Четыре месяца спустя.
— Я не поеду, даже думать забудь! — отмахивается Тони. В стакане звенят кубики льда: ему захотелось ледяной колы. Та выглядит красиво, когда сквозь толщину стекла и напитка проходят лучи солнца. Тони завораженно наблюдает, намеренно игнорируя раздраженный взгляд слева. Прожигает, кстати, покруче серной кислоты. Через минуту напряжённой тишины он сдается: — Неужели, ты даже не спросишь, почему? Детка, ну не будь таким жестоким, дай мне привести кучу аргументов моему решению, выставив тебя виноватым! — отставив на кофейный столик стакан, он обильно жестикулирует, сам того не замечая. Энтони вскидывает бровь и осаждает Старка властным взглядом, пригвождая к спинке дивана, с которого тот было хотел уже встать. Кожа кресла скрепит, когда его мужчина поднимается на ноги. — А я не спрашивал, поедешь ты или нет. Ты день на день родишь. Поедешь. Дыхание выбивает из лёгких, Тони громко вдыхает ртом воздух, пытаясь показать этим все свое несогласие. Он, конечно, любит, когда Энтони делает голосом эту свою я-горячий-альфа-и-я-тут-папочка штуку, но только в спальне. А не в обычное время, когда решать должен Старк сам. Он не поедет, нет, не-а. Что делать в этой больнице? Разговаривать с беременными омежками? Торчать неделю в этом карцере для брюхатых — пустая трата времени. Поедет, когда приспичит. — Поедешь, когда приспичит? — говорит синхронно с мыслями Энтони, скрестив руки на груди, и звучит при этом так, словно Тони последний идиот. — Нет… — врет омега, насупишвись. — Я рожу только через неделю, может, и позже! Короче, хрен тебе с маслом. Давай, иди достань его из морозилки, скушай и катись к чертям собачьим! — махает на него Старк.Через час у Тони отошли воды.