Этой черной-черной ночью Ночью без единой звезды Он улыбается Мечет молнии Рвет в клочья Его глаза вновь Будто каются, и Бросают умирать в горящие волны Заметают за мной следы
Димаш
- Димашик! Я теряю время. Три дня. Тону в работе. Сам с собой дружу, говорю лишь по делу и выполняю в два раза больше, чем запланировал на эти дни. Остервенело и стеклянно. Как прирученная цепная собака. Эта элементарность мне даже нравится, правда. Ну, почти нравится. Точнее, я наконец-то не виню себя подло и малодушно за то, что не воспользовался состоянием женщины, в которую, – теперь уж точно по-настоящему, – отчаянно влюблен. Ну, почти не виню. Да я вообще не вспоминаю о моменте, когда легко и непринужденно выкинул в форточку самую заветную мечту. Точнее, не вспоминаю об этом каждый день. Еще точнее, не вспоминаю об этом... Иногда. Когда работаю или сплю, например. По крайней мере, я вообще сплю. Значит, все не так уж и плохо, правда? - Ди-Ди?.. Как же тупо вышло. Даю себе секунду на «подумать». Она никогда больше не заговорит и не вспомнит об этом. Я знаю. Оно и ясно, как белый день – такие женщины едва ли умеют прощать отказ. Но это было правильно с моей стороны. Это было... честно и справедливо. Она бы потом пожалела о содеянном, и вышло бы даже хуже. Пусть лучше быстро и со злостью забудет об этом моменте, как о чем-то глупом и слегка постыдном, чем будет так... унизительно переживать еще и за мои чувства. Одно воспоминание о коротком промедлении, которое я позволил себе, прежде чем отстраниться от ее нежных губ, и сердце заходится где-то в горле, низ живота радостно подрывает фейерверки, а широкие спортивные штаны начинают казаться гораздо теснее. От одного мгновения... пальцы сводит судорогой. И то, что могло оказаться в моих руках, безвозвратно, но правильно утеряно. Ха-ха, вот парадокс. Да и представляю этот потрясающий разговор на следующий день или даже в тот же вечер. Жалость в некогда теплых глазах и тихий голос, повествующий о сожалении из-за совершенной «огромной ошибки». Я сказал так Жамали как-то давно. Она пришла однажды ночью, вдребезги пьяная и в слезах. Никто ее не видел такой ни до, ни после этого. Я избегал ее всеми известными человечеству способами больше месяца – думал, возненавидит и остынет, начнет строить новую, лучшую жизнь. А она просто одной из летних ночей бесцеремонно завалилась в наш семейный дом, схватила меня за руку и утащила в сад, где самозабвенно покрыла отборным трехэтажным матом, которым тогда частенько баловался ее отец во время охоты, чуть не вышибла своими кулачками весь воздух из моей грудной клетки, а потом, услышав робкие оправдания неопытного мальчишки, молча осела на траву... как-то странно. Как тряпичная кукла. Я был обезоружен, в моей семье ни одна женщина не показывала мужчине свою слабость, никогда. Нам тогда было всего по семнадцать лет. А избегать я ее начал после того, как она подарила мне свой (и мой) первый поцелуй. Мокрый и странный. С зубами и всяким таким. После этого я еще долго думал, что так оно всегда и происходит. На следующий же день я просто свалил из города «к родственникам» на месяц. А потом, при первой же возможности, назвал ее первый маленький опыт «большой ошибкой» и глупостью. А потом она легко простила меня. Стоило лишь прижать хрупкое тело к себе и неловко погладить по голове, как Жам тут же прильнула к моей груди с такой решимостью, будто ей не хватало меня, как кусочка паззла, с которым ее розовый мир стал полным и живым. На заплаканном, опухшем лице застыл такой покой, что я решил: пусть хоть кто-то из нас будет всем доволен, раз уж у меня с головой не все хорошо. Я тогда гордился своим поступком. Альтруист хренов. Гордился и делал все еще хуже. Загонял нас обоих в угол. - Димаш! - Что?! – ору, попутно сдергивая с себя наушники, и резко отрываю прилипший намертво взгляд от листка с текстом произведения, первую строчку которого пытаюсь прочитать уже минут десять. Тут же застываю, пытаясь усмирить свою странную агрессию. Ну как же, вспомнишь солнце... Девушка стоит за стеклянной дверью студии со здоровенным пакетом в руках. Видимо, притащила домашнюю еду. Чего?.. Что она вообще тут делает?! - Что ты вообще тут делаешь, Жам? – я пытаюсь стряхнуть остатки болезненного наваждения и окидываю быстрым взглядом комнату за ее спиной. Айс беспомощно разводит руками и, подобно тому упырю из Сумерек, пулей вылетает в коридор. Хмурится, в глазах – кроткое разочарование. В каких-то блекло-карих, слишком маленьких глазах. Еще секунда, и она храбро улыбается, закусывая нижнюю губу и разводит руками, как для объятия, ожидая, пока я открою дверь. Медленно встаю и иду в ее сторону, испытывая стыд от своей грубости вперемешку со странной отчужденностью. - Твои родители... и я, мы все очень переживали. Поэтому я решила... И Айс помог, конечно... Ты пропал, Ди, и мы даже не представляли, где тебя искать! Ни одного звонка после этого дурацкого «перезвоню, когда решу свои важнейшие на целой планете дела, бла-бла-бла». Ни одного! Да, со мной ты вечно так себя ведешь, но при чем тут твоя семья?! - выбрасывает на меня яростную речь, при этом выглядит так, будто из последних сил сдерживается, чтобы не пропечатать мне от всей души оплеуху. Удивленно вскидываю брови и молча разглядываю, казалось бы, родное лицо. Жам тяжело дышит, но быстро берет себя в руки и проходит в комнату, устраиваясь за небольшим журнальным столиком у стены. - Я позвонил маме и отцу, - негромко отвечаю, рассеянно ероша волосы. - Да... Но ведь так даже лучше, что я приехала ненадолго, правда? Будет веселее. Буду тебя кормить! Не парься, Ди. Я ведь знаю, какой ты сосредоточенный, когда работаешь. Мы с твоей мамой вместе наготовили всего, что ты любишь. Наверняка ведь забываешь нормально поесть, если вообще ешь. Я Айсултану звонила, он сказал, что вы на сегодня уже закончили, так что пора ужинать. Вечно ты задерживаешься в студии! Вон, все ребята по домам уже разошлись. А я, знаешь, вчера... Непрекращающийся поток сознания. Такой привычный, что даже не по себе – когда я успел вдруг решить, что в моей жизни все кардинально изменилось? Не изменилось по факту ни-че-го. Она так же кормит меня разной жирной едой и летит в Москву, только почуяв неладное. Я ведь по-настоящему люблю эту девушку. Так же, как люблю... свою сестру, самых близких друзей. А хотелось бы иначе. Хотелось бы думать о ней сутками. О том, какая она замечательная. Только не выходит. Раздражение выходит. Колючий холод где-то в ребрах. Бестолковая злость. Безразличие. Медовые локоны выходят, огромные глаза, прямой тонкий нос и раскрытые навстречу губы... выходят. - Идем, - нагло перебиваю ее болтовню и протягиваю руку. Она с готовностью переплетает наши пальцы и следует за мной по витиеватым коридорам студии в небольшую комнатку с несуразно огромным диваном, ключ от которой передал мне как-то Игорь Яковлевич «для редкого, но заслуженного отдыха». Во мне буквально клокочет что-то темное. Яростный черт, который уже давным-давно не может выйти наружу, наконец берет верх, и я резко прижимаю Жам к стене, едва за нами захлопывается дверь. Она закрывает глаза и томно постанывает, шепчет, видимо, кажущиеся ей милыми глупости, зарывается пальцами в мои волосы, подставляет шею для поцелуев. Так привычно... Так и должно быть. Она высокая. Повыше, чем Лара Фабиан. И очень худая, даже немного угловатая – я начинаю видеть это только сейчас. Гораздо более худая, чем Лара Фабиан. Рычу от бессилия. Жамали, видимо, расценивает этот звук по-своему, потому что открывает горящие от восторга глаза и судорожно пытается стащить с меня футболку.Бешенство.
Зачем мне это все? Если я так давно проиграл в этой битве, если даже данная мне свыше попытка потерпела жалкий крах, и каждая мысль ведет к беcполезному самобичеванию, ради всего святого, зачем я продолжаю об этом думать даже сейчас, когда неплохо бы наконец просто взять и переспать с собственной девушкой? Твою мать! Я бесцеремонно сдергиваю с нее пальто и сбрасываю к ногам обтягивающую рубашку, под которой оказывается, очевидно, тщательно подобранное нижнее белье. Оно без промедлений летит на диван, даже не зацепив взгляда, и я вижу, как полуобнаженное тонкое тело буквально трясет от возбуждения. Мои теплые пальцы, едва касаясь, проводят по острой ключице, очерчивают линию плеча, ведут вверх по плоскому животу и, наконец, берут в руку маленькую упругую грудь, заставляя ее обладательницу резко втянуть воздух через нос, зажмурив глаза.Власть.
Она готова отдать мне все, что у нее есть. Пальчики, справившись с футболкой, тут же тянутся к моим штанам. Пытается развязать шнурок, но так дрожит, что только путает узел... Я этого всего почти не вижу. Набатом бьет воспоминание... Совсем другая женщина без стука входит и занимает свое законное место в моей голове. Умопомрачительная. Идеальная. Почти часть меня, почти моя, еще чуть-чуть и можно поверить в эту идиотскую фантазию... Боже, как тесно в этих штанах, стяниужеихнаконецпрошу. - Закрой глаза, - хриплый шепот, срывающийся с моих губ, заставляет ее еще громче застонать и немедленно подчиниться. Я сильно прикусываю мочку ее уха, она за это впивается острыми длинными ногтями в мою спину. Больно... так-то лучше. Наш секс всегда ознаменован болью. Видимо, это извращенная форма обоюдной мести. Я толкаю Жам на диван, ложусь сверху и сразу же, поддев ткань кружевных трусиков, провожу пальцами по ее плоти. Девушка хватает меня когтями за спину так, будто хочет порвать на куски. Пальцы начинают двигаться внутри нее, нащупывают ту самую, ее любимую точку, и робкие стоны становятся отчаянными вскриками. Дыхание перехватывает. Я успел отвыкнуть от того, какая она громкая... Интересно, а какая... Нет. Прочь из моих мыслей. Мое тело напряжено, как струна, так, что ломит спину и сводит челюсть. Трусики летят на пол вместе с остатками моей одежды, и я вхожу в нее. Без лишних поцелуев, уговоров и объятий. Она и сама этого всего, наверное, не хочет. Внутри так тесно, горячо, мокро. Мозг наконец-то блаженно отключается, прочно отпечатывая на сетчатке глаз необходимое лицо. Бессознательно глажу длинные волосы, сжимаю ладонь на стройном бедре, заставляя ее крепче обхватить меня ногами, заставляя юное тело почти до хруста в позвоночнике выгнуться мне навстречу... Простые ритмичные движения. Нужные, как еда и сон. От них сохнет во рту и закладывает уши, я не слышу даже собственного горячего шепота, полностью отдавшись власти этого инстинкта.Ты. сможешь. это. побороть.
Громкая трель телефонного звонка заставляет нас обоих вздрогнуть. Раздраженно бросаю на него взгляд, и сердце моментально заходится, как сумасшедшее. Я медленно отстраняюсь от возмущенной девушки и принимаю вызов. - Игорь Яковлевич?.. – голос такой, будто только ангиной переболел. - Привет, друг! Да я так, поболтать... Не помешал? - Нет, кхе... все нормально. Что-то случилось? – тереблю пальцами уголок пледа, которым был застелен диван. Никогда Крутой не звонил «так, поболтать». Похоже на шизофрению, но... - Слушай. Я в ресторане сейчас, хотел позвать на ужин. И ты, думаю, очень хотел бы принять это приглашение. Пара секунд напряженной мысли. Замешательство своими противными лапами хватает меня за внутренности. Нельзя так с ней поступать. Я просто... понимаю, что он звонит совсем не от скуки. Зачем-то я там нужен. Девушка стыдливо прикрывается тем же пледом, красная до кончиков ушей, такая отменно злющая. Неразряженный организм, кажется, весь скручен тугим комком внизу живота и ноет так, что больно выпрямиться в полный рост. Нельзя так, да и против всё, но... - Где Вы находитесь?Лара
- Да, да. М-м-м... И правда... Потрясающе, - киваю с дежурной улыбкой, рассеянно бултыхая вино в бокале, в ответ на трескотню Бо. Он разве что не подпрыгивает на стуле, радостно вещая о работе, которую они с командой проделали за время моего отсутствия – в сотый, наверное, раз. Игорь горделиво хлопает меня по плечу со снисходительной улыбкой, размеренно попивая коньяк. Эти двое дружно считают необходимым ткнуть меня лицом в каждую новость, будто я все три дня после возвращения из Канады только и не делаю, что пытаюсь вернуться в строй и укротить лавину навалившихся проблем. Объявления о переносе концертов. Возврат средств. Сорванные репетиции. Выплаты музыкантам и танцорам. Восьмичасовая отработка программы. Объяснения с друзьями и родными... Даже сейчас мне непонятно, что именно я тут делаю, пока там народ без дела простаивает, и меня бы вообще здесь не было, если бы Игорь не заявил, что ужин не терпит отлагательств. И эти косые любопытные взгляды с соседних столиков... Благо, будний день и людей очень мало. - В общем, Вы, Игор Еколевитч, можете не переживать. Почти все уже улажено. Миссис Фабиан будто и не уезжала вовсе, - подводит итог наш самый главный трудоголик, смущенно поправляя и без того идеально зализанную редеющую прическу. - Отлично, - отвечает он на чистом английском, но с отчетливым акцентом, и это почему-то сразу цепляет меня. Резко поднимаю на него глаза. – В таком случае, думаю, есть отличный шанс, что места, которые освободились после возврата билетов, успеют раскупить в ближайшие пару недель. - Было бы неплохо, будь это выполнимо! Говорят, у вас тут чудеса случаются. Ну, всем сидящим за этим столом уж точно лучше бы в это уверовать, - усмехаюсь и поднимаю бокал. Мужчины присоединяются, и сразу после этого на лице Крутого появляется необъяснимо хитренькое выраженьице, а затем он просит прощения и куда-то отходит. Пользуясь моментом, видимо, сочтя свою начальницу достаточно ничего не подозревающей, Бо хищно вперивается в меня своими маленькими подвыпившими глазками и заговорщическим тоном заявляет: - Не могу не спросить, миссис Фабиан. - Разумеется, не можешь. Иначе я бы в тебе огорчилась. - На Вас все эти дни... Лица не было. Ни разу не заговорили ни о чем, кроме работы! - Да ты что. Правда? - Да! Мы все очень переживали. Потом Вы сказали, что Ваш муж идет на поправку, но с Вами ничего не изменилось, и все стало как-то... Совсем непонятно. - Не спрашивай о том, чего не хочешь знать, - предостерегающе тычу в его сторону вилкой с кусочком помидора и щерюсь так, что скулы болят, как бы переводя все в шутку. Видимо, не особенно у меня это выходит, потому что бровь Борегарда как-то уж слишком язвительно ползет вверх. Остается только взвыть от безысходности. – Ну хоть бы вид сделал, приличия ради, что тебя больше интересует твоя работа, чем моя личная жизнь, Бо, ну в самом деле! - Да, конечно, миссис Фабиан, - он опускает глаза и начинает с повышенным вниманием ковырять столовым ножиком свою еду. - Мы просто должны сосредоточиться на деле. Я, конечно, в частности. Вы все – огромные молодцы. Теперь моя очередь пахать, вот и все, - ободряюще улыбаюсь и кладу руку ему на плечо. - Игор Еколевитч до Вашего прихода обмолвился, что Вы... возмо-о-ожно, не одна летали домой, - густо покраснев, шепотом выдает ассистент. Я давлюсь вином. Только этого не хватало, черт возьми! Очень вовремя, в этот момент, за моей спиной вырастает тень. - Не заскучали тут без меня? – вопрошает Крутой, довольный чем-то до невозможности, и, сразу же обеспокоившись моим жалким видом, от души хлопает меня ладонью по спине. Я храбро мотаю головой, пытаясь не задохнуться, и промокаю салфеткой слезы, брызнувшие из глаз. – Столько нужно обсудить! Лара, кстати, ты читала последние новости? – он усаживается за свой стул со светской улыбкой и вальяжно откидывается на спинку. Какие к чертям собачьим новости, Игорь, нет у меня времени на твои новости!.. Он непреклонен. С виртуозностью маэстро в его голове генерируются все новые и новые отвлеченные темы, требующие крайней сосредоточенности в обдумывании, и приходится сдаться. Естественно, мне всегда интересно с ним и, как правило, я растворяюсь в бархатном баритоне, заслушиваюсь чистым, ограненным интеллектом, да и собеседника достойнее очень сложно найти, но сегодня что-то тут явно нечисто. Поглядывает нервно каждые десять минут на дорогие часы на запястье, постукивает пальцами по столу, а цепкий обычно взгляд смотрит будто сквозь меня, то и дело возвращаясь к двери ресторана. Через некоторое время я не выдерживаю. - Все хорошо, Игорь? - Все отлично. Просто отлично, Ла-роч-ка. И даже лучше, чем отлично. Кстати, расскажи нам, пожалуйста, понравилось ли тебе живое выступление еще одного моего хорошего друга с твоей песней? Так и не довелось спросить. Вы, кажется, сдружились. - Эм... Да... Он прекрасно выступил, - мямлю в ответ, тут же сдувшись под испытывающим взглядом. Где-то рядом с сердцем обжигает горячий страх. Очевидно, он сложил два и два... И, наверное, успел прижать этого своего «хорошего друга» к стенке. Умный мужчина порой приносит больше бедствий, чем иной смерч. Хотела бы я знать, что именно он успел выведать и что собирается с этим делать. Вспоминается утонченное красивое лицо с нежной улыбкой, черные глаза, пытливые, мудрые не по возрасту. Долгие неловкие разговоры, самый честный в жизни смех... И мой идиотский поступок. Из жара тут же бросает в холод. - О-о-о, вы бы спелись, это точно! – хохочет Игорь, подкидывая еще льда в свой стакан. – А не отличная ли это идея? Бо, друг, что думаешь? Вот бы был дуэт! - Э-э... Да, Игор Еколевитч, несомненно, - неловко отвечает тот, встревоженно поглядывая на меня. Медленно и мучительно вырываю ему конечности взглядом в ответ. – Такой тандем наверняка имел бы большой успех. Композитор активно кивает, самодовольно мне подмигивая. Так самодовольно, что... Что сил никаких нет! - Да что тут думать о праздном! – не выдержав, всплескиваю руками. – Слишком много дел, Игорь, ужасно много дел. Ты прости, пожалуйста, но, если не возражаешь... - Добрый вечер. ... Я в этой России точно поседею. Сердце ухает в пятки, кожа в открытом платье моментально покрывается мурашками от этого густого, ни на что не похожего голоса. Все волоски на теле встают дыбом, как по команде. Будто школьница. Позорище... Мозг судорожно ищет пути к отступлению, которых, конечно, и в помине нет. Ну и мерзавец же ты, Игорь. А я... это надо было еще постараться, чтобы не сообразить сразу, отчего ты такой довольный сидишь. Медленно-медленно оборачиваюсь и ловлю этот взгляд. Он, кажется, так же обезоружен, как и я, судя по странному выражению лица и руке, зависшей в воздухе для рукопожатия. Короткий зрительный контакт кажется вечностью, но и он вдруг прерывается, когда Крутой заключает в крепкие объятия своего любимчика и тянет за наш стол, к которому шустро лавирующий между столиков официант уже поставил еще один стул. Димаш садится прямо напротив меня и хватается за стакан воды так, будто не пил неделю. Пытаюсь вести себя, как ни в чем не бывало, но каждые пару минут не выдерживаю и бросаю на него короткие незаметные взгляды. Он держится статно, даже чуть горделиво, безукоризненно тактичный, как и всегда, но я вижу напряжение и скованность, сквозящие в движениях, темные круги, пролегшие на нездорово бледной коже, руку, крепко обхватившую уголок стола... Это беспокоит. Может быть, не одна я работаю почти без сна уже несколько дней. Что мне делать? Я злюсь на него? Мне грустно? Обидно? Стыдно? Больно?.. Почти ведь успела поверить в то, что это глупое увлечение очень скоро пройдет – стоит лишь отработать положенное, ответить за собственные проступки и вернуться домой. Да и Лу так соскучилась, что звонила по пять раз на дню. Тоска по ней, забота папы и друзей и постоянная работа почти вытащили из меня... это. И вот, все полетело коту под хвост. Инстинктивно наклоняюсь в его сторону, ловя слова с этим особенно жутковатым акцентом, но резко одергиваю саму себя. Ты еще рот разинь, дура... Прямо как остатки гостей, которые даже уже не притворяются, будто занимаются своими делами. Почему-то я нутром чувствую, что быть напоказ безразличной при таком очевидном языке моего тела – верх идиотизма. И как же тут душно стало. Воздух плавится. Он вежливо отвечает на заданные вопросы, интересуется здоровьем семей присутствующих, делает заказ... А потом как-то устало съезжает на своем стуле, опирается лицом на ладонь и открыто уставляется на меня. Мне снова снились эти глаза... Черные, как самая беззвездная ночь. Но... не совсем такие, как сейчас. Эти глаза будто еще темнее. В них не плещется искорками веселье и непосредственная доброта. Весь этот огромный зал мог бы легко пропасть в этих глазах. Огромные, глубокие, источающие такую волю, и в их стальном блеске так легко потеряться... - Точно, Игорь Яковлевич! – искренне хохочет парень, и я вздрагиваю, выпадая из транса. Неловко улыбаюсь, поправляю подол платья, заламываю под столом руки. Мечтаю выбросить из головы пустые фантазии, но вновь неумолимо поднимаю глаза и на полном ходу врезаюсь в колюще-режущий взгляд в упор. Не могу отделаться от ощущения, что он говорит со мной... Чуть хмурюсь, пытаясь отгадать, о чем, и в уголках глаз появляются крошечные морщинки от той самой, теплой, беззлобной усмешки. Мне вдруг становится так спокойно. И хочется сбежать отсюда со скоростью света. Или?.. Еще бокал вина. Еще полчаса обсуждения последних новостей. Последние зеваки, устав от созерцания скучнейшей картины, потихоньку расходятся. Мне приятны его попытки говорить исключительно на английском, пусть даже так коряво. Нравится думать, что с его стороны это не только правило этикета. Глупо так. От частых прямых взглядов кровь будто вскипает. - Могу я... э-э... пригласить Вас на танец? Только этого не хватало. Пальцы дрожат. Окидываю быстрым взглядом стол. Игорь с Бо, уже изрядно подшофе, занимаются горячим обсуждением какой-то несусветной чуши и подчеркнуто игнорируют еще двоих сидящих за столом. Ты что, со мной играешь? Хочешь проверить, насколько легко я буду следовать твоим сиюминутным прихотям? Но я почему-то очень хочу им сейчас последовать. - Да, - просто киваю, и его лицо озаряет такая улыбка, что у меня перехватывает дыхание и я неосознанно отвечаю такой же. Он встает и протягивает мне руку. Остервенелые мурашки от простого прикосновения к его коже пугают. Бесконечный путь к танцполу. Медленный танец. Приятная музыка. Он наверняка понимает слова. Бережно, будто я из фарфора, Димаш кладет руку на мою талию и на мгновение прикрывает глаза. Мои руки касаются дорогого пиджака, лишь на секунду дотрагиваются до воротника черной шелковой рубашки, проводят слегка по спине, и его тело едва заметно реагирует на это. Он выпрямляет спину, наклоняется ближе, разделяя со мной вздох, медленно двигаясь вслед за музыкой, снова чуть отстраняется, и я предательски вновь и вновь следую за стройной высокой фигурой, утонув в этих самых глазах окончательно. Узел внутри болит так, будто по животу проехал каток, а сердце выпрыгивает из груди. Облизываю напрочь пересохшие губы, и он жадно ловит взглядом это движение. Потрясенный... восхищенный? Если бы я только знала раньше, что на свете существует желание, от которого внизу живота не порхают бабочки, а борются разъяренные тигры, я бы посвятила одному этому моменту все свои песни. Если бы я была подростком, наверное, от того, что этот незамысловатый танец заставляет меня испытать, я бы разрыдалась. Я дышу его ароматом, и мысли о том, что все это неправильно, глупо, смешно, кажутся мне такими несущественными, далекими от истины... Теплый и красивый, живой, таинственный, как лес в летнюю ночь. Я хочу попробовать его – всего его – на вкус губами, пальцами, языком, а потом укутать в крылья. Никакой злости или обиды... - Простите меня, - голос низкий, хриплый, пробирающий насквозь. - За что? - Я делаю это. Опять. - Что - это?.. – потерянно бормочу, пропуская все мимо ушей, не чувствуя ни музыки, ни необходимости думать о ритмичности движений. Мы, на самом деле, возможно, уже давно вовсе не двигаемся – не знаю. Мне все равно. - Я не могу так не делать. Неимоверным усилием воли заставляю его остановиться и заглядываю в лицо, подернутое дымкой какого-то ощущения, так близко от моего, что становится страшно за собственную выдержку. Он тяжело дышит и не спешит отстраняться. - Ди...Димаш. Что Вы не можете не делать? Это я поступила глупо. Не нужно... – сглатываю и чуть сильнее цепляюсь за его плечо. – Не нужно думать, что Вы передо мной виноваты. Это я... не могу никак... Не могу никак контролировать свою любовь к хорошему вину, - нарочито бодро улыбаюсь, скрывая дрожащие колени. – Простите, мне нужно отойти. Его брови напряженно сводятся у переносицы, он медлит пару секунд и как-то обреченно кивает. Медленно убирает руки. Уплывает. Нужно бежать. Проветриться, пока не натворила дел. Еще одного подобного случая я точно не вынесу. Быстро, даже не захватив плаща, на негнущихся ногах вылетаю из ресторана, максимально весело и непосредственно кивнув по пути от души уже пьяненькому Бо и прохожу по широкому коридору на одну из пустующих лоджий, где с упоением вдыхаю прохладный осенний воздух. Опираюсь руками на невысокое ограждение и рассматриваю прекрасную ночную столицу. Еще одно дорогое и модное местечко, еще один балкон. Дежавю. И снова этот мужчина – загадка. Теперь, вне кольца крепких рук, я хотя бы могу прийти в себя. Жутко холодно, конечно, но сейчас это даже на руку. Не знаю, сколько времени стою вот так, глубоко вдыхая грубоватый запах холодной улицы, вслушиваясь в гомон неспящего города. Ощущаю только внезапно, как на отчаянно замерзшие плечи ложится еще очень теплая от тела гладкая ткань, и носа касается неповторимый аромат. Алчно наполняюсь им до краев, прикрыв глаза. Наверное, я откуда-то знала, что он придет. - Очень холодно, - шепот на ухо заставляет дрожать куда сильнее, чем мороз. Я разворачиваюсь и принимаю эти глаза. Почти спокойно. Почти есть чем гордиться. На нем одна тоненькая рубашка, совершенно не скрывающая линию рук и торса, от которых очень трудно оторвать взгляд. Замечаю, что он отчаянно дрожит, но храбро делает вид, что все нормально и что у него даже не стучат зубы, хотя этот страшный звук перебивает даже проезжающие вдалеке машины. Почему-то (нервы сдают?) это кажется мне ужасно комичным, и я, упоенно завернувшись в огромный пиджак, вдруг разражаюсь громким смехом. Долю секунды он смотрит на меня, сбитый с толку, а потом вдруг тоже начинает хохотать. Мы исступленно смеемся друг над другом, складываясь пополам, вытирая от навернувшихся слез глаза, как маленькие дети, пока не сводит легкие и не становится нечем дышать, а потом он вдруг выпрямляется, переводит дух и смотрит на меня долгим, напряженным донельзя, изучающим взглядом. Неторопливо, осторожно, будто спрашивая разрешения, он приближается и мягко сжимает руками мои плечи. На момент, когда еще можно было его остановить, я равнодушно не обращаю внимания. Просто... вся превращаюсь в зрение, слух, ощущение. Я так хочу запомнить это. Длинные тонкие пальцы холодными подушечками касаются моих волос, вызывая бесконтрольный рваный выдох, и обхватывают нежно мой затылок. Растягивает момент. Опасно блестящие глаза, сосредоточенное лицо, и я понимаю, почему он такой. Нам обоим это нужно. Он целует меня совсем не в том месте и совершенно не так, как я судорожно вспоминала с утра, едва очнувшись от очередного сна. Он весь ледяной и у него дрожат губы, а я и вовсе забываю, как правильно дышать. Невероятная, срывающая крышу энергия, исходящая от этого тела, заставляет меня безвольно закрыть глаза, погружаясь с болезненной радостью в эфир. Не остается ничего, кроме ощущения. Холодный кончик носа касается моей щеки. К ней же впервые прижимаются невероятно мягкие губы – я вряд ли смогу это когда-нибудь забыть. Он заполняет собой все – все! – за неимоверно короткий миг. Ведущий. Не похожий ни капли на тех, кого я знала раньше. Свободная рука быстро и уверенно прижимается к моей спине под пиджаком, притягивает за кусочек обнаженной кожи еще ближе к себе, крепко, сильно, будто в попытке навсегда склеить наши фигуры. Губы сладко, мимолетно, трепетно исследуют мою шею, уши, скулы, лоб, все, до чего дотягиваются; горячее дыхание обжигает кожу, пальцы нежно зарываются в волосы, и я, не в силах больше пытаться совладать с собой, обхватываю его талию руками, цепляюсь, глажу, скребу, еле сдерживаясь, чтобы не застонать от необычайной целостности, которая внезапно взрывается в моей груди ядерной бомбой. Это только похоть... только страсть... это скоро пройдет. Нужно только... Не останавливайся. Кажется, я говорю это вслух. Опешивший, он внимательно вглядывается в мое лицо, и... Срывает последние маски. Наши губы встречаются синхронно, отчаянно, так... огромно. Мы будто хотим поглотить все друг в друге. Я хватаюсь за его волосы, не щадя дорогую укладку, умираю под прессом собственных ощущений, трогаю пальцами, запечатываю в себе каждую клеточку его открытой кожи. Внезапно глаза начинают слезиться, кончик носа щиплет. Мой язык, вдруг оказавшись смелее, проводит по его нижней губе, и он издает тихое рычание, от которого спирает дыхание, и хватает его губами, углубляясь, нажимая уже таким теплым пальцем на мой подбородок, исследуя... Хочу еще, еще, пожалуйста. Я правда готова умолять. Я готова разорвать на нем всю одежду, потому что так – слишком далеко. Настойчивая телефонная трель далеко не сразу, но действует отрезвляюще. Тяжело дыша, мы смотрим друг на друга, замерев в сантиметре, не решаясь ни отстраниться, ни приблизиться вновь. Тилинь-тилинь-тилинь. Медленно во мне зреет ужас. Как же мне теперь на тебя смотреть?.. «Не только похоть и страсть, видимо», - язвительно вставляет мерзкий голосок разума. На его лице появляется печальная улыбка. Большой палец снова, едва касаясь, гладит мою щеку. Душераздирающая ласка. - Прости меня, - горло сводит, и голос ломается на полуслове. - Это я не смог. Прекрасная, невероятная Лара. Только не... жалей. Я хочу сделать все, что могу. И так, как нужно. Что мне сделать? На мгновение прижимаюсь к его груди, бесстыдно пополняя копилку воспоминаний, но отстраняюсь и пытаюсь соорудить на лице безоблачную улыбку. Конечно, он ей не верит. - Не простынь. Скоро уезжать домой... Что тогда Игорь скажет твоей семье? В ответ - молчание, сухая грусть и понимание. Короткий кивок. Отрешенность и собранность. Возвращаюсь в зал, съежившись, едва дыша, наскоро пытаясь поправить по пути растрепанную прическу. Конечно, он не сразу пойдет за мной. Он слишком благороден для того, чтобы дать людям повод для сплетен.