Симфония Искажений

Придя в себя после секундного помутнения сознания, Фрэнки хотел было закричать, но крик застрял в горле удушающим спазмом. Несчастный думал стряхнуть с себя Искажение, открыв глаза, но не тут-то было: безжалостно ослепляющий, искристо-зеленый мир, пронзивший и поразивший его в первый момент, никуда не делся, просто перевернулся — ибо сам Фрэнки, по всей видимости, висел вниз головой. Он попытался разглядеть, что же его удерживает в нелепом и неудобном положении, но сразу зажмурился, не в силах с непривычки выдержать стократно отраженное зеленоватое сияние, которым была пронизана сама атмосфера Искажения. Как бы там ни было, висеть вниз головой до самого финала представления было недопустимо: конечно, если он освободится, то свалится вниз, а какая там высота — об этом уж лучше не думать, но и по возвращении он свалится вниз тоже, причем, скорее всего, на ту самую лавочку, с которой его сорвало. С железной спинкой, между прочим, если удариться об нее головой... На этом месте Фрэнки стало совсем худо, поэтому он завертелся в своих путах волчком. Что привело к довольно неожиданному, но позитивному результату: он словно отлепился от огромного куска зеленого теста, к которому, оказывается, был приклеен, и плавно опустился на землю. Только вот на землю ли? Под ногами скользко искрилось, переливалось изумрудным и болотным оттенками стекло. Даже скорее зеркало, потому что Фрэнки ясно видел в нем свое отражение. А еще бесконечную лестницу, повисшую наверху и причудливо увитую тестообразной зеленой массой, и высоко-высоко над ней — тусклый кусочек бледно-серого неба, с которого выцветшей блесткой глядело местное солнце, отражаясь тысячей бликов-зайчиков в земле-зеркале и тем самым множа свой свет до слепящей резкости. Или это не земля, а пол такой? Но где же в таком случае стены и крыша? Да и лестница только казалась лестницей, все-таки она больше походила на естественный ступенчатый ствол-подпорку для «теста». Стряхнув с себя оцепенение, вызванное завораживающей необычностью обстановки, Фрэнки торопливо закрутился на месте, жмурясь, щурясь и пытаясь отыскать Сида, — по идее, он должен находиться где-то здесь, ведь то снежное Искажение у них было общим. Фрэнки ни разу не сдвигался с места в Искажениях, боясь попасть в родной реальности в неприятный казус, оказавшись, скажем, в комнате соседей; ни разу не подавал голоса, не желая тревожить и заинтересовывать чужой мир собой. Но сейчас он выбросил свою обычную осторожность из головы, поднялся на ноги вместе с собственным отражением и, размашисто шагая, направился в ту сторону, где, по его предположениям, в «правильной» реальности находился дом Брэдли. — Эй! Сид! Ты слышишь меня? Я здесь! — хрипло крикнул он и прислушался, но ответом было только невнятное чавканье над головой. А в следующий момент ему на голову приземлился кусок зеленого теста на тонкой ниточке, приклеился к волосам и мягко потянул вверх, но Фрэнки, чертыхаясь, сразу сбросил с себя отвратительный комок, оказавшийся на удивление пугливым и податливым. Отражение Фрэнки при этом осталось статичным, что несколько его смутило, — в страшных рассказах это, как правило, означает, что сейчас двойник в зеркале начнет делать тебе пугающие знаки, а то и полезет наружу тебя убивать. И в Искажении нет ничего невозможного. Страх ледяной иглой впился в сердце, колени у несчастного задрожали, и он уже не пошел, а побежал, но сразу поскользнулся на зеркальной поверхности не то пола, не то земли, и упал, уткнувшись носом прямо в нос виновника своего ужаса — по ту сторону. Смотреть в глаза загадочному двойнику было чревато сердечным приступом, поэтому Фрэнки торопливо перекатился на бок — и увидел неподалеку Сида. «У нас и правда общее Искажение, поверить не могу», — поразился он и сразу бросился к товарищу по несчастью, позабыв даже о странном поведении своего отражения. — Я тебя тут искал! Почему ты не отзывался? — Фрэнки неловко приземлился рядом с Сидом на колени. Тот лежал в позе отдыхающего на пляже, созерцая ствол-лестницу, раскинувшийся причудливым куполом прямо над ним. Рядом на некотором расстоянии развалился кусок зеленого теста высотой примерно с семилетнего ребенка и толщиной в десять таких детей. От этой массы тянулась тонкая слюнявая ниточка, подходившая к запястью Сида и там обращавшаяся в уютный ком-варежку. Фрэнки передернуло от мысли, чем может заниматься этот комочек, и он попытался оторвать прилипалу от ладони приятеля, но тот, словно враз очнувшись, заявил с искренним негодованием в голосе: — Не трогай, я тут кормлю местную флору и фауну. — С ума сошел! — прошипел Фрэнки в ответ. — Если я отдеру эту хреновину, думаю, та большая штука сожрет меня, — пояснил Сид. — Мне-то все равно, она кровь пьет. Хоть кому-то польза, а то пропадает без толку. — Раз ты такой заботливый, подумай о том, что твоя кровь может и не усваиваться местным населением, — отчеканил Фрэнки. Необходимость заботиться о ком-то неожиданно придала ему храбрости, к тому же он помнил о пугливости «теста», поэтому, игнорируя слабые протесты Сида, Фрэнки все же стащил с него зеленую перчатку и с отвращением отшвырнул ногой в сторону. — А теперь бежим отсюда! Сид виновато скривил губы: — Беги, а я тут пока полежу. — Не можешь встать? — Фрэнки испуганно уставился на кровь, бегущую с руки друга и безжалостно замазывающую зеркало чуждым этому миру красным. В тот же самый момент он вспомнил о своем двойнике и лихорадочно глянул под ноги, но тот вроде бы вел себя прилично, как и полагается порядочному отражению. Зато огромный ком неподалеку, лишившись донора, явно не собирался мириться с поражением: от него медленно поползли новые нити, одна, две, три… Ругаясь на чем свет стоит, Фрэнки рывком поставил Сида на ноги, закинул его руку себе на плечо и побежал — точнее, потащился, — подальше от тестообразного врага. Вот только неуклюжести в бедном герое поневоле нисколько не убавилось, поэтому буквально через десять шагов он поскользнулся и в который раз растянулся на поверхности зеркала, а вместе с ним и Сид. — Да что ж ты… — Фрэнки приподнялся на локтях и удрученно уставился на кровавую дорожку, оставленную Сидом. А потом боковым зрением уловил странное движение, повернулся в ту сторону и разинул рот: его отражение лезло из зеркала, точь-в-точь как в тех самых рассказах, вот только движения двойника не были похожи на человеческие. Конечности этого недочеловека гнулись во все стороны, голова качалась на стебле-ниточке, весь он был какой-то вязкий, нестабильный и потихоньку расползался в жидкое стеклообразное вещество. Несчастный свидетель собственного жуткого перевоплощения мелко затрясся и беспомощно осел на землю, чувствуя, что от страха и слабости вот-вот потеряет сознание. Похоже, он достиг своего предела, к тому же усиливающийся жар давал о себе знать. Даже страх за товарища по несчастью уже не придавал ему сил. — Какое долгое сегодня Искажение, — прошептал Сид, закрыв глаза. Эти слова неожиданно немного привели в себя Фрэнки. Долгое — но рано или поздно оно должно закончиться, как и все предыдущие! Надо встать, надо выдержать еще немного! — Идем-ка п-подальше от-тсюда, — выдавил он из себя, заикаясь, хотел было подняться, убежать от отражения, но ноги отказались его держать. А в следующий момент реальность дернулась, медленно расплылась в бледно-зеленое пятно и постепенно растворилась. И чавкающая полутишина сменилась визгом автомобильного клаксона — какой родной, ласкающий слух звук!.. Фрэнки и Сид оказались посреди дороги, буквально в нескольких сантиметрах от таксомотора, водитель которого выскочил наружу с воплями, пронзительности которых мог бы позавидовать его сигнал: — С неба, что ли, свалились! Идиоты! Грязные бродяги! Смотреть надо, куда идешь! Фрэнки хотел было что-то возразить, но перед глазами у него до сих пор четким иррациональным образом стояло расплывающееся отражение, вдобавок ко всему его тошнило, в глазах двоилось, а голова раскалывалась, сгорая в неотступной лихорадке. Судя по молчанию Сида, тот тоже не мог два слова связать. Фрэнки с трудом повернул голову, чтобы проверить, как он, краем сознания подхватил грязно-красное пятно и сразу, встревожившись, вскинулся, схватил друга за руку и зачем-то потянул на себя. — Ну-ну, уймись ты, не трогай его, — по пробившемуся сквозь темнеющее сознание громкому голосу несчастный догадался, что слова эти принадлежат Брэдли. Тот действительно возник откуда-то сзади, заботливо подхватил обоих и оттащил на тротуар. — Мы должны помочь Сиду, — жалобно заявил Фрэнки, с трудом разыскав лицо актера слезящимися глазами. — Это я виноват… — Ты ерунду мелешь, — ответил тот. — Ты горячий весь, заболел, похоже. Сейчас я этого господина таксиста и впрягу, он довезет тебя до больницы. — Я в порядке! — слабо запротестовал больной. — Пожалуйста, лучше позаботься о Сиде, пожалуйста… точнее, я сам должен… это ведь я… — Помолчи лучше. Его бережно подхватили на руки, а он, задыхаясь, все молил оставить его с Сидом — пока не лишился чувств, провалившись в слепую мутную бездну, не имеющую ничего общего с яркими красками Искажений.

***

Терзаясь назойливой, иссушающей лихорадкой, Фрэнки снова и снова попадал в одно и то же Искажение и тщетно пытался вырваться оттуда. Раз за разом его облепляла клейкая масса, после чего вены его постепенно окрашивались в зеленый; раз за разом зеркальный двойник, подмигивая ему единственным расплывшимся глазом, принимался то душить его, то жать ему руку, то играть Музыку Метели на отражении рояля толстыми пальцами, с которых капала зеркальная слизь. При этом Фрэнки морщил лоб и искренне не понимал, как можно играть на отражении и где же настоящий рояль, пытался доказать двойнику, что это невозможно, а тот в ответ улыбался от уха до уха, и бездонная щель его рта постепенно обращалась в засасывающую яму, куда неизменно затягивало Фрэнки, — в новое Искажение, на деле в точности повторяющее предыдущее. Но самое страшное видение всегда приходило под руку с Сидом — под руку, какая ирония. Всякий раз его убивали — то двойник Фрэнки, то плотоядное тесто, а сам Фрэнки, отчаянно пытаясь спасти друга, никогда не успевал вовремя, и весь мир начинал кровоточить: алый дождь, артериальный водопад, темно-красное море — должно быть, именно таким было Первое Искажение. И тогда Фрэнки начинал плакать и бормотать ничего не значащие извинения, увязая в море-зеркале, что превращалось в снег. В одном из таких видений, оказавшись в неожиданной, лишенной даже блестки-солнца пустоте, Фрэнки услышал женский голос. Он прислушался и даже разобрал слова, но почему-то они отпечатывались в голове бессмысленным набором звуков, как речь на незнакомом языке. Но голос при этом казался до щемящей боли в сердце знакомым. Фрэнки разлепил пересохшие губы и прошептал: — Мадлен. Имя это разлетелось легким шелестом по душной пустоте. А когда Фрэнки повторил его громче, звякнуло колокольчиком, игриво всколыхнуло занавес реальности и вновь уступило место женскому голосу, который умолк на мгновение, а потом продолжил твердить монотонную тарабарщину. — Мадлен! Я здесь! Мадлен! — крикнул Фрэнки, судорожно глотая воздух, напоенный целительным, живым звоном этого имени, — и очнулся. Его подслеповатые глаза различили в полумраке комнаты только бледный край одеяла и смутный овал женского лица, обрамленного темными волосами. — Мадлен? — жалобно спросил Фрэнки и, помогая себе локтями, сел на постели. Сейчас, вырвавшись из затянувшегося, мучительного кошмара, он всем своим существом тянулся к ней, желал ее, забыв о том зле, что она ему причинила. Он хотел обнять Мадлен, но, уже подавшись к девушке, запоздало понял, что это Эшли. Да, именно она — немного бледная и усталая, в застиранном ситцевом платье, собравшая непослушные кудряшки в незамысловатый пучок, с каким-то детективчиком в руках — видимо, читала вслух. Фрэнки сразу сконфузился, смешался, даже разозлился на нее. Ему отчаянно захотелось, чтобы здесь не было никакой Эшли. Он тут лежит, получается, в одной пижаме и несет всякий бред — а она тому свидетель, ну ничего себе. И она услышала имя Мадлен. Ни к чему ей знать, кто это. Фрэнки даже стало обидно за Мадлен — ее имя, которое он так любил перекатывать на языке, наслаждаясь звучанием каждой буквы, совершенно незаслуженно услышала эта безмозглая девчонка. Что касается самой девчонки, то та, видя, что Фрэнки все еще явно не в себе, осторожно обняла его, машинально пригладила его растрепанные и свалявшиеся от долгого лежания волосы и непривычно ласково произнесла: — Как я рада, что ты проснулся. Теперь все будет хорошо. Фрэнки замер на мгновение, вдыхая исходящий от нее запах кухни, смешанный с резкой нотой дешевеньких духов. Почему-то эта смесь вызвала у него умиление и ощущение уюта, даже злость на Эшли как-то разом пропала. К тому же способность к связному мышлению постепенно возвращалась, а вместе с ней пришла жгучая и стыдливая благодарность этой добровольной, по всей видимости, сиделке. Вот уж чего никак нельзя было ожидать от пустоголовой и несдержанной на язык трещотки. — И долго я тут провалялся? — спросил он, отстраняясь от источника уюта. — Сегодня шестой день, — отчеканила Эшли, положив свой детектив на колени и вытянувшись по струнке, как прилежная школьница, готовая отвечать на вопросы экзаменатора. Фрэнки бессильно рухнул обратно на кровать: — Что? Так долго? — У тебя была нервная горячка, так сказал доктор, — она покачала головой. — Это очень серьезно. — И ты… и ты все время сидела со мной? — пролепетал Фрэнки. — Ну, не совсем, — Эшли смутилась. — Иначе мне пришлось бы уволиться с работы и умереть от недосыпания. Я сидела с тобой только утром. И наняла тебе сиделку на ночь. А во второй половине дня за тобой присматривал тот большой и страшный человек по фамилии Брэдли. Сначала он напугал меня, заявившись к тебе домой, но потом оказалось, что он хочет помочь. Но довольно разговоров, тебе нельзя нервничать и утомляться. Лежи тихо, а я сейчас подогрею бульон. Она поднялась с места, но Фрэнки поймал ее за руку — и при этом невольно поразился тому, как исхудала и высохла его собственная. — Брэдли? Брэдли был здесь? А Сид? — спросил он, задыхаясь от накатившего волнения. — Какой Сид? — удивилась Эшли. — Я не знаю, о ком ты. Ложись, я сейчас. — Ты его видела в «Мелодии», когда Брэдли поднял шум, — торопливо пустился в объяснения больной. — Ты должна была запомнить. Он приходил? Брэдли что-нибудь говорил о нем? Что-нибудь просил передать, когда я приду в себя? — Тише, ну тише ты! — Эшли мягко взяла его за плечи и помогла опуститься обратно на подушки. — Я правда ничего не знаю. Ты только не волнуйся. Если это действительно так важно, я спрошу Брэдли. Она вышла, тихо прикрыв за собой дверь, после чего Фрэнки сразу мучительно застонал. Если бы с Сидом все было в порядке, он непременно пришел бы сюда. Брэдли тоже обязательно бы принес какие-нибудь добрые новости — и утаил до поры до времени скверные. И если все обстоит именно так, как говорит дуреха-Эшли, если никаких сведений нет, то получается, что Сид — получается, что он умер? «Господи, какие же вы все идиоты. Какие вы идиоты! Думаете, что если будете молчать, я ничего не пойму? — Он готов был заплакать от тревоги и бессилия. — Лучше бы сказали уж сразу, что произошло, я бы пережил удар, но не мучился бы этими сомнениями, этим ожиданием… Какие же вы бессердечные идиоты!» Вернувшаяся с чашкой бульона Эшли встревожилась не на шутку, обнаружив больного покрасневшим и судорожно комкающим простыни. Подбежав к изголовью кровати, она аккуратно поставила чашку на тумбочку и, не зная, что предпринять, бережно забрала руки Фрэнки в свои и стала их поглаживать, повторяя: «Все хорошо, все будет хорошо». Как ни странно, он действительно постепенно расслабился и успокоился. Вообще-то он совершенно не умел справляться с эмоциями и был болезненно мнителен, но сейчас он чувствовал себя слишком разбитым, чтобы волноваться всерьез. Моральных сил на это просто не хватало, измученный болезнью разум отказывался связно мыслить. Поэтому после первого приступа паники на Фрэнки накатила волна тупого безразличия, его даже начало клонить в сон. С какой-то рассеянной покорностью он позволил Эшли напоить себя бульоном, а потом вытянулся на кровати и закрыл глаза. Но как только полумрак сменился абсолютной чернотой, ему стало страшно. Опять кошмары, опять назойливо повторяющиеся Искажения? Он чувствовал, что тошнотворные видения притаились за углом, нетерпеливо поджидая удобного случая, чтобы ворваться в его сны. Нельзя им поддаваться. — Ты читала что-то, пока я был без сознания, так? — спросил он, повернув голову в сторону Эшли. Та просияла: — Ты слышал? Ты правда слышал? Получается, не зря я… — Слышал, только ничего не понял. Почитай мне, — предложил Фрэнки. — Или давай поговорим о чем-нибудь. Я боюсь засыпать. — Но тебе нужно спать, — уверенно сказала Эшли. — Так сказал доктор. — И нельзя волноваться. А я боюсь. Волнуюсь. Значит, пока что спать мне не нужно. Эшли начала нервно теребить выбившийся из прически локон — дурная привычка, которая всегда раздражала Фрэнки, потому что она этим занималась вне зависимости от чистоты рук. — Я не знаю, как правильно поступить, — наконец протянула она. — Если ты достаточно окреп… Ты милый, когда спишь, но разговаривать с тобой несказанно приятнее! «Ну вот, опять она за свое! — сердито подумал Фрэнки. — Нет, это же надо было — найти девку на свою голову, которая признается в любви каждый день, в лицо. Она хоть что-нибудь знает о скромности и приличиях? Где она понахваталась таких манер?» Но, вспомнив о заботе, которой беззаветно окружила его бедняжка Эшли, он сразу густо покраснел. Нельзя так думать о человеке, который помог тебе, это нехорошо. Надо быть благодарным. — Спасибо тебе, — сказал он заплетающимся языком. — За все. Лицо Эшли осветилось теплой улыбкой ответной благодарности. — Ты никогда не говорил мне таких слов, — ее голос дрогнул. — Ты их не заслуживала, — отозвался Фрэнки, как всегда, совершенно не к месту, и улыбка Эшли погасла так же быстро, как и взошла. — Кстати, — лениво поинтересовалась она, напустив на себя скучающий вид, — раз уж ты хочешь о чем-то говорить. Кто такая Мадлен? У Фрэнки перехватило дыхание. Кто такая Мадлен? Да так, никто, актриса одна, которая разбила ему сердце; совершенно не о чем говорить. Ее имя, произнесенное Эшли, показалось ему нагло и кощунственно исковерканным, — ведь мелодия этого имени принадлежала только Фрэнки. Только он мог понять и оценить звучную, спокойную твердость первого слога и нежный перелив второго. Только он мог ощутить двойственность, заложенную в одном слове: чарующее легкомыслие, за которым прятались воля, холод и решимость. А Эшли выговорила имя так, словно Мадлен была торговкой на рынке. Хотя нет. В ее голосе проскользнула напряженность. Настороженность. Она что-то чувствовала. Вот только не знала, что. Глупышка, деревенская простушка, которой никогда не понять. А раз ей не понять, то нечего и в душу лезть. — Мадлен — это тебя не касается, — тяжело обронил он наконец. Скрипнул стул — Эшли медленно поднялась со своего места. — Ну, раз так, — голос у нее срывался, — я, пожалуй, отнесу посуду на кухню и схожу к Брэдли. Узнаю, что ты просил. Если ты нормально себя чувствуешь, думаю, за полчаса ничего не случится. Фрэнки было все равно, обидел он Эшли или нет. Тем более что она из тех, кто обязательно оповестит весь мир о своих оскорбленных чувствах. Хотя сейчас она какая-то непривычно тихая — видимо, тот доктор, на которого она так любит ссылаться, хорошенько ее запугал, наказав ни в коем случае не шуметь и не волновать больного. Впрочем, что бы там ни повлияло на ее поведение — Фрэнки и до этого не было никакого дела. Он слишком устал и у него слишком сильно кружилась голова. Он даже успел позабыть про свою тревогу за Сида, только поинтересовался напоследок: — Кстати, при тебе я никуда не… пропадал? Не было со мной ничего странного? Эшли замотала головой: — Прости, но я опять не понимаю, о чем ты. — Ах, тогда иди, — раздраженно выдохнул Фрэнки и натянул одеяло до самого носа. — Хоть какая-то польза! Она обиженно скривила губы, с трудом уняла желание ответить что-нибудь резкое, даже грубое, но он этого не увидел. Виной тому было плохое зрение — и нежелание смотреть. Перед уходом она нагнулась над ним, чтобы поправить одеяло, и капнула слезой ему на руку.