Burn

Лара

      - Нет, Игорь. Нет, нет и еще раз нет. Потому что... нет! Нет, ясно?       - Лара. Этого. Ждет. Весь. Мир! И ты. Это. Знаешь! – шипит маэстро, громко хлопая ладонью по столу, тем самым окончательно приводя меня в праведное бешенство. Резко вскакиваю с кресла и буравлю его яростным взглядом. Он, ничуть не уступая в ярости, буквально зажаривает меня глазами в ответ. В этой смертельной битве я, не выдерживая, все же складываю оружие и, громко фыркнув, принимаюсь мысленно линчевать жалюзи. И вот такая вот песенка в одном из небольших кабинетов концертного зала играет уже минут тридцать.       - Ну ты-то, конечно, знаешь куда больше.       - Я все знаю, милая, - удовлетворенно кивает Крутой, вальяжно закидывая ногу на ногу. Резко выдыхаю через рот, прижимая руку к горящей от волнения щеке. Это что, шантаж?       - «Все, что угодно, ради творчества»? – злобно передразниваю его же слова. - Как он вообще узнал тогда, в какой больнице меня искать?!       - Дорогая, Лара, Ла-роч-ка, о чем ты? – прямо-таки святость во плоти, только нимба не хватает. Видимо, избрав другой подход, он резко веселеет, и это настораживает еще больше. – Ты знаешь, я тут последние пару недель так убивался, чтобы вас двоих сдружить, – на мою скептическую физиономию он отвечает озорной улыбкой. – А мальчишка-то влип, а? Разве можно ему мешать?       - Чего?.. Я... не понимаю, о чем ты говоришь, - шепчу, смешавшись. В груди стучит так, что слышно, наверное, на другом конце комнаты. Крутой на это как-то по-отечески усмехается, демонстративно капитулируя. Отхожу к окну, скрестив руки на груди. – Игорь, я ведь не шучу. Ты представляешь себе его график? Хочешь подорвать парню своим капризом все планы? Да он вообще по ночам спит?! – неопределенно пожимает плечами. Так и думала. – Это я могу себе позволить расслабиться и отменить целое шоу, чтобы потом проторчать в чужой стране еще месяц, разгребая косяки с организаторами! Может, дашь человеку спокойно строить карьеру?       - Не утрируй. Не месяц, всего три недели. И не только с организаторами, но и со мной. Ты, если что, и сама жаловалась, что твой творческий перерыв затянулся, – раздраженно закатываю глаза, намереваясь промолчать. Локомотив Крутой невозмутимо продолжает прессинг. – Представь, билеты за день разлетятся! Всего одна песня. Он молодой, пускай пашет.       - Новую дату такого крупного концерта в принципе куда логичнее было бы назначить не через три недели, а хотя бы через месяц-полтора после отмены. Особенно учитывая организацию подобного дуэта, если тебе нужно стопроцентное качество, а не раскупленные билеты, и ты прекрасно это понимаешь сам.       Мужчина неожиданно смягчается и примирительно отвечает:       - В любом случае, у него здесь дел еще на неделю, а с тобой у нас уже готова договоренность. Потом будет прилетать на репетиции. Да он в восторге от этой жизни. Вспомни себя в двадцать пять, дорогая. Ну, хочешь, мы привезем сюда малышку Лу? Папу? Отправим тебя домой на пару дней?       - А у меня и так здесь все по минутам расписано, - по-ребячески огрызаюсь, вновь сверля его взглядом. – А у Лу школа. А у папы... пенсия! – надо же, кончаются аргументы. Я ведь даже не успела толком насморк вылечить после этого приключения. - Вообще, ну какой ты молодец, а! Всем нашел занятие.       В общем-то, я и сама толком не пойму, почему так категорически настроена против этой идеи. От одной мысли о том вечере пару дней назад я взрываюсь, как вулкан, затаиваю дыхание, а глаза сами собой зажмуриваются, воскрешая в памяти посекундную раскадровку этого незабываемого момента. ... Который я планомерно втоптала в грязь, когда сбежала, поджав хвост, под руку с пьяным всмятку Бо, под глупейшим предлогом, не дождавшись его возвращения в зал. Да и стоило ли дожидаться? Ну, о чем там было говорить, да ведь?..       Психология объясняет все мои треволнения тем, что я просто ни к кому до этого не испытывала подобного, дикого влечения не только на сексуальном, но и на... духовном уровне. Так что, возможно, дело не в его невероятной притягательности, а в обычных гормонах и моей потребности в эмпатии – это радует. К сожалению, психология никак не объясняет, почему я должна испытывать такую сумасшедшую тягу именно к человеку, который меньше всего для этого подходит, не будучи даже официально разведенной. Вот где жуть.       Ну, вот и ответ, пожалуй. Я просто-напросто боюсь его видеть. Когда он находится в непосредственной близости, я как бы... превращаюсь в его спутник. Как Земля и Луна. Будто движусь... по его траектории.       Мысли спутываются, мышцы теряют связь с мозгом, и получается... То, что получается. Голова раскалывается от того, насколько глубоко его образ там засел. Казалось бы, женщина, привыкшая быть умнее, сильнее, мудрее своих мужчин. Наученная не раз горьким опытом предательства, власти и денег... Но видеть настоящего человека, безукоризненно воспитанного, совсем не избалованного, непоколебимого, обходительного... Это невероятно. Я уже перестала даже пытаться сравнивать его со всеми мужчинами, которых знаю. Феномен.       Вот бы объясниться...       Но что я скажу? «Эй, привет, я бы хотела петь тебе колыбельные каждую ночь, а еще - больше никогда тебя не видеть»? Ну, как-то так. А я ведь и правда в порыве вдохновения набросала пару строк, едва перейдя порог своего номера. Но... Меньше всего на свете мне сейчас нужны эти проблемы. Я просто хочу попасть наконец домой и обнять дочь.       Его ведь наверняка после каждой репетиции ждет горячий ужин и теплая постель с лежащей в ней девушкой, которая совсем... Совсем...       Ну же. Какая? Совсем юная.       И, возможно, каждый день новая.       Опаляющая, скребущая очевидность. Ужасно колет, но хорошо хоть есть силы это признать. Держусь еще. Хочется подбежать к зеркалу и тщательно ощупать собственное лицо. Постараться понять, откуда взялись столько лет пропасти. А потом прочертить большим пальцем траекторию, по которой он гладил мою щеку совсем, кажется, недавно. Разумеется, я этого не сделаю.       Это все ужасно слабоумно. Сбрасываю тяжелую и бестолковую мысль. Ведь нормально, если для него тот поцелуй – не более чем интересный опыт. Теперь, попробовав на вкус женщину, которую он слушал с детства, он успокоится. Наверняка. Точно!       Ну и ладно. Я должна собраться и вести себя, как взрослый человек. Ничего особенного не случилось. Совсем... И парень уж точно никак не виноват в том, что я настолько близко к сердцу приняла этот порыв. Мы ведь теперь живем в совершенно другое время, и ему в этом времени, при его положении, позволено практически все. Жаль только, я не смогу отдаться этому влечению так, чтобы потом не рыдать в подушку. И тем опаснее нам пересекаться.       Игорь, уже, видимо, отчаявшись меня окликивать, машет прямо перед моим носом рукой, и я рассеянно мотаю головой в ответ на очередную его фразу.       - Лара.       - Что?       - Ну подумай же! Говорю, заглянет вечерком. Попробуете вдвоем, без лишних ушей, и решите сразу. «Выгорит» – делаем объявление, заключаем договор, начинаете репетиции. Нет – значит, нет. Насильно никто заставлять не будет, - лукаво подмигивает друг, как бы намекая, что дело заведомо проигрышное.       - С чего ты вообще решил, что он возьмет и раскидает все свои планы, чтобы просто «попробовать»? – с робкой надеждой, но уже без былого запала, вопрошаю я. Игорь отточенным жестом обращает взор на свои сверкающие золотые часы и неторопливо встает с кресла.       - Ну хорошо, милая моя женщина, - он неторопливо подходит ко мне и мягко приобнимает за плечи. - Я объясню на твоём языке. Ты - чувство. Не боишься эмоций, которые испытывает настоящий, живой человек. Ты их воспроизводишь. Он же - за гранью понимания многих постных сухарей. Люди слышат и наблюдают в вас именно то, что им необходимо, - на мою попытку возразить он протестующе вскидывает руки. – Погоди. Ты проживаешь жизнь заново, когда поешь. Он - создаёт новую. Я видел вас рядом. Вы сливаетесь, Лара. Чёрное и белое. Ты совершишь очень глупую ошибку, если не попробуешь. И не столько в деньгах здесь дело, сколько в том, что ещё осталось от настоящей музыки - то есть, в вас двоих.       Вот это тирада. Не припомню от него ничего подобного, даже в нетрезвом состоянии. Пораженная, снова безуспешно пытаюсь вставить фразу о том, что этого мужчины, непонятно почему, стало сверх всякой меры много в моей жизни, но меня авторитетно пресекают.       - Нет, дай уж мне закончить. Я болеть перестал, когда встретил этого парня. Поверил ещё раз. Так же, как поверил однажды в тебя. А он верит в тебя еще сильнее. Я прекрасно знаю, как сильно ты переживаешь за всех вокруг, но он – не Грегори Лемаршаль и, уж тем более, не этот твой тонкодушевноорганизованный Габриэль. Не перегрузится. Всего лишь работа для вас и радость для ваших поклонников. Все, больше мне сказать нечего.       После этой эпической речи мужчина сдержанно обнимает меня, разворачивается и размеренно шагает в сторону двери, где мгновение медлит, после чего оборачивается с легкой улыбкой на тонких губах.       - Кстати, он будет здесь примерно через час. Сама скажешь, что не хочешь с ним петь. Я умываю руки.       Его гулкие шаги, этом расходящиеся по пустому коридору, аккомпанируют моей отборной ругани на итальянском.

Димаш

      В ту ночь в моем усталом сознании созрел и прорвался наконец очень важный вопрос. Почему она до сих пор здесь?       Почему она болтала с Айсом обо всякой чуши в холле нашего отеля за чашечкой чая, как ни в чем не бывало, когда я вернулся? Ждала. Почему не пыталась завалить меня звонками и сообщениями? Не спросила, что я делал, где был. Не придала значения, когда бросилась меня обнимать, тому, что мои пиджак и даже рубашка под расстегнутым пальто насквозь, насмерть пропитались сладким, глубоким ароматом другой женщины? За несколько часов пути обратно я так сросся с ним, что он начал казаться мне более настоящим, чем любимые и неизменные духи девушки, которую я знаю половину своей чертовой жизни.       Но, самое важное, почему я до этого момента даже не старался на этот вопрос дать ответ? В моей жизни была простая, надежная система, ни разу не дававшая сбой. Родители – работаработаработа – Жам и друзья. Все.       Я отдал ей ключ от моего номера и решил, в конце концов, поговорить с другом. Поведал в самых общих чертах о том, в какую ситуацию меня угораздило влипнуть. Лишь сосредоточенность и серьезность в зеленых глазах. Он не перебивал. Я анализировал свои слова, и это помогало сделать хоть какие-то адекватные выводы, хоть как-то игнорировать по-прежнему до ожогов стучащее от трепета сердце.       «Потом он попросил меня прийти в Крокус третьего числа к одиннадцати, сказал, мол, она очень хочет со мной порепетировать, но она к тому времени просто взяла и ушла.» - примерно так оканчивался мой бессильно-пылкий монолог.       Я ждал отменных шуточек, первоклассных подколов и извечного предложения это дело запить чем-нибудь крепким, от которого я, как всегда, отказался бы – да чего угодно. Но вдруг, впервые за все время нашего общения, я увидел в лице Айсултана только откровенное неодобрение. Он долго молчал, помешивая давно остывший чай, после чего, нахмурившись, проговорил что-то вроде:       «Почему нельзя было об этом всем рассказать до того, как я притащил сюда Жам?»       И правда. Почему?       Самому бы понять. Мы говорили очень долго. Он был напряжен. Я справедливо ощущал себя мудаком. Его руки все мешали и мешали в кружке этот несчастный чай, а потом долго разрывали на маленькие кусочки салфетку. А потом до меня внезапно дошло. Щелкнуло и встало на место. То, с каким раздражением он вступался за чувства еще пока моей девушки передо мной же, и его колкие ответы, и их вечные задушевные разговоры, и ее привычка, чуть что, бежать к нему, а не ко мне, за помощью, и его вечная безотказность – то, что я, почему-то, всегда воспринимал, как само собой разумеющееся...       «У тебя к ней что-то есть», - выдал я тогда. Вот так, как данность. Потрясенно и глухо. Айс сначала внимательно разглядывал белые клочки, стуча пальцами по столу, а потом почти спокойно поднял на меня глаза, кашлянул в кулак и натянуто усмехнулся.       «Проницательность – не твоя сильная сторона, чувак. Иди, проспись, а то твоя священная Лара тебя скоро узнавать перестанет», - ну, или что-то в том духе. Я начал закипать. Не от того, что меня что-то укололо, нет. Скорее... От того, что мне было решительно все равно, я ощутил раздражение. Всего-то. Я спросил его, как долго это все продолжалось.       «Да что ты несешь вообще?! Только и делаешь, что работаешь. Когда тебе вообще по сторонам смотреть?» - да уж, смешно такое слышать от собственного агента. И паршиво как-то. - «Она классная. Такую в жизни больше не найдешь, понял? И по тебе какого-то хрена с ума сходит. А ты все туда же. Ищешь проблем на задницу. У тебя уже есть все, так что, нахер, тебе еще нужно?!» - он сорвался. С меня хватило новостей. Я сухо кивнул, встал из-за стола и пошел к себе, готовый отважно встретить последнюю за тот вечер нервотрепку. Айс еще что-то там говорил мне вслед. Я не слушал.       Когда я вошел в номер, Жамали уже спала, совершенно обнаженная, прямо на покрывале, крепко обнимая подушку. Я тяжко вздохнул, накрыл ее пледом и лег на диван, не раздеваясь, с головой погружаясь в запах, исходящий от моих вещей. Ложиться рядом с девушкой внезапно показалось таким же абсурдом, как и вообще видеть ее в моей комнате. Почему? Ведь, в очередной раз, ничего не изменилось, кроме меня. Просто я узнал, что все это время не видел вообще ничерта из происходящего прямо под самым моим носом. Пользовался людьми, жизнь которых могла бы сложиться гораздо лучше без моего вмешательства.       Перегруженный, я отключился, кажется, прямо посреди пути к мягкому подлокотнику. Жам улетела рано утром. Когда проснулся с защемленной шеей и больной головой, ни девушки, ни ее вещей уже не было, а я опоздал в бассейн и пропустил завтрак. Вообще не слышал будильников и звонков. Друг, видимо, решил не утруждаться меня будить.       Она не отвечала целый день, потом вдруг позвонила сама. Смешанные были ощущения. Я успокоился, но груз с плеч не упал.       «Ты скоро вернешься домой, и мы обо всем поговорим, ладно?», - дрожащий голос в трубке. Мне впервые не хотелось возвращаться домой.

***

      Все стало... не так.       Не то чтобы плохо. Непривычно. Вокруг полно народу, но я постоянно один.       Наступило, кстати, третье число.       Пятнадцатиминутные завтрак, обед и ужин провожу в компании фортепиано и учебника английского – мои новые лучшие друзья. Вчера родилась невероятная мелодия – поселилась в голове утром, а вечером уже была записана. За тот час, когда не было постоянных разъездов по городу. Написал ритмический рисунок, ни разу не усомнившись ни в единой ноте. Ядерное, плотоядное напряжение, так и не нашедшее разрядки, панический страх, болезненная вина и одержимое восхищение достигли во мне своего апогея и ожидаемо вылились в самую сумасшедше-честную музыку, которую я сыграл бы, думаю, лишь для одного человека.       Мама сегодня весь день звонит. Два пропущенных от папы. Только что увидел – заработался. Перезваниваю. Десятиминутный разговор ни о чем, но становится так приятно и тепло, будто я снова дома. Дорогой душе голос рассказывает незначительные новости, и я блаженно улыбаюсь им. Бабушка и дедушка, мама и папа, младшие сестренка и братец... Даже за день вдали от них я успеваю истосковаться. Красивая фантазия, возникшая перед глазами, заставляет сдавленно втянуть носом воздух и резко выпрямиться в кресле. Она в моей картине жизни смотрелась бы идеально. Сияющая и добрая. Мягкая и сильная.       Отец чувствует, что что-то не так, но не расспрашивает. Лишь просит перед тем, как положить трубку, не забывать о том, что они с мамой с детства бетонно вложили в мою голову – не обижать хороших людей. К сожалению, с возрастом становится все сложнее следовать этой мудрости. Думаю, папа знает, что Жам уже прилетела обратно.       Но... Лара ведь сама попросила меня остаться в ее доме. Приняла мою помощь. Я спал в паре метров от нее. Точнее, едва ли я тогда спал, конечно, но факт остается фактом. Сводит с ума. Я видел ее почти утренней, только-только проснувшейся, без идеального макияжа и в домашней одежде, пил чай из трав, собранных ее руками. Мы смеялись, так долго смеялись, и дыхание захватывала каждая крошечная морщинка в уголках глаз, живая, натуральная мимика, и я думал, что так выглядит живое Солнце на Земле. Я фактически отверг ее, да и правильно сделал. А потом не сдержался, и она приняла это. Почему не оттолкнула? Даже свадебное кольцо не сняла. Естественно, я заметил – с блеском этого камушка разве что пожары разводить. Хотя... почему вдруг она должна была его снять? Я ревную. Смешно? Да. Тупо? Это точно.       Ой, да кого я обманываю. Конечно, я пойду к ней. Я уже почти равнодушен к тому, что пропал. Ты ведь сам когда-то бросил все, чтобы быть рядом с мамой, пап. И это не было просто. Не было удобно. Разные, но одинаковые – это про вас.       Отпускаю своих ребят отдыхать, крепко обняв каждого по очереди, и плетусь в номер, где до ужаса долго определяюсь, что лучше надеть. Хочется выглядеть непринужденным и уверенным в себе, а неверные глаза то и дело цепляются за шикарный пиджак с вышивкой. Резонно решаю, что петушиться, даже не представляя, чего ждать – ну вообще плохая идея, поэтому натягиваю лучшие из самых удобных своих шмоток и заказываю в местном супермаркете огромную корзину фруктов, снеков и сладостей всех возможных видов. Ну... просто так, конечно. Не чтобы задобрить или произвести впечатление. Просто мало ли, голодная. Просто цветы уже были.       Неприятно упускать такие мелочи, как ее любимый шоколад или фрукт, или само название ее парфюма, или, или, или... Может, она это все вообще не ест. Я не могу позвонить и узнать, или даже просто написать в ей директ, как это делают все нормальные парни, и это бесит.       А еще бесит, что я уже начинаю воспринимать ее, как настоящую, реальную женщину, за которой имею право ухаживать.       Концертный зал встречает меня потухшими окнами и замотавшейся за день пожилой вахтершей, из-под полуприкрытых век крайне неохотно пропустившей меня внутрь с моим «подозрительным баулом», даже несмотря на предъявленный пропуск. Еле выпросить разрешение пройти было так... нормально. Давно так не развлекался. В коридорах встречаю лишь редких людей со стопками бумаг, снующих с горящими глазами по своим делам, не видящих ничего и никого вокруг. Они деловито разбредаются по многочисленным комнатам, как в муравейнике, и я остаюсь один. Вот он... тот зал, который я ищу.       Вижу возле огромной сцены золотистую макушку, откинувшуюся на спинку одного из зрительских мест, и отчаянно пытаюсь сделать вид, что вовсе-то меня и не колотит. Сейчас на холод это точно не спихнешь. К ощущению ее в комнате привыкнуть, наверное, просто невозможно.       Надо кашлянуть, или мешком своим тряхнуть, ну или споткнуться обо что-нибудь, на худой конец, а то подползаю со спины, как маньяк. Представляю, как она кричит от ужаса и ищет, куда бы спрятаться, только завидев мое лицо, и не сдерживаю нервный смешок. Медовая голова вздрагивает и поворачивается ко мне. Застываю, как вкопанный. Сердце, как обычно, пускается в радостный галоп. Секундный зрительный контакт, непонятная борьба в выражении красивого лица. Что-то для себя решив, она глубоко вздыхает, закусывает на секунду губу, и мы синхронно расплываемся в улыбке. Сомнения тают. Становится хорошо. Какая же она красивая. Уму непостижимо.       - Привет. Ты меня напугал.       - Не хотел, - по инерции встряхиваю головой. Как мне с ней говорить? – Э-э-э... Все хорошо? Со здоровьем?..       - Да, все отлично. Я тут проверяла программу. А ты сразу и реквизит решил принести? – она лучезарно улыбается, указывая на мой пакет. Смеюсь, отрицательно кивая.       - Тут немного еды.       - Немного для целой русской деревни? – хохочет. Мне уже неловко, что я столько притащил. Вот же ту... – Я жутко голодная, Боже! Забыла сегодня поесть.       - Забыла?! – глаза на лоб лезут. – Моя бабушка говорит... Э-э-э... «В еде – жизнь. Не поешь – плохо споешь.» – Лара картинно прижимает ладони ко рту и горячо соглашается с моей бабушкой.       Мы раскладываем калорийную бомбу прямо на креслах и ходим между ними, критически оценивая процент ее вкусности в соотношении с вредностью, а потом все равно ухватываем, сколько влезает в руки всего подряд и заваливаемся прямо на сцену. С ней так легко. Весело и страшно, как на американских горках. Мы не пытаемся говорить о том, что случилось пару дней назад - не знаю, правильно ли это. Я кожей ощущаю, как время разгоняется, минуты догоняют мой бешеный пульс. Еще одна вещь, к которой привыкнуть невозможно – часы рядом летят незаметно, и это не пресловутая присказка. Она кажется абсолютно выдержанной и расслабленной, а я стараюсь не понимать, что это на самом деле значит. Кем я готов быть.       Из одного из коридоров неожиданно доносится очень низкий мужской голос, и мы оба резко оборачиваемся на него.       - Почти все готово, Лара! Завтра принесу отчет по билетам.       - Отлично, Макс. Спасибо, - она встает и спускается со сцены, видимо, чтобы попрощаться с обладателем голоса. Раздается мелодичный женский смех. Грудь обдает жаром негодование. С места, где я сижу, ни черта не видно. Уже через мгновение я, даже не задумываясь над природой своих действий, спрыгиваю вслед за ней, скрестив руки на груди. Невысокий мужчина средних лет двумя руками трясет ее ладонь с широченной ухмылкой на лице, но, едва увидев меня, неловко поправляет очки, машет рукой и спешно ретируется, бросив на прощание пару слов.       Да, вали отсюда, Ма-а-акс. Тут люди работают.       Есть совсем перехотелось. Конечно, это очевидно, но я, как всегда, совершенно слепой к реальности, не задумывался раньше – не было повода. Сколько мужчин ее окружает каждый день? И даже если попытаться выбросить из головы ее муженька, она вряд ли сможет остаться без восхищения и пристального внимания хотя бы один день. Я вот, например, потратил несколько лет на то, чтобы за мной среди женской половины организаторов и музыкантов закрепилась репутация робота, к которому бесполезно приставать. Откуда мне знать, как относятся к ней? Да и с чего бы мне об этом спрашивать?.. Бесит.       - А этот Макс... – честно пытаюсь быть безразличным. Только мой хмурый видок так не считает.       - Это наш бухгалтер, - негромко отзывается она с каким-то странным волнением на лице. – Мы раньше полностью доверяли одному парню подсчет и учет всего, что связано с турами, но он несколько раз жутко подставил меня с гонорарами для команды, так что теперь приходится за всем следить самой.       - Очень жаль. Я совсем в этом не разбираюсь, - так и порывает высказать свое мнение об этом ее скользком бухгалтере.       - Да, я тоже! – она вдруг задорно, так по-девчачьи хихикает, прижимая руку ко рту. – Но упорно делаю грозный вид, мол, все понимаю, а потом просто передаю их Бо.       - Он не подведет, да?       - Нет, что ты. Это же Бо! Ему бы пить поменьше, а в остальном – лучше помощника не найти. Он всегда рядом со мной, даже в ущерб себе. Просил передать тебе привет, кстати.       Мы снова болтаем, и я не устаю поражаться тому, с какой страстью она погружается в любую тему, насколько она умна. Можно задать вообще любой, даже самый корявый вопрос, и просто благоговейно слушать целую лекцию в ответ, напоминая себе лишь иногда прикрывать рот. Она показывает мне фото, которое ей с утра скинула дочка – селфи, на котором она сидит на диване в обнимку с дедушкой и просто улыбается. Похожа на маму. И не по годам умная, разумеется. Я хотел бы стать ее другом. Иметь возможность прийти в любой момент на помощь, да или просто тайком от матери иногда баловать ее подарками. Так приятно видеть бескрайнюю любовь к ребенку в глазах Лары, слушать истории об их жизни, тщательно скрытые от мира, понимать, насколько она хорошая мать, пусть сама и почему-то отрицает это. Я вижу ее на расстоянии вытянутой руки, и у меня не остается сомнений в том, что я потерял бы голову от этой женщины, даже не будь она кумиром всей моей жизни. Так хочется эту руку вытянуть, что больно покалывает пальцы.       - Я хочу сыграть, - встаю и протягиваю ладонь, чтобы помочь ей подняться. Она неуверенно принимает ее. И рад бы сдержаться, но непослушные пальцы слегка сжимают, поглаживают и щекочут крошечный доступный мне участок кожи. Становится тяжело дышать. Удивительно, но руку она не вырывает, и поэтому я, ухватив еще крепче, веду ее к большому черному фортепиано, которое украшает угол сцены. Страшно. Лара Фабиан будет оценивать мою музыку. Самая первая. Музыку специально для нее. Фух.       Сажусь и любовно оглаживаю черное блестящее дерево. Не подведи, друг.       Она опирается на него, смотря на меня своими огромными, широко раскрытыми глазами, ожидая, и будто переживает еще больше, чем я. Такая непосредственная. Вызывает искреннюю, счастливую улыбку. Надеюсь, музыка скажет больше, чем я когда-либо решусь.       Пальцы начинают танцевать на клавишах. Мне и не нужно помнить каждую ноту – я их просто знаю, как монолог, к которому готовился много лет. Диссонанс основной темы медленно переходит в созвучие, и я закрываю глаза. Для меня она простая, трепетная, больная, счастливая. О желаниях и реальности. Глубокая меланхолия. Прозрачная ледяная вода и попутный ветер. К плечу прижимается лоб, и мои руки замирают от неожиданности. Она села рядом.       - Не останавливайся, пожалуйста, - от этого шепота дрожь по всему телу. Без капли пошлости, но так соблазнительно. Она просила меня о том же, когда я ее поцеловал. Что будет, если я сделаю это снова? Блин... Мечты сбываются.       И их нужно удерживать. По крайней мере, пытаться. Завершающий аккорд мелодии. Моя рука ложится на ее плечо и ласково прижимает ближе. Такие мягкие волосы. Я прижимаюсь к ним лицом и глубоко вдыхаю ее особенный аромат. Мои вещи все же не смогли его сохранить таким, каким он должен быть – нагретым теплом кожи, чуть смешавшимся с естественным ароматом женского тела.       Ее рука неожиданно касается моей спины, вызывая бесконтрольный, свистящий вдох. От места прикосновения разбегаются уже почти привычные мурашки. Мы и правда просто... сидим и обнимаемся. Она утыкается лицом мне в грудь, а я все крепче держу ее в руках, дотрагиваюсь, глажу. Только теперь я могу понять, насколько тяжело было знать, каково это, но не иметь возможности ощущать. И боюсь даже представить, как трудно будет после. Возможно, всегда.       Почти уверен, что все происходящее для нее и близко не значит столько, сколько для меня. Моя преданность вряд ли стала бы ее путеводной звездой, а я вряд ли смог бы с этим мириться. Мысли 25-м кадром мелькают в голове и методично откладываются в долгий ящик. Будет еще очень много времени подумать. Не сейчас. Жмурюсь. Губы находят ее лоб. Прижимаются к нему. Представь себе, что делаешь так по сто раз на дню, и задохнись этим моментом. Куда потом девать это тепло?       В поцелуи. В прикосновения. Можно обхватить лицо руками и целовать его, пока в глазах не потемнеет. Можно найти, наконец, губы, потому что легкие сводит от необходимости, и самому определять рамки, пока еще есть шанс, а потом годами оставаться стеклом чужой памяти.       Что такое вообще – эти года? Они не работают. Зато сегодня существует непреходяще, хочешь ты того или нет. Не успела бы остыть... сегодня.       Потому что я, мать его, полыхаю. Нет больше во мне ни чистоты, ни сил. Я хочу ее. Всю. Если она не заставит меня остановиться, я... Я... Подхвачу ее под колени и усажу прямо на крышку этого фортепиано. Черт!       - Стой... Комната... Направо, - хриплый шепот. Никогда ничего подобного не слышал. Испытываю такой спазм в области паха, что хочется умереть, это невыносимо.       Где мысль, а где – реальность? Дверь в эту гримерную ведь была, да? Я не заметил. Свет уже был включен? Мою талию так крепко обхватывают роскошные бедра. Я знаю, что есть реальность. Губы, язык, зубы, истязающие мой рот. Прерывистое горячее дыхание, щекочущее лицо. Ладонь, сминающая кофту, тянущая волосы, царапающая кожу. Какие-то стаканы, склянки и баночки летят на пол со стола с огромным зеркалом, и запоздало приходит понимание, что она их сбросила сама. Я усаживаю ее туда. Дрожащие пальцы дотрагиваются до молнии на ее легком платье, глаза спрашивают – можно?       Да. Я сегодня буду смотреть на тебя. Не знаю, почему ты разрешаешь, но я буду смотреть.       Мои ладони медленно стягивают с плеч ткань, и ее рука дергается в сторону груди, пытается прикрыться. Она стесняется?..       - Ты прекрасна.       Совершенных губ касается едва уловимая улыбка. Расслабляется, доверяет. Это ненужное платье в конце концов летит куда-то на край стола, и я вижу ее... впервые.       Я впервые понимаю, почему был таким слепцом раньше, почему слышал друзей, следовал каким-то пресловутым стереотипам и вообще смотрел по сторонам. Тонкие ноги, высокий рост, пышная задница, прочая чушь – все обесценивается, когда видишь то, что нужно, а не то, что попадается под руку. Если можно обличить это чувство в слово, то... Восторг. Она на-сто-я-ща-я. И я ее трогаю. А она подается мне навстречу. Глаза в глаза, не отрываясь. Тяжело дышит. Резко рвет вниз застежку на моей кофте. Пальцы обжигают кожу на груди, проводят дорожку до шеи, обнимают нежно лицо, заставляя тело биться, как в лихорадке.       - Забавно... Ты и без одежды одет.       Понятия не имею, что это значит. Я слишком занят, чтобы думать об этом. Мой язык уже исследует острые ключицы. Ее запах из моих легких теперь не выветрит никакой сквозняк. Пальцы касаются мягкого живота, очерчивают несмело линию белья. Снова этот рваный выдох и ни одного лишнего слова. Классический, ничуть не вычурный выбор, но один его вид заводит так, что от меня, наверное, скоро повалит дым. Телефон в заднем кармане джинсов назойливо вибрирует от уведомлений. Одно за одним, как гребаная муха над ухом. Коротким жестом бросаю его на пол и снова перевожу на нее глаза, облизываю пересохшие губы. Я перестану когда-нибудь дрожать?! Она откидывает небрежно непокорную прядь со щеки, и от этого бессознательно женственного жеста замирает сердце, будто я тысячу раз не видел раньше, как женщины делают это. Я безнадежно впиваюсь в ее губы, и она тихо, почти неслышно стонет в них. Ее белье летит вслед за моим телефоном. Какая ты красивая. Ты красивая. Красивая. Я хочу положить тебя на постель.       Перед глазами пламя блещет, и я им охвачен от одной мысли, что она наблюдает за мной, отдается с этой соблазнительной улыбкой на губах. Ее руки гладят мою спину, поддевают штаны, уверенно стягивают их с бедер вместе с бельем. Она осматривает мое тело с восхищением на лице, и я даю ей на это время, столько, сколько нужно. Она видит меня всего. Меня там. Взрывающегося от желания. И мне это нравится.       - Я сделаю, что хочешь, - шепчу. Голос снова севший, сухой, как после болезни. Мое помешательство. Акт самоубийственного бескорыстия. Глаза-стрижи вновь цепляются за мою радужку. Пользуйся.       Телефон продолжает настырно вибрировать на краешке сознания. Дурацкая побрякушка.       - Иди ко мне.       Голова едет. Я срываюсь. Мое тело прижимается к ней так, будто я пытаюсь нас склеить. Мы задыхаемся. Даже не дотронувшись рукой, я ощущаю, какая она мокрая. Горячая. Нереально противостоять. Нельзя удержать свои пальцы от того, чтобы это запомнить. Мои руки распахивают ее бедра еще шире и дотрагиваются до мягкой влажной кожи, и я смотрю на это. Смотрю на красивую полную грудь, подрагивающую от дыхания и широко, призывно разведенные ноги. Атласную кожу. Пальцы погружаются внутрь, и мы оба не сдерживаем надрывный стон. Тугое, окутывающее тепло. Я чуть двигаю ими, и она откидывает голову на зеркало, глубоко дыша ртом. Руки хаотично скользят по моим плечам, спине, бедрам, поднимая температуру еще выше, и находят, наконец, мой член. Мне казалось, что трястись сильнее я уже физически не смогу, но после этого у меня чуть не подкосились ноги.       - Пожалуйста, - настойчиво просит. Почти повелительно. Наши тела единовременно дрожат, на лбу выступила прохладная испарина, но я заставляю пальцы замереть внутри нее. Чуть задираю подбородок, смотрю гордо в магические зеленовато-карие глаза и приподнимаю бровь. Она восторженно, почти по-детски улыбается, сжимает руками мои ягодицы и подается навстречу моему телу, не отводя взгляда.       - Пожалуйста. Потрясающая.       И тогда я врезаюсь в нее, погружаюсь до самого конца. Где-то на поверхности сознания я слышу сдавленный вскрик, но не придаю ему значения, ведь в эту самую секунду в моей голове что-то взрывается и изменяется навсегда. Долгие, медленные, глубокие выпады. Неосознанный шепот. Не знаю, где заканчивается ее звук и начинается мой. Не знаю, где заканчивается она и начинаюсь я. Слышать едва различимое распаляющее дыхание в звенящей тишине комнаты – незабываемо. В миллион раз лучше, чем выслушивать громкие пошлые вопли под какой-нибудь фильм. Несопоставимо даже. Она зарывается лицом в изгиб моей шеи, пальцы врезаются в спину. Должно быть больно, но ощущается, как поцелуй. Должно быть страшно, но ощущается, как победа. Как реальность. Узел внизу живота, кажется, способен всего меня сожрать. Нет. Я хочу смотреть на тебя.       Мягко отстраняю ее от моего плеча и прижимаю спиной к зеркалу. В ее искаженном ощущениями лице – безмятежность вперемешку с бурей. Я целую ее, не закрывая глаз, ловя каждую секунду, двигаюсь, умираю, почти ничего не слышу за стеной бурлящей крови. Большой палец находит крошечный воспаленный бугорок там, где сливаются наши тела, и начинает короткие ритмичные движения. Она широко распахивает глаза и цепляется за меня так, будто я – ее единственный якорь. На смену вздохам приходят мучительные постанывания, и я окончательно теряю контроль над собой. Ее желание эхом отзывается во мне. Бедра начинают все быстрее и быстрее двигаться навстречу моим. Пальцы сжимают мои плечи так, что, наверное, останутся синяки. Она - живое искусство.       Ее оргазм не такой, как описывают в книжках или показывают в кино для взрослых. Нет выкриков, стонов или пошлых фраз. Нет имен. Она просто замирает, и взгляд, неотрывно ловящий мои глаза, становится испуганно-исступленным, потерявшим всякую связь с реальностью. Не знаю, как, но я чувствую, какой именно ей сейчас нужен ритм, и следую ему, игнорируя отказывающее от напряжения тело. Горящая лава, обхватывающая меня, начинает сокращаться, и я, не в силах сдерживать себя, следую за ней. В глазах темнеет и мерцает. Толчок. Еще. Глаза закрываются, но мир лишь обретает очертания. Моя голова ложится на ее по-прежнему подрагивающее плечо. Ее рука нежно поглаживает мои волосы. Ты. Мне. Подходишь.       - Мне... нужно... быть рядом, - так быстро находятся слова, так честно, что горло сжимается. Поднимаю голову, вновь оглядывая воспаленные губы, раскрасневшиеся щеки. Блестящие глаза - другой мир, так ещё близко от моих, удивлённо распахиваются и тут же будто покрываются ледяной коркой.       - Зачем? Разве не случилось уже то, чего ты хотел? - хмурюсь. Пытаюсь правильно понять. Дать верный ответ. Она неловко натягивает свое платье, опустив взгляд. Раздраженно выдыхает, забросив это неблагодарное дело, и наконец выжидающе обращает на меня внимание. Молчу. Пожалуйста, скажи, что для тебя то, что произошло, не было пустой тратой времени.       Я стою перед ней без штанов, в одной этой идиотской расстёгнутой кофте, а чувствую себя совсем голым. Хочется броситься собирать по полу шмотки, только бы не видеть это холодное безразличие. Пальцы беспомощно мнут рукава.       - Я не этого хотел.       Повинуясь отчаянному порыву, уже таким знакомым жестом тянусь к мягкой, тёплой щеке с персиковой кожей. Лара прикрывает глаза, а напряженные ещё миг назад губы расслабляются, тихо впуская воздух. Я знаю, тебе нравится быть в моих руках. Тебе тоже это надо. Я вижу. Почему ты такая холодная?..       Словно в ответ на эту мысль, она медленно отстраняется от моей руки и с какой-то сухой горечью тихо говорит:       - Тебя, наверное, сейчас где-то дожидается девушка. Уже очень поздно.       И кивает в сторону моего телефона. Если я думал, что уже достаточно истязал себя в последние дни за эту правду, то я ошибался. В очередной раз. Но я так часто молчал, когда нужно было шептать, говорить или орать во всю мощь моих этих хваленых легких. Почему сейчас, когда так очевидно перед моим носом захлопывается дверь, к которой я шел, сколько себя помню, я снова стою, как истукан? Я предатель, сволочь, на меня нельзя положиться, да что угодно, но я ведь столько был бы готов изменить. Если бы в этом был смысл. Давай начистоту... Мне нечего тебе сказать. Ты все равно не ответишь.       Она кивает, нахмурившись, поджав губы, и легко спрыгивает со стола. Я наблюдаю, как она заканчивает одеваться, хватает сумку и движется к выходу из гримерной. Будто ее что-то держит, каждый шаг даётся с трудом. Даже не обернувшись, через спину, бросает:       - Нам, наверное, не стоит репетировать. Передай Игорю, что «не выгорело».       - «Не выгорело». Потрясающе.       Тянусь за штанами. Внутри клокочет ярость вперемешку с убийственной обидой. «Не выгорело». Вот оно что. Они там ставки на меня делали, или что? Может, где-то стоит чертова скрытая камера, и она так торопится продемонстрировать своим друзьям, что я умею? Хочется разбить кулаки об стену. Или голову.       Лара издает странный звук, что-то похожее на беспомощный стон вперемешку с рычанием, разворачивается и быстрым шагом возвращается ко мне. Ненавижу себя, но вновь молча стою и смотрю на нее. Как использованная игрушка.       - Послушай... Димаш, - нерешительный голос. Нерешительный взгляд. Так красиво переливающееся на языке, мое имя. – Никто и никогда об этом не узнает. Я, только я виновата в том, что это произошло. Ты самый лучший, - голос дрогнул. Теплая ладонь тянется зеркальным жестом к моей щеке, и я неосознанно подставляю ее, накрываю своей рукой. Злиться дальше просто не получается. – И тебе все можно. Но я так не могу. Я никогда раньше так... не делала. Не могу. Прости.       Удивительный звук – щелчок закрывшейся двери, когда в очередной раз остаешься в компании лишь собственных гнетущих мыслей.