Не верь, не бойся, не проси

Жизнь — странная штука, и соулмейты — одна из самых противоречивых ее выдумок. Сейчас к ним относятся проще: розовые очки человечества сменяются на линзы скептицизма, и вместо того, чтобы верно ждать родственную душу, люди сами распоряжаются своей судьбой. Но консерваторов — тех, кто искренне верит, что настоящее счастье можно обрести лишь с соулмейтом, — пока еще много, и Аника, к сожалению, была одной из них. — Она с детства мечтала стать известной певицей и вопреки родительской воле поступила в Рок-академию в Тилбурге, где мы с ней и познакомились. Она была далеко не красавицей, но настолько интересной в общении, что однокурсники влюблялись в нее толпами, а она всех отшивала. Хранила верность своему соулмейту. Дункан не знал о нем ничего, но ненавидел когда-то так, как матери погибших солдат ненавидят убийц своих детей. Всю жизнь Аника ждала одного человека, но увидеть его ей было суждено лишь в предсмертной агонии. Лука Она умирает с этим именем на устах, пока безнадежно влюбленный Дункан сжимает ее руку. Кто бы мог подумать, что полгода спустя он будет так же крепко сжимать руку ее соулмейта, который, кажется, готов упасть в обморок. — Ты любил ее? — спрашивает он. — Любил, — признается Дункан. — А она любила тебя. Лука зажмуривается, пытаясь сдержать подступающие слезы. Ему стыдно, очень. Рядом с близкими старается не плакать, а тут ревет белугой перед незнакомым человеком и никак остановиться не может. — Я не заслужил этого, — шепчет он. — Она ничего обо мне не знала, но любила до конца своих дней, а я… Я даже приходить сюда не хотел. Вместо того, чтобы навестить могилу родственной души, я думал о себе. — И правильно делал. Походы на кладбище — занятие унылое и бесполезное, — говорит Дункан. — Звучит, наверное, цинично, но я никогда не видел в этом смысла. Мертвый человек — это мертвый человек, хоть часами над могилой торчи, но его уже не вернешь. Если жизнь после смерти действительно существует, то, наверное, он и так будет знать, кто его любит и помнит, а если нет… Тогда эти походы еще более бессмысленные, верно? Дункан смотрит на Луку, которому потихоньку становится легче, и в порыве чувств заключает его в объятия. В недавнем прошлом воображение рисовало соулмейта Аники двухметровым светловолосым мудаком, который ничего не чувствует по поводу смерти своей родственной души, и Дункан с садистским удовольствием представлял, как разобъет ему нос, или поставит фингал под глазом, или еще как-то изуродует его наглую рожу. Но выдуманный образ разлетается на куски, стоит увидеть реального, убитого горем Луку, который ему едва до подбородка достает. Дункан не может его ненавидеть.

***

Все, что ни делается — к лучшему. За все события мира ручаться, конечно же, не приходится, но в их случае это действительно так. Родственные души — они на то и родственные души, чтобы быть безумно похожими, и хотя обертка у Луки с Аникой совершенно разная, начинка оказывается практически идентичной. У них даже мимика чем-то похожа, и Дункан благодарит судьбу за то, что послала ему этого человека. Он снова влюблен, и на этот раз — взаимно. В конце мая они знакомятся, в июне признаются друг другу в любви, в июле Лука перебирается в Амстердам, но в августе их идиллия рушится.

***

Жизнь артиста — череда гастролей, концертов и интервью. Когда-то у Луки их было дофига, но после смерти Аники он не то что петь — разговаривать с людьми нормально не мог. Казалось, ничто уже не спасет карьеру, но один обаятельный нидерландец смог вдохнуть в него жизнь и вернуть желание творить. Дункан с тоской глядит на скрывающийся в облаках самолет: у Луки первый сольник после долгого перерыва, и вернется он только в четверг. Как дожить до четверга, если сегодня понедельник? «Надо сгонять с друзьями в Роттердам на пару денечков, а то давно никуда вместе не выбирались» — принимает решение Дункан. Где-то под сердцем скребется тревога, но разум упорно твердит, что он себя накручивает. Самолеты разбиваются реже, чем автомобили на нидерландских дорогах, так что возьми себя в руки, паникер, ты сам летал сто раз по всей Европе и до сих пор жив, а значит, ничего не случится (правда же, да?). С Лукой все хорошо — он без последствий долетает до Берна, о чем сообщает в смс, но предчувствие не обманывает, и кое-что все-таки случается. Они с Карлотой, Крисом и Карлой договариваются встретиться в кофейне, где, по словам Карлоты, подают очень вкусные ягодные пирожные, и, пока друзья в пути, Дункан решает их продегустировать. Казалось бы, разве может изменить жизнь такое обыденное действие, как мытье рук перед едой? А ведь оно меняет. На подходе к туалету рука начинает зудеть — как раз в том месте, где расположен соулмейтовский рисунок, — а в области затылка сосредотачивается боль. Дезориентированный Дункан хватается за голову и не сопротивляется, когда человек в капюшоне и темных очках затаскивает его в туалет. Скажи ему кто-нибудь, что с соулмейтом они встретятся в сортире, Дункан бы поржал и не поверил. Он смотрит на этого мужчину и находит в его лице знакомые черты, но не может вспомнить, где его видел. Руки соулмейта дрожат, он шепчет слова на незнакомом языке и всем своим видом излучает не радость от встречи, а шокированное неверие. — Сирожа, — из кабинки выходит тот, кого Дункан узнает сразу. Давний фанат Евровидения не может не узнать прошлогоднего представителя своей страны. — Ты чего в дверях застря… ОЙ.