***
Через неделю Чую выписали домой. Выкатываемый на коляске из дверей приемного отделения, Чуя уныло созерцал мир с высоты порядочного сидячего пациента — одно дело весело гонять на колясках по коридорам ради шутки, а совсем другое — кружиться и норовить потерять сознание при попытках встать на самом деле. Хиротсу, которого Чуя всегда определял не только личным водителем опекуна, но и его любовником, посмотрел с жалостью, отвел с лица челку, рассмотрел след от «поцелуя» грузовика и вернул волосы на место. Поставить на ноги Чую даже пытаться не стали — перебросили на сиденье в четыре руки, разместили ноги, чтобы не напрягался и не пытался наклониться. Накахара, которого бесило даже то, как ему завязали шнурки на кроссовках, мрачнел чем дальше, тем сильнее, но происходило это по причинам, от его здоровья весьма далеким. У него были галлюцинации. И Чуя никак не мог решиться сообщить об этом своим сопровождающим. К тому, что у опекуна из-под халата вылезают и вьются за спиной девять пепельно-черных лисьих хвостов, Чуя за неделю уже даже привык. Ловил себя на том, что пялится на отдельные из них, но стекленеющий взгляд Мори-сан удачно списывал на травму и внимание к своей персоне привлекал плавно. Прочий персонал в больнице был вполне обычным, и Чуя, дергая плечом, странности решил игнорировать, надеясь, что они как-нибудь сами пройдут. Но теперь галлюцинации продолжились. У приехавшего за ними Хиротсу не было хвостов на виду, зато лисьи уши из головы торчали на зависть любому рпгшному персонажу. Что примечательно — пепельные. Во сне, который явно мстил за пренебрежение и рвался в реальность, такие уши были, не к ночи будь помянут, у Шибусавы. Нет, Хиротсу оттенок шел, особенно к его волосам, но воспринимать всерьез вторую пару ушей, которую никто не видел, было тяжело. Этот приснившийся ему кринжовый роман в жанре фэнтези отказывался заканчиваться, и судя по тому, как никто не реагировал на странности, Чую или все-таки забросило в параллельную реальность, где животные части тела никого не удивляли, либо все это действительно было галлюцинацией, и Накахаре следовало подыскивать себе специалиста. Правда, он никак не мог решить, какого именно — нейрохирурга или же психиатра. Не хотелось ни один из двух вариантов.***
Дома Чуя наконец-то смог нормально помыться и рассмотреть свою физиономию в зеркале. Зрелище оказалось тем еще — непривычно моложавая после целой жизни во снах мордашка со следами болезни, на которой пестрели синяки, не торопящиеся рассасываться по щелчку. Ускоренная регенерация из сна оказалась пунктом номер два, по которому он резко начал скучать. Первым же пунктом был… — Я так надеялся, что ты не явишься в наш дом и желательно вообще забудешь дорогу сюда! — разорялся Мори-сан в коридоре. — Я же даже извещение заполнять отказался! Кто, скажи мне, кто из этих вертихвосток успел доложиться тебе о том, что мы выписались?! Уволю завтра же! Заинтригованный Чуя высунулся из-за дверного косяка и вздохнул: первый пункт его сожалений о сне тоже прибыл. В Дазае было куда-то за сто восемьдесят сантиметров роста, красивое лицо с отчетливо выступающими скулами и выразительно опушившими большие глаза ресницами. Двадцать восемь лет, восемьдесят килограмм обаяния, на которое у опекуна имелся иммунитет, дорогой костюм с гребаными запонками в виде схематичных цветов, пропахший ультра-дорогим одеколоном, немыслимо хорошее образование, подтверждающее его недюжинный ум. В целом, вздумай он жениться, желающих пройти смотрины набрался бы целый стадион — лучшей иллюстрации к определению «три высоты» было даже не отыскать. Каким-то аномальным образом, с этим эталоном мужской красоты и успешности Чуя встречался вот уже полтора года как, хотя знаком был всего два года. Они столкнулись, когда Чуя приехал вместе с Хиротсу забирать Мори-сана с какого-то вечера, заболтались так, что Чую чуть не за уши утаскивали домой, а потом Дазай написал ему, непонятно где достав номер парня, и Чуя, к своему стыду, почти тут же влюбился. Неудивительно, что в своем наркотическом сне он себя с Дазаем не просто поженил, но и потрахал со всем возможным усердием, во всех позах и на всех подходящих поверхностях. Эта часть сна, пожалуй, была лучшей, но теперь отравляла реальность кислинкой — здесь и сейчас Дазай его даже целовать не особо-то решался, касался уголка губ в лучшем случае, но на свидания водил исправно и забирал от опекуна с готовностью человека, вполне согласного понести ответственность. Готовность Чуи снять перед ним мокрые трусы и развести пошире ноги он встречал печальной улыбкой, и говорил, что подождет, пока Чуя не созреет — Накахара понятия имел, куда еще дальше зреть, и дрочил с отчаянием подростка, которым, по сути, и являлся. Впрочем, этот пункт объяснял восприятие самого себя внутри сна — то ли двадцать лет, то ли двадцать тысяч лет… Не омрачало прекрасного видения собственного парня даже то, что у Дазая тоже имелись уши и хвосты, а еще ради того, чтобы поговорить с Чуей, мужчина отмахнулся от все еще разоряющегося Мори-сана и опустился перед ним на одно колено. Накахара с досадой подумал, что уж в собственном сне мог бы сам себя сделать нормального роста, да вот сплоховал, потому что в остальном, анализ увиденного пока что осечек не давал. — Привет, — улыбнулся ему между тем Дазай, и Чуя чуть не взвыл от этой улыбки. Во сне после нее они всегда горячо целовались до самых гланд, а то и глубже. Сейчас очень хотелось тоже, но Мори-сана каждый раз будто током начинало бить, когда он видел их нежности. Чуя ждал возможности съехать и возвращаться только в гости по большим праздникам, как дети ждут Санту на Рождество. Старшая школа заканчивалась, впереди было поступление. Нужно было потерпеть буквально пару месяцев, и он вполне… — Привет, — Чуя кашлянул, услышав, как сел его голос, и залился краснотой, когда Дазай улыбнулся еще чуточку шире. — Не привет, — сердито встрял опекун, и Чуе захотелось его ударить чем-нибудь посерьезнее, чтобы он не лез. Где-то наверху громыхнуло, как будто бы у них взорвался телевизор. Чуя моргнул, заставляя себя перестать растекаться перед коленопреклоненным мужчиной со скоростью куска мороженого, вытащенного из сломанного холодильника, и перевел взгляд вслед опекуну, резво несущемуся на второй этаж, чтобы проверить источник шума. Наклонившийся к нему еще ближе Дазай, торопливо оглянувшись на спину Мори, тут же зашептал: — Ты предпочитаешь сидеть на больничном дома, под аккомпанемент нравоучений своего дядюшки, или же выберешь быть украденным мной, чтобы мы спрятались у меня в квартире на весь срок твоего недомогания? — Тот факт, что это предложение поступает именно что из-за моего недомогания, разбивает мне сердце, — машинально, но очень грустно ответил Чуя, и Дазай рассмеялся. — Значит, я украду тебя как-нибудь так, чтобы тебе и романтики хватило, — ухмыльнулся мужчина, и Чуя ощутил почти остервенелое желание срочно его поцеловать. Пользуясь отсутствием Мори-сана, подозрительно молчаливо находящегося наверху уже несколько минут, Дазай со сноровкой, заслуживающей лучшего применения, выудил Чую из кресла-каталки, перехватил под коленками, заставив хорошенечко вцепиться себе в плечи, а после этого резко двинул ко входной двери. Услужливый Хиротсу только безмолвно открыл им замок и распахнул дверь, а после не менее услужливо закрыл за ними. Чуя, у которого сердце колотилось уверенностью, что партнер опекуна перекроет им путь даже ценой своей жизни, уставился на закрывшуюся за ними дверь поверх плеча в полнейшем недоумении, и моргнул. Через пару мгновений по улице разнесся приглушенный вопль-оклик, но Дазай даже и не подумал обернуться, хотя звали его. Чуя предпочел сделать вид, что он не знает, кто именно так вдохновенно орет и почему, и перевел взгляд вперед, тут же с трудом подавив очередной влюбленный вздох. Машина Дазая умоляла штампово стать еще одни местом, в котором нужно заняться сексом. Накахара чуть слюну не пустил от красоты плавных изгибов, пока его в нее загружали, торопливо пристегивали и увозили, вжав педаль газа в пол — в зеркале заднего вида было видно, что Мори сумел открыть входную дверь, а вот выйти за пределы дома — уже нет. Определенно, Хиротсу будет расплачиваться за нелояльность к почти супругу половину ночи, но, вообще-то, Чуя желал ему удачи — из двоих его старших, тяжелее постельные подвиги давались вовсе не Рюро. Гнусно похихикав, Чуя перестал оглядываться назад, и перевел взгляд на полупрофиль мужчины, которого мысленно считал почти что своей личной собственностью. Дазай поймал его взгляд в зеркальце — и подмигнул. Пойманный с поличным Чуя вспыхнул — и вздохнул не без тоски. День рождения был до обидного не скоро, а пожелать, чтобы его хорошенечко отлюбили, хотелось прямо сейчас.***
Дома у Дазая Чуя, к сожалению, проводил время не только отдыхая — впереди были выпускные и вступительные экзамены, а еще предстояло окончательно решить, куда отправлять документы для поступления, готовиться… Чуя провалялся в больнице больше двух недель, и теперь, по собственному скромному мнению, серьезно отставал от графика повторения. К счастью, Дазай явно съел какую-то крупную животину на повторении материала — Чуя даже не подозревал, что нескольких часов в сутки достаточно для того, чтобы не только прорешать тесты, но и вслух проговорить материал. Тупое зазубривание было отброшено и повторение превратилось в приятный процесс — премирование за правильные ответы и свободное владение материалом происходило поцелуями. — Даже если ты не поступишь в этом году — ничего страшного, — успокаивал его Дазай, но Чуя так не считал. Успешная сдача означала успешный переезд, а что было еще важнее — какую-никакую определенность будущего. И Чуя старался так, что голова снова начинала неистово болеть. Галлюцинации между тем не прекращались. Дазай то появлялся с хвостами, то с ушами, и будь у Чуи чуточку больше времени, он бы попытался уловить закономерность, но потом приходилось возвращаться к учебе, и времени, кажется, совсем ни на что не осталось. Экзамены слились, или, правильнее сказать, слили его самого в один сплошной нервный ком. Как и что именно он там писал в бланках не удавалось вспомнить даже после того, как итоговые кончились, и появилось время просто жить и отсыпаться. С первым он справлялся кое-как, подвисая посреди действий как глюкнутый компьютер, со вторым помогали успокоительные чаи и таблетки. Три недели пролетели, как их и не было. Незадолго до дня рождения Дазай увез его из города к морю, и они провели время, отдыхая. Разделавшийся с экзаменами Чуя все еще был измотан и страшно нервничал. Быть ронином страшно не хотелось, а куда идти работать с такой семьей он даже не представлял. Осаму — Чуя припоминал, что и во сне ему никак не давалось обращение к супругу по имени — был внимателен к нему еще больше обычного, и отвлекал от переживаний изо всех сил. Сон, чем дальше, тем дольше отказывался превращаться в набор образов, размазывающихся в голове. Хуже того — отдельные куски продолжали повторяться, история перетасовывалась, как колода карт, и Чуя то просыпался, скуля от возбуждения, то подрывался в холодном поту — слишком много раз пришлось умереть ему-зверю-путнику, ему-человеку, ему-лису. На фоне такого, у кошмаров об отрицательном поступлении не было ни шанса пробиться. Двадцать девятого апреля они отправились с побережья на горячие источники, и Чуя с удовольствием проводил время в атмосфере блаженного отдыха и окруженный вниманием, когда Дазай привлек его внимание многозначительным покачиванием упаковки с презервативами. Как нарочно, сегодня у него были и уши, и хвосты, и отельное кимоно, и образ лиса-искусителя проступил сквозь человека особенно отчетливо. Накахара залился краской и одновременно ничего не смог с собой поделать, возбужденно облизывая губы. Они только выбрались из источников, у Чуи еще даже кончики волос обсохнуть не успели. Подумалось, что он ведь действительно теперь сможет отрастить волосы — может, не так, как было во сне, но зато хоть как-то. Никаких больше коротких стрижек, никакой школьной формы — это ли не счастье? Были бы у него хвосты — он бы обязательно повилял ими… Возбужденный тявк сорвался с губ почти независимо от его воли, Чуя как раз заерзал на постели, подбирая ноги… Дазай изменился в лице. — Чуя? — осторожным шепотом спросил он, будто надеясь на что-то… — Я — это Чуя, Чуя — это я, — почти сами собой сказали губы, и Накахара моргнул, пытаясь вспомнить, почему сказал то, что сказал, именно таким образом. Дазай, незаметно подобравшийся совсем близко, тяжело опустился перед кроватью на колени. — Мой Чуя, — удовлетворенно проурчал мужчина, и поймав маленькую ладошку озадаченного происходящим юноши, бережно коснулся губами костяшек. Девять хвостов за его спиной возбужденно шевелились, и у Чуи резко кончилась способность делать вид, что он не видит этого щенячьего выражения восторга. — Я думал, это был просто очень подробный и яркий сон под обезболивающими, — вырвалось у Накахары, и Дазай тихонько рассмеялся, пряднув ухом. — Понимаю, я тоже сначала дергался от собственного отражения и думал, что у меня крыша едет, — мужчина забрался на постель, потом, подумав, переместился Чуе за спину, и тот машинально откинулся спиной ему на грудь — жестом, проснувшимся в нем вместе с памятью. Почти одновременно они оба вздохнули с удовлетворением, и тут же не смогли не оглянуться друг на друга. — В прошлый раз тебе было так же тяжело сориентироваться в происходящем, или же нынешнее время просто само по себе такое пугающе отличающееся от всего, что было раньше? — расплывчато поинтересовался Дазай, а Чуя пожевал губу. — В прошлый раз я встраивался памятью к сознанию. В этот раз все ощущалось, как сон, воспоминания вывалились как куча-мала, сначала упорядоченно, потом — как придется, и преследовали, преследовали, преследовали. Опять же, в прошлый раз я человеком ничего не помнил о себе, память пробудилась уже после того, как я вернулся духом. Так что даже не знаю, что тебе сказать. — Можешь ничего не говорить — ты сам знаешь, что привыкнешь, а пока… — Дазай осторожно откинулся назад, и Чуя опустился на постель вместе с ним, привычно покрутился и угодил в тиски сильных рук. Правильность ощущений вновь заставила жалеть, что хвостов нет — вдоль спины все дергало от потребности использовать несуществующие конечности и переплести их с хвостами Дазая. — Как ты вспомнил? — не смог не полюбопытствовать о чужом опыте Чуя, и Дазай вздохнул. Почему-то Накахара даже не поднимая глаз отлично знал, что сейчас тот криво улыбается. — Оно само как-то получилось, после того, как я повторил подвиг первой смертной жизни, — Чуя чуть не подскочил на локте, но остановился. — В первый раз ты себе горло перерезал, — недоверчиво напомнил он. — А в этот раз я себе вены вскрыл, — Дазай пожал плечами, звуча почти стеснительно. — Я, знаешь ли, был очень меланхоличным школьником… — О, несчастная жертва системы образования… — Я удивлен, что ты сам-то ухитрился с грузовиком поцеловаться, стоило нам с Мори чуть отвлечься… Не насмерть, но уже показатель. — Мори тоже помнит? — Наставник и не умирал просто, — Дазай тихонько рассмеялся. — Но две тысячи лет и необходимость воспитывать по современному лекалу ребенка, в котором он рассмотрел перерождение духа своего собственного наставника… Такой изысканной шутки я бы даже вообразить не смог. Слышал бы ты его вопли поначалу… — Современный мир перекроил его, — Чуя не может не улыбнуться. — Я рад, что он встретил Хиротсу. — Ах, это… Помнишь, мы на приеме у Арахабаки удивлялись еще… ну, ладно, возможно я один удивлялся, что никого знакомого, в частности Мори, не было… Оказывается, он именно потому и не появился там — богиня осчастливила его возвращением возлюбленного, и он носился с ним, как с писанной торбой, пытаясь уберечь от хищников — Хиротсу за спешку появился всего с двумя хвостами. — Опасное решение, что на Инари вообще нашло? — Понятия не имею, а спросить особо не у кого, — от такого ответа, сказанного самым беззаботным тоном, у Чуи кровь похолодела. — Что слу… — Божественные чертоги пусты, Чуя, — не дав договорить вопрос ответил Дазай. — Я пробежался по чужим дворцам, если от них вообще что-то осталось — вместо богов там в лучшем случае иссушенные тени. От дворца верховного бога остались руины — я не знаю, кому молится императорская семья, и куда уходят молитвы. Принимать их там некому. Они убили на алтаре последнее божество созидания и расплатились за это сполна. Мори сказал — после того, как среди божеств начался мор, оставшиеся догадались убить на алтаре самого Арахабаки и всех его поддерживавших. Алтарь не выдержал такого издевательства и треснул. — Это все хорошо, конечно, — но я не божество созидания, — с трудом удержался и не перебил его Чуя, звуча почти сварливо. Дазай снисходительно улыбнулся сам себе и закатил глаза. — Сущности, что сильнее божеств, созидающий каждый в своей сфере — может, в современном языке и нет описания для кого-то сильнее богов, но суть от этого не меняется. Они убили бога жизни — и жизнь покинула целые зоны мира Ёкай. — И поделом им, — Чуя дернул плечом. — Но что произошло с Инари? Вера в богиню сильна даже сейчас, она не могла так просто поддаться… — Скрывает лик, приходит в облике лисы, ее свита сплошь и рядом скрывает то одного, то другого зверя-путника, — снисходительно произнес Дазай. — Ее слуга открыл тропу прочь из мира… — Что? — растерянно переспросил Чуя. — Что слышал, — передразнил его Дазай. — Стоило состояться суду над виновниками мора и треснуть алтарю, как Инари исчезла. Прошла по проложенному Шибусавой пути и была такова. Не было никакой богини жатвы, Чуя, просто одна из сущностей зверей-путников оказалась умнее прочих и быстро слилась с окружением. Энергия не уходит в никуда и не берется из неоткуда, Чуя, ты говорил об этом сам. Вера — это материя с двусторонним движением. В Инари верили, Инари поклонялись — люди получили образ божества, а божество получило статус, права, обязанности и силу продолжать маскарад. Инари как могла возвращала собратьев, пока те не растворились и не перестали пробуждать память, и все могло бы тянуться, как тянулось, но тут подвернулся ты — и твоя жертва на алтаре еще в первый раз превратила это в цикл. Зверь-путник умирает, проходит перерождение в человека, человек умирает правильным образом — сам знаешь, каким — и возвращается на толику больше принадлежащим этому миру, не таким сильным, но все еще со своей искрой божественности… — Звучит почти так же, как сами мои воспоминания — отличный сценарий для романа, продать эту ахинею и грести деньги, — осмыслив, постановил Чуя, и уронил голову на подушку. Дазай жизнерадостно расхохотался. — Если тебя это утешит — как только я узнал, что Мори нашел тебя-ребенка, я порывался примчаться и позаботиться о твоей дальнейшей судьбе, но… — Но подросток, который из штанов выпрыгивает ради усыновления ребенка — это очень странное зрелище, и никто не позволил бы. — Именно так, — кивнул Дазай и поцеловал Накахару в макушку. — Мори с Хиротсу к тому времени уже приноровились жить среди людей, чтобы не обнаружить себя в зоне мора, к примеру. И состряпать себе личность, когда меняешь внешность сообразно своим пожеланиям, можешь задурить голову, а если не получается задурить, то нужных людей можно просто запугать — это было делом сноровки. — А со мной ты так поздно познакомился, потому что… — Чуя попытался догадаться сам, но в голову ничего не шло. — В отличие от Мори, я-то как раз переродился, — вздохнул Дазай. — У меня настоящая жизнь простого человека — с получением образования, работой, знакомствами и связями. Тебе трех лет не было, когда я уже счеты с жизнью свести пытался, а Мори и нашел тебя позже. Мне просто еще нечего было там делать в таком возрасте, а позже — уже нечего было там делать. — Огай наверняка от самодовольства трескался, — не смог не пошутить Чуя, и Дазай безрадостно хохотнул. — Не то слово, он тебя в вату кутал, пока не понял, что расти тебе нужно будет человеком среди людей, а не наследным принцем среди духов. Все сошлось вовремя, любовь моя. Если бы ты не вспомнил прошлые жизни никогда — я бы прожил эту жизнь с тобой, как человек с человеком, просто подарил бы жемчужину… Забавно, Инари нет, а отлаженные процессы продолжают работать. Ты бы вернулся ко мне после смерти — очень трагической, но безболезненной — и твоя бессмертная суть взяла бы верх. — Все-то у тебя продумано, муж мой, — поддразнил Чуя, и улыбнулся, ощутив, как вверх по ноге скользит пушистый хвост, и лодыжка сама собой покрывается гусиной кожей, а в паху сладко тянет. — Такова моя суть бессмертного генерала луноликой богини, — с должной дозой торжественности постановил Дазай — и по-хулигански украл у Чуи поцелуй, немыслимо извернувшись. — А твоя суть, быть может, подскажет тебе, что у нас сегодня будет на ужин, — Чуя предвкушающе понизил голос, отлично понимая, к чему идет дело. И не прогадал: Дазай опрокинул его на спину, навис, подавляя всем собой, и, склонившись, прошептал в самые губы: — Путешествие среди звезд — и много, очень много секса. Чуя улыбнулся только шире. Это обещало стать самым лучшим его восемнадцатилетием среди всех его прожитых жизней.***
Забавно, что в конечном итоге, все вернулось к тому, с чего началось: человеком в первую их встречу, Чуя знал, что умирает, и не пожелал бессмертному созданию с опасными повадками мучиться от разорванной привязанности. Теперь-то он знал, что никак это не помогло, и Дазай буйствовал, а тогда план не позволить лису получить больше, чем он готов был дать, казался почти гениальным. Дазай скользит ладонями по его бокам, стягивает по рукам мягкие ткани отельных халатов, как прежде стаскивал тяжелый и плотный шелк кимоно. От его поцелуев у Чуи не то, что кожа горит — сама кровь, кажется, воспламенилась, и теперь лава и огонь бежали внутри. Это почти так же, как было в его снах — нет, воспоминаниях. Воспоминаниях о прошлой жизни, пришедших к нему с опозданием. Разум человека, выросшего в современности, все еще немного воспринимал истину прошлого сквозь призму выдумки, но Чуя знал, что прикосновение меха к телу ему вовсе не мерещится. Они наконец-то исполняли мечту Дазая — тот получил возможность отлюбить его, пока Чуя еще человек. Не совсем кимоно и голые щиколотки прилагались к нежной плоти и соблазняли совершенно непреднамеренно. Оплетенный, охваченный хвостами, словно коконом, Чуя с повышенным вниманием воспринимал прикосновения обнаженных ладоней к коже и содрогался всем телом, когда Дазай провел ладонями сверху вниз и дошел до ягодиц. От желания ощутить прикосновение голову повело — Чуя задыхался, в номере вдруг стало немыслимо душно, и лишь поцелуи продолжали снова и снова возвращать его в реальность, напоминая о том, что это вовсе не сон. Закрывая глаза, ему все казалось, что вот сейчас Дазая потянет за хвосты его самого, и у Чуи подожмутся к телу напряженные яички, а на головке дернувшегося члена выступит влажная капля, когда хребет продерет острым удовольствием. Желание быть заполненным утверждало, что раз Чуя помнит, как, то и принять в себя сможет без заминок. Но между ягодиц пролилась холодная влага, странно лизнула кожу, и губы Чуи задергались в кривой улыбке — ему-лису, чья сила была завязана на желании, в голову никогда не приходило так изменять собственное пламя, чтобы использовать его вместо смазки. И кто только научил Осаму этой похабщине? Неужели, Озаки постаралась? Тонкие пальцы проникают внутрь легко, один за другим — Чуя, отвлеченный от воспоминаний, вернулся к той реальности, где он снова просто человек, и чувство дежавю почти ударило его по лицу. В груди стянуло. Дазай тычется ему в волосы, шепчет — про запах винограда, про то, как невыносимо было смотреть и не иметь права пугать своим желанием. Сейчас он уже не контролирует облик — спрятанные от всех уши уже не подернуты легкой дымкой, которую Чуя без труда игнорировал, и видно, что Дазай пробудил не только память, как Чуя. Тело смертного, дух китсуне — все слилось, и Накахара ловит себя на любопытстве, каково Дазаю оставаться в растущем и стареющем с нормальной скоростью теле, имея дух, который вскоре меняться перестанет. Дазаю еще повезло, что его духовное обличье не осталось таким же, как в день смерти… И хорошо, что в современном мире шансы выжить выше, чем когда-либо прежде. Чуя точно с ума сошел бы, если бы увидел Дазая девятихвостым лисом, которого люди не замечают, когда точно помнил, что тот умер прямо на его глазах. — Прекрати думать, я чувствую, что ничего хорошего в твоей голове не мелькает, — ворчит мужчина, и прикусывает шею так ощутимо и одновременно будоражаще, что Чуя стонет и покрывается мурашками весь. Пальцы внутри него — еще не абсолютное удовольствие, ведь это тело никогда не знало ничего серьезнее кое-каких штучек, которые на себе использовал сам Чуя, но сравнивать их — зря время тратить. — Головой понимаю, что ты не сможешь просто войти, а фантомная память тела утверждает обратное, — шепчет ему Чуя, и Дазай с рычанием прикусывает его под челюстью — так высоко, что если останутся следы, он их никаким воротником не скроет. Загривок потеплел сам собой — от возбуждения пушок там встал дыбом, и Чуя теперь очень хотел, чтобы его куснули и там тоже, разгоняя приливший жар. — Взять тебя без презерватива? — поколебавшись, все-таки спросил Дазай. Чуя обвил его шею руками, ощущая небольшую усталость — подготовка к соитию могла утомить сильнее самого секса. — Ох, господин лис, а вы разве не задумали все это ради того, чтобы исполнить свою мечту о беспомощном смертном в вашей власти? — Чуя улыбается, целует Дазая в переносицу, заставив того согнуться пониже. Тот тихо смеется и его ресницы щекочут Чуе щеку. — Звучит, как фантазии одной знакомой нам Кумихо. В нашей постели не хватает только Озаки с ее нравоучениями, — Дазай звучно фыркает, а через мгновение, добавляет уже спокойнее: — Они, кстати, тоже прошли свой путь выживания, но сестрица вслед за собственной ученицей и ныне олицетворением Инари вернулась в храм. Чуя умиляется тому факту, что Осаму припоминает и отчитывается ему о всех, с кем он был знаком. Таким темпом, вскоре он узнает заодно, в кого вырос маленький вороватый лисенок, пойманный когда-то Дазаем за ухо. — Ты ухитряешься отыскать и потянуть за такие ниточки в моей памяти, о которых я даже не подозревал. Это тоже было частью цели этой поездки? — Чуя льнет, шепчет как можно более сладко, еле дышит, зная, что девятихвостый от этой продуманной манеры поведения млеет, как самурай от присутствия изысканной гейши. Однако Дазай оказывается серьезнее, чем он думал. — Я повез своего юного возлюбленного немного разгрузить голову и отпраздновать, не более того. Теперь мне кажется, что этот отдых был ближе к настоящему медовому месяцу, нежели то, что у нас было когда-то, — Осаму дает ему время перевести дух, ловко меняя тему для разговора и забалтывая тот факт, что он даже пальцев изнутри не вытащил. — Ммм, впрягаться в управление домом, когда ты только вошел в дом мужа… Обожаю за это прошедшие времена, — Чуя закатывает глаза. Современного человека в нем все еще больше, чем древнего зверя-путника, и дело не в том, что память еще не улеглась — ему теперь в принципе были не так уж сильно нужны все эти подробности о тонкостях поклонов разным видам божественных слуг и самим богам, все эти зазубренные гербы и печати, знания о техниках и тонкостях различных цепочек. Чуя был кладезем знаний, но ничто из этого не спасло его ни в одну из жизней. Быть современным юношей, еще почти мальчишкой даже по нынешним меркам, было просто чудесно. — Не в каждом доме хозяйка в первые же дни своего пребывания отправляла на перерождение управляющего, — Дазай с веселым подтруниванием напоминает Чуе об еще одной причудливой странице его биографии в прошлой жизни. Накахара с силой кусает его за плечо — и тут же зализывает свое наказание за чужую памятливость. — Хочу тебе сообщить, что меня все еще раздражает болтовня в постели, — снисходительно сообщает Чуя, и касается губами чужих губ, окончательно смазывая эффект своей маленькой жестокости. Дазай улыбается, мягко двигая пальцами внутри в последний раз, и вскоре уже меняя их положение на новое, помогая Чуе перевернуться на живот и встать на колени. — Все, как ты любишь, — ласково выдыхает он в затылок, а потом делает первый толчок, и Чуя ловит зрелище обещанных звезд перед глазами, протяжно выстанывая что-то несвязное в подушку прямо перед собой. Тело откликается на ласки знающих рук, словно точно настроенный опытными руками музыкальный инструмент, и пусть некоторые ощущения совсем новые — в будущем они разберутся и с этим. Плавно превращаясь в скулящую от удовольствия горячую лужу, Чуя благодарит неизвестную, как оказалось, сестру, за то, что она сознательно, а может и нет, подарила ему возможность очень в духе этого мира наслаждаться своим существованием. Теперь его не изводят мысли о том, что он в плену и в заточении — отсутствие всех тех, кто прежде мешал ему расправить плечи и спокойно жить, оказалось отличным успокоительным для разума. Проваливаясь во вселенную, полную бесконечной страсти, удовольствия и ласки, Чуя думает, что его вполне устраивают и такие путеводные звезды, как Дазай, и весь этот прекрасный космос, пляшущий у него под веками, более чем удовлетворяет его жажду движения вперед. Такие путешествия, как это, сейчас, в этой постели — он будет совсем не против повторить снова. Бескрайняя вселенная в пределах их объятий гарантированно откликнется ему вновь — и еще не раз.***
— Знаешь, я думаю, ты все-таки не прав, — говорит Чуя следующим утром. Источники великолепны и чем-то напоминают те, которые они посещали для встречи с Шибусавой. Собственно, из-за них он вспоминает о костяном лисе и обретает идею, почему возвращает если не к своей жизни, то к своей памяти уж точно. — Ты о чем? — Дазай, лениво разминающий мышцы, расслабленные горячей водой, слегка поворачивает к нему голову. — Да думал все, что позволило мне в очередной раз вернуть воспоминания. С перерождением понятно, цикл — это естественное явление для этого мира, почти неизбежная константа. Но память… И тут я понял, что кое-кто вполне мог позаботиться о том, чтобы души получили слепки памяти. Вполне конкретные слепки, вполне конкретного периода, — Дазай заинтересованно повернул ухо, а Чуя улыбнулся чуточку невесело. — Шибусава и его «все боится смерти», — говорит Чуя, и Осаму от неожиданности чуть не уходит под воду. — Все боится смерти, но не душа. Душа бессмертна и неделима, — Чуя опускается в воду, чтобы изгнать из тела фантомный холод. — Его условную мать положили на алтарь незадолго до меня — в пределах нескольких тысяч лет. Мы встречались, даже были неплохо знакомы — не как сейчас, по правилу пяти рукопожатий. Я полагаю, первое возвращение моей памяти — ее ручонок дело. Тогда-то, конечно, это был скорее «он» — но с такими глазами и повадками, что неудивительно, что Шибусава предпочел называть его матерью. — И что же там такое было? — Дазаю любопытно совершенно искренне, и Чуя охотно подсаживается ближе к нему, пристраивает голову на плечо. — Глаза, как анютины глазки, и совершенно неостановимый родительский инстинкт. Белого тигра запада боялись за абсолютную смертоносность, но, когда владеешь белым пламенем, иного ждать и не приходится. При этом у этого зверя-путника было самое большое количество принимаемых под руку детей, и видовая принадлежность его вообще не заботила — он и свою-то демонстрировал поскольку-постольку, не выбирая окончательно, и конечно опирался на удобство чужого восприятия через раз. Я не помню его имени, но, раз уж цикл неостановим — быть может, мы и его еще успеем встретить… Должен же и он спустя столько тысяч лет все-таки получить лицо… — А к чему ты вообще его вспомнил… — Осаму не удержался от поцелуя в макушку. Чуя сморщил нос, пытаясь поймать мысль, бегущую впереди его способности осмыслить, и чуть не щелкнул пальцами. — К тому, что в первый раз я в своем роде точно так же подержался с белым тигром за руки, а потом неожиданно для себя обрел память, хотя наверное и не без пинка Инари в день свадьбы. Теперь с белым лисом подержались за руки мы оба — и память вернулась тоже к обоим. — Теория притянута за уши, но за неимением доказательств обратного — сойдет, — милостиво махнул головой Дазай. Чуя посмотрел на него с прищуром, раздраженно подумал, что с тенденцией Дазая быть вдвое выше надо что-то делать к следующей жизни, если желания укорачивать ему рост по самую шею не появится, и вздохнул. — На допущениях и вере работает весь мир Ёкай, а потому, я допускаю, что… — над вытянутой вперед ладонью заплясал алый, рассыпающий белое — звездное — крошево огонек. — Я допускаю, что мне не придется умирать и отращивать хвосты для того, чтобы в будущем, мы прокладывали дорогу среди звезд не в одной только постели. От увиденного у Дазая перехватило дыхание. — Чуя… — Она ведь звала меня с самого начала, — улыбнулся Чуя, и позволил затащить себя на чужие бедра, погасив лисий огонь и протягивая руки для объятий. — Она звала меня, и продолжала это делать, снова и снова, в каждой жизни… Я должен был заметить и догадаться, что это Инари. Никому другому даже в голову не пришло бы звать меня так… Маленький светлячок. — Я освещу твой путь, — пообещал он, и потянулся к Дазаю за поцелуем. — Искрой взметнусь к небесам, а после мы превратимся в звезды… — С точными науками двадцать первого века это не стыкуется, любовь моя… — пробормотал Осаму, но потянулся за поцелуем в ответ, а Чуя улыбнулся. Лучше он не будет пока говорить Дазаю, что и мир Ёкай, и путь, открытый для них и проверенный — наверняка уж — Шибусавой, к этой вселенной вообще никакого отношения не имеют… Пусть он увидит все сам, своими глазами, а там — кто знает, как с их появлением изменится мироуклад, и те, кто на протяжении всех этих жизней не отклонялся от курса, снова и снова возвращаясь к бегу по дороге, прокладываемой собственным теломсреди звезд.