"Кавказъ"

Уговариваясь ехать следующим утром к озеру, Корф попросил взять с собою князя Долгорукого. – Я его совсем забросил последнее время... К тому же Андрэ совсем не такой рохля, как кажется, князь. Он просто вас стесняется. Вот познакомитесь поближе – и он вам даже понравится, обещаю! – Бросьте, барон, нет нужды просить! Конечно, берите кого хотите. Тем более друга. Долгорукий, поначалу неимоверно счастливый от того, что внимание Вольдемара, иногда весьма обременительное, переключено на Репнина, на самом деле начал слегка ревновать. Но когда ни свет ни заря к нему в спальню ворвался Корф, насильно вытащил спящего князя из кровати, заставил одеться, усадил верхом и заставил скакать на какое-то дурацкое озеро, Андрей сильно пожалел, что накануне намекнул другу на свою обиду. Однако предусмотрительно не стал демонстрировать досаду открыто и покладисто вытерпел всю эту пытку. Впрочем, Андрей не мог не признать, что рассвет над озером исключительно красив, однако понять, зачем нужно было лишать его драгоценное тело столь сладких часов сна, не мог. Он лишь ждал, когда два сопровождавших его умалишенных наконец-то нахохочутся до икоты и набегаются до полного изнеможения по берегу и можно будет скакать домой, чтобы снова нырнуть в уютный кокон постели. И теперь Долгорукий ехал впереди Репнина с Корфом, изо всех сил стараясь не задремать прямо в седле и окончательно не опростоволоситься перед новым фаворитом Вольдемара. – Знаете, барон, – вдруг негромко и нарочито лениво проговорил Репнин, покачивавшийся на спине Ласточки бок о бок с Корфом, – со мной ведь очень непросто дружить. – Я как-то этого не заметил, – в тон князю ответил Корф. – Вокруг вас вечно толкутся люди. – То не друзья. Так, приятели на время. Собутыльники. Карточные партнеры... Долго мой норов один только Саша Апухтин и мог выносить... Уловив печаль в голосе князя, Владимир поспешил беспечно перебить. – Я, между прочим, тоже не ангел. Вон хоть Андрея спросите. Впрочем, он вам не признается, – усмехнулся барон. – Так что будем считать, что мы с вами – два сапога пара и посланы друг другу провидением! – Интересно будет поглядеть, как мы уживемся, – покосился на собеседника Репнин. – И надолго ли... – Знаете, князь, – понизив голос и глянув на ехавшего впереди Долгорукого, вдруг проговорил Корф, – хочу кое в чем вам признаться. Вы, кажется, единственный человек, кому я готов уступать! Боже, что я говорю! Хорошо, Андрей меня не слышит! – Я тоже готов ради вас на многое, – улыбнулся в ответ Репнин. – Например? – Например, ввести слово «ничья» в мой лексикон! Они переглянулись, рассмеялись, одновременно пришпорили коней – и в миг нагнали опередившего их Долгорукого. – Боже, Корф, да ваш приятель спит в седле! И они с двух сторон подхватили за повод гнедого мерина князя и заставили его подняться в галоп. Андрей, чуть не вылетевший из седла, подхватил на лету соскочившие очки и, ругаясь на чем свет стоит, вцепился в луку седла. А Корф и Репнин, хохоча как ненормальные, продолжали тащить за собой его упиравшегося коня... * * * Поддавшись новому для них ощущению подступающей дружбы, Корф и Репнин на время позабыли о своем упоительном соперничестве. Не сговариваясь, оба решили, что уступать друг другу без боя они в любом случае не намерены, однако взяли взаимный тайм-аут. Инициатива принадлежала князю. – Скажите-ка, барон, умение стрелять дается от Бога или этому можно научиться? – Зачем вам, князь? – Да вот хочу попросить вас об одолжении... – Бросьте скромничать, Репнин, вы отличный стрелок! – Да, но хуже вас. А скоро гарнизонные стрельбы. Говорят, фон Розен приз победителю приготовил – охотничье ружье с инкрустацией серебром... Не хотелось бы отдавать его вам за здорово живешь! – Что ж, по крайней мере честно. Хорошо. Я беру вас в ученики. Но с одним условием. Вы в свою очередь научите меня управлять конем так, как это делаете вы. На смотре не только ружье, но и седло с тиснением будут разыгрывать... Хочется пощипать ваше самолюбие, сударь! Вот так и вышло, что теперь по утрам вместо того, чтобы гоняться друг за другом на озере, князь с бароном, перепахав как следует плац, уходили на стрельбище. Определенные успехи наметились у обоих, однако Корф обучался искусству выездки быстрее, чем Репнин – искусству стрельбы. Увлеченные процессом, приятели выпустили из внимания тот факт, что на них снова начали делать ставки – гарнизонное общество прекрасно отдавало себе отчет в том, зачем корнеты так старательно оттачивают свои офицерские навыки. Однажды, когда Михаил, сидя на бревнах, сложенных возле гарнизонной конюшни, наблюдал за тем, как Владимир упорно дрессирует Воронка, обучая его слушаться только нажима коленей, к князю подъехал поручик Лопухин. – Завидую вам с Корфом, корнет. Ловко у вас получается соблюдать равновесие в отношениях! И лет-то вам обоим всего ничего – откуда, скажите на милость, столько мудрости в таких-то юнцах? Поручику было лет тридцать с хвостиком, и тот факт, что блестящий по всем меркам офицер застрял в этом звании, в гарнизоне объясняли какой-то страшной тайной, не сообщая, впрочем, деталей. – Да мы особо и не стараемся... – смутился от внимания старшего офицера Мишель. – Бросьте, Репнин! Я до слез хохотал, когда вы с вашим бароном так виртуозно обломали наших любителей поглазеть, как другие друг другу кровь пускают! Моим поздравления, сударь. И не пытайтесь убедить меня в том, что это была импровизация. – Но это и была импровизация! – рассмеялся князь. – Что ж, если так – тем глубже мое уважение. Только, – и тут взгляд свинцово-серых глаз Лопухина стал каким-то пугающе отсутствующим, – не увлекайтесь. Дружба-соперничество такая упоительная штука, что недолго и захмелеть. И утратить осторожность и бережность в отношениях друг с другом. А тогда – беда... Я это по себе знаю. Михаил затаил дыхание. Он понял, что сейчас поручик скажет что-то, что прольет свет на его извечную печаль в глазах и улыбке. – У меня был друг. Близкий. Очень. До такой степени близости вам с Корфом еще только предстоит дойти, да и то, если судьба позволит. Но появилась женщина. Она была старше нас обоих и ей нравилось сводить мужчин с ума. Просто так, ради развлечения. К сожалению, мы оба поняли, что для нее любовь – лишь игра, слишком поздно. Нас затянуло в омут ревности с головой, и ни один не смог вовремя выплыть и попытаться спасти другого... Лопухин замолчал, крепко зажмурившись. Потом вдруг взглянул на Репнина открытым, даже чуть насмешливым взглядом. – В общем, была дуэль. И я оказался более удачлив. Серж погиб. Его отец – влиятельная фигура при дворе – не смог понять, чем была для меня его смерть. От моей руки... Он кричал, что я всегда завидовал его сыну, что наша дружба была выгодна мне, потому что вводила меня, неродовитого, в круг высшей знати... В общем, меня разжаловали и лишь чудом не сослали на каторгу. Заменили Кавказом. Я тут уже 10 лет. А пуля – дура – никак не берет. – А застрелиться вы не могли? – наивно спросил князь. Лопухин горько рассмеялся. – Не мог. Отец Сергея решил – и, возможно, справедливо, что самоубийство будет для меня избавлением от вины, а не наказанием за нее. Мне выставили условие, такое, что пустить себе пулю в лоб я не мог. Граф был прав. Здесь (Лопухин показал на грудь) по сей день кровоточит... Я каждым днем своей жизни плачу за смерть друга. И боль не становится слабее. И отъехал. Репнин, открыв рот, молча смотрел поручику вслед. От этого занятия его оторвал лишь Корф. – Мишель, у меня получилось! Что скажете, учитель? – Простите, Вольдемар, я не смотрел. Меня Лопухин отвлек. – Беседа с поручиком Лопухиным была для вас занимательнее моих кавалерийских опытов? – ревниво переспросил Корф. – Простите, барон. Но поручик рассказал мне та-акое! Быстро заканчивайте ваши экзерсисы, а то я лопну от желания рассказать! – Ну, и как бы вы повели себя, окажись на их месте? – спросил Мишель, закончив пересказывать историю Лопухина. – Не знаю... – протянул помрачневший Вольдемар. А потом отрезал: – И знать не хочу! Надеюсь, Бог милует, и я никогда не буду держать на прицеле друга! Тем более из-за женщины. – Ба-а, барон, не иначе, как вы дали обет безбрачия! Какая красавица так вас обидела, что вы о женщинах говорите с таким презрением? Корф вдруг помрачнел еще больше, резко поднялся с поленницы: – Вас это не касается, князь. – Владимир, постойте! Чем я вас обидел?... Но барон не стал слушать Репнина, ушел, даже не обернувшись, оставив собеседника в глубочайшем раздумье.