90210

Восемнадцатилетие. Долгожданное событие для большинства юношей и девушек планеты. Момент, когда они официально вступают во взрослую жизнь и получают юридическое одобрение самостоятельно распоряжаться своими правами. Для кого-то это реки алкоголя, быстрая езда на новенькой машине по шоссе, необдуманные браки и высокие амбиции. Остальные же радуются возможности уйти из-под родительской опеки, размышляют над тем, за кого будут голосовать на ближайших выборах, и распределяют свой бюджет с первой серьёзной работы. Сладкое, волнительное предвкушение, которое не всегда оправдывается событиями в реальности, но всё равно навсегда меняет привычный ход вещей. Многие могут утверждать, что не чувствуют никаких особых перемен, но никто из них не может отрицать ответственность, приобретающую чёткие очертания, и осознанность самостоятельного выбора. Донхёку в четверг исполняется восемнадцать, но он не чувствует должного воодушевления и особой радости. В его жизни эта цифра практически ничего не изменит, ведь в удивительном штате Нью-Йорк в совершеннолетнюю жизнь можно вступить лишь после двадцать первого дня рождения. Довольно целесообразно, если сравнивать психологическую устойчивость и жизненную мудрость ещё совсем юных восемнадцатилетних и тех, кому уже за двадцать, но только Донхёку от этого ни разу не легче. Он с разочарованием вспоминает, что в школе потребуются подписи родителей в его табеле успеваемости. С ещё большим огорчением прорисовывает в памяти момент, когда работники социальной службы пытались лишить его первого вог-дома, затеяв нешуточную проверку на причастность к распространению наркотиков и помощи процветанию проституции. И как ему, ещё совсем юному, приходилось справляться с осуждением с обеих сторон, и только тренировки до изнеможения помогли ему пробиться дальше. Удивительно легко утонуть в болоте жалости к самому себе, особенно при выключенном свете за закрытой дверью. Сетование на линию судьбы, жизненные обстоятельства и собственную беспомощность увлекают не хуже алкоголя и сигарет, помогая убить время, и Донхёк даже позволяет себе тяжело вздохнуть и подбодрить себя тихим «милый, ты многое пережил», но после считает до пяти и отряхивается от минутной слабости, предпочитая отправиться в зал. У него ещё есть время нафантазировать, как превратить свои именины в фееричный праздник, способный привнести новый смысл в каждую окружающую деталь, а пока стоит заняться растяжкой и придумать несколько новых поз. Совсем скоро должны объявить дату очередного бала, и Донхёк серьёзно намерен засиять на нём в ещё более ярком свете. В промежутке между девятью вечера и полуночью в огромном подвальном помещении, оборудованном под танцевальный зал, царствует мирная тишина. Кто-то к этому моменту заканчивает тренировки и отправляется отдыхать, устало засыпая после изнурительного дня или же выходя в город за приключениями. Другие приходят после двенадцати на ночные репетиции, поздно возвращаясь с работы или же предпочитая ночной образ жизни. После столкновения с пьяным извращенцем Донхёк не горит особым желанием выходить на улицу после захода солнца, потому данный временной отрезок для него оказывается самым удобным. Первым делом он включает немного тускловатый из-за вынужденной экономии свет и оставляет в углу бутылку воды с полотенцем. Долгую и тщательную разминку Донхёк проводит без музыки, концентрируясь на избавлении от лишних размышлений и на отзывчивости своих мышц на определённые движения. Появляется всё больше умников, ставящих под сомнение практическую пользу предварительного разогрева, но следование подобным рекомендациям никогда не приводят к истине, потому Хёк их совершенно спокойно игнорирует. Традиционно танцевальное вступление начинается под «Вог» Мадонны, песни, надоевшей абсолютно каждому в их общежитии, но неизменно вдохновляющей Донхёка на новые связки. Он с улыбкой вспоминает недовольные лица ребят на общих тренировках и уверенно жмёт на кнопку воспроизведения, пропуская спокойное начало через каждую фибру души, и только после занимает место в середине зала. «Позируй!» И Донхёк позирует, не ограничиваясь только тем, что предлагают модные журналы. В его движениях проскальзывает элегантность чёрно-белых фильмов, изысканность дорогих показов и огненная страсть новых музыкальных клипов. Он балансирует между мягкой женственностью и статичной мужественностью, и это позволяет ему танцевать в своём непревзойдённом стиле. «Не важно, белый ты или темнокожий, Парень или девчонка — Если звучит музыка, она подарит тебе новую жизнь. Ты — суперзвезда, да, именно так, и ты это знаешь!» Он чувствует небывалый прилив энергии и выкладывается в полную силу, встречаясь со своим горящим взглядом в отражении. Собственное тело воспринимается разогретой в ладонях глиной, и Донхёк, словно умелый гончар, придаёт ей удивительно причудливую форму в мгновения ока. Дыхание учащается, но не сбивается, и контролировать его намного проще, чем во время долгих и изнурительных побегов от хулиганов, полицейских, реальности, и к концу своего индивидуального занятия Донхёк чувствует лишь приятную усталость и полное душевное расслабление. Однако перед тем, как позволить себе провалиться в глубокий и сладкий сон, Донхёк тренируется теперь уже в написании итогового сочинения. Он отбрасывает в сторону свои повседневные переживания и концентрируется исключительно на заданной теме. До экзамена остаётся меньше месяца, из-за чего пальцы подрагивают от эмоционального перенапряжения, но школьник старается не зацикливаться на подобных малоприятных мелочах. Новый учебный день приносит неприятности куда более серьёзные, хоть утром и обещает быть достаточно удачным и продуктивным. Звенит звонок с урока математики, Донхёк неторопливо складывает учебники в старенький красный рюкзак, стараясь не помять края тетрадей. Он тихо напевает мелодию безымянной песни, случайно записавшейся на ленте памяти, и чувствует некий общий подъём настроения после удачно решенного теста. Хёк совершенно спокойно выходит в коридор, делает пару шагов вперёд и едва ли не роняет свой рюкзак прямо на пол. Он видит свою классную руководительницу, с которой у них складываются более и менее доверительные отношения, а рядом с ней человека, с которым пересекаться Донхёку хочется меньше всего на свете, своего отца. По лицу преподавателя становится понятно, что беседа несёт в себе исключительно деловой и серьёзный характер и её последствия вряд ли понравятся младшему Ли. Донхёк может подойти к ним прямо сейчас и закатить скандал, но тогда обстоятельства могут только усугубиться. Женщина наверняка расскажет суть дела позже, а с родителем школьник неизбежно встретится в грядущее воскресенье, и Хёк не испытывает ни малейшего желания затрачивать сейчас на него свои энергоресурсы. Настроение заметно падает, и где-то в мыслях проскальзывает идея прогулять последние пару занятий, но Донхёк крепче сжимает лямки рюкзака и отправляется в следующий кабинет в обход. Он не позволит себе проиграть своей эмоциональности или же давлению со стороны отца. Иначе все результаты долгой работы над собой обратятся в прах несбывшихся ожиданий. Кое-что всё же выбивает Донхёка из колеи непоколебимого спокойствия. Ровно за несколько мгновений до очередного звонка в голову Хёку достаточно ощутимо врезается бумажный самолётик. Он пытается списать это на случайность, но слишком отчётливо видит ухмыляющееся лицо Николаса, довольного своей шалостью и жестами призывающего развернуть бумажное послание. «Не хочешь отсосать мне после уроков?» — гласит записка, и Донхёк достаточно правдоподобно удивляется отсутствию в ней грамматических ошибок, но после, конечно же, сминает тетрадный листок и возвращает его хозяину метким броском в лицо. — Ли Донхёк! — возмущённо восклицает пожилой учитель. — Выйдите из класса! Немедленно! — Да без проблем, — не менее раздражённо отвечает Донхёк и, хватая свои вещи, уходит из школы до завершения занятия. Теперь он абсолютно точно знает, как проведёт свой восемнадцатый день рождения. Нью-Йорк. Город тысячи улиц и целого миллиона оттенков. Мегаполис, в котором уживаются самые разные национальности, слои общества и деятели религиозных культур. Привлекательное место не только для игроков биржи, но и для мигрантов вместе с туристами. Бесконечное количество баскетбольных площадок, тёмных подворотней, одинаково устроенных дворов спального района. Вряд ли хоть один из местных жителей найдёт время заглянуть в каждый уголок этой живущей в собственном ритме крепости, — всегда есть, где прогуляться и спрятаться от собственных проблем. Донхёку здесь всё равно тесно, и так будет до тех пор, пока он не сможет играть в баскетбол на площадке в собственном районе и без страха возвращаться домой после захода солнца, когда меняется смена у патрульных машин. Здравомыслящие люди скажут, что нет смысла рисковать жизнью за территорию, но здравомыслящие люди уже давно живут за пределами их дикого мира, потому не им осуждать Донхёка за решение вновь сыграть на нервах представителей других субкультур. Шестое июня тысяча девятьсот девяносто шестого года. Донхёк ещё не знает о том, что под этой датой в газетах будет напечатан некролог о погибших при падении военного вертолёта, но уже очень надеется, что через строчку не будет красоваться и его имя тоже. Верит, что обретёт сегодня второе рождение, потому вновь нарушает указания главы дома и все принципы обеспечения собственной безопасности. Вечером в его честь обещают устроить вечеринку с музыкой, напитками и домашним шоколадным тортом, но Донхёк переодевается уже сейчас, с трудом отказываясь от кожаных чёрных штанов ради удобства при беге. Зато в полной мере компенсирует их дерзость блестящими браслетами, золотистой рубашкой и смелым огненным макияжем. Не жалеет красной помады и в какой-то момент чувствует, что вот-вот готов расплакаться от подступающего бессилия. — Миссис Браун, извините, что отвлекаю, я всего лишь хотел узнать, о чём Вы говорили с моим отцом, — осторожно начинает Донхёк, когда остаётся с классной руководительницей наедине. — Ох, Донхёк, — видно, что женщине не очень хочется поднимать эту тему и участвовать в чужих семейных разборках, но она всё равно продолжает. — Он попросил ни при каких твоих уловках не отдавать тебе в руки аттестат зрелости и прочие документы из личного дела, потому что он не поддерживает твой выбор при поступлении и хотел бы сам отправить твою анкету в выбранную им академию. Но Донхёк не плачет. Только тянет губы в едкой усмешке, поправляет чуть растрепавшиеся волосы и, набирая побольше воздуха в лёгкие, выходит из комнаты, впервые закрывая её на ключ. По дороге к главному входу ему встречаются ребята из вог семьи, и все они приветливо улыбаются ему, желая повеселиться на празднике и не позволить ничему омрачить этот день, на что он звонко смеётся и целует в щёчку самых близких в знак благодарности. — С Днём Рождения, Дориан! — Будь самым счастливым, солнце. — Ты сияешь ярче всех, Донхёк! Донхёк самую малость жалеет, что не может услышать столь тёплых слов в кругу его кровных родственников, но тут же отбрасывает все свои мысли, сосредотачиваясь на одной единственной цели на сегодняшний день. Времени, ушедшего на дорогу, достаточно, чтобы передумать, но Донхёк всё равно сворачивает на улицу, ведущую к баскетбольной площадке. Знает, что там уже достаточно народу и что сейчас его не спасёт проезжающая мимо патрульная машина, но даже так продолжает уверенно идти навстречу неприятностям. Он не ошибается в своих подсчётах. Больше половины из рэперской тусовки уже играет в баскетбол, кто-то слушает музыку на переносном магнитофоне, другие же курят прямо здесь, не обращая внимания на предупреждающие знаки, но никто из них не замечает Донхёка, от одежды которого отражаются солнечные лучи. И ему бы уйти с Богом, вернуться целым и невредимым к друзьям, но он всё равно делает то, о чём ему ещё только предстоит пожалеть. — Хэй, ребятки, — громко начинает он, отделяемый от агрессивных молодых людей лишь тонкой сеткой спортивной площадки. — А я тут мимо проходил, решил с вами одним воздухом подышать. Надеюсь, вы не против? — Уходи по-хорошему, пацан, — его всё же решают для начала просто припугнуть на словах. — Тут таким не место. — А я вот не видел такой статьи в конституции, — но Донхёк не унимается, решая довести своё дело до конца. — Зато статью, запрещающую насильственные действия, могу продекламировать слово в слово, словно стих. Он плохо помнит тот переходный момент, когда их словесная перепалка перерастает сначала в личностные оскорбления, а после и вовсе в погоню. У Донхёка фора лишь в несколько секунд — первым потенциальным обидчикам приходится пойти в обход, чтобы миновать сетку — и он с трудом её увеличивает, сокращая дорогу обходными путями. Но Донхёк всё же оказывается недостаточно знаком с этой частью района, поэтому очередной поворот выводит его на длинную улицу между жилыми домами, по которой бежать можно только прямо, потому что здесь нет переулков между многоподъездными строениями и каждая дверь, ведущая внутрь, закрыта на кодовый замок. Донхёку кажется, что это начало конца: в ушах гудит, ноги слабеют от быстрого бега и дыхание сбивается окончательно, отчего каждый новый вдох отдаётся жгучей болью в лёгких. Адреналин выветривается окончательно, и юный танцор надеется лишь на то, что если его поймают, то забьют до смерти, потому что жизнь инвалида для него теряет всякий смысл. Он даже пытается мысленно успокоить себя шутками о составлении завещания, но его пустой поток бредовых идей прерывает виднеющийся впереди знакомый силуэт. Донхёк даже вытирает капли пота рукавом своей рубашки, чтобы лучше разглядеть идущего к нему навстречу юношу. — Никогда бы не подумал, что доживу до второго пришествия Христа, — Донхёк не уверен, получается ли у него озвучить свою мысль вслух, но даже в такой ситуации он не может изменить своей привычке комментировать любое действие Марка Ли. Только вот даже Христос не сразу завоевал доверие среди людей, поэтому Донхёк не торопится попросить чужой помощи и только внимательно всматривается в удивлённые глаза напротив, терпеливо дожидаясь от Марка смелости взять на себя ответственность за чужую небезгрешную жизнь.