Ришевские миниатюры

Всё пропало. Гипсовый Хантингтон окончательно расклеился, шериф как всегда выкрутился, угорь в берете, чтоб его, лондонское представительство в лице Брюера собралось отчалить до дому, до хаты. Только после казни, разумеется. Казнить предполагалось одного широко известного в узких кругах нашего графства бы… нет, тогда еще не бывшего, а самого настоящего сэра Гая Гизборна, дворянина, цвет рыцарства, местный секс-симв… ну, в общем, и так далее, и тому подобное. Благородный сэр ожидал смерти в замковой каталажке нашего славного графскоцентрового городка вместе с местным почетным резидентом пенсионного возраста и его ручным крысом, заштопывая кольчугу, чтоб выйти на казнь в более-менее приличном виде и усиленно думал о том, как бы спастись. Помощи со стороны ожидать не приходилось, куда там. Ни родни влиятельной, ни покровителей, вот разве что… Мудрая мысль сверкнула молнией в черепной коробке великолепного не-бывшего на тот момент сэра. Сэр свистнул охрану, пошептался с оной, суля стражам порядка если не золотые, то медные горы точно, и принялся терпеливо ждать полуночи. — И славно! — мысленно рассуждал сообразительный цвет рыцарства, секс-си… и просто сэр Гай, продолжая приводить кольчугу в Божеский вид. — И замечательно… С первым лучом безжалостного утра сэрской казни врата ноттингемской тюрьмы распахнулись с противным скрипом. — Опять на масле для петель сэкономил, скряга печенькоцепный! — подумал мимоходом хозяйственный, хоть и бывший замшерифа, выходя на площадь под конвоем, сияя скромной улыбкой кающегося грешника, крокодиловыми слезами в синих очах и чистотою одежд заодно с изящно вымытой и свежеподстриженной великолепно-блондинистой шевелюрой. Толпа синхронно ахнула. Простой саксонский, а также торгово-смешанный и знатный нормандский народ ожидал, видимо, замызганного нечта в волчьей шкурке, а тут… Сэр рыцарь улыбнулся еще более покаянно, втихаря надеясь, и начал молиться — достаточно скромно склоняя прекрасно оформленную голову с великолепно очерченной и побритой челюстью на широкую мужественную грудь, но выговаривая слова молитвы достаточно громко, чтоб как минимум третий ряд в импровизированном стоячем партере зевак мог его слышать. Ночная помывка в шерифской бадье через посредничество падких на светлое медное будущее новобранцев из гарнизона не прошла даром, как и услуги начальственного брадобрея в долг. Брадобрей был художником. Эксцентричный заказ взволновал его тонкую творческую душу, и если клиента всё ж таки казнят… Ну, он получит в наследство гардероб покойного сэра, что тоже весело. Пока что не казненный сэр продолжал покаянно молиться, шествуя меж тем к эшафоту. По народному морю справа и слева от ограждаемого стражами пути поползли волны спасительного шептания из оперы «Какой же молоденький-то!», «Жалко…» и «А может не за что его, подставили?». Только раз возмущенный вопль «Брехня!» прорезался и сразу же потонул в океане сочувствия. Вопль звучал ну с очень подозрительно скарлетовской интонацией. И всё равно был задавлен в нарастающем, хоть и нестройном покуда гуле людского сопереживания. Шериф и Брюер начали скоропостижно нервничать на почетных креслах. — Правильно, милорды… нервные клетки не восстанавливаются! — мстительно подумал Гай Гизборн, подкованный в народной биологии, равно как и в прикладной социологии палачей. Лик его был подобен ангельскому. Сэр аккуратно шагнул на эшафот. — Последнее слово, Вы позволите? Палач едва не выронил топор от когнитивного диссонанса. Никогда, никто из начальства не обращался к нему на Вы! А приговоренный уже вещал, безропотно преклоняя молодые гибкие коленные суставы. Просил прощения, коли кого обидел, в общем и в частности. Намекал, что, вообще-то, живой был бы полезнее им всем, а также какой-нибудь счастливице персонально… — Протестую! — взвизгнули хором порядком испуганные де Рено и Брюер. — Палач, чего ждешь?! Тяжелая рука извиняющееся легла на правое мужественное плечо покаянно ораторствующего цвета ры… сэра Гая. Сэр обернул молодое, чисто выбритое лицо к толпе. — А я еще лобзиком выпиливать могу! И готовить вкусно, суп и варенье из грибов… — людское море качнулось. Женщины навострили ушки. — И вязать тоже. Все кольчуги местные — чьих рук дело? У гарнизона спросите! Шериф же на металле экономит, это все знают! Да я… я их красил серебрянкой, вручную! Каждую! — Палач!!! Молодого и очень привлекательного дворянина, столь полезного в быту, относительно бесцеремонно вдавили в экзекуторский чурбан белокурой головой, чисто вымытой и как будто наодеколоненной даже чем-то хвойным, как потом клялся и божился палач, экзекутор тихо извинился, начал заносить тяжелый свой, хорошо наточенный для такого случая топор… — И сразу не засыпаю, после того как! И шоссы сам свои стираю всегда! И камизу! — успел громко и честно похвастаться приговоренный и зажмурился. Увы, а такой хороший был пла… — Стойте! Шум, скачки по дощатости эшафота, грубая возня… Едва-едва, но все-таки живой цвет ноттингемширского рыцарства и самый натуральный се… символ, в общем, осторожно приоткрыл один глаз. Полюбовался донельзя радостной картинкой и соизволил открыть и второй глаз тоже, вслед за первым. Ибо полюбоваться тут было, на что, и еще как! Эшафот осаждало цунами, состоя из особ исключительно не мужского пола, если не считать Эдварда из Уикхема, который рычал супруге через плечо что-то, подозрительно похожее на «Вот пусть контора эта белобрысая и вяжет тебе веники дубовые, а мне надоело!» Дамы дрались, царапались и кусались, сражаясь за право стать чуточку счастливее. Шериф и столичный гость мрачно соображали, не свалить ли им от греха подальше, покуда разворачивается эта суеверно-практичная народная традиция… Сэр на чурбане скосил одно синее око в толпу, прижмуривая око второе. Там, среди народа, стояла экс-миссис Гуд, придерживая на хорошенькой рыжей прическе капюшон трясущимися от обиды руками и смотрела на него совсем другими глазами, как будто только что увидела впервые в этой самой злодейке-жизни. Собственно, так оно всё и было. Вот честное-благородное! Разумеется, своего звания милорд, сэр, Гизборн, сек… рыцарь, в общем, лишился, но… Зато сохранил голову на плечах, которая была нужна ему хотя бы потому, что сэр в неё ел. С огромным аппетитом. Первое, заедая третьим, а вы как догадались? А шериф-скряга, так и не разыскав себе другого вязальных дел мастера, покряхтел-покряхтел, да и принял Гизборна обратно, на службу. И стали они жить-поживать, Робин Гуда искать. Всё. — Гай! Опять ты свою героическую лапшу детям на уши вешаешь? — Элисон, но ты же сама сказала: чтобы с интригой, поучительно и без шибко кровавых подробностей! — Ох, муженек ты мой намбер ту… — экс-первая леди всея Уикхема ласково вздохнула, потягиваясь, как дорогая монастырская кошечка. Призывно потянула сказочника за руки в направлении печки. — Пойдем… Кто-то мне бульон по-голландски обещал. С этим… как его… а, перцем заморским. — Уже купила все специи? В глазах ее плясали огоньки, как после ведра хрена с редькой. — Сегодня, милорд. Милорд выпрямился в полный милордовый рост, потягиваясь в процессе. — Тогда идём! Чуть по соседству, в тёмном-тёмном Шервудском лесу Эдвард из Уикхема разлил свежий хмуринос по кубкам, чокнулся с рогопапой, и они радостно выпили, отгоняя свеженькими дубовыми вениками мух. Эдвард, он же сын Херна, был счастлив.