По ту сторону

В небольшой лавчонке, притулившейся у подножия Вала, западнее ворот, Марк приобрёл неприметную одежду, похожую на ту, в которой он начинал свой поход долга и чести: рубаху из тонкой темно-зелёной шерсти, безрукавку, подбитую каким-то подозрительным мехом, штаны и удобные кожаные башмаки. Плащ из толстого грубого сукна довершал общую картину, и если бы не военная выправка, Марка можно было бы принять за британца — короткая стрижка давно превратилась в неаккуратные, но, слава Митре, не очень длинные лохмы, лицо загрубело от ветра, прежняя неуловимая мягкость черт уступила место угловатой жёсткости, что отнюдь не портило красоты его лица, но определённо придавало ей особенный оттенок. Эска смотрел, как Марк застёгивает плащ на плече, и его не покидало ощущение приближения чего-то огромного, глубокого, сильного и странного — того, чему было положено начало в эту ночь, когда губы Эски коснулись тёплой кожи, будто нагретой солнцем. У выхода из лавки их встретил изрядно взбодрившийся пивом Гриф, который, невзирая на мощный хмельной запах, исходивший от него, на ногах держался твёрдо и был исполнен решимости. На поводу он держал крепкого и с виду упрямого мула. Окинув взглядом Марка и Эску, он довольно хмыкнул. — Что ж, мальчики мои, — проговорил он, взбираясь на мула, — Гриф, то есть я, готов показать вам, что там, по ту сторону. За Вал их выпустили без особых церемоний: легионеры окинули подозрительным взором странную процессию, но расспрашивать особо не стали: в конце концов, это личное дело каждого, куда отправиться помирать. Когда тень арки ворот проплывала над головой Марка, он на миг закрыл глаза и сделал глубокий вдох, до боли в груди. Граница пройдена. Неизвестно, что их ждёт и сколько времени займёт поиск золотой птицы, но Марк чувствовал странное облегчение и надежду, которая, по воле Митры, никуда не исчезнет из его сердца. Они найдут. Они вернутся. Он и Эска. И утраченный орёл Девятого легиона, который вернёт честь имени его отца. Перед путешественниками раскинулся величественный пейзаж — запорошенные снегом холмы перетекали в каменистые предгорья на западе, которые, в свою очередь, устремлялись ввысь величественными вершинами, поросшими густым лесом. На восток холмы полого скатывались к горизонту, к далёкому морю. Местность казалась абсолютно дикой и безлюдной, ни единого дымка не поднималось в обозримой близости, но, как понимали все трое, это было к лучшему. — Дорога начинается вон там, — проговорил Гриф, махнув рукой на предгорья, — и идёт через тот хребет дальше, куда и солнце-то не заглядывает, не говоря уже о добропорядочных гражданах. Если пресветлая Дон будет благосклонна, к вечеру мы доберёмся до начала пути. — Будем надеяться, что нас ничто не задержит, — сказал Марк, который чувствовал себя неуютно. Он глянул на Эску, который держался чуть поодаль, и… внезапно поразился перемене, произошедшей с ним. Эска, чуть прищурившись, смотрел вдаль, на заснеженные горы, ветер трепал его волосы, накидку, гриву Цитуса, и весь облик его — чёткий, идеально завершённый, удивительно цельный — казался неотъемлемой частью окружающего пейзажа, словно он всецело принадлежал этому угрюмому и прекрасному миру, где деление на рабов и господ, армейская иерархия, правила, подчиняющие себе жизнь там, позади, внезапно утратили всякий смысл. При взгляде на него появлялось ощущение безграничной, дикой, необузданной свободы — той, которая жила в этих бескрайних землях, вливалась в горло с каждым глотком воздуха и достигала сердца с невозможной лёгкостью. Эска дышал полной грудью — он был само воплощение её, этой свободы, и всё в нём кричало о ней — от горделивой прямой позы, развёрнутых плеч, поворота головы до взгляда, в котором горел золотой, как закат над северным морем, огонь. Марк был потрясён тем, как изменилось его лицо: оно стало очень светлым, похожим на лик юного божества, и неброская привлекательность его острых черт превратилась в ошеломляющую красоту, от которой перехватило дыхание. Всё дело было в ней — в этой свободе, которую Эска почуял и принял в своё сердце. Он принадлежал этому чужому миру — полностью, безраздельно. Он больше не был рабом — если вообще когда-то был им. В нём текла кровь великого вождя — и всё в нём подчинялось её древнему могучему зову. Марка охватил безотчётный страх, смешанный с безумным возбуждением этой мощью, которая, казалось, ореолом окружала точёный силуэт бритта, с диким желанием слиться ней, вобрать в себя хотя бы ничтожную часть её, поселить внутри частичку этого огня, который полыхал в серо-золотых глазах, смотрящих на него в упор. Когда Гриф окликнул их, они оба вздрогнули от неожиданности. — Эй, вы! Нет времени в гляделки играть, если мы хотим засветло добраться до дороги! Марк в растрёпанных чувствах подхлестнул Ориона, слыша позади мерный топот копыт Цитуса, белого коня, достойного настоящего вождя. Гриф ждал их, мул под ним уныло переминался с ноги на ногу. — Давайте живее, мальчики мои, в вопросах чести медлить нельзя. И они подчинились. Ветер, несущий на своих белых крыльях вьюгу, налетел на них, когда узкая тропа круто пошла в гору. Кругом стонал, скрипел и раскачивался тёмный частый лес, хлопья снега летели в лицо, залепляя глаза, не давая дышать; лошади начали скользить, оступаясь на каменистой россыпи, и путникам пришлось спешиться и тащить их на поводу за собой. Буйство природы вокруг потрясало своим размахом: метель, застилающая всё вокруг, белая мгла, пожирающая лес, горы и людей, которые отчаянно карабкались по склону, чёрные стрелы древесных стволов, гнущиеся от ветра, и над всем этим хриплой птицей парил зычный голос Грифа: — Держитесь, ребята, и не в такие переделки попадали! Пресветлая Дон, я наелся этого клятого снега на год вперёд, аж зубы сводит! Ещё немного, мальчики мои, и мы доберёмся, слово Грифа! И бритт сдержал слово; тропа пошла под уклон, нырнула в небольшую расселину между двумя вершинами, где почти не было ветра и снег сыпал крупными хлопьями. Гриф указал на нагромождение валунов посреди лощины, которые лишь на первый взгляд казались творением природы — приглядевшись, Марк увидел странный порядок в их расположении, будто какой-то великан играл в камешки и забыл разобрать постройку. Заметённые снегом округлые формы складывались в грубую полуарку, нависающую над тропой. — Тут начинается Великая дорога, которой на север давным-давно шли боги, — отплёвываясь от снега, проговорил Гриф. — Так говорили в моих краях, так считают и по эту сторону Стены. Этим путём и ушёл ваш пропавший легион. — Следом за богами, — пробормотал Эска. — Там дальше ещё один гребень, — Гриф махнул рукой вдаль, — а потом вроде бы обрыв, и дорога уходит вниз змейкой, но этого вам Гриф, то есть я, утверждать не может. Я не был дальше этого места, и всё, что я знаю, мне рассказывали те, кто осмеливался забираться так далеко. — Он перевёл дух. — А что за обрывом, мальчики мои, то лишь одной пресветлой Дон известно, да и то не факт. Марк смёл снег с одного из валунов — на нём проступили незнакомые буквы, грубо высеченные на поверхности. Эска подошёл, увязая в снегу. — Знаешь, что тут написано? — спросил римлянин. Бритт пригляделся, нахмурился. — Нет. Может быть, это язык тех богов? — Никто не знает, — Гриф подковылял к ним, ведя за собой своего мула, запорошенного снегом. — Кое-кто утверждает, что здесь указаны имена богов, и если прочесть их в нужном порядке, откроется подземная сокровищница, полная несметных богатств. Но это лишь слухи… те самые, которые и привели нас всех сюда, и Гриф, то есть я, не может ручаться, что вы найдёте то, что ищете. Он обхватил Марка и Эску за плечи и подтащил поближе. Внимательно посмотрел в глаза каждого. В спутанной бороде блеснула улыбка. — Но кое-что вы точно найдёте, — загадочно проговорил он и хлопнул их по плечам. — Я буду молить пресветлую Дон о благосклонности к вам, и если ваш орёл всё же вернётся на родину, дайте знать старому Грифу, чтобы он, то есть я, принёс благодарственную жертву. — Спасибо, Гриф, — проговорил Марк. — Береги себя на обратном пути. Эска молчаливо кивнул и коснулся плеча Грифа. Тот улыбнулся ещё раз, взмахнул рукой и, увязая в снегу, потопал вверх по тропе, уползающей на холм. Скоро снег скрыл его бесформенную фигуру и маленького упрямого мула, ветер унёс звук его шагов, и воцарилась мёртвая, застывшая в белизне тишина, заполнившая собой этот сумеречный мир. — Темнеет, — подал голос Эска. — Надо что-то решать. — Давай переночуем здесь, — Марк похлопал ладонью по округлому боку валуна с надписями. — Мне бы не хотелось идти незнакомой тропой в темноте, тем более, что где-то впереди обрыв. Как рассветёт, сразу отправимся дальше. В небольшой нише между валунов, защищённой от снега, они развели маленький костёр, опасливо озираясь по сторонам, перекусили лепёшками и вяленым мясом и, прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло, уселись лицом к убегающей вверх Великой дороге. Марк обхватил плечи Эски, укрыв их обоих плащом; снег поблёскивал на бровях, ресницах и волосах бритта, который зачарованно смотрел в огонь, и Марк осторожно подышал на рыжеватые пряди, наблюдая, как снежинки превращаются в искристые капли влаги. Тепло их тел перетекало друг в друга, как медленная река, согревая, убаюкивая, и вскоре Марк поймал себя на том, что роняет голову на грудь. — Поспи, — не поворачивая головы, проговорил Эска. — Я покараулю. — Здесь никого нет… — пробормотал Марк. — Нет так нет. Спи. — Я никогда не видел столько снега… — Говорят, там, на далёком севере, он не тает никогда. Золотой отблеск костра превратился в маревно дрожащие распахнутые крылья, которые распались на множество маленьких хищных животных с острыми мордами и рыжим мехом. Марк уплывал в блаженную дрёму. — В Этрурии даже зимой распускаются цветы, — пробормотал он. — Красиво, наверное, — проговорил Эска, помолчав. — Да… — Спи, Марк. — Сплю… — прошептал римлянин и умолк. Эска поворошил угли мёрзлой веткой, нашарил под собой пучок сырого хвороста и подкинул в огонь. Марк тёплой тяжестью навалился на него, обнимая за плечи; облачко пара дрожало у его губ, покрытых мелкими капельками влаги. Ресницы чуть подрагивали, тёмные, бархатистые, на них оседали снежинки, переливаясь в свете костра. Влажные пряди волос поблёскивали на лбу. Эска коснулся их пальцем, осторожно отвёл в сторону. Марк слегка улыбнулся во сне, вздохнул, потёрся щекой о висок бритта. — Mo álainn… * — зачарованно прошептал Эска, не сводя взгляда с его спокойного, идеально и с любовью вылепленного богами лица. Самая сложная часть их бесконечного пути простиралась впереди, полная неведомых опасностей, но бритт не мог об этом думать, когда рядом так безмятежно и светло улыбался во сне Марк Аквила, бывший римский центурион, когда-то спасший от смерти озлобленного на весь мир раба-бриганта, для которого долг чести, ненависть, стыд превратились в нечто такое, в чём бы он никогда не признался ни себе, ни ему. Марк ещё раз улыбнулся во сне. И Эске показалось, что тьма вокруг отступила.