***
Я вспомнил о своем давнем путешествии на юг Турции, в сердце древней Антиохии, и улыбнулся. Усатый вандал внезапно начал вызывать симпатию, напоминая о симпатичных хитроватых турках, которые угощали меня шелковицей из огромных тазов. Шелковицей, растущей среди развалин древних городов, где камни, обтесанные тысячелетия назад, мирно соседствовали с огородами и кривобокими сарайчиками. Цветастое, по-восточному аляпистое белье, развешанное на веревках. Дребезжащая колымага со следами ржавчины и побитым бампером, которая вполне могла застать еще времена правления Ататюрка. Какое-то незнакомое растение, буйно цветущее в старом стоптанном сапоге. Пьедесталом сапогу служил остов древнегреческой колонны, и поначалу это шокировало — мне, городскому жителю, с детства питающему болезненную страсть к истории, это казалось форменным кощунством. — Ууу, бей-эфенди¹, — насмешливо, но беззлобно улыбалась пухленькая турчанка в золотистой косынке. — Греки эти ваши и императоры тут жили уйму лет назад. Что нам до них? Их кости уже давно рассыпались золой, слава Аллаху, а мне огород поливать. Какая разница, на какой земле работать? Земля — она и есть земля, что тысячу лет назад, что сейчас. На вот лучше, съешь ягодку. А то больно ты серьезен… Благодаря паре друзей-музыкантов из Стамбула, я неплохо понимал турецкий, но говорил с трудом, поэтому лишь благодарно кивнул гостеприимной Гюней. Эта добродушная малограмотная женщина, которая согласилась сдать мне летнюю пристройку к своему дому на пару дней за небольшие деньги, обладала какой-то непостижимой мне житейской мудростью. Такому не учили в университетах, и мне оставалось только наблюдать и впитывать — по мере сил своих. Из сентиментальных воспоминаний меня выдернуло осторожное покашливание прямо над ухом. — Господин Линде, — Георг деликатно покашлял и потряс меня за плечо. — Матеуш говорит, что… — Протечка у вас! — радостно заявил Матеуш, тыча пальцем в пролом в стене. — Менять здесь все надо. Все трубы под замену. Дыра выглядела впечатляюще, если не сказать ужасающе. Живя в этом доме, я все больше превращался в прагматика. В этот момент меня гораздо больше волновала судьба собственного кошелька, который стремительно пустел по мере трат на бесконечный ремонт, нежели печальная участь исторической штукатурки. Я мысленно застонал. Жизнерадостный тип тем временем добавил: — Стены придется разбирать. Водопроводные стояки у вас замурованы, как и во всех старых домах. Неудобно, ничего не скажешь… «Пожалуйста, замолчи, ради всего святого». Я с трудом перевел дыхание, представляя масштабы катастрофы. — Это обязательно? Может, удастся обойтись чем-то попроще? Ну там, я не знаю… — я поймал насмешливый взгляд рабочего и стушевался. — Заплатку поставить? Спустя секунду я пожалел о собственной фразе и почувствовал себя полным идиотом. В сантехнике я, без сомнения, смыслил ровно столько же, сколько Матеуш — в мелодраматических особенностях ноктюрнов Шопена. То есть, ровным счетом ничего. — Да вы подойдите, посмотрите, — усач вздохнул и поманил меня пальцем с таким лицом, словно беседовал с малолетним ребенком. — Куда тут заплатку?.. Я повиновался и приблизился к стене. Из дыры пахнуло сыростью, а заодно и не самыми приятными воспоминаниями. Я поежился от нахлынувшего ощущения острой тоски, смешанной с омерзением — так пахло на цокольном этаже приюта, где я вырос, и это место было последним, о чем мне сейчас хотелось вспоминать. Небольшой полуподвальный закуток превратили в кладовку, куда стаскивали разномастный хлам — сломанные стулья и столы из классных комнат, проеденный молью старый ковер из директорского кабинета, какие-то поросшие мхом папки с бумагами, никому не нужные, как и большинство здешних воспитанников… Незабываемые ароматы сырой ветоши, картона, размокшей мебели и давным-давно позабытого мусора соединялись в чудовищный букет, от которого хотелось сбежать как можно дальше. Тусклые грязные окна под потолком, годами не знавшие тряпки, практически не пропускали солнечные лучи, и единственным источником света была маленькая пыльная лампочка под потолком. Завхоз открывал дверь трясущимися руками, неизменно спотыкался об порог и, сдавленно ругаясь себе под нос, дергал засаленный шнурок. Этот склад и без света производил удручающее впечатление, но тусклое желтоватое свечение слабой лампы придавало ему поистине суицидальный оттенок. Пожалуй, если бы кто-то принял решение незаметно свести счеты с жизнью, кладовка в подвале нашего приюта могла бы стать идеальным местом для того, чтобы повеситься. Сломанных стульев и табуреток на любой вкус здесь хватало, веревок тоже. В Сербии в те годы творился форменный бардак, и наверняка никто не стал бы заниматься расследованием мелкого суицида в детском приюте, как не занимались и множеством других инцидентов. Люди появлялись из ниоткуда и исчезали без следа, как бабочки-однодневки, и лишь редкие случаи привлекали внимание доблестных служителей закона. Я вздохнул и помотал головой. Сейчас голову занимали более насущные дела. Фонарь, который Георг предусмотрительно прихватил с собой, осветил узкую шахту, уходящую куда-то в недра дома. Две толстые трубы, местами покрытые ржавчиной, выглядели относительно надежными, хотя я ожидал куда более удручающего зрелища. Третья прочностью похвастаться не могла. Похоже, ржавчина десятилетиями неумолимо разъедала металл и наконец добилась своего — стенка трубы прохудилась, и дыру было видно невооруженным глазом. Я брезгливо поскреб сырую ржавчину ногтем, и бурые хлопья с глухим шелестом посыпались вниз, перебивая тихое журчание вытекающей воды. — Кирпич сырой, — Матеуш постучал костяшками пальцев по стене где-то в глубине пролома. — Плесень пойдет. Сушить надо. — И это значит?.. — Трубу я вам заварю, — рабочий широко улыбнулся и сунул руки в растянутые карманы. — Но дыру в стене закрывать не советую. Разойдется плесень по всему дому, и ни жить вы тут не сможете, ни продать. И это… Не поможет вам сварка. В этом месте закроем — в другом потечет. Менять здесь все надо, менять как есть. Я успел заметить, как при упоминании продажи лицо Георга исказилось, как от боли, но через пару мгновений снова стало непроницаемым. Похоже, я недооценивал его привязанность к этому месту, которое явно значило для старика больше, чем можно было предположить. Матеуш тем временем начал деловито рыться в огромном ящике с инструментами и буркнул, не глядя: — Электричество и воду отключайте. Где у вас тут?.. — В подвале, — отозвался Георг. — Все в подвале. И котельная, и запорные вентили, и электрощит. Но позвольте спросить, зачем электричество? — Можете не утруждаться, но тогда, скорее всего, будет… — он картинно развел руками и ухмыльнулся, — большой ба-бах. Коротнет, пройдет искра — и привет-прощай. Перекрытия-то деревянные. Меньше всего меня прельщала перспектива тушить пожар в доме, где я еще даже не успел отпраздновать новоселье. Кстати, надо будет при случае поинтересоваться у старика, есть ли в Румынии какие-нибудь особые традиции на этот счет… — Резонно, — я кивнул и придержал за рукав Георга, который уже собрался уходить. — Я пойду с вами. Раз уж выдалась возможность, покажете мне подвал. Это единственное место в доме, где я до сих пор не был. Считаю, что пора исправить это досадное упущение. — Понимаю ваш интерес. В конце концов, каков хозяин, не знающий каждой пылинки в своей собственности? Но уверяю, ничего интересного вы там не найдете, — Георг интеллигентно улыбнулся уголком рта, демонстрируя сеточку глубоких мимических морщин на тонкой, почти пергаментной коже. Все-таки интересно, сколько ему лет? Чутье подводило меня. Время от времени он казался дряхлым древним стариком, но иногда в его глазах мелькали искорки, которые заставляли усомниться в том, что облик старца — настоящее лицо смотрителя, а не умелая маскировка. Мы шли в полной тишине, которую нарушали только тихонько поскрипывающие половицы. Я действительно еще ни разу не был в подвале, и даже ключи все еще оставались в ведении старика. Не то чтобы я не испытывал никакого интереса, но остального дома хватало за глаза, и я сомневался в том, что успел изучить его хотя бы наполовину. В закуток под лестницей мне прежде заглядывать не доводилось, и теперь я с интересом рассматривал груды какого-то пыльного хлама, посреди которого была расчищена дорожка к тяжелой рассохшейся двери со старомодными медными завитушками над замочной скважиной. Я пошевелил носком ботинка какой-то потрескавшийся от времени саквояж и осторожно спросил: — Как, по-вашему, не будет ничего криминального, если я проведу здесь генеральную уборку и выброшу все это к чертям? — Делайте, что считаете нужным. Теперь это ваше, — старик пожал плечами. — Может быть, в этом мусоре найдется что-то ценное, но обманывать вас не стану. Как понимаете, мы с женой в нем не рылись. Не наше это дело… Он проворно извлек из кармана громоздкий ключ — единственный, которого у меня до сих пор не было, и щелкнул замком. Дверь открылась с неприятным скрипом, заедая и оставляя дугообразный след на вытертом паркете. Осторожно держась за стены, я сделал несколько шагов вниз по лестнице. Подвал окутал меня сырой гулкой тишиной, и я усилием воли стряхнул с себя вновь нахлынувшие воспоминания о «счастливом» детстве. На слабо освещенной стене у выхода виднелся выключатель, и я машинально хотел включить свет, но вовремя вспомнил многообещающий «ба-бах» и зажег фонарь. Луч света выхватил из темноты остов старого кресла, груду сломанной мебели, смутные очертания котла где-то в дальнем углу… Похоже, все подвалы в мире были одинаковыми и служили, помимо утилитарных целей, последней усыпальницей несметного количества вещей, место которых определенно было на свалке. Крошечное окно под потолком пропускало немного света, подвал был погружен в бархатную полутьму с ноткой сырости, и я двинулся вдоль стены, ощупывая шершавый кирпич. Вкрадчивый надтреснутый голос старика снова застал меня врасплох. — Я вижу, вы тут уже неплохо освоились, господин Линде, — он коротко хохотнул и протянул мне ключ с таким торжественным видом, словно тот открывал темницу Синей бороды. — Если пройдете чуть вперед, увидите рычаг электрощита. Опустите его вниз, и дом будет обесточен. Рядом с котлом найдете два больших вентиля, закрутите против часовой стрелки. Заедать не должны, недавно смазывал… С вашего позволения, — он театрально приложил тыльную сторону ладони ко лбу, хитро улыбнулся и направился к выходу. — Да, конечно, — я растерянно поднял фонарь повыше, ощущая себя не в своей тарелке и мысленно пытаясь унять неприятную тревогу. — «Это подвал. Просто подвал, идиот. Чего ты дергаешься?..» Почерневший от времени рычаг с лязгом опустился вниз. Громоздкий медный котел у дальней стены белел датчиками манометров, в полутьме угадывались очертания внушительных железных вентилей. Может быть, Георг и правда их смазывал, но мне пришлось изрядно напрячься, чтобы сдвинуть один из них хотя бы наполовину. Я промучился пару минут, прислонился к стене, чтобы отдышаться и резко обернулся. Вместо привычного кирпича за спиной оказалась дверь. В том, что это была дверь, не было никакого сомнения. Я приблизил фонарь, разглядывая шершавые сучковатые доски, холодные железные петли, ржавую скобу дверной ручки. Никаких изысков. Грубая работа из дешевой скобяной лавки. Я подергал ручку без особой надежды, мимоходом подумав о том, что нужно будет попросить у Георга еще один ключ, но внезапно дверь отворилась почти без шума, дохнув на меня холодом. О том, что здесь кроме подвала есть еще какие-то помещения, старик ни разу не упоминал. Я настороженно заглянул внутрь, поднимая повыше фонарь. Луч света проник в уходящий вдаль узкий коридор и тоскливо затерялся в непроглядной темноте. — Эй, — я неуверенно окликнул неизвестно кого, хотя знал, что ответа не последует. Голос прозвучал глухо и утонул в густой и плотной тишине, даже не оставив эха. На секунду мне показалось, что из прохода веет слабым, едва заметным ароматом лакрицы — тягучим, сладковатым, с отчетливой нотой аниса. Я принюхался, и морок развеялся. Да черт возьми, откуда здесь, под землей, куда явно никто не заглядывал годами, лакрица?.. Мне стало не по себе, и я решил, что вернусь сюда чуть позже. Возможно, даже сегодня, но сейчас было более уместно выпытать подробности у Георга, нежели в приступе отважного идиотизма идти в неизвестном направлении в малоприятную тьму.***
Старика я нашел все в той же многострадальной спальне и порадовался, что пришел вовремя — тот уже собирался уходить. Заметив меня, он довольно улыбнулся. — Я смотрю, вы справились. Матеуш обещает, что закончит все работы к вечеру, а до тех пор, увы, ваш любимый кофе будет недоступен… Я бы порекомендовал вам пойти прогуляться, пообедать где-нибудь в старом городе. — Старик внимательно взглянул на меня исподлобья. Честное слово, ему бы чертовски подошел старинный монокль… — Вы ведь здесь еще почти ничего не видели, да, господин Линде? Что ж, самое время. В доме сейчас все равно делать нечего, а в Верхнем городе есть неплохая кофейня. Там подают вкуснейшие булочки, моя Аделаида без ума от грушевых слоек. Рекомендую. Я сглотнул. Упоминание булочек оказалось совсем некстати — завтракал я давно, а приготовить даже простейшую овсянку сейчас не представлялось возможным. Поразмыслив, я пришел к выводу, что стоит последовать совету, а с подвалом разобраться попозже. И все же, любопытство напоследок взяло верх. — Кстати, Георг. Что за дверь там внизу у котельной, и куда она ведет? Я ожидал увидеть привычную хитроватую усмешку, но, кажется, мой вопрос загнал старика в замешательство. — Какая дверь? Там нет никаких дверей. Живу здесь уже почти три десятка лет… Может быть, вам показалось? — Ну, нет, — я запротестовал. Еще не хватало усомниться в собственном душевном здоровье. — Я знаю, что я видел, и чего я не видел. Я действительно до смерти хочу тех самых булочек с чашечкой кофе, но прежде попрошу вас спуститься вниз еще раз — если конечно не будет возражений. — Не будет, — старик удивленно поднял бровь. — Но я уверяю вас, никаких иных выходов из подвала, кроме того, через который мы вошли, там нет. После того, как мы вновь оказались внизу, я пропустил старика вперед, щелкнул кнопкой фонаря и триумфально обернулся. — Вот, — я указал пальцем на дверь и дернул ручку. Петли скрипнули — громче, чем в прошлый раз, и я почувствовал себя душевнобольным. За дверью была глухая кирпичная стена. Я растерянно провел по стене рукой — тот же самый шершавый, чуть влажный кирпич, что и вокруг. — Действительно, совсем забыл о ней. Вы впечатлительный человек, господин Линде. Господин Якуб тоже такой был. Творческие люди, что с вас взять. Порой фантазия застилает глаза пеленой иллюзий. — Георг мечтательно улыбнулся, бросив на меня почти по-отечески теплый взгляд, и плотно прикрыл дверь. — Прогуляйтесь, вам полезно проветриться. — Подождите, — я замахал руками. — Я не псих. Здесь был коридор. Кому придет в голову ставить дверь в никуда? Георг пожал плечами. — Прадед старой хозяйки был… несколько эксцентричным человеком, — старик успокаивающе промурлыкал почти мне на ухо. — Зачем? Понятия не имею. Возможно, он просто счел это забавным. В городе шло немало толков о его странностях. Впрочем, разве это важно? Дела далекого прошлого… Я дождусь вас в парадной. — Куда уж забавнее, — раздраженно буркнул я, совершенно дезориентированный и растерянный. Старик осторожно вышел из подвала, оставляя меня в одиночестве наедине с фальшивой дверью, которая — я был в этом абсолютно уверен — еще четверть часа назад была самой настоящей. Я пнул потертую древесину и поморщился. Дверь была не виновата в том, что новый хозяин дома чувствовал себя полным кретином. Хотелось на все плюнуть и пойти в библиотеку к клавишам, уже успевшими стать почти родными. Заперев дверь в подвал, я кинул ключ в ящик старинного пузатого комода и снял с вешалки любимое пальто. — Рад, что вы последовали моему совету, — старик отвесил легкий поклон. — Полагаю, к ужину здесь уже все будет в порядке. Я прослежу, не беспокойтесь. — Не беспокоюсь. Если уж кто-то и знает здесь все от фундамента до стропил, то это вы. Кстати, Георг, — я спохватился и вспомнил о вопросе, который хотел задать еще вчера. — А Якуб, муж моей тетки, когда покинул этот бренный мир? — О, это было давно, — протянул старик, неопределенно махнув рукой. — Очень давно. Задолго до смерти хозяйки. Мутная история. С годами стал совсем замкнутым, мог сутками просиживать в библиотеке, а незадолго до кончины и вовсе перестал выходить из дома. Играл, кстати, божественно. Странный был человек, закрытый, но никому зла не делал. Тихий, спокойный… Умер так же тихо, как и жил. Остановилось сердце. — А тетка? — я наконец застегнул пальто, обмотал шею шарфом и положил ладонь на ручку входной двери. Смахнуть пыль со старинных историй было занятно, но меня ждали грушевые слойки. — А что госпожа Анике? Погоревала, заперла библиотеку и больше туда не заходила. Только Аделаида изредка делала уборку. Признаться, только для вида — обмахнет метелкой книги, да и уйдет. Откуда там пыли взяться? Грустно, прозаично — как и почти все в жизни. Вряд ли неизвестный мне Якуб был счастлив рядом со своей незабвенной супругой. Анике была настолько невыносимо чопорной, что смерть вполне могла оказаться избавлением от такого соседства. Я вздохнул и открыл дверь. Небо затянули низкие сизые облака, но дождя не наблюдалось, и это не могло не радовать. — Пойду прогуляюсь. Признаюсь вашим улицам в любви, попробую хваленые булочки, загляну в дом Альтембергера. — Уже решили пройтись по здешним музеям? Одобряю, — мой проводник в мир нафталина, пыли и загадочных подземных дверей придержал открытую дверь, давая выйти. — Позвольте полюбопытствовать, почему именно туда? — Их экскурсовод задолжал мне парочку увлекательных историй. Считайте это личной слабостью — стоит откуда-то повеять любопытными городскими байками, как ноги сами несут к рассказчику. Не могу отказаться, особенно, когда они сами идут в руки. Я приложил руку ко лбу и ретировался. Мне действительно не терпелось добраться до своего знакомого из поезда и, черт возьми, поесть, наконец. За спиной щелкнул замок, и меня окутал воздух, напитанный туманом. Я замотался в шарф поплотнее и зашагал по ветреной мостовой, но через полчаса понял, что переоценил свои силы — пешие прогулки на большие расстояния в такую погоду оказались сомнительным удовольствием. До автобусной остановки было рукой подать, как и до автобуса, который словно специально появился из-за поворота. Я не очень хорошо представлял маршрут, но прокатиться в тепле несколько остановок казалось неплохой идеей. Порой в незнакомых городах просто необходимо отдаться на волю случая и двигаться в неизвестном направлении, чтобы увидеть истинное лицо здешних улиц… Особенно, если этот незнакомый город, скрывающий в себе многовековые секреты, стал твоим домом. Я рванул с места в надежде успеть на автобус, медленно подползающий к остановке. Людей совсем мало — парочка школьниц уставились в какой-то блокнот и с трудом сдерживают хохот, пенсионер в широкополой шляпе опирается на трость, худой парень в кислотно-зеленой аляпистой куртке вскакивает со скамьи, вцепившись в собственный рюкзак — явно куда-то торопится, хотя я на его месте в такой куртке бы не торопился вообще никуда. Более того, в такой куртке я бы даже из дому не вышел… Двери автобуса с шипением раскрылись. Перспектива сидеть на остановке следующую четверть часа совсем не радовала, я уже успел и без того изрядно замерзнуть и, не замечая ничего вокруг, перешел на бег. В следующее мгновение что-то больно ударило в плечо, по асфальту разлетелась шуршащая кипа бумаг и тетрадей. Я от неожиданности пошатнулся и чуть не полетел под колеса треклятого автобуса, который все-таки ушел из-под носа, издевательски мигнув фарами. Очки куда-то слетели, я выругался, наклонился и начал вслепую шарить по земле в надежде, что на них никто не успел наступить, одновременно собирая рассыпавшиеся листы. Внезапно моего плеча коснулась чья-то рука. — Вы уронили, — раздался мягкий женский голос, — очки уронили… Вот, возьмите, пожалуйста. Я нацепил очки — к счастью, целые и невредимые — и проморгался. Вид был, прямо скажем, непрезентабельный — растрепанный и растерянный, на коленях среди вороха белеющих на темном асфальте бумаг. Передо мной на корточках сидела перепуганная девчонка с огромными зеленоватыми глазами. Радужка в крапинку. Совсем юная. Длинная юбка в мелкую клетку, пестрая шаль. Темные волосы с медным отливом неряшливо выбивались из-под красного берета, напоминая об импровизированной аварии. — Простите, ради бога, — я начал извиняться и зачем-то ухмыльнулся. — Виновника дорожно-транспортного происшествия выявлять не будем? — Обоюдное, — хихикнула девушка и поправила берет. — Бросьте, это я виновата. Помчалась на автобус, как оглашенная. — Вероятно, обоюдное, — я кивнул и протер запачканные стекла. — Зрение ни к черту. Внимание тоже… Могу поклясться, я вас просто не заметил. — Да все в порядке, — отмахнулась она. — Просто я слишком рассеянная. Рассеянная и торопливая. Вы не пострадали? Я подобрал одну из папок и аккуратно вложил туда кипу листов, испещренных мелким убористым почерком. Бесконечные математические формулы, какие-то теоремы, аккуратно начерченные графики. Я ни черта не понимал в этом в школьные годы, а теперь и подавно, и молча протянул папку владелице. — На занятия опоздаете, — я улыбнулся. Она неожиданно уселась на землю и рассмеялась, легкомысленно махнув рукой. — Уже опоздала. Нехорошо, но не смертельно. Получу парочку нагоняев, не впервые. Кстати, когда-то моя мама говорила, что рассеянность и непунктуальность — главные человеческие недостатки, — она смущенно тараторила почти без остановок, не давая мне вставить слово. — Но я с ней не соглашусь… В конце концов, где немецкие педанты, а где мы? Мы… — Погодите, погодите, — я поднял руку. — Не то чтобы я не был согласен с мамой… Может, вас проводить или вызвать такси? Университет? — Школа, — она хитро посмотрела на мое непонимающее лицо и звонко расхохоталась. — Учу этих оболтусов математике. Если хотя бы пара человек в классе понимает, на каком языке я с ними говорю, уже неплохо. — Вы не похожи на учителя. — Так все говорят. Даже мои собственные ученики, — она моргнула и улыбнулась, демонстрируя очаровательные крошечные ямочки на щеках. — Если бы они сейчас видели, как я сижу на асфальте, через пару часов историю знала бы вся школа — разумеется, в виде анекдота. Я собрал остатки бумаг и протянул ей руку. — Асфальт — не лучшее место для того, чтобы на нем сидеть. Могу я как-нибудь компенсировать моральный ущерб? — Предлагаете выбрать место поудобнее? И вообще, — она поморщилась и с сомнением уставилась на меня, — какой еще ущерб? Бросьте. — Ну… — Я передернул плечом. — Вы потеряли время. Опоздали на урок. Наверняка начальство будет не в восторге. Юбку запачкали, наконец. — Хорошо, — она поправила съехавшую шаль и встала. — Если вами правят истинно рыцарские мотивы… Угостите меня кофе. Здесь в двух кварталах есть кондитерская. Я люблю двойной капучино с сиропом и шоколадные эклеры. Считайте это расплатой. — Сочту за честь, — я тоже поднялся и отряхнул пальто. Чистить брюки было бесполезно, и я молил небеса о том, чтобы в мой дом вернули цивилизацию вместе с душем и стиральной машиной. — Правда у меня в планах была другая кондитерская, но раз у нас экстраординарный случай, она подождет. — Уверены? — А что, здешние кофейни имеют обычай перебегать с места на место? — я уже улыбался, не скрываясь. — В таком случае, придется рисовать карту города заново — снова и снова, пока я не сойду с ума наконец. — Фантазия у вас… А между прочим, я бы не отказалась на такое взглянуть. — Она спрятала папки в рюкзак, закинула его на плечо и раздосадованно отбросила челку, ниспадающую на лоб. — Да что же это, черт побери? Василе. Василе Негош. Вы ведете меня пить кофе, а я даже не представилась. Ужасно невежливо, правда? — Вежливостью я и сам сегодня не похвастаюсь, — я фыркнул, осознав, что случайное столкновение на остановке похоже становится началом неплохого вечера — пусть и не такого, какой я планировал. — Йонас Линде. Для друзей просто Йен. И… показывай дорогу, леди. Я тут вроде как новенький.***
Прогуляться с моей новой знакомой оказалось беспроигрышной идеей — кажется, она знала каждый камень в этих булыжных мостовых и уверенно вела меня какими-то узкими переулками в неизвестном направлении. Поначалу я пытался запоминать путь, но вскоре устал считать повороты, окончательно запутался и махнул рукой. В конце концов, хотя бы один из нас знал дорогу, а значит, я мог расслабиться. Многочисленные улочки петляли, подобно юрким змеям, в обилии населяющим леса у подножия Карпат. Многие из этих проулков были настолько узкими, что можно было раскинуть руки и коснуться ладонями стен. Если бы я страдал клаустрофобией, подобная прогулка стала бы форменным кошмаром, но, к счастью, я никакими фобиями не страдал, а незнакомые подозрительные маршруты всегда любил. Что может быть увлекательнее, чем идти по дороге, не зная, куда она тебя выведет? Не самое безопасное развлечение, но, видимо, с самосохранением у меня толковых отношений так и не сложилось, и это существо боязливо пряталось где-то на задворках сознания. Теперь же, следуя за хрупкой девушкой в клетчатой юбке, которая развила нешуточную скорость и уверенно сворачивала то в один переулок, то в другой, я просто глазел по сторонам и наслаждался — незамутненно, как смотрят на мир только маленькие дети и, возможно, художники и музыканты. Может быть, даже писатели. А может быть, даже Матеуш, который сейчас (я очень на это надеялся) ремонтировал трубы в моем доме. Я представил, как по утрам он, озябший и хмурый от недосыпа, стоит на автобусной остановке и вдруг понимает, что видит собственный город глазами чужака. Незнакомый, многослойный, кокетливо-уклончивый, поскрипывающий флюгерами и тяжелыми ставнями. Город, подозрительно оглядывающий своих обитателей сотнями узких глаз. Кажется, я всерьез начинал их любить. Я потерял счет бесконечным аркам, лестницам и закоулкам, многие из которых были похожи друг на друга, как две капли воды. Скорее всего, мы прошли не так уж много, но витиеватая карта местности обманчиво нашептывала об огромных расстояниях. Конечно, это была иллюзия, под стать иллюзии, обитающей в моем собственном подвале. Я вспомнил про дверь и ощутил укол непонятной тревоги, как в самый первый вечер в новом доме, когда я остался наедине со старинным пианино в опустевшей библиотеке. В задумчивости я чуть было не споткнулся об уличного кота, лениво почесывающего дымчатый бок о каменную изгородь. Кот бросил на меня равнодушный взгляд, очевидно, счел меня недостойным своего внимания и отвернулся. — Кис-кис, — я протянул руку, но потрепанный обитатель улиц явно не был настроен общаться и юркнул в подворотню, на прощание презрительно дернув кончиком хвоста. Василе обернулась и фыркнула. — Ты очень оптимистичен. Без приличного куска мяса он с тобой даже разговаривать не будет. Наши коты очень меркантильны, — она снова прыснула и спохватилась. — Ой. Извините. То есть извини. То есть… — Мы не на королевском приеме, чтобы придерживаться высокого этикета, леди… Переходи на «ты», я не имею ни малейших возражений, — я успокаивающе поднял ладонь и, поравнявшись со своей спутницей, полюбопытствовал: — Кстати, далеко еще? — Отнюдь, — она весело помотала головой. — А ты, похоже, не местный. — Так заметно? — Иначе не стал бы спрашивать… Надолго к нам? — Наверное, насовсем, — я задумчиво потер подбородок. — У меня здесь дом на Малой площади. Достался в наследство вместе со всеми проживающими там пауками и мышами. Не видел их, но в таком старье они просто обязаны водиться. Она округлила глаза. — Старый дом в Старом городе?! Даже не представляю, как в таком жить. Наверное, здорово. Не буду завидовать… А, черт возьми, нет. Я завидую. — Ну, от случая к случаю. Вопрос спорный, — я уклончиво покачал головой. — Прямо сейчас там творится форменный бардак, а я малодушно сбежал. Хотел добраться до исторического музея, повидаться с экскурсоводом — интеллигентный такой, на профессора похож. Пригласил зайти в гости, а не ответить будет невежливо. — А, Карл? — обрадовалась Василе, словно услышала о старом знакомом. — Потрясающий тип. Ходячая краеведческая энциклопедия, отличный рассказчик, а кроме того, без памяти влюблен в Трансильванию. Как вы умудрились познакомиться? — Ехали вместе в поезде. А потом он почему-то решил, что я приезжий… От меня что, пахнет сербским паспортом? — я рассмеялся и моргнул. — Вот и ты тоже безошибочно определила. Василе театрально принюхалась. — Не знаю, чем пахнет сербский паспорт, но у Карла потрясающее чутье — его тянет к чужакам, как магнитом. Видит их насквозь. Еще бы — нет более благодарного слушателя, чем приезжий гость, а поговорить он горазд, вот увидишь. Что до меня… — она слегка притормозила, но затем ускорила шаг вновь, — я просто вижу, что ты бы потерялся здесь без меня в считанные минуты. Значит — не местный. — Да ты вообще можешь ориентироваться здесь вслепую, — я хмыкнул, обходя брошенный на обочине детский велосипед. На улице темнело, и окна начинали вразнобой светиться теплым оранжевым. — Мне еще учиться и учиться. Впрочем, если бы я все-таки разбил очки на остановке, у меня не было бы выбора. — Я заметила, — она неуверенно глянула на меня из-под челки, словно решая, стоит ли спрашивать, и я просто кивнул. — Ты настолько плохо видишь? Хотя, наверное, это не мое дело. Извини. — Без очков — почти ничего, — я пожал плечами. — В очках — неплохо. Не извиняйся, мои очки — не самый большой секрет во вселенной. Показывай лучше, где твоя кондитерская? Я с утра ничего не ел, и, кажется, скоро буду готов отбирать еду у бездомных кошек. — Пощади кошек, у них и так жизнь — не сахар, — проронила Василе без тени иронии на лице. — И кстати, мы почти пришли. Лабиринт закончился. Последний поворот привел нас в укромный тупик. Дома стояли почти впритирку друг к другу, срастаясь в единое целое в буквальном смысле — густой плющ, оплетающий фасады, расползался по стенам, не оставляя зданиям никакого шанса жить отдельной жизнью. Здесь было удивительно тихо — стены образовывали своего рода колодец, куда не проникал порывистый пронизывающий ветер с гор. В дальнем закутке, маскируясь под завесой плюща, слабо светились окна маленькой кофейни. Василе уверенно схватилась за старомодное бронзовое кольцо и потянула на себя тяжелую деревянную дверь с мозаичной инкрустацией. Я пригляделся к очертаниям. — Ящерица? — Саламандра, — ответила Василе, проскальзывая внутрь. — Огненная саламандра. Они тут водятся в горах, а хозяин этого места их ужасно любит. Проходи, чего стоишь? В нос ударил умопомрачительный запах кофе и каких-то экзотических пряностей. Я с наслаждением втянул воздух, и постепенно хаотичное облако ароматов начало распадаться на части. Душистый перец. Кардамон. Анис. Еще какой-то запах, мне незнакомый — не беда, придется выяснить. Горький шоколад. Кофейные зерна крепкой обжарки. Тонкий сливочный аромат молочной пенки. Свежая выпечка, имбирное печенье и, кажется, миндальное. Я представил ароматное миндальное печенье, слегка тягучее, покрытое трещинками… Сглотнул слюну и понял, что над кондитерской нависла серьезная опасность в виде посетителя, который опустошит витрину. Конечно, без зазрения совести. Инцидент на остановке того стоил. — Нравится? Я с трудом вынырнул из ароматного морока и поддел пальцем позеленевший медный колокольчик. — Спрашиваешь. Кому-то может здесь не понравиться? — Любителям дорогих мишленовских ресторанов, — хихикнула Василе, расстегивая пальто. — Но у нас все куда проще. — Прекрасно. Еще не хватало сидеть за столом с серьезным лицом и мучительно пытаться понять, что лежит перед тобой на тарелке, и не будет ли нарушением столового этикета есть это десертной вилкой. Она прыснула. — В таком случае, ты по адресу. Насколько я знаю, тут всего одна разновидность вилок и никакого столового этикета, — она повесила пальто на кривобокую железную вешалку и заглянула за занавеску из мелких деревянных бусин. — Привет, Штефан! Кофейня оказалась маленьким, даже тесным, но уютным помещением, украшенным разномастным старинным барахлом. Кованые статуэтки прошлого века соседствовали с потрепанными книгами, открытками, печатными машинками, и выглядел этот коктейль на удивление гармонично. На приглушенной громкости играл ненавязчивый олдскул. — Василь! — из-за барной стойки, вытирая руки о фартук, вышел кудрявый рыжеволосый парень неопределенного возраста. — Давно не забегала, я уже было подумал, что потерял постоянного клиента. Тебе, как обычно? — Не дождешься, — жизнерадостно парировала моя новая знакомая и проследовала к дальнему столику у окна, плюхнулась на диван и указала на тяжелый кованый стул с гобеленовым сиденьем. На подоконнике тускло блестел старинный латунный арифмометр. На стопке книг неподалеку — компас в тяжелой оправе. Василе поймала мой взгляд. — У Штефана тут прекрасный склад раритетов. Даже посуда. Поэтому не удивляйся, если тебе достанется чашка с трещиной на глазури — тут всякие попадаются… Штеф! — она привстала с места, опираясь ладонями на деревянную столешницу. — Мне все, как обычно, умноженное на два. Сегодня за меня платит этот джентльмен, так кстати сбивший меня с ног недалеко от парка Цитадели. — Все живы? — поинтересовался Штефан, подходя к нам с медной сахарницей, кружками и стопкой салфеток под мышкой. — Более чем, — я улыбнулся. — Никогда бы не подумал, что небольшая дорожная авария — ну хорошо, пешеходная авария, приведет меня неизвестно куда. Но мне у вас нравится. Я повертел в руках кружку. Действительно, раритет. Мелкая сетка трещин на керамике, какие-то иероглифы на донышке. Похоже, китайский фарфор. Я попробовал кофе и остался приятно удивлен. Василе испытующе смотрела на меня, жуя пирожное. — Если ты сейчас не согласишься с тем, что здесь изумительный кофе и, — она откусила еще один кусок пирожного, — изумительные эклеры, я не оставлю свой номер телефона. И твой не возьму. Я поперхнулся. — Я бы сказал, что это место претендует на то, чтобы стать и моим любимым тоже, так что тебе придется подвинуться. — Ште-е-еф! — она звонко рассмеялась, опрокинув в себя остаток кофе. — Принеси еще… И у меня появился конкурент в борьбе за твой кофе. Будем драться? Я отрицательно помотал головой, чуть не уронив очки снова. — Нет, пожалуй, на сегодня с меня довольно физических увечий. Думаю, тут хватит на двоих. — Не-а. Не уверена. Только если Штефан перейдет на промышленные масштабы изготовления своего божественного пойла, — она наконец откинулась на спинку дивана и уставилась на меня в упор. — Итак. И откуда ты взялся? — Из Белграда. Как узнал о местном наследстве, уволился из консерватории и уехал сюда. — Ты музыкант? — у нее загорелись глаза. — Так удачно меня еще никто не сбивал. Я кивнул. — Пианист. Играю, пишу. Удача сомнительная, но как уж есть. — А сыгра… Ой, прости, — она стушевалась. — Наверное, люди уже смертельно надоели тебе с этой фразой. — Да нет, не так уж часто об этом просят. И я бы рад, да тут негде. Кстати, в некотором роде мы коллеги — я тоже преподавал, — я глотнул кофе и глянул на нее из-под очков. — Я уже это говорил, но ты не похожа на учителя математики. — Что, слишком молодая для занудной классной дамы? — Василе расхохоталась. — Закончила университет три года назад. — У меня бы терпения не хватило. Студенты — публика мотивированная, знаешь ли. Но дети? Нет, я бы не справился. — Да чего с ними справляться, — отмахнулась она. — Главное — сыграть роль «своего парня», и в какой-то момент они забывают о том, что перед ними учитель. Люблю этих остолопов. — Не влетит за пропуск? — осторожно поинтересовался я. Она сморщила переносицу. — За внеурочные занятия? Нет, с чего бы. Даже если влетит, скажу в свою защиту, что опоздала на автобус, а потом нахально пила кофе с приезжим пианистом, у которого есть дом в Старом городе. Признаться, в какой-то момент даже хотелось напроситься в гости. — Заходи, — я хмыкнул в кружку, внезапно ощутив удивительную легкость. — Полюбуешься на раздолбанную стену и текущую трубу. О том, что в подвале дома был неведомый подземный ход, который вероятно был плодом моего собственного больного разума, я умолчал. — А я живу в скучном новом квартале, — вздохнула Василе и снова смешно наморщила нос. — Но Старый город люблю всю жизнь, хотя, казалось бы, за столько лет уже пора бы надоесть. Люблю эти места. Дышат стариной. И эта кофейня тоже словно вросла в город, стала его частью. Не знаю, как объяснить. — У меня весь дом дышит стариной. Задыхается даже иногда, — я закатил глаза. — А когда открываешь какой-нибудь шкаф, который никто не открывал уже лет десять, начинаешь задыхаться сам. — Ну нет, — она хихикнула. — Я не о том дыхании. Здесь совсем другой мир, готова часами сидеть. А Штефан — волшебник кофейного дела. Чайного, кстати, тоже. В следующий раз попробуй его чай с цитрусовыми цукатами, он бесподобен. — Охотно верю. — А сестра его — кондитер, — добавила Василе, пододвигая ко мне последний эклер. — Семейный бизнес. Я совсем тебя заболтала? — Нет, болтай на здоровье, — разрешил я, нагло цапнув последнее пирожное. Невесомый шоколадный крем с ноткой карамели, тонкое заварное тесто. Безупречные домашние эклеры. Судя по всему, у грушевых слоек, которые расхваливал Георг, не осталось никаких шансов. Я был готов лично поприветствовать загадочную сестру Штефана — десерт оставлял мягкий привкус сливок и шоколада, а кофе переливался шафраном, кардамоном и корицей. И чем-то еще… Я поднял глаза на свою спутницу. — Колдунство, — уверенно заключил я, принюхиваясь к гуще на дне чашки. — И пирожные — колдунство. У них точно есть склад магических зелий в погребе, иначе я никак это не объясню. — Что, подсел? — у Василе был такой довольный вид, словно она лично готовила этот кофе и сейчас получала заслуженные комплименты. — То-то. Это было странно. Я ее совсем не знал, но мы болтали, словно старые знакомые, не замечая времени. Вместо часов время можно было измерять пустыми кофейными чашками, которые Штефан проворно уносил, вскоре возвращаясь с новой порцией напитка. Я не планировал обзаводиться ни друзьями, ни родней в Трансильвании, но, похоже, у судьбы были на меня свои планы.***
Матеуш сдержал обещание и привел мне в порядок водопровод, пусть и временно, угрожая скорыми протечками, если я не решусь на полный ремонт. Я махнул рукой. Сейчас этот дьявольский ремонт был последним, о чем хотелось думать. Уставший и умиротворенный, я уже шагнул на первую ступеньку лестницы, ведущей в спальни, но, повинуясь какому-то непонятному импульсу, развернулся. Осторожно спустившись в подвал, я дернул за шнурок, зажег свет и, поджав ноги, сел прямо на пыльный каменный пол напротив двери. Дверь была закрыта, но мне не было нужды дергать за ручку, чтобы удостовериться в том, что я не сошел с ума. Из щелей в старой древесине ощутимо веяло холодом. --------------------------------------------------------- ¹. Бей-эфенди — вежливое обращение к незнакомому мужчине на территории Турции.