, прилаживаясь упасть на стол. — Зелёное такое. Яркое. Он стукнулся лбом об грязную столешницу и захрапел, невзирая на все попытки Марка растрясти его. Римлянин в отчаянии взглянул на Эску, который встал и выбрался из-за стола. В полумраке его лицо едва ли не светилось — взволнованное, удивлённое, полное решимости. — Берись с другого бока, — проговорил он, с натугой взваливая себе на плечо обмякшую тушу Грифа. — Оттащим его на воздух. Пусть проспится, может, ещё что расскажет. Марк бросил на стол монеты, поднырнул под другую руку бритта, который похрапывал даже на ходу, поморщился от смеси чудовищных ароматов вина, мяса, пота и немытого тела, и они поволокли Грифа к выходу, спотыкаясь о ноги пирующих. И всё это — вонь, чад, оскорбительные выкрики вслед, метель, разыгравшаяся снаружи, тяжёлый и неудобный Гриф, который еле волок ноги — всё это не имело никакого значения и меркло перед разгорающейся в душе Марка яростной, безумной и светлой надеждой.