***
Здание Министерства тут же воскрешает в сознании непрошеные воспоминания. Ему кажется, что это грёбаный замкнутый круг, из которого не выбраться. Аврор, мистер Джонс, подробно объясняет ему цель их визита. Болтает что-то о новых обстоятельствах, заставивших их пересмотреть свои претензии к нему. Выражается исключительно формальными, сухими формулировками, от которых под кожей тут же начинает зудеть. Ярость зреет в груди, расширяется из крошечного комка до огромного горячего шара, заполняющего всё пространство между рёбер, у лёгких. Он ненавидел это — те мгновения, когда взять себя в руки не удавалось, когда он бессилен, беспомощен. Когда оставалось лишь сдаться приступу злости. Только раньше… это всегда был Вуд. Тот, кто расшатывал самообладание, играл на его эмоциях, чувствах, наверняка не догадываясь. Он просто был собой, максимально естественным, чем выводил и доводил почти до припадка. Сама непосредственность, думает он, усмехаясь. Оливер дёргал за нервные окончания, спутывал их, сплетал в тугой узел, тянул сильно-сильно. Бесил тем, что всегда — в отличие от псевдо-друзей и приятелей — смотрел насквозь. Задирал лишь потому, что видел куда больше, чем Маркус хотел позволить. — Мистер Флинт, — писклявый голосок коротышки, мистера Терренса, вроде, доносится помехами. — Отнеситесь к этому серьёзно. Если всё пройдёт успешно, то мы больше вас не потревожим, по крайней мере, мистер По… — он запинается, будто сболтнул что-то лишнее. — В общем, не стоит недооценивать предстоящее действо. Ковыряние в его голове с сывороткой правды — это они называют действом. Но зачем? Неужели её больше не на кого потратить? Почему столько времени спустя? Почему сейчас? После долгих и нудных проверок, обыска поместья, в котором мать осталась жить после войны, пусть и ненадолго, после инспекции магазина на предмет наличия подозрительных артефактов — Маркус фыркал, не понимая, что они там хотели найти, но разрешал им рыться, ведь его совесть была и остаётся чиста. Это всё до невозможности странно. Как будто кто-то ни с того ни с сего задался целью очистить его имя, сделать так, чтобы его оставили в покое. Как бы то ни было, чем быстрее они расправятся с этим, тем лучше. Принять небольшую порцию сыворотки не кажется ему чем-то унизительным или постыдным: ему скрывать нечего, а значит, пусть министерские крысы развлекаются. Они даже могут потом осветить это в газетах — после событий послевоенного лета, когда его отца обсуждали все кому не лень, а мать доставали всевозможными расспросами о пособничестве, после того, как все отвернулись от них, ему всё равно. Терять уже нечего, лишь бы отстали и не доставали больше.***
Он делает глубокий вдох. Здорово выйти на улицу. Стены Министерства магии давили, сжимали, как в спичечном коробке. Достаёт телефон. Немного подумав, набирает текст. > они наконец отпустили меня, Люси Ответ приходит сразу же. > зайдёшь ко мне? > прости, хочу очень поспать, голова разболелась от всей этой волокиты. > тогда отдыхай. увидимся завтра на работе. Он закрывает вкладку сообщений. Через мгновение возвращается. Не совсем понимает, зачем это делает, начинает печатать ещё одно сообщение. > как ты? Отправляет, ругая себя за глупость. Вроде как не обязывающий ни к чему вопрос, но даже в мыслях звучит странно. Обычно так пишут те, кто поддерживают общение, те, кому не наплевать. Те, кого можно с натяжкой, но всё же назвать близкими людьми. Что за чушь? > уехал на сборы. надеюсь, не пролечу. > удачи, Оливер! всё получится. Какое-то странное ощущение тепла топит грудную клетку, заживляет раны, которые разбередили сегодня днём с особой тщательностью. Он ловит себя на мысли, что гордится им. Пробивным и настойчивым Оливером, который идёт к своей цели упрямо, настырно, не боится отказа, просто смело шагает навстречу мечте. Это восхищает. По-настоящему восхищает. > спасибо, Маркус. :) Он называет себя идиотом, но дурацкой улыбки сдержать не может.***
На его пятом курсе они вновь подрались. Сцепились из-за переделанного графика тренировок на поле. Ссора переросла в нечто посерьёзнее в два счёта. Маркус не вспомнил бы и тогда, в какой именно момент его закоротило, перемкнуло. Но вот он вмазал ему по лицу, повалил на траву. В голове шумело, в голове взрывался динамит, и голоса ребят по команде доносились будто издалека, через преграду. Он не слышал ничего, кроме того, как дышит Оливер. Оглушительно громкие вдохи и выдохи, каждый из которых ввинчивался ему в позвонки, полз ниже, к лопаткам, забирался внутрь, прокручивал кости, сгибал их почти до треска и раскурочивал там что-то, рвал по живому. Оливер изо всех сил пытался его спихнуть — их непрекращающаяся борьба за превосходство, их отчаянное желание не уступать. У него была разбита губа, и, наверное, ему было больно, но он ухмылялся. У Маркуса ехала крыша. От него ехала. Стремительно куда-то катилась на полной скорости, и вернуть себе самообладание, даже иллюзию, даже чёртов мнимый контроль, не получалось. Он облажался. Он проиграл. Вуд дышал слишком громко, а Маркус не мог ничего сделать. Лежал на нём — и одна эта мысль казалась ему чем-то аномальным, чем-то преступно опасным. Он был слишком близко, несмотря на то, что на них была грязная, потрёпанная изрядно форма. Пожалуй, так впервые за всё время, что они знакомы. — Не трогай меня больше, Вуд, — сорвалось само собой, раньше, чем он успел как-то обдумать, осмыслить. Нужно было как-то прекратить это. Нужно было заткнуть его шумное, прерывистое дыхание, горячей волной зажигающее какие-то точки внутри, превращающие его в желе, в соплю, в полную размазню. Они дрались, и он толком не смог ударить в ответ, кроме самого первого раза. Как будто пытался осознать сам факт: Вуд не боялся. Он его никогда не боялся. Усмехался так, словно хотел, словно подначивал нарочно. Это открытие ошарашило. В какие игры этот ублюдок играл с ним? Маркус зацепился за это, как за спасительную соломинку. Клятый Вуд, чтоб ему неладно было. Он слизнул кровь, шипя. Оливер оттолкнул его, и всего на секунду его пальцы коснулись живота — форма задралась, он выглядел так, как будто его пожевали и выплюнули. Дерьмово, что уж тут скрывать. Всего секунда — и он отдёрнулся, как от ожога. Во имя Салазара, что же с ним творилось? — Не вводи себя в заблуждение: сбивать руки в кровь об твою рожу — сомнительное удовольствие. И тут же захотелось отмотать. Захотелось снова ударить, врезать от всей души, наплевав на возможные последствия, наплевав на неприятности. Бить-бить-бить его, пока мозги не встанут на место. Слушать его вздохи один за другим, ощущая, как сходит с ума, как поддаётся безумию, и не дышать. Ни единого мига, пока он пышет злостью, пока он горит, пока так упоительно сладко сердится, позволяет гневу захватить его с головой — до красноватых искр в рыжеватых волосах, до мятежного огонька в глазах. Они разошлись до того, как на горизонте появился Филч со своей противной кошкой. Демонстративно развернулись и ушли — каждый в свою гостиную, словно и не было ничего. Маркус не мог уснуть до полуночи. Его вдохи звучали как наяву. Всё ещё.***
Новый день начинает с новыми силами. Ему хочется верить, что министерские чиновники сдержат обещание и прекратят его доставать. Он залетает в магазин, едва не сшибая при этом Люси с порога. Она получила новые перчатки, последнюю модель от изготовителя спортивной формы — новинка, Маркус еле уболтал владельца заключить контракт на продажу с ним. — Я смотрю, ты в хорошем расположении духа. Доброе утро! — И тебе, Люси. Кажется, всё налаживается. Она смотрит на него недоверчиво, щурится — этот её прищур всегда вызывал дрожь в теле и неконтролируемое желание оказаться как можно дальше, так она сканировала, смотрела насквозь, определяла, лгут ей или нет. Маркус считал, что с ним этого и не нужно — он не большой мастер по части лжи. — Что им понадобилось от тебя? Опять нелепые подозрения? — Не совсем. — Он вздыхает. — Они решили убедиться, что я не вру, допросили меня и… — Сыворотка? Флинт, — снижает голос на его фамилии (она звала его так лишь в моменты крайнего негодования) — только не говори мне, что ты позволил им рыться у себя в голове и манипулировать собой. Он плюхается на пуф и зарывается пальцами в волосы. — Нет, всё не совсем так. В общем, о результатах вчерашней, кхм-м-м, процедуры меня уведомят по почте. Надеюсь, они и впрямь отстанут после этого. — Хотелось бы верить. Ты прости мне мой пессимизм, но не доверяю я этим министерским умельцам… К тому же, я переживаю за тебя. — Знаю. И я это ценю. Ума не приложу, что бы я делал без тебя. — Не прожил бы и дня! — восклицает она и предлагает: — Давай займёмся работой. — Отличный план. Маркус погружается в работу, забывая обо всех неприятностях и заботах этого дня. Он чувствует невероятное удовлетворение от вполне рутинных, монотонных действий. Он всё ещё слишком ярко помнит чувство растерянности после того, как закончилась война, расставив приоритеты и заявив твёрдо, какая же сторона правильная. Ему никогда не хотелось делать осознанный выбор, всё, о чём он мог думать во время войны — насколько же радикальные изменения претерпит их семья, и останутся ли они вообще с матерью семьёй после безумных выходок отца. Он уважал мать и желал ей добра, искренне радовался, что ей удалось сохранить какие-никакие активы Флинтов — они и вовсе могли остаться на мели, так что всё было не так плохо. Сильвия Флинт сняла сбережения со счёта, благоразумно перепрятала их на своё имя, поделившись с ним, разумеется, — жалкие крохи против былого величия, но их обоих это не то чтобы волновало. Они выжили. Они всё ещё дышали и ходили по этой земле. И даже осознание того, ничто не вечно, что солнце не выглянуло из-за туч насовсем, не портило их приподнятого духа. Смерть отца многое облегчила, если начистоту — им более не нужно было продумывать стратегию поведения, притворяться теми, кем они не являлись, и что немаловажно, им не нужно было бежать. Липкое, противное ощущение безнадёги, дышащей в макушку, обдающей инеем кожу, уходило медленно, покидало его постепенно. Были кошмары, были навязчивые мысли, тревожившие его, не дававшие уснуть, но всё это казалось пустяком в сравнении с пережитым. Он напоминал себе, что мог и не встречать уже новый день, не видеть солнца. Он мог быть просто затерян где-то среди несметного числа жертв сомнительного сражения за чистоту крови, и его происхождение не гарантировало ничего. Он напоминал себе, зачем живёт. Повторял вновь и вновь про себя, что это его шанс начать с нуля, заново, с чистого листа, шанс, который немногим выпадает. Это спасало, приводило в чувство, и мысли не казались ему больше клубком спутанных, связанных хаотично нитей. Появлялся ориентир, вокруг которого строить жизнь было много проще. Выработать план, некую схему и тупо следовать ей — рациональный подход здорово облегчал по-настоящему трудные задачи. Сильвия просила дать ему время, и он не стал упрямиться, противиться тоже. То, что раньше тянуло на проблему вселенского масштаба, теперь представлялось ему ерундой. Она пожелала ему удачи и уехала к дальней родственнице в Шотландию в надежде отвлечься и забыться. Идея открыть магазин спортивных товаров пришла к нему не сразу. Пыл к квиддичу как виду спорта за годы побега от Пожирателей и самого себя иссяк, и найти свой путь стало задачкой не из лёгких. Интерес к спортивным играм как таковым не исчез окончательно, и однажды, прогуливаясь по Лондону, он поймал за хвост странное чувство, поселившееся в груди, то самое, что не отпускало его и по сей день — «наверное, это моё». Он зашёл в магазин, на витрине которого были мячи и перчатки для футбола и бейсбола. Несмотря на то, что он никогда не проявлял интереса к магловским играм, курс магловедения сыграл свою роль — кажется, он был не настолько безнадёжен. В нём взыграло обычное любопытство, что было на него совершенно не похоже. Он рассматривал инвентарь, переводил взгляд на ценник с цифрами, закорючки на котором не говорили ему ни о чём. За пальто его дёрнула девчушка лет семи — он до сих пор помнит её забавные короткие хвостики и глаза-блюдца. — Дядя, а вы не подскажете, что лучше выбрать брату в подарок? Она сжимала маленькой ручкой его пальто нерешительно, но при этом очень уж настойчиво: как если бы знала, что с незнакомцами так вести себя не стоит, однако не попросить она не могла. Очевидно, по какой-то неведомой, невероятной причине он внушал доверие — настолько, что мелкая боязливо оглянулась на грузного мужчину, который стоял у стеллажа напротив, и прошептала: — Мой папа не разбирается в спорте, пусть и делает вид, что это так. Мама разозлилась на него и отправила выбирать братику подарок, но дело в том, что… Выручайте, мистер, прошу! — Она заговорщицки понизила голос до еле слышного шёпота. — Алекс заслуживает хорошего подарка, и я не хочу, чтобы мама злилась. Дети всегда оставляли его равнодушным, хотя порою добивались и вполне однозначной реакции от него — раздражения и дёрганности. В сознании всплывали заунывные ужины за городом у тёти Мэй, маминой подруги, которая квохтала над своими тремя детьми, как наседка, и каким-то непостижимым образом при такой опеке они абсолютно не умели себя вести. Мать гнула губы в умилённой улыбке, слушая очередной рассказ об их ничем не примечательной жизни, а он фыркал, не скрывая своего истинного отношения. Тётя Мэй понимающе вздыхала и со знанием дела бормотала что-то о том, что когда-нибудь он взглянет на детей совсем иначе. Маркус закатывал глаза и просил Мерлина, чтобы этот день никогда не настал. Он заблуждался, пожалуй. Потому что эта девчонка была другой. Она зацепила его своей непосредственностью, и он, безразличный к просьбам чужих людей, отчего-то вознамерился ей помочь. Так странно. — Маргарет, опять ты отошла от меня, проказница! — пожурил её отец, наконец отвлекаясь от созерцания однотипных мячей на прилавке. Бросил беглый взгляд на него. — Простите её, она очень общительна и иногда до смешного упряма. Извините, если она доставила вам беспокойство. — Что вы… — Он улыбнулся, чтобы убедить собеседника в том, что его Маргарет ни капельки не напрягала. — Она поделилась небольшим секретом. Может быть, вам нужна помощь? Я не консультант, но без ума от спорта, это моя страсть, — поделился он, явно приукрашивая и подмигивая девчонке. Она едва не запищала. — Если вас не затруднит… — неуверенно протянул мужчина, в конечном итоге сдаваясь под умоляющим взглядом дочери. — А с тобой мы ещё дома поговорим! Маркусу удалось помочь им. Он с лёгкой грустью попрощался с Маргарет и вышел из магазина, признавая, что его любопытство сыграло ему на руку. Внутри что-то скреблось, не давая забыть о себе. «Это моё. Это, чёрт побери, моё», — думал он, возвращаясь на Кингс-Кросс. Он надеялся, что его интуиция его не подводит. С тех пор он не мог выкинуть этот небольшой эпизод из головы, прокручивал снова и снова. Пообещал себе, что попробует, а не то непременно будет жалеть. Не прогадал. Несмотря на все трудности и заморочки, его дело ему по-прежнему нравится, и менять что-либо он не намерен. — Тебе не кажется это странным, Маркус? — спрашивает Люси, отчего он вздрагивает — до того погрузился в себя. — Ты о чём? — хмурится, не понимая, на что она намекает. — Они мурыжили тебя чрезвычайно долго, смаковали произошедшее с Кеннетом, как изысканный деликатес, выставляли Сильвию в дурном свете. Доставали инспекциями на наличие тёмных артефактов, хотя мы знаем, что это лишь повод для придирок, изводили ими, сводя на нет все наши старания по привлечению покупателей, и почему-то прекратили. Ни с того ни с сего решили всё прояснить и разложить по полочкам. — На что ты намекаешь? — Я о том, что кто-то должен был замолвить словечко за тебя, чтобы министерские работники сменили гнев на милость. Ну, — она хмыкает, — не совсем гнев, скорее холодную придирчивость, но ты уловил суть. Вполне возможно, она смотрит в корень. Видит больше того, что лежит на поверхности. Он готов признать, что в её словах есть смысл. Более того, веский повод задуматься и пораскинуть мозгами на тему того, каковы же настоящие мотивы тех, кто вызвался ворошить былое дело. Но правда в том, что он очень сильно устал, он почти истощён, измочален, выжат до предела, и ближайшие несколько дней на мыслительный и аналитический процесс его просто не хватит. — Всё может быть. — Я очень мнительна, но тебе известно: таких случайностей не бывает. Уж точно не после событий минувших лет, — добавляет она задумчиво. — Ты права. Тут что-то нечисто. Но давай отложим острый приступ паранойи на какое-то время, иначе моя голова просто взорвётся. — Прекрасная мысль.***
Он клянёт себя за чрезмерную наивность, когда на следующее утро получает письмо от мистера Терренса с просьбой (настоятельной рекомендацией, как он сам это называет) прийти в Министерство снова. Собирается, предвосхищая бесконечные расспросы и топтание на одном месте. Министерские крысы его утомили. Что ещё они хотят услышать? Нет, он никогда не помогал отцу в его злодеяниях. Нет, он не был Пожирателем, что очевидно ввиду отсутствия у него татуировки. Нет, он никоим образом не связывался с отцом после воскрешения Волдеморта. Он, собственно, довольно долго понятия не имел, что отец мёртв — они с матерью пытались максимально отгородиться от бурлящего эпицентра событий. Нет, никаких угрызений совести он не испытывал.***
Он спешно покидает здание, не веря. Всё ещё не веря в свою удачу. После перемывания косточек по десятому кругу, после полоскания мозга его отпустили. Более того, пообещали больше не беспокоить его, не мешать работать. Принесли свои извинения и убедили, что все подозрения с него сняты. Он массирует виски — сейчас бы выпить зелья и провалиться в глубокий сон без сновидений, чтобы не вспоминать всё то, что работники столь усердно ковыряли, ворошили последний час. Снова и снова вскрывали нарыв, вливали в него кислоту и со странным и даже нездоровым любопытством смотрели на его реакцию, прислушивались к тому, как шестерёнки крутятся в его голове, вглядывались в глаза, будто что-то могли прочесть. От столь пристального внимания к своей персоне хотелось спрятаться — он терпеть не мог такую бестактность. Конечно, при ином подходе их работа не будет такой эффективной, если поддаваться эмоциям и чувствам, если думать о том, что могут кого-то задеть и обидеть. Перед глазами тут же рисуются кадры с последнего курса, когда несколько недель подряд профессора освещали тонкости различных профессий в волшебном мире, перечисляя не только необходимые навыки и перечень оценок по предметам, но и качества, без которых успеха не добиться. Непробиваемость. Умение сохранять хладнокровность. Где-то даже жёсткость. Именно поэтому тесты на психологическую устойчивость проходили немногие, даже мастерски владея необходимыми заклинаниями. Слава Мерлину, это закончилось. Это в самом деле закончилось. И пусть он знает: жизнь непременно подкинет ему новые поводы до беспокойств, сейчас он может выдохнуть. «Я не выбирал стороны, мистер Терренс, — произнёс он с ехидством. — Я не сражался за добро, но и не был втянут в чудовищные преступления. Вы должны понимать, что есть разница». Сбить спесь с него удалось. По крайней мере, он больше не стоял на своём и не выносил мозг своими ничуть не прозрачными намёками и наводящими фразочками. Маркус считывал всё это слишком легко и фыркал на каждое предположение, замаскированное между строк в чересчур вежливых формулировках. Он добредает до дома и вырубается, предпочитая ни о чём не думать.***
Просыпается от телефонного звонка. Трель мобильника бьёт по ушам, он не может скрыть удивления — кому это он ещё понадобился? Поднимает трубку, даже не глядя на экран. — Да? Небольшой шум, как от помех, на том проводе и наконец тихое: — Маркус? Оливер. Ему звонит Оливер. До этого они общались исключительно в текстовой форме — небольшие письма или сообщения, и слышать его сейчас чрезвычайно радостно. По рёбрам от его голоса бежит щекотка, и он улыбается. Забывает о том, что сонный, что устал. — Я тебя разбудил? — догадывается он и бормочет: — Прости, сейчас всего пять вечера, и я не думал… если бы я знал… — Всё в порядке. Расскажи, как ты там. Как ты вообще смог мне дозвониться? Когда-то преподаватель магловедения рассказывала им, что различного рода устройства связи не срабатывают в местах большой концентрации магии — волны сбиваются, и электроника не выдерживает такого сильного поля. — Нам разрешили выбраться в город. Что-то вроде выходного. Мне кажется, — он смеётся, — это лишь затишье перед бурей, и по возвращению над нами будут издеваться от души. — Всё так сурово? — Ты даже не представляешь! Нас гоняют, проверяют нашу физическую подготовку, а я не то чтобы занимался в последнее время… малость подыхаю на кроссах, и ноги просто горят после бега и упражнений. — Вуд, не говори мне, что ты сдался, — подначивает его, зная, что этого точно делать нельзя. Потому что от сомнений в нём он тут же собирался. Выпускал колючки. Щерился, задирал нос и заявлял, что слабаки все вокруг, но только не он. Даже если еле дышал, если хрипел через раз, всё равно не мог иначе. И Оливер оправдывает его ожидания. — Ещё чего! Я им всем покажу! — восклицает он, негодуя. — От меня так просто не отделаешься, Флинт, ты же знаешь, — произносит уже мягче, будто с улыбкой. Мысль о том, что после стольких лет что-то всё же неизменно, вызывает в нём неуёмную нежность, что давит на бронхи, царапает гортань — не вдохнуть. Он не понимает, почему ощущает это так остро. — Вот уж точно. — Сон окончательно развеивается, и поэтому он просит: — Раз уж я проснулся, расскажи мне ещё что-нибудь. А то как знать, замучают вас там по полной, и никаких уже выходных… Он обрывает себя на полуслове, надеясь, что Оливер не понял, к чему всё это. Он чуть не признался, что безумно скучает. Он чуть не выдал себя с потрохами. Так было всегда. В присутствии Оливера его несло, он не мог остановиться, он поддавался эмоциям, позволяя им захлестнуть себя с головой. Когда Малфой стал ловцом после вполне щедрого презента от своего отца, они с Вудом сцепились на поле. Он чувствовал, как напряжение его прошивает разрядом. Вуд не хотел уступать. Читал разрешение от Снейпа, неоспоримое, железное доказательство законности нахождения слизеринской команды на поле, и не верил. Качал головой и щурился. Через мгновение — перевёл взгляд с текста на него. Маркуса бросило в жар. Он сжал метлу крепче и напомнил себе, что капитан. Что не должен поддаваться этому неведомому порыву, скрутившему его всего в тугой узел. Он капитан, а гриффиндорцы могли катиться куда подальше, если были не согласны. В какой-то момент — уже после неудачной попытки малого Уизли проучить Малфоя, после словесных пикировок Монтегю и близнецов — они остались одни. Стояли молча, не сводя глаз друг с друга. — Ты всё ещё не согласен, Вуд? — прошипел, не без удовольствия наблюдая, как он поджимает губы. — С чем именно? — уточнил, подходя зачем-то ближе. Так, что между ними всего парочка дюймов. Заставил его потерять ориентацию в пространстве и времени одним своим присутствием. — С тем, что Малфой блестящий и талантливый игрок? Брось, — елейно протянул он, — он Гарри в подмётки не годится, а это понимает и тот, кто не слишком-то разбирается в квиддиче. И в глубине души Маркус был с ним согласен. В глубине души он знал, что Оливер прав. Но что-то такое в его тоне заставляло терять голову, поджигало нервные окончания на раз, и нужно было ответить, нужно было разорвать эту цепь, за которую Вуд с лёгкостью тянул, перекрывая дыхание. — Всё ещё ни одного выигранного кубка, Вудди, так что… какая разница, насколько талантливы твои игроки, если умение их организовывать очень и очень хромает? — Уйди с дороги, Флинт, пока я не… Кажется, он был потрясён. Растерял эту дерзость, этот запал, который всегда восхищал, который заставлял вновь и вновь поражаться. Он действительно не знал, что сказать. — Что «не»? Пустые угрозы, да? Так типично для вас, гриффов. Он ощущал превосходство, которое придавало сил, которое расставляло всё по своим местам. Он подпитывался его смущением и добил, глядя на то, как Оливер уходил, так и не оставив за собой последнее слово: — Вы так любите задирать других, но на деле это всё… это всё совсем ни о чём. Оливер вздрогнул. Обернулся. Не сказал ни слова. Его взгляд впился ржавым крюком в грудину. Пара секунд — и он рванул, доставая наружу всё то, о чём Маркус предпочёл бы молчать. Он не ответил, но сделал так, что чувство превосходства испарилось моментально. Чёртов Вуд. — Эй, ты там слушаешь вообще? — возмущённо бурчит Оливер, и Маркус едва не роняет трубку. Это же надо было так отвлечься. Маркус улыбается. — Ну конечно, можно подумать, ты позволил бы мне отвертеться, раз уж я подписался на твою болтовню. — Не делай вид, что она тебя не устраивает, Флинт. У него что-то такое в голосе. Что-то, что Маркус решительно отказывается понимать. Что-то опасное и на грани, висящее на волоске, дотронешься — и всё порвёшь, испортишь. Мысль почти осязаемая, он практически ловит её за хвост, но она ускользает. — Ты нарываешься, — шипит с раздражением. Таким, сука, фальшивым, что самому тошно — он не верит себе, что уж говорить о Вуде? О Вуде, который выдыхает заговорщицки: — Возможно. Лжец. Не возможно — наверняка. Это было его фирменным стилем ещё со школы, уникальной идиотской манерой нарываться, дерзить, искать себе проблем на одно место, как если бы иной исход его решительно не устраивал. — Выкладывай уже. Он слушается и начинает рассказ. Рассыпается в подробностях, убалтывает его вусмерть, и Маркус обнаруживает, что чувство полной разбитости и истощённости понемногу его покидает, ослабевает. От ненавязчивого трёпа Оливера. Это диагноз. И это не лечится, похоже.