"Кавказъ"

– Разве эта грубая вещь для ваших нежных ручек? – заряжая пистолет, сделал Корф последнюю попытку отговорить Амалию от этих неженских опытов. – И запах сгоревшего пороха гораздо менее приятен, чем запах ваших духов... – Вольдемар, ваши попытки тщетны! К тому же взгляните, – Амалия вертела в руках тот самый узкоствольный пистолет с инкрустированной рукояткой, который Корф выиграл на гарнизонном смотре, – разве эта вещь груба? Этот пистолет – произведение искусства. Он так красив... Опа-а-сен... Это так притягивает... И она медленно провела тоненьким белым пальчиком по длинному хищному стволу... – Ладно, давайте стрелять, сударыня, – согласился барон, которому вообще-то совсем не хотелось заниматься уроками стрельбы с Амалией. – Та-ак. Локоть прямо, кисть жестче, плечо мягче. Та-ак. Смотрите сюда. Цельтесь. Так. Хорошо. Теперь мягко – не рывком, не дергая, – нажимаем на курок... Амалия, развернувшись к стрелковым щитам в пол-оборота, одним глазом смотрела на мишень, другим – на... князя Репнина, чье появление на стрельбище оставалось тайной для Корфа. Мишель сидел на дощатом заборе и морщился, наблюдая за тем, как Корф, ставя руку Амалии, почти обнимает свою обворожительную ученицу. Которая не скрывает полнейшего удовольствия от происходящего! Две головы, черная и рыжая, медленно склонились друг к другу – и Амалия выстрелила. Не целясь – ее смеющиеся глаза, не отрываясь, смотрели на Репнина. И в них был вызов. Отдача от выстрела оказалась неожиданно сильной для хрупкой снайперши – и она упала бы, если бы ее вовремя не подхватил Корф. – У вас отличная реакция, барон, – раздался за спиной сухой голос Репнина. – Браво. И, соскочив с забора, князь пошел прочь, с раздражением мочаля красивыми белыми зубами сорванную травинку. Корфу совсем расхотелось стрелять. Однако Амалия настояла. Ее терпению пришел конец только выстреле на десятом, из которых лишь один угодил в мишень. – Благодарю, барон. Но вы, скорее всего, правы – эта вещь не для моих рук. Плечо болит, – и, капризно надув губы, она оставила Корфа в одиночестве. * * * Третий день барон изнывал от скуки. Князь Андрей Долгорукий пропадал в штабе – судя по всему, готовилось что-то серьезное. Репнин барона избегал. Впрочем, Корф и сам не искал встреч с Михаилом, исподволь опасаясь конфликта. От нечего делать Владимир взял в руки шпагу, сделал несколько выпадов, посматривая на себя в зеркало. Наконец острие клинка уперлось в горло зеркальному Корфу. – Ну, друг мой, может, поговорим? – обратился барон к своему отражению. – О ком, мон шер? – подал Владимир реплику за зеркального двойника. – О мадемуазель фон Розен, например. Она ведь нам нравится? – Она... интригует. Притягивает. Думаете, мы влюблены? – Бросьте, сударь! Глупость какая! Мы на войне, тут не до нежных чувств. – Ну хорошо, хорошо. Но тогда... что нам с ней делать? – Хм-м-м... Амалия мила. Можно бы приударить более настойчиво, но... – И что это за «но»?... – Видите ли, друг мой, здесь есть некто по имени Мишель Репнин. Занудный тип! Ему наши ухаживания могут не понравиться... – Когда подобное нас останавливало? – Вы не поняли, сударь! Это же – Репнин... Глядя на себя в зеркало – челка растрепана, глаза горят, на щеках румянец, белая атласная рубаха распахнута на крепкой груди, – Владимир решил признаться, что продолжение отношений с Репниным ему дороже самого многообещающего флирта! – Судите сами, сударь мой, не можем же мы оборвать на полуслове столь волнующие отношения, так и не узнав, куда они могут нас привести?! Можно сойти с ума, строя догадки! – Ладно, – оборвал сам себя барон. – А теперь поговорим серьезно. Я не хочу ссоры с Михаилом. Но она явно просится в повестку дня! Нужно срочно что-то предпринять... И тут в прихожей раздался голос Андрея Долгорукого: – Володя, ты дома? – Эврика! – воскликнул Корф. * * * Долгорукий, совершенно одуревший от штабного сидения, был готов на все, лишь бы развеяться. Домой летел как на крыльях – граф фон Розен, довольный работой подчиненных и качеством добытых разведанных, дал штабистам отдых, и Андрей надеялся, что его изобретательный друг Вольдемар придумает что-нибудь позабористее. Оттого-то идея Корфа пала на более чем благодатную почву... На бал, который в честь дня рождения дочери устраивал местный городской голова, князь Андрей прибыл во всеоружии. Когда молодой Долгорукий был в ударе, устоять перед его чарами не могла ни одна женщина. Это Корф знал по опыту. И быть бы Андрэ первейшим петербургским Казановой, если бы не одна особенность характера. Меланхоличен бывал не в меру. И это бы ничего, да любил юный князь это свое состояние, лелеял свой сплин и холил, и Корфу временами стоило бо-ольшого труда вывести друга детства из этой – абсолютно беспочвенной – тоски. Однако на этот раз фамильным долгоруковским сплином и не пахло. Озверевший от бумагомарательства Андрей жаждал флирта, а потому, оправляясь на бал в компании с Владимиром, запасся даже белой розой. На всякий случай. Роза оказалась очень кстати. * * * Первым, кого в бальной зале градоначальнического особняка увидал Корф, был, конечно же, князь Репнин. Обнаружив друг друга, издали обменялись хмурыми кивками, и поспешил разойтись подальше. Впрочем, не надолго. Едва появившись в сопровождении дяди и целой когорты дядиных адъютантов, Амалия фон Розен немедленно стала центром притяжения всеобщего внимания, и не только мужского. Поэтому Корф и Репнин совсем скоро обнаружились в ее свите поблизости друг от друга. Там же вился воодушевленный скорым развлечением Долгорукий. Первый вальс Амалия отдала дяде. На котильон ее вывел князь Багратион – видимо, в качестве платы за усердие во время гарнизонных пари. Репнину досталась первая мазурка – князь умел и любил танцевать этот польский танец. – Отчего вы сегодня хмуры, Мишель? – Хмур? Бог с вами, мадемуазель! Вам показалось. Это было бы как минимум неучтиво по отношению к такой очаровательной девице, как вы. Рядом с вами просто невозможно быть в плохом настроении! – Отчего же я тогда вас три дня не видала? И вас, и барона Корфа. Вы прячетесь от меня? Почему? Обиделись за мои фокусы с вашей лошадью? «Вообще-то это были фокусы моей лошади с вами, мадемуазель», – мысленно произнес князь и улыбнулся: – Ни в коем случае! Дела, знаете ли. Я и сам, признаться, Вольдемара давно не видал. – Что ж вы в таком случае сейчас-то с ним как чужие? Поссорились? Не из-за меня ли?! – Амалия, вы несносны! – рассмеялся Репнин, с нетерпением ожидая, когда же закончится эта дурацкая мазурка и он с чистой совестью сможет сдать даму с рук на руки барону Корфу. «Сам кашу заварил, сам пускай и отвечает на ее вопросы!» – проворчал про себя князь. Барону был обещан второй вальс вечера. Но едва музыканты взяли первый аккорд, как Корф подвел к мило раскрасневшейся и от этого казавшейся еще более обольстительной Амалии князя Долгорукого. – Дорогая Амалия, разрешите представить – светлейший князь Андрей Долгорукий, мой друг детства. Голубоглазый брюнет в трогательных очочках и с невероятно привлекательной улыбкой на устах изящно поцеловал даме ручку и, опустившись на одно колено, преподнес ей невесть откуда взявшуюся живую белую розу. – Ах, какая прелесть! Она так пойдет в моему платью! Как вы угадали, князь, что я буду сегодня в этом платье? – и Амалия приколола нежнейший цветок к корсажу своего нежно-оливкового бального платья с изящными фижмами, отделанного так же оливковыми, но еще более светлыми, почти белыми брабантскими кружевами, эффектно оттенявшими жар волос, белизну кожи и необычный цвет глаз красавицы. – Вы смущаете меня, мадемуазель... Это всего лишь роза. Слишком скромный дар. Если бы я заранее знал, какой бриллиант будет сверкать на этом балу, я озаботился бы подарком, более соответствующим вашей неземной красоте... Все остальные танцы этого вечера Амалия фон Розен отдала князю Андрею Долгорукому. Почти под самый конец бала Репнин и Корф встретились на балконе, откуда молча с минуту наблюдали за тем, как Андрей кружит в очередном вальсе счастливо смеющуюся Амалию. – Ну и что это вы сделали, Корф? – учтиво-холодно поинтересовался князь Репнин. – Всего лишь устранил причину для возможной ссоры с вами, Репнин, – так же сухо ответил барон Корф. Но если бы князь удосужился взглянуть на своего собеседника, он бы увидел, что глаза Владимира смеялись. Раскланявшись друг с другом ровно чужие, корнеты покинули особняк градоначальника.