***
Первое, что видит Лазарев, очнувшись на холодном полу стокгольмской гостиницы — это взволнованное, смутно знакомое мужское лицо. Кажется, один из участников этого Евровидения, но он не может вспомнить ни имя, ни страну, которую тот представляет. Парень что-то спрашивает на английском, но Сергею так фигово, что мозг отказывается переводить услышанное. — Трындец, — произносит он, глядя незнакомцу в глаза. Тот замирает, не понимая, что имеет в виду этот странный русский, и таращится на него до тех пор, пока Лазарев не приходит в себя и не спрашивает уже на английском: — Что со мной случилось? Парень виновато улыбается, а затем демонстрирует руку. Глаза Сергея готовы вылезти из орбит; он отползает подальше от незнакомца, неотрывно глядя на рисунок. Синий дракон, такой же, как и на его руке, глядит лукаво и будто спрашивает: «Что, Сережа, не ждал? Даже представить не мог, что поездка на Евровидение подарит тебе знакомство с соулмейтом?». — Меня зовут Дауэ, — представляется соулмейт. — Я в этом году представляю Нидерланды. «…родом из Нидерландов, полное имя не вижу, но оно начинается на букву Д» Сергей закрывает лицо руками и истерично хохочет, понимая, что гадалка оказалась права. Дауэ. Дауэ из Нидерландов, черт побери! — Сколько тебе лет? — спрашивает Сергей и ничуть не удивляется, когда узнает, что двадцать три.***
Дауэ — славный малый. Всегда приветлив и дружелюбен, открыт в общении и привлекает к себе внимание — рядом с ним Сергей чувствует себя белой вороной. Он, конечно, контактирует с другими участниками, но нет в нем той отдачи и заинтересованности, которая есть в соулмейте. Дауэ — человек-праздник, человек-улыбка, человек-смотрите-какой-я-милашка, но порой он бывает серьезнее самого Лазарева. — Ты хотел бы видеть на моем месте кого-то другого, да? Сергей не сразу понимает, о чем речь. Но как только замечает грустный взгляд Дауэ, сосредоточенный на рисунке, осознание прошибает его током. Он пытается смириться с тем, что его соулмейт — парень. Хороший, добрый, веселый парень, к которому Лазарев испытывает искреннюю симпатию, но… Что-то не так. Он не может понять, что именно, но чувствует — есть в их отношениях что-то неправильное. — Если я так тебя напрягаю, мы можем разойтись, — предлагает Дауэ. — Пока никто не знает, что мы соулмейты, это можно сделать тихо и без проблем. — Что ты такое говоришь?! — ужасается Сергей. — Просто предлагаю тебе решение этой проблемы. — Какая проблема, Дауэ?! Мы — соулмейты, не неси ерунды! — Соулмейты, да, но тебе это не нравится, — грустно усмехается Дауэ, а потом берет его руку в свою и говорит, глядя в глаза: — Я не слепой, Сирожа, и прекрасно вижу, с какой отрешенностью ты говоришь со мной, смотришь на меня. Не хочешь быть со мной — так и скажи, я приму любое твое решение. Дауэ ждет от него ответа, а Сергею, как назло, нечего сказать. Ему нравится этот обаятельный нидерландец, правда нравится, но он не готов связать жизнь именно с ним. Живи Сергей в Европе, было бы проще, но он живет в России — стране, где гомофобия в порядке вещей, да еще и движение либерал-соулмейтов яро критикуется консерваторами. Однополых соулмейтов принимают там с трудом, считая их связь ошибкой судьбы и, как правило, сочувствуя. Лазарев не хочет ни сочувствия, ни ненависти со стороны окружающих. Лазарев, по правде говоря, сам не знает, чего хочет. Но когда по воле жюри победа выскальзывает у него из рук, Сергей идет искать утешения именно к Дауэ.***
Лазареву требуется месяц, чтобы принять соулмейта таким, какой он есть, и еще два — чтобы влюбиться в него без памяти. Видятся они, увы, нечасто. У Сергея сын, работа и мать, которую после гибели брата он навещает почти каждый день, у Дауэ — друзья-знакомые-родственники и любимый Амстердам, уехать из которого он не готов. Да и нужен ли вообще переезд, когда обоих устраивают отношения на расстоянии? Хочешь пообщаться — позвони или напиши, хочешь обнять — приезжай в Амстердам, в квартире Дауэ места хватит на двоих. Все довольны, всем хорошо. — Не понимаю тех, кто считает, что отношения на расстоянии или гостевой брак — это ненормально, — говорит однажды Дауэ. — Что плохого в любви, не обремененной бытовухой, если это личный выбор двух людей? Это же круто, Сироженька, мы с тобой друг другу не надоедаем и за время порознь успеваем соскучиться. «Действительно» — думает Лазарев, рассматривая своего соулмейта. В Нидерландах — Католическое Рождество, на Дауэ — красный свитер с белоснежными узорами (запоздалый подарок на день рождения, который Лазарев благополучно пропустил), в квартире пахнет свежей выпечкой и цитрусовыми, а горло приятно обжигает горячий глинтвейн. Сергей, наверное, самый счастливый на свете человек. Но каждому атому счастья отмерен свой срок заранее, и однажды их совместной идиллии настает конец.***
Сергей смотрит на парня, который по нелепой случайности оказался в кофейне, где они с Дауэ имели честь потрахаться в кабинке туалета, и понимает, почему в Стокгольме ему казалось, что что-то не так. Он вспоминает, как внезапно вырубился посреди коридора, толком не прочувствовав боль, ощущаемую при первой встрече с родственной душой, и это не идет ни в какое сравнение с тем, что сейчас. В затылке будто бы образовался пульсирующий шар, готовый в любой момент проломить черепушку, и боль исчезает только тогда, когда он хватает за руку своего настоящего соулмейта. — Да не может этого быть, — шепчет Лазарев на русском. Слово «соулмейт» звучит в сознании заезженной пластинкой, и нет никаких сомнений в том, что этот парень — его родственная душа. Но что же тогда с Дауэ? Его рисунок Сергей запомнил до самых незначительных штрихов. Неужели это тот редкий случай, когда два человека с одинаковыми рисунками не являются соулмейтами? — Что происходит? — спрашивает он у Дауэ, который ошарашен не меньше. — Мы же с тобой родственные души, правда, милый? Сергей надеется, что Дауэ найдет слова, которые уверят его в том, что все происходящее — какая-то ошибка. Но в следующий миг взволнованно бьющееся сердце замирает, леденеет и разлетается на осколки, потому что ответом ему служит обреченное «нет».