Лара
- Когда я смогу его навестить? - Думаю, завтра, миссис Фабиан, - с прилизанной дежурной улыбкой отвечает врач. – Еще слишком рано радоваться, но, думаю, самое страшное позади. Мы сможем исправить... практически все. - Что значит «практически все»? – выдыхаю, глядя на мистера Горно во все глаза. Врач поднимает руки в успокаивающем жесте. - Внутренние органы вне опасности. И это необычайное везение, должен сообщить. У Вашего мужа множественный перелом правой стороны таза, открытый перелом запястья правой руки, перелом правой скулы. Надо признать, он - настоящий счастливчик, и не только потому, что у него такая жена, - усмехается пожилой доктор, заставляя меня нетерпеливо нахмуриться. – Э-э-э... Да. Возможно, он, увидев автомобиль, попытался прыгнуть на лобовое стекло, что и смягчило последствия, поскольку при столкновении на такой скорости они зачастую гораздо, гораздо серьезнее. Но Вы должны быть готовы к тому, что он... будет выглядеть несколько иначе, чем до происшествия. От таких травм остаются шрамы, с которыми, к сожалению, современная медицина мало что может поделать. Киваю, выдавливаю из себя улыбку, сухо благодарю мистера за информацию и поворачиваюсь к выходу. Мне, после всех этих медикаментов, еще не так-то просто двигаться, но, по крайней мере, я могу попытаться сохранить какую-то видимость достоинства. Делаю глубокий вдох и запираю жуткие образы в самый дальний ящик... Он жив и поправится, а остальное не так важно. Сам этот факт скидывает ледяные оковы с моих легких. Я выхожу из кабинета врача и вижу сказочного спасителя, с замученным до полусмерти видом примостившегося к безупречно белой стене приемного отделения. Невольно любуюсь небрежным юным образом. Растрепавшиеся и завившиеся от бессонной ночи волосы падают на высокий лоб, глаза прикрыты, под ними залегли темные круги. Руки в теплых рукавах несусветно огромной куртки скрещены на груди. Комфортные кроссовки на толстой подошве заставляют меня усмехнуться, припомнив помпезные лаковые туфли, нелепо шлепающие по лужам Москвы. Могу лишь предполагать, как тяжело ему дался отрыв от работы. Я сама к своим годам еще не сошла с ума только от того, что постоянный стресс, перемены и потери выработали в моем характере стойкость, а в голове – умение в самых сложных ситуациях прятать нежелательные мысли где-то за границей осознанного. А что потом? А потом – отрешенно восстанавливать руины. И начинать сначала. Но, несмотря на это, я сорвалась... Чуть не оставила последние мозги в больничной палате. А он ведь еще совсем зеленый. Наверняка каждое несовпадение планов с реальностью для него – маленький конец света. - У Вас есть какие-то дела на сегодня? Он медленно открывает глаза и бросает на меня оценивающий взгляд. Видимо, сочтя мое состояние удовлетворительным, он улыбается, совершенно как маленький ребенок, и его лицо будто расцветает. Я даже не сразу понимаю, что у меня самой от улыбки буквально сводит челюсть. - Все хорошо? - Я... пока, к сожалению, не могу ответить. Доктор разрешил посетить его только завтра. Но он сказал, что самое страшное осталось позади, - отвечаю, продолжая улыбаться. Он сияет в ответ. – Поэтому я могу заказать билеты, если Вам нужно лететь. И простите меня за все. Наверняка у Вас полно работы, — говорю и нутром ощущаю разочарование от собственных слов. Но тут же одергиваю себя и принимаю максимально независимый вид. - Я отложил ее, - отвечает он все с тем же забавным акцентом, тщательно подбирая слова и пожимая нарочито небрежно плечами. – Если можно. Я... побуду рядом. Пока есть проблема. Чтобы не переживать. Ледяная волна облегчения и колючие мурашки на кончиках пальцев заставляют меня вздрогнуть. Я прекрасно знаю это ощущение. Ощущение надвигающихся проблем.***
Мы идем в тишине. Молчать с ним неожиданно приятно и легко, как со старым другом. Идти от больницы пешком было моей идеей, ведь я знаю, что люди либо не узнают нас за надежной оградой из теплой одежды, либо просто не станут нарушать границы личного пространства – здесь, - дома, - так не заведено. Мой старый Квебек медленно открывает глаза вместе с робким, прохладным солнцем, и я блаженно вдыхаю его запахи. Ветер ласкает мое лицо, принося с собой ароматы чуть прелого дерева, камня и орехов, исходящие из многочисленных магазинчиков и крошечных кафе, теснящихся на узеньких улочках. Ароматы дорогих духов из шикарного бутика... Резковатый, бескомпромиссный женский парфюм. Как пахнет мужчина, тихой тенью шагающий чуть позади меня? Почему я не обратила внимания на то, на что обычно обращаю его в первую очередь при знакомстве?.. Наверное, просто не выдалось шанса. Вот теперь, когда щупальца всепоглощающей паники покинули мое бренное тело, я снова могу понимать, думать, ощущать саму жизнь. Только вот... это пока больше пугает, чем радует. Скоро мне придется обо всем вспомнить. Подумать. Решить, что сказать. Мой дом. Вижу любимые стены и внутри разливается теплое, ни с чем не сравнимое предвкушение горячего камина с каплей эфирного масла мелиссы, бокала «Амароне» и запаха любимого шампуня Лу в ванной. Моей маленькой девочки... Я определенно не буду звонить папе. Не скажу, что приехала и не расскажу, что вообще творится – у дочки и так полно ее важных детских забот, а отец просто сойдет с ума от переживаний. Через пару дней уеду отрабатывать оставшуюся часть программы и вернусь, как ни в чем не бывало... Или хотя бы постараюсь сделать вид, что все хорошо. Я открываю дверь и вхожу, впитывая жадно ощущение, что я дома. Прикрываю глаза... Тишина за спиной заставляет меня обернуться и состроить озадаченную гримасу. Димаш стоит возле порога, улыбаясь мне одними уголками губ и сложив руки за спиной и, кажется, вовсе не собирается шевелиться. - Знаете, у меня есть прекрасный чай... С травами, которые я сама собирала в Италии. Они долго купались в солнечном свете, прежде чем оказались в моих руках, - улыбаюсь и делаю приглашающий жест рукой. Парень слегка склоняет голову в поклоне, после чего проходит в дом и осматривается. - У Вас прекрасный дом. Для меня это большая честь. Мы долго пьем чай, чашка за чашкой, смеясь над всякими глупостями. Он, отчаянно краснея, рассказывает мне ломано о своей жизни и показывает фотографии, сделанные его руками – великолепные пейзажи, преимущественно реки и степи в мерцании ночи, - одно из тех хобби, на которые очень занятым людям никогда не хватает времени. Я рассматриваю их завороженно, и горячие слова впечатлений срываются неосторожно с моих губ. В ответ я показываю ему свою гордость – небольшую коллекцию винтажных фарфоровых кукол, и он с неуемным интересом вглядывается в маленькие, навеки застывшие совершенные личики. Мы случайно касаемся друг друга, каждый стремясь подлить в пустые кружки чай первым, и это воплощение невинности заставляет нас искренне хохотать, глупо пряча глаза. Мне наконец становится кристально ясен его аромат, в котором древесные ноты смешиваются с терпким мускусом и чем-то неуловимым, напоминающим дождь в теплый летний день. Я тайно любуюсь им, как произведением искусства, и часы незаметно просачиваются сквозь пальцы. Внезапно его присутствие кажется мне таким естественным, будто мы знакомы всю жизнь, и это совершенно незнакомое ощущение заставляет меня буквально зависнуть на полуслове и шокированно всмотреться в его лицо. Понятия не имею, что в этот момент происходит в его голове, но он просто молча смотрит на меня в ответ, слегка нахмурившись. Черные глаза опаляюще сканируют мою сетчатку. Я ощущаю, как кровь с каждым ударом сердца все быстрее мечется по венам. Конечно, я не позволяю ему отправиться на поиски отеля с приходом темноты, ну разве так можно?.. У меня есть для этого прекрасная гостевая комната. Я вижу, как он вытягивается от напряжения, как струна, пока выслушивает мое предложение, и пораженно отмечаю абсолютную сосредоточенность на его лице. Он лаконично благодарит меня за приглашение и соглашается, но лишь при условии, что это нисколько не помешает моему покою, после чего с теплой улыбкой желает доброй ночи и закрывает дверь. Покой... Одно это слово вызывает усмешку. Какой покой? Я давно забыла, что это такое. Под тихое потрескивание догорающего камина в гостиной сообщениями утихомириваю истерику Бо, отговариваю его отправляться вслед за мной, отмечаю подозрительное добродушие Игоря, который обещает дождаться личной встречи, чтобы разрешить все, что накопилось (но у тебя три дня на все проблемы, Лара!), присылаю смешные фотографии моей малышке, при виде которых она, наверное, как обычно возденет свои умные ясные глаза к потолку и обсуждаю с папой последние новости. Просто чувствую себя очень, очень, очень хорошо. Но дверь в нашу с Габриэлем спальню с тихим щелчком неизбежно захлопывается спустя еще час, оставляя меня одну с его вещами, его виной и моей душераздирающей тоской.***
Вот, вот он – ужас. Давно не виделись. Я прошу моего гостя подождать меня здесь, предлагаю прогуляться по городу, протягиваю ключи от дома, от которых он, конечно, вежливо отказывается – не допускаю, почему-то, и мысли при этом, что мы почти незнакомы и это может показаться странным, - делаю все с натянутой на лицо улыбкой, но не могу успокоить трясущихся ледяных рук и вряд ли обманываю его этим маскарадом. - Я не понимаю... Это же радость. Почему Вы грустите? – негромко спрашивает он. Я хотела бы рассказать. В учреждении меня быстро находит добродушная медсестра, которая ободряюще пожимает мне руку своей теплой, пухлой ладошкой и кратко объясняет, что можно, а чего нельзя делать в палате. Больше не остается поводов медлить, и я захожу в просторную, светлую комнату. Первыми в глаза мне бросаются цветы. Скромный разноцветный букетик возле кровати. - Лара?.. Перевожу взгляд и давлюсь воздухом. На нем нет живого места... Ссадины, кровоподтеки и бинты покрывают практически все тело, и я с огромным трудом рассматриваю за всем этим Габриэля. Стряхнув из последних сил с себя оцепенение, я волочу ватные ноги к кровати и устраиваюсь на самый край, с повышенным вниманием разглядывая махровый коврик под ногами. - Привет, Гэб. - Ты пришла... Я знал, что ты придешь. Я на мгновение изо всех сил закусываю нижнюю губу и перевожу на него пустой взгляд. На не зафиксированной гипсом части правой щеки виднеется глубокий шрам, лишь на сантиметр не достающий до глаза. - Зачем ты это сделал? Вспомнил, что шрамы украшают мужчину, и решил не мелочиться? Думал, без пары конечностей со мной проще будет помириться? - Не знаю. Это было так глупо, правда? - Не то слово. Если бы ты покалечился поменьше, я с огромным удовольствием добила бы тебя за эту глупость. Он с каким-то странным облегчением хрипло усмехается, и этот лающий звук пробирает меня до костей. Я не могу себя понять. Язвительная защитная реакция того и гляди даст сбой, а я даже не смогла решить, к чему хотела бы, чтобы мы пришли в итоге. Пара минут молчания, и он говорит так тихо, что мне едва удается расслышать: - Знай только... Я все понял, когда увидел эти фары. - Поздно же до тебя доходит. - Лара! Боже, ну сколько можно? - Что именно, Гэб? Сколько можно мучить тебя? Или себя? Бесконечно. Всю жизнь! А знаешь, что бесит меня сильнее прочего? – взрываюсь, цепляясь руками за тонкий больничный матрас так, что сводит пальцы. Он беспомощно вперивается глазами в свое одеяло. – Больше всего... хуже всего то, что я стала совсем взрослой, понимаешь? То, что я могу и хочу, наверное, забыть все это, как страшный сон, и в этом виноват тоже ты! – выплевываю, вкладывая в каждое слово максимум своей концентрированной злобы. Ни слова в ответ. Одна из его привычек, которые я знаю так же хорошо, как собственные. Беру себя в руки и чеканю фразу, которую повторяла про себя все утро. – Ты поправишься, и это никогда больше не повторится. Ты поправишься, Габриэль, и я, возможно, загляну на вашу с этой девчонкой свадьбу. Впрочем, может и нет. Встаю и почти уверенным шагом иду к двери. Спокойный голос настигает меня, когда я уже берусь за дверную ручку. - Это никогда не повторится, Лара. Я постараюсь сделать так, что ты поверишь в собственные слова.***
Бросаю яростно сумку в шкаф прихожей, и она с громким треском впечатывается в огромное зеркало. Таращусь на нее, всасывая бесконтрольно кислород, и пытаюсь решить, стоит ли закрепить эффект еще и кулаком. Поняв, что это ребячество, медленно выдыхаю и иду на кухню, чтобы плеснуть в свой любимый бокал хорошенькую бутылочку винца. Желательно, целую. За спиной раздаются тихие шаги. Мой гость стоит в свободном пуловере и черных джинсах и смотрит на меня, непонимающе приподняв бровь, видимо, не решаясь напрямую спросить, в чем дело. - Хорошие новости! – наигранно бодро заявляю я, чтобы перебить неловкое молчание. – Можем вернуться в Россию уже завтра. Я и так злоупотребляю Вашей поддержкой. Боже, меня серьезно колотит. Отворачиваюсь к столу, опираюсь на него руками и буравлю взглядом бутылку любимого вина, пытаясь утихомирить собственное тело. Почти бесшумно, заглушенный, по всей видимости, моими стучащими зубами, он вдруг вырастает прямо за моей спиной, и я чувствую его теплое дыхание на волосах, которые тут же начинают шевелиться, пуская вереницу сумасшедших мурашек по всему телу. Чувствую себя обезоруженной и жалкой до крайности. - Что мы будем делать сегодня? Мы будем... Предвкушение еще одного дня с ним разливается внизу живота настойчивой волной. Да, я знала, на что иду, когда подпускала его так близко. Но разве я хочу проблем? Разве мне своих недостаточно?.. - Познакомлю Вас с культурой употребления итальянских вин, пожалуй, - отвечаю, чуть помедлив. Да уж, у меня есть неплохой повод для веселья... Он пожимает с улыбкой плечами и берет из моих рук бокал. - Я вообще не пью вино обычно, честно говоря. - Боюсь, обычного в этом дне ничего нет, - печально усмехаюсь в ответ и плюхаюсь на диван. Пара манипуляций, и из небольшой колонки рядом с телевизором начинает негромко играть «7 Смертных Грехов» Лукаса Кинга. - Это звучит... э-э... Очень красиво, - пораженно подбирает слова мой оппонент, присаживаясь напротив. Пронизывающие, как ледяной ветер, печальные аккорды фортепиано наполняют полную тишины гостиную. - Да. Поразительно, но это современный исполнитель. Еще десять минут легкого молчания. Я пытаюсь собрать воедино разрозненные мысли, мечущиеся в голове, но они все неизбежно ведут меня к тонким пальцам, задумчиво поглаживающим прозрачный хрусталь, мягким губам, едва касающимся бокала перед глотком, кончику языка, стирающему с них красные следы... Узел в животе скручивается так, что становится больно дышать. До чего хотелось бы списать все на вино... - Ваш разговор пошел не по плану, да? - искреннее беспокойство в голосе. - Так заметно? - У Вас на лице написано. - Да? Он кивает. Я задумчиво пригубливаю напиток. Наконец, мне надоедает строить из себя... не себя, и я начинаю рассказ. Откровенно и спокойно, без прикрас, я выкладываю абсолютно все, как на духу, не сводя с него глаз, наблюдая за каждой реакцией – впрочем, напрасно, учитывая абсолютное внимание на красивом лице. Лишь рука, нервно теребящая край теплого пледа на диване, дает понять, что он как-то переживает мои слова. - ... я ненавижу себя, потому что не могу избавиться от чувства вины за то, что с ним случилось. И я никогда, никогда не смогу простить его. Моя дочь... она его любит и, наверное, ужасно тоскует, хоть и не признается в этом вслух. А я... – спотыкаюсь и внезапно ясно понимаю, что именно хочу сказать. – Я привыкла к иллюзии нормальной жизни, которая была у меня много лет. И теперь не знаю, что мне делать. Парень коротко кивает, делает глубокий вдох и опрокидывает в себя залпом почти целый бокал вина под моим ошарашенным взглядом, после чего тянется за бутылкой и подливает еще. - А я думал, у Вас идеальная семейная жизнь. Очень глупо. Решил, что это кто-то из семьи. Папа, наверное. Снова сидим молча, задумавшись о своем. Звуки музыки стихают, и наши глаза встречаются. - Я хочу показать Вам небольшой парк недалеко отсюда. Хотите пойти? Несколько секунд в нем что-то борется, но потом он тепло и открыто улыбается мне. - Ведите меня, Лара. В парке тихо и безветренно, крошечные витые скамеечки пустуют в этот прохладный будний день. Старинные деревья делают его похожим на сказочный лес, они простирают свои ветви, заполняют пространство, надежно прячут редких посетителей от любопытных глаз. Мы сидим и болтаем снова, и в этот момент между нами нет ни языковых, ни возрастных, между нами нет вообще никаких барьеров. Он греет мои руки в своих, лишь заметив, что я пытаюсь спрятать замерзшие пальцы в рукавах, и его легкие прикосновения заставляют меня почти жалеть о потере чего-то, чего у меня никогда и не было... Целая вечность проходит до момента, когда я понимаю, что мы сидим непозволительно близко друг к другу, так близко, что наши носы почти соприкасаются. Его дыхание становится тяжелым и хрипловатым, и от него моя грудная клетка адски пылает. Я не могу, не могу и не хочу останавливать себя... Не прощу и не забуду себе, если остановлюсь сейчас. Не закрывая глаз, я легко прикасаюсь своим кончиком носа к его, и он резко втягивает ртом воздух, замерев, как статуя, наблюдая за моими действиями своими поразительно черными глазами. Мне до боли мало, и я слегка прикасаюсь горящей щекой к его высокой скуле. Прижимаюсь чуть сильнее и выдыхаю в его губы, которые медленно раскрываются мне в ответ. Я так близко к ним, что сейчас, наверное, сгорю заживо. Легкое, как бабочка, касание... Настолько невесомое, что может показаться воздухом. После чего он резко отстраняется, дернув плечами, будто пытаясь прийти в себя, и потрясенно уставляется куда-то на свои слегка дрожащие руки, в которых так и застыли мои ладони. - Нельзя делать что-то... О чем Вы потом будете жалеть. Ну да... Да, в общем-то, конечно. Я еле сдерживаюсь, чтобы не застонать от ощущения рвущей в клочья пустоты, внезапно охватившей меня. Он прав, точно. Я не должна была вообще воспринимать его внимание с такой стороны. Не должна была переходить границ. Прекрасно, что он до такой степени достойно воспитан, что так деликатно дал мне это понять. Почему настолько болезненно слышать очевидные вещи?.. Я с вежливой стеклянной улыбкой беру его под предложенную руку, и мы возвращаемся домой в молчании. В нем же расходимся по своим комнатам. Я не успеваю заметить сожаление в этих глазах.