Refrain

События их жизни побежали вперед так же быстро, как бежит вода в ручье. Рыжий лисенок отсыпался двое суток, и в процессе подстраивал физическое тело под духовное, незаметно глазу подрастая, но ни разу не просыпаясь. Оставалось только гадать, что могло сниться в такой момент практически новорожденному духу, какие знания и воспоминания ложились в голову, и что будет последним запомнено им. Дазай все это время старался не отходить от своего сокровища вообще, опасаясь потерять из виду, и это быстро выработало у молоденьких жриц привычку после каждой молитвы и службы, после каждого приема пищи, по любому поводу вообще оказываться рядом, надеясь если не оказать услугу странно разумному лису редкого окраса, то хотя бы повертеться поблизости, надеясь быть замеченной — уже давно хвостатым слугам богини приписывали не только неимоверную хитрость и коварство, но и способность к принятию изысканного облика. Девушкам, запертым в храме, до ужаса не хватало романтической истории и какого-нибудь красавчика в пределах взгляда. Поощрять их дурные наклонности Осаму даже не думал. Из всей круговерти девиц, легко угадывая чужие мотивы, Дазай все равно подпускал к себе всего одну девушку — помеченную им. Это позволило Дазаю, не прилагая дополнительных усилий, приглядывать и за своей подопечной-человеком, выбранной случайным, но весьма удачным образом. А посмотреть было на что. Лисий браслет проступил, став отчетливым для окружающих, к полудню следующего дня. Черный рисунок мелких лисьих следов на коже, он обвился вокруг тонкого запястья изысканным украшением с вплетением мелких защитных иероглифов. Дазай не поскупился — за каждый упавший с хорошенькой головки волосок, он мог откусить пустую голову вместе с плечами любому: что человеку, что екаю. Браслет лишь помогал узнать об опасности и мгновенно найти инициированную, минимизируя, а то и вовсе предотвращая угрозы. Разумеется, среди людей нашлись и те, кто позавидовал выбранной девушке. Разумеется, не обошлось и без гениальных решений особо догадливых молодых особ. Ее стали избегать, кто-то из скорбных умом и обремененных высокомерием, стал даже цепляться к ней по любому поводу, а то и вовсе без повода. Потомственный лекарь, выросший при храме с величайшего дозволения главной жрицы, она не тяготилась этим отчуждением — собирала травы, делала снадобья, молилась и делала подношения, прислуживала осчастливившему ее лису со всей положенной молодой девушке скромностью. И очень быстро вогнала в ужас тем, что видела, своих недоброжелательниц, охотно делясь выразительными описаниями всего, что видела. Дазай подозревал, что она искренне наслаждалась, став отличной от остальных жриц. Уж больно знакомо выглядели искорки в чужих глазах, когда красавица смаковала описания и обращала чужое внимание на многочисленные странности духовного места. Осаму мог гордиться ею по праву, и в очередной раз хвалил сам себя за сделанный выбор. Храм Инари не был закрыт от других екаев — здесь они были вынуждены соблюдать правила, но запретить им обратиться к богине не мог никто. Даже самые воинственные и наглые, в храм плодородия они шли с оружием в ножнах и смирением за плечами. Гнева этой многоликой богини стоило бы опасаться любому. Разумеется, девушка стала видеть и их тоже. Мирных тануки, идущих тропами мира духов, воинов-тэнгу, кабаноподобных торговцев, птицеподобных путников. В саду она грозила пальцем духам земли, разговаривала с кидзимуна, упрашивая деревья плодоносить в пустой год хотя бы чуть-чуть. Она поливала водой и угощала огурцами капп, живущих в пруду, пусть они и дрожали, ощущая на ней незримую опеку лиса. Смотрела, как нэкоматы гоняются за хвостами, и играла травинкой с некоторыми из них. Каждый раз, когда азартная кошка, невидимая и неощутимая, сносила что-нибудь, окружающие вздрагивали. Девушка, а вместе с ней и Дазай, только смеялись. Чудес кругом, помимо лисиц, оказалось очень много, и не все окружающие были готовы о них узнать. Хорошо просто верить в духов, приходящих на поклон у алтаря, но ведь существовали и темные создания. Когда об этом начинали думать самые умные, нервишки у них делались натянутыми, улыбки дрожали, а безлунные ночи приносили кошмары. На третий день, когда Чуя наконец-то проснулся, Дазай мгновенно прибежал к своей избранной жрице, клянча угощение и внимание. Девушки вздыхали и завидовали. У некоторых даже пальцы дрожали, как хотелось потрогать пушистую прелесть, танцующую без капли смущения на задних лапках. Привыкающий к бытности екаем, нахохленный Чуя сидел чуть поодаль, потом подкрался поближе, потом спрятался за хвостами Дазая и даже попытался пролезть под него, прячась между лап. Желающий, но робеющий, Чуя, очаровательный в своей растерянности, оказался очень стеснительным и очень непривычным к ласке и вниманию. Дазая распирали нежность и любовь, даже если периодически он шлепал хвостом под хвосты Чуе, побуждая осваиваться и вживаться. Чуя в ответ ворчал на него, прижимаясь к земле, складывая уши, и неизменно прыгал, пытаясь покусать, но Дазай оставался крупнее, легко доказывал ему, в чем прелесть опыта, и победив — опасно прикусывал красно-рыжие уши в назидание. Сопротивление таяло, как туман под солнцем, Чуя жалобно скулил, заставляя сердце сбиваться, и Дазай, извиняясь, непременно вылизывал его, и искренне этим наслаждался. О чем-то таком он мечтал еще когда они только встретились. Дазай не сомневался — восемь хвостов Накахаре Чуе подарила богиня за доброту и мудрость, но еще это мешало Чуе привыкнуть к их постепенному отрастанию. Осаму в мир выпустили с пятью, и с тех пор прошло очень много времени. Он буквально видел, как росли горы. У Чуи возможности учиться и самостоятельно становиться сильнее не было. Это было удивительно, но спорить с богиней дураков не нашлось бы и в чертогах богов, и раз лис пришел в мир таким, значит, госпоже это было нужно. На пятый день, когда Чуя прекратил избегать людей и привык к «лисьей невесте», как назвали прочие подопечную Осаму, состоялась первая помывка молодого лиса, в процессе которой Чуя рвался вон, выл, вырывался, и вообще руководствовался инстинктом. Только присутствие Дазая заставляло его не причинять вреда девушке, потому что даже для него попытка покуситься на отмеченную жрицу не прошла бы бесследно. Девушку, вообще-то, звали Йосано Акико, это Дазай узнал быстро, но все как-то забывал использовать в собственной голове. И кроме двух подопечных-екаев, для одного из которых она сама была подопечной, остальные лисы тоже стали к ней неравнодушны. Поэтому за Йосано-сан они ходили по пятам. Как итог — на купание Чуи смотрели еще пятеро рыжих собратьев, взволнованно перетоптываясь от непонимания чужих трудностей, но подсознательно уважая его природу — екаи частенько покровительствовали обычным зверям, как боги покровительствовали людям. Лисья свита у «лисьей невесты» вошла в обыденность для самой Акико, способной найти время и силы приласкать их всех. Это добавило окружающим ее смертным поводов для зависти. Нашлись даже в храме «доброжелательницы», которые, даже зная о расположении к лекарке лисьего духа, решили попробовать сделать девушке какую-нибудь гадость. Не важно, какую, главное — сделать. Дазай лично тявкнул минимум на двух подосланных девушек, пока Акико была занята купанием Чуи — нахалки пытались унести дзори его любимицы. Это веселило девятихвостого, но, обещая продолжаться день за днем, заранее утомляло. Накахара, вымытый и подсушенный тканью, на мокрых лапах прибежал к Дазаю рысью, прячась у него в хвостах от цепких пальчиков девушки — идея причесываться и натираться маслами отклика в его душе не нашла. Осаму только фыркнул, кутая его: соблазн обсушить восьмихвостого лисьим огнем сдох в корчах, так и не родившись. Акико вышла измученная, малость поцарапанная, но довольная, нашла торчащие рыжие хвосты и острую мордочку среди чужой шерсти, и заулыбалась. Дазай с беспокойством отметил, что она вся мокрая — не хватало еще заболеть или дать другим повод издеваться над ней еще и из-за этого. То, над чем раньше другие жрицы смеялись по-дружески, сейчас неизбежно вело к травле. С Верховной жрицей Осаму еще не говорил, та отправилась вести службы в городе, а между тем напряжение нарастало. А что, собственно, мешало ему взять все в свои руки? И Дазай впервые за последний год принял обличье человека. Вот еще он сидел, пофыркивая на возящегося в его хвостах Чую, а вот уже встает человеком, выпрямляя спину, снимая накидку с плеч и с молчаливой улыбкой набрасывая ее на плечи обомлевшей девушки. Одно дело знать, что лис потенциально может превратиться, а другое — наблюдать за этим своими глазами. Осаму еще не страдал склонностью к спецэффектам, а ведь мог вспыхнуть ярким пламенем, прежде чем показать другое свое обличье. — Благодарю за заботу о нас, — не дал он подопечной возможности смутиться, запахивая плотную сине-серую ткань на ее груди. Чуя барахтался в гнезде его хвостов, взволнованный донельзя — в отличие от обычных лис, разум у него был человеческий, и такие метаморфозы его взволновали. — Я провожу и отдам кое-какие распоряжения, — он улыбнулся осторожно кивнувшей Акико, и пропустил ее вперед. Появление рядом с отмеченной екаем его самого в облике молодого девятихвостого мужчины-лиса, заставило многих девушек еще раз позавидовать чужой удаче, и тут же подумать, стоит ли всерьез завидовать. И насколько безопасно это делать. Осаму вроде улыбался налево и направо, а в его темных глазах расцветало огоньками лисье пламя: холодное, голубое, жестокое. Конечно же, после такого даже подручным Верховной жрицы, неохотно принимающим новых девушек в свои ряды, пришлось уступить древнему демону в его маленьких, совершенно необременительных просьбах. Хотя их он смог прельстить довольно быстро — обещанием, что говорящую с духами обучит сам. Что может быть выгоднее, чем получить знания от духа? От духа, который одним своим присутствием обещает удачу во всех начинаниях, стоит только перестать вставлять ему палки в колеса в любом из смыслов, и подчиниться? Дазай прошел суровую школу взросления, и свои сильные стороны умел использовать на все сто. К вечеру для «лисьей невесты» были готовы отдельные от прочих покои, в которых Дазай сам нанес защитные символы на стены. Простые лисы плясали вокруг, боясь его и тяготея невыносимо, а Акико с интересом следила за всеми его действиями, кивая, если узнавала что-то из печатей, и хмурясь, если что-то ее озадачивало. — Не тревожьтесь, выйти замуж за лиса вам не грозит, — беззаботно ответил Осаму на один из самых частых вредных комментариев окружающих, незаданным вопросом повисший в воздухе уже давно. — Будете истинной жрицей Инари, ее глазами и голосом, и под моей защитой. Давно пора было кого-то выбрать «говорящей». — А стать лисой самой? — осмелилась спросить прежде молчавшая девушка, поняв, что время спрашивать наконец-то наступило. Дазай остановился, задумчиво проверяя цепочку и тут же дописывая последние иероглифы. — Лисой станете, — тем же беззаботным тоном ответил он. — Лет через восемьдесят — у связующих между мирами с личными духами-защитниками, жизнь обычно долгая. Чуя, сидевший на руках у Йосано, насмешливо чихнул. Очевидно, обстоятельства, которые привели к смерти его самого, остались у него в голове, но Осаму мог поклясться именем богини, что его вклада в это несчастливое событие уж точно не было. — А ты вообще молчи, — возмутился Дазай, мгновенно мрачнея, и даже отвлекся от энергичной росписи стен киноварью. — Задурил мне голову собой, а потом посмел умереть, — былая боль и тоска проскользнули в голос. Чуя замер в руках девушки, дергая ушами, осмысливая сказанное, а Дазай тряхнул головой и вернулся к своему занятию. — А ты как всегда ворчишь, Курама, — приветливый голос сестрицы разбил неловкую тишину, заставив «невесту» с ее пушистой ношей подпрыгнуть прямо в том положении, в котором они были. Дазай тоже напружинился, но быстро взял себя в руки, переводя дыхание. Девятихвостая лисица шагнула в комнату, используя заклятые Дазаем двери вместо тории, просто открыв их из мира духов — интересный трюк, но неуместный до ужаса, тем более сейчас. Осаму пробормотал под нос пару неприличных слов на тему нижних одеяний Аматерасу, и быстро застрочил новую цепочку вокруг дверей — там, где спокойно пройдет Кумихо, следом за ней можно въехать верхом. Кисточка порхала, алые росписи множились, Чуя настороженно оскалился на незнакомую женщину-лисицу. Озаки приподняла идеальные брови и прикрыла рукавом половину лица, глядя на его кровожадную мордашку. — Мой младшенький еще не вспомнил, как становиться человеком? — проворковала она. Чуя возмущенно тявкнул — наверное, не понял, что за «мой младшенький» успело прозвучать. Дазай тоже не понял, поэтому замер и обернулся, демонстрируя свое неудовольствие. Кое рассмеялась не без самодовольства, поняв, что привлекла всеобщее внимание. — Младшенький? — Дазай дернул ухом и снова оглядел дело рук своих, пытаясь понять, все ли он учел и не следует ли вписать еще какую-нибудь защиту, чтобы подпалить все нахальные лисьи хвосты в пределах комнаты. — Потомок, — лаконично пояснила Кое и потрепала Чую по голове, игнорируя возмущенное сопение, хотя Осаму нравилось смотреть, как у Чуи подергивается нос. — Очень далекий. И последний в роду был. Тысяча лет прошла, и вот мой клан остался только в мире духов, состоя из двух лисиц: меня и его. А ведь наши покровители когда-то были подле богини, в самом ближнем круге, — она опечалено свела брови и помолчала. — Грустно это. Дазай не стал ничего говорить. Они с Кое появились почти одновременно, сто или двести лет не разница для практически бессмертных существ. Их нянчил один и тот же лис, при жизни бывший главой семьи Мори, он же, воспитав их до девятого хвоста, занял место подле богини — один из многих, один из самых полезных. Двое учеников только подняли его статус еще выше. Озаки, наконец, перевела взгляд на старающуюся быть как можно более незаметной жрицу, и взгляд ее ухитрился потеплеть еще больше. — А это, должно быть, новая «говорящая» — какое счастье, что ты девушка, меня уже утомило быть единственным прекрасным цветком в комнате, когда мы вдруг собираемся нашей маленькой лисьей семьей. Госпожа всем сказала, что Дазай-кун наконец-то благословил кого-то. Она рада, — Кое изогнула алые губы в улыбке. — Спрашивай у меня, если что. Будущую сестру, пока она человек, обманывать не буду — ты открыта нашему миру своей верой, это было бы нечестно. Озадаченная Акико, у которой опять появилась морщинка между бровей, позволила ворчащему Чуе выбраться из ее объятий, и машинально отвела черную прядь за ушко. После купания и готовая ко сну, она едва ли думала, что ей нанесут столько визитов на ночь глядя, но, повинуясь руке Дазая, суетиться не стала, даже если предписания требовали хотя бы чай подать всем собравшимся и отложить сон ради высоких гостей. В другое время, ей бы пришлось и вовсе прежде всего уведомить главную жрицу, но с тех пор, как визит первого девятихвостого так и продолжил носить частный характер, ей даже на затворничество в четырех стенах с мужчиной не пеняли — у этого мужчины был такой статус, что даже если бы он ее жертву на алтаре принес публично, никто и мяукнуть бы не решился, принимая как должное любое его слово или решение. — Вас и правда зовут Кумихо, а его — Курама? — спросила она наконец, блестя темными глазами. На лице ее был написан живой интерес. Осаму почти моментально понял, что Озаки пропала: эта живая простота и пылкая искренность вызвала на ее лице мягкость и беззащитную нежность, такую, какой Дазай давно не видел и успел позабыть, что они вообще существуют. Кумихо была поражена прямо в сердце этой открытостью. — Нет, — кокетливая улыбка искривила алые губы. Дазай сморщился. — Меня зовут Озаки Кое. А его — Дазай Осаму, — Кое улыбнулась чуточку шире. — И я не удивлена, что этот грубиян даже не представился! — уже громче и насмешливей произнесла женщина, бросив на Дазая неодобрительный, но любящий взгляд, встреченный невинной улыбкой. — Кумихо — это буквально любая женщина-лиса, — негромко начал объяснять Дазай, устало опускаясь на татами, откладывая кисть и подхватывая Чую на руки. — При условии, что у нее есть девять хвостов. Курама — мужчина соответственно. Самые редкие девятихвостые лисы — Хули́-цзи́н. Те, про кого из наших собратьев даже мы не всегда можем сказать, мужчина это или женщина. Идеальные оборотни, некоторые из них перетекают из облика одного пола в другой по желанию. — Дазай тоже может по желанию сменить облик, но до хули́-цзи́н ему, как людям пешком до небес. А вот Чуя сможет, — неожиданно подала голос Кое. Дазай приподнял бровь и посмотрел на пригревшегося у него на руках лиса. — Ну, он действительно миленький, — с сомнением пробормотал Дазай. Озаки закатила глаза. Они, конечно, блефовали, но некоторые вещи трудно объяснить. — Правильно его одеть, накрасить — и даже по голосу никто не поймет, что он мужчина, а уж освоив технику перехода на должном уровне, и станет не важно, главное — как он сам будет себя воспринимать, и не сотрется ли эта граница, — острые коготки сестрицы постучали по татами. — Но для таких разговоров уже довольно поздно. Мы мешаем нашей драгоценной спать, — нежно напомнила женщина, и неожиданно взяла Акико за отмеченное запястье. Дазай успел уловить быстрое движение языка, кончившееся прикосновением губ к коже, а потом лисий браслет потек и снова начал меняться — стал шире, между раздвинувшимися следами лисы побежала волна, а на внутренней стороне руки черным и алым от губ Кумихо собралась изящная бабочка. От возмущенного взгляда Дазая Озаки отмахнулась. — Один дух-защитник — хорошо. Два — великолепно, — с ноткой показного высокомерия заявила женщина, и, шурша одеянием, поднялась. — Госпожа просила передать, что когда Чуя сможет обернуться человеком — можешь взять его в свой дом в мир духов. Я подменю тебя в наставничестве здесь, так что изменить печать — абсолютно необходимо, если хочешь заниматься именно моим младшеньким, а не повторять подвиг наставника. Доброй ночи, — Озаки замерла на секунду в дверях, проверяя дазаевы печати, удовлетворенно кивнула и закрыла дверь с другой стороны. Ее лисья тень через мгновение пропала.

***

Со следующего дня Дазай начал обещанное обучение. Лекарь для людей — это хорошо, но если ты можешь видеть и касаться екаев, сосуществуя на границе реального мира с миром духов, придется изучить и способы помочь екаю справиться с недугом. Инари считалась богиней риса и плодородия, но Дазай бы назвал ее богиней жатвы — она помогала воинам ковать мечи, и иногда собранный урожай был целиком и полностью кровавым. Люди любили воевать по любому поводу, и екаи от них не сильно отстали, как и боги. И кто знает — может, знания, которые он даст Акико сегодня, завтра спасут кому-то из их союзников жизнь. Он учил ее всему, что знал сам: показывал растения мира духов, растущие среди обычных, вполне земных, и невидимые человеческому глазу. Рассказывал, что с ними можно делать, как и когда собирать. Показал те, которые самостоятельно лучше не трогать — как раз такая пакость вцепилась ему в палец и старательно пожевала. Чуя следовал за ними хвостиком, а Осаму просто наслаждался возможностью говорить — и звуком своего собственного голоса. Он был словоохотливым всегда, но после года практически полной немоты, испытывал особое наслаждение от собственных возможностей в облике человека. Акико все впитывала, как губка, вела записи, частенько переспрашивая и уточняя детали. Он научил ее некоторым заклинаниям и печатям, забегающая якобы на пять минут Озаки подробно втолковывала о взаимоотношениях между разными видами екаев, пересказывала сплетни о богах и всячески просвещала о жизни другой стороны. Дни складывались в недели, недели сложились в месяц, а Дазай мог только вздыхать, украдкой посматривая на Чую, так и хвастающего рыжей шубкой, и грузить себя работой: то он занимался просвещением Йосано, то рассказывал что-то Чуе, то работал посланником Инари — и последнее ему нравилось больше прочего. Осаму всегда с трудом переносил отсутствие движения, однако сейчас ему приходилось заботиться не только о себе, и, признаваясь честно — в самом темном уголке своей лисьей души, он наслаждался этим. Раньше у него никогда не было тех, о ком можно было бы заботиться.