***
Они отбывали наказание у Филча. Вдвоём. МакГонагалл направила их к завхозу, сетуя на то, что, очевидно, её традиционные методы уже не оказывают никакого эффекта, раз «капитаны команд по квиддичу нарушают дисциплину столь вопиющим образом». Они оба сникли под её пристальным и осуждающим взглядом и поплелись за Филчем с его грёбаной кошкой. — Вуд, и нужно тебе было орать на меня прямо перед занятием у МакКошки. Пошёл себе на свои чары как ни в чём ни бывало, а она ещё долго придиралась ко мне. — Если у тебя плохо с головой, Флинт, я напомню: сейчас я собираюсь получать по заслугам вместе с тобой, — прошипел он, заводясь с полуоборота от его высокомерного и задиристого тона. — Это не отменяет того, что ты психованный, раз не в состоянии спокойно воспринимать критику в свой адрес. Оливер сделал глубокий вдох. Прислушался к бормотанию Филча: тот шёл впереди, то ли мурлыкая что-то своей животинке в приступе нежности, то ли науськивая её на нерадивых студентов. — Так значит, «вы стадо косолапых кретинов во главе с капитаном-выскочкой» — это теперь адекватная критика? Мерлин, спасибо, что просветил. Не знаю, как бы жил без этой информации. Мой мир перевернулся. Яд в его тоне можно было сцеживать литрами. Он добивал, пригвождал каждым словом, дробил что-то в его мозгу, и так бесил, судя по несдержанному шипению Флинта, — Оливеру чертовски хотелось действовать ему на нервы, вопреки всем доводам рассудка и копящимся как снежный ком отработкам. — Не будь придурком, Вуд. Если мы загремим надолго, не видать нам квиддича, уж этот хрыч, — прошептал почти беззвучно, — позаботится об этом. Убедится лично, что нарушители не вышли сухими из воды. Они запнулись. Филч остановился. — Я, быть может, и слышу плохо, мистер Флинт, но вот моя верная помощница — нет. Оливер закатил глаза и в припадке странной солидарности стал испепелять кошку взглядом. Просто так, за компанию, а не из-за того, что у них могло быть что-то общее. — Простите, — буркнул Флинт в ответ, но раскаяния не было совершенно. Ещё бы, мстительно подумал он. Не хватало ещё жалеть безумного завхоза, на досуге от нечего делать изобретающего искусные варианты наказаний для учеников, которые больше напоминали средневековые пытки. Они разбирали хлам в классе, изрядно пострадавшем после нашествия Пивза. Филч дал им час, с позволения МакГонагалл забрал перед этим палочки и сказал, что они не получат ни минутой больше. — Нет на этого паршивца Кровавого Барона, — отметил Маркус, поправляя перекособоченные парты. Оливер залез на предусмотрительно оставленную стремянку, чтобы поправить карниз. — Вот уж точно. Приглушённый смех, отчего-то вызвавший мурашки. — Не могу поверить. Ты со мной согласен в чём-то, — глумился Флинт, прекрасно отдавая себе отчёт в том, какой эффект это на него оказывает. — Просто заткнись. И вдруг… в голове стало мутно, перед глазами картинка поплыла, смазалась. Он никогда не боялся высоты, и падать было не страшно. Всё, что сохранилось в памяти — испуганный крик Флинта. А дальше — темнота. Чья-то холодная ладонь легла на лоб, и он невольно подался навстречу касанию. Так хорошо. — Ты как, нормально? — Флинт говорил тихо, почти робко, и это открытие поразило до глубины души, шевельнулось змейкой в грудной клетке, заползло куда-то в живот и жгло немилосердно. — Да, кажется, да. Сколько я так пролежал? — Недолго. Но я успел уже всё закончить и показать Филчу. Он поджал губы, но палочки отдал, кстати… вот, держи. — Он протянул ему палочку и подал руку. Оливер встал и рефлекторно отдёрнул руку — Маркус горел, как в лихорадке. Наверное, он истолковал его реакцию как-то по-своему. Пожалуй, так даже лучше — они точно не будут препираться. В голове гудело, жужжало. Он коснулся места ушиба. Шишки не было, что уже хорошо. Они шли в полной тишине. И она напрягала. Она не давала сосредоточиться. Словно даже школьные стены кричали о том, что что-то было не так. Оливер усмехнулся криво своей мнительности и шёл дальше. Они дошли до развилки: дальше им было не по пути, Маркус сворачивал в сторону подземелий, а ему необходимо было направиться в Башню Гриффиндора. Прощаться не стали. Бросаться колкими репликами тоже. Оливер развернулся и уже было собирался ускорить шаг — избавиться поскорее от гнетущего, тревожащего его чувства, забыться, заснуть, как… — Надеюсь, ты не полный недоумок и зайдёшь к Помфри завтра. Он обернулся — Маркуса и след простыл. На стенах мелькали тени от факелов. Ноги не слушались теперь никак. Словно он был больше не властен над своим телом. Проклятье. Полная Дама пропустила, позёвывая и краем уха продолжая слушать заунывные россказни своей подружки. Оливер старался не думать. Это же проще простого — вести себя, как обычно. Переодеться в пижаму. Почистить зубы. Забраться под одеяло и заснуть. Всего-то. Не перебирать по частям, по фрагментам произошедшее, не анализировать, не думать, пресвятой Годрик, просто не думать. Не вспоминать взгляд, брошенный Флинтом напоследок, и интонацию, разворошившую что-то внутри. Это забота? Вот ещё. Лишь очередная подколка, не более. Со следующего утра их соперничество вышло на новый уровень, удивляя даже тех, кто давно был в курсе особенностей их отношений. Фред и Джордж без преувеличения таращились на них в раздевалке, девчонки оживлённо шептались, а слизни даже подрастеряли пыл и не смогли сразить наповал отборными шуточками. Они вновь сцепились из-за какой-то мелочи, и так было правильно. Так и должно было быть.***
Что-то неуловимо изменилось. Оливер не понял сам, но в какой-то момент звонки от Маркуса вдогонку к смс-кам стали восприниматься им как нечто само собой разумеющееся, естественное. Дикость. Неимоверная дикость. Что-то меняется день за днём, понемногу перекраивает реальность, а они даже не замечают. И возвращать всё на круги своя он не хочет. Задаёт себе один и тот же вопрос после каждого такого часового сеанса в выходной день. Нужно ли это мне? Ответ простой и сложный одновременно. Он ставит в тупик своей ясностью и определённостью. Он обезоруживает. Ведь ему нужно. Какой-то его части, сидящей глубоко внутри, которая по неведомым ему причинам умудрилась привязаться к Флинту. Раньше пьянило чувство превосходства, выжигающее вены желание победить, одолеть, доказать и где-то — что уж кривить душой — осадить, опустить и, возможно, унизить. Раньше любая его эмоция, реакция неизбежно превращалась в презрение, в кипучее раздражение, почти в ярость, и выход был один: выплеснуть, высказать, прошипеть в лицо и на выдохе заявить в сотый раз, как сильно он его ненавидит. Сейчас ощущения и близко не те. Он не задыхается из-за ненависти, горячка не плавит мозги. Ему, напротив, тепло. Банально тепло. От голоса Флинта. И его хочется слушать. Хочется вникать в его дела в магазине, в истории о глуповатых покупателях и придирчивых поставщиках. Хочется слушать его возмущения, а где-то даже помочь советом, подбодрить. Чокнуться просто. Флинт ему становится важен. И это не то, на что получится закрывать глаза. — Вуд, выметайся поскорее, у нас ужин! — От крика едва не подпрыгивает. — Иду уже, — отвечает с нескрываемым недовольством. Его сосед по комнате, Генри, который тоже пробуется в команду, невероятно шумный и громкий. Крикливый по поводу и без. В его присутствии голова начинает раскалываться моментально. Оливер не может не радоваться тому, что ему ни к чему завязывать с кем-то здесь приятельские отношения. После отбора их пути разойдутся, а потому притворяться друзьями смысла попросту нет. Он спускается на первый этаж в столовую. Невольно ёжится — ночи для начала осени уж очень холодные, промозглые. Садится на единственное оставшееся свободным место. Ест жаркое, долго и тщательно жуёт, надеясь, что это избавит его от участия в бесполезном трёпе. Ребята наперебой обсуждают программу тренировок, придирчивость их тренера, а ещё собственные шансы на успешное преодоление этого этапа. И чужие, конечно. — Оливер, а ты почему молчишь? Его это всё безмерно выводит из себя. Усталость тоже даёт о себе знать. Сегодня он был немного разобран, что, несомненно, сказалось на результате. Он старался не думать, насколько это портит его общие показатели. Сцепив зубы работал, превозмогал, делал усилие над собой, не забывая ни на мгновение, ради чего он здесь. — А что я должен сказать? Обсуждать других нет ни малейшего желания, слежу за собой, и не более. Он заводится на ровном месте. Ничего не может с этим поделать: раздражение просит выхода. — Какой самоуверенный. Вы посмотрите. Заводится и бесится не он один. Один из парней, Миллер, тот ещё выскочка, ударяет кулаком по столу и замахивается, чтобы ударить. — Вперёд, давай, — произносит убийственно спокойно он. — И вылетишь отсюда раньше, чем узнаешь результаты отбора. Миллер садится на место. От былой дерзости ни следа. Испепеляет его до конца ужина взглядом — единственное, что он может себе позволить. Оливеру смешно. Очевидно, закалка извечным противостоянием Гриффиндора и Слизерина дала свои плоды: после пары сотен язвительных и откровенно ядовитых фраз, после проведённых в медицинском крыле часов наросла броня, мощная, стойкая, и какой-то зазнайка не в состоянии её пробить. Он знает, зачем он сюда приехал. Он дал слово себе, что сделает всё, что в его силах, что не сдастся. Он никогда ничего не хотел больше. Ничем не жил так, как квиддичем. И он не позволит ни Миллеру, ни кому-то ещё это испортить, разрушить. Он слишком долго к этому шёл.***
Он хотел попробовать себя в квиддиче с самого первого дня. Конкретно раздражал МакГонагалл, умоляя уступить правилам и дать ему попробоваться в команду. Декан сжимала губы в тонкую полоску, повторяла заученное: «Ни при каких условиях, мистер Вуд, ждите год, как и все остальные». На небольшие сбережения, которые решил не тратить на всякие глупости, он всё же приобрёл себе метлу. Простенькую, не особенно впечатляющую, но это было началом. А ещё он перечитал всё, что только мог найти по квиддичу, о современных мировых сборных и действующих командах премьер-лиги Англии. Понимал, что это увлечение откликается внутри, обдаёт рёбра теплом — хороший знак. Мама говорила, что стоит доверять своей интуиции, и он, не будучи уверенным ни в чём, вдруг осознал: это его. На все сто процентов. И он пробьётся. Он попадёт в команду и покажет себя. Эта мысль его не отпускала, и он упорно шёл к цели. Он помнил чувство благоговейного ужаса перед матчем. Колени подгибались. Чарли Уизли утешал, подбадривал, говорил, что это не так страшно, как кажется. В ненавязчивой и очень приятной, дружелюбной манере настраивал команду на успех, а Оливер… нет, он честно пытался слушать. Но всё это для него тогда было не более чем белый шум, напрягающие его звуки, от которых хотелось отмахнуться. Он упал с метлы. Его сбил бладжер — распространённый промах загонщиков, не совсем удачные обстоятельства, и нокаут был обеспечен. Они проиграли. Но Чарли сохранял оптимизм. Ребята из команды пришли навестить его в больничном отсеке, а ему хотелось разрыдаться. Он ведь подвёл их. В первом же матче. Их улыбки, искренние и добродушные, немного успокоили. Чарли посмотрел на него очень уж понимающе и решил немного сменить тактику: — Отличный повод тренироваться только усерднее. Ты их всех порвёшь. Мы порвём, Оливер. Иначе и быть не может. Наверное, именно это ему и нужно было услышать. Но червячок сомнения точил, пусть и чувство, кричащее: «это твоё», никуда не уходило, не покидало его. Эта неудача послужила толчком, как и предсказывал Чарли. Париться долго не вышло при всём желании. Когда через пару дней его выписала мадам Помфри, он шёл на завтрак, решив обсудить следующие тренировки с капитаном как можно скорее. Дело не терпело отлагательств. Он увидел Перси, который зубрил очередную тему, уткнувшись в учебник, и невольно улыбнулся. Несмотря на все различия, Оливер его понимал: для него учёба была настолько же важна, как для него квиддич, потому такой скрупулёзный и слегка одержимый подход ему импонировал. Как иначе добиться чего-то, если не отдавать этому всё своё свободное время? — Перси! — окликнул он его. — Оливер! Рад видеть тебя. — Он всегда говорил с чувством необыкновенной важности и серьёзности, и пусть некоторые над ним насмехались, Оливер ценил общение с ним. Перси умел выслушать и дать совет, а порой и образумить, если это требовалось. — Тебе лучше? Он кивнул. Только собрался сесть рядышком, как услышал ехидное: — Вы посмотрите, звезда прошлого матча собственной персоной! Знаешь, Вуд, это истинное несчастье, что ты пропустил всё самое интересное. Ну конечно. Опять этот засранец. Синяки уже сошли, о чём Оливер отчего-то остро жалел. Хотелось их обновить, снова вломить ему от души, чтобы перестал измываться, чтобы знал, что его не обидеть так просто. Но загреметь к Помфри снова было идеей так себе, да и штрафных очков, а также возможного отстранения от квиддича стоило бы избегать. Если он намерен реабилитироваться и доказать, что чего-то стоит, необходимо быть умнее. Не вестись на его провокации. — Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. — Это у неудачников сейчас такие оправдания? Оливер хмыкнул. Обернулся. — Нет, у кого-то очевидно просто плохо со слухом. Это ещё не конец, Флинт, если тебе не ясно. За столом Гриффиндора раздалось улюлюканье и посвистывание. Оливер был доволен собой. Он заткнул его. Флинту нечего было сказать, и это льстило. — Не стоило его задирать, — скептично отметил Перси, отрываясь от пыльного ветхого тома. И где он его откопал? — По крайней мере, на этот раз обошлось без драки. Уизли фыркнул с раздражением. Но не признать его правоту не мог.***
В последние три дня перед предполагаемым отъездом начинается сущее пекло. Тренер гоняет их, не жалея. Испытывает их максимум. Когда они наконец взмывают в воздух, Оливер чувствует, как кости ломит, и контролировать скорость, точность метлы очень трудно. Ветер бьёт в лицо, и только это освежает. Спасает. Он всегда любил это ощущение — высоко-высоко над землёй, будто птица, почти как полёт. Не представлял, что может в принципе быть прекраснее этого чувства. Чувства, когда забываешь обо всём, когда больше ничего не имеет значения, кроме игры. Кроме ветра в лицо, бешеной эйфории, запредельного кайфа и всплеска адреналина. Чувство свободы пьянило, окрыляло. Соперники играют грязно — куда более грубо, чем нужно для отработки той схемы, которую им задали. Гнев раздирает его, выводит. Тише. Это не поможет. Если он сейчас потеряет контроль, он пустит под откос все старания. Почему-то отстранённо, какой-то задней мыслью думает, что подведёт Флинта. Что, во имя Морганы? Он всерьёз боится, что подведёт? Что не оправдает его веру? Как бы дико и странно это ни было, это возвращает мозги на место. Помогает шестерёнкам вращаться быстрее, крутит их ещё и ещё, разжигает запал. Он отбивает один мяч за другим. Вновь и вновь, чувствуя небывалый прилив сил. Перекошенные лица Генри и Миллера кажутся такой незначительной мелочью, пусть и немножко прибавляют самодовольства. Он на своём месте. Там, где и должен быть.***
Вместо двух недель он проводит в глуши целых три. Когда возвращается в Лондон, осознаёт, что осень уже окончательно вступила в свои права: сырость пробирает до костей. Он ёжится, пока идёт к «Дырявому котлу». Мама писала, что ждёт его на несколько дней дома. Он не был там с Рождества, жутко скучал. Но сперва сон, думает он, когда вырубается на кровати. Сперва ему не помешало бы поспать. Утром подрывается и собирается в спешке. Конечно, можно было бы аппарировать или заморочиться с порталом, но в поездах всегда было своё очарование. Размеренный стук колёс, проплывающие за окном пейзажи — замечательная терапия. Помогает привести мысли в порядок. Чудом успевает на платформу за пять минут до отправления. Фух. Теперь можно выдохнуть.***
Мама встречает его на пороге. Она кутается в шаль и выглядит безмерно уставшей, несмотря на искреннюю, тёплую улыбку. — Милый, как здорово, что ты приехал! Идём внутрь скорее, вот-вот пойдёт дождь, ты же не хочешь промокнуть до нитки. — Да, это будет очень некстати, — посмеивается он и обнимает её. — Ты в порядке, мам? — В полном, вот только папа… ему нездоровится. Оливер вздыхает. У отца всегда было слабое сердце, и мать порой ненавидела себя за то, что ничем не могла ему помочь, даже владея магией. — Не грусти, Олли. Папу очень обрадует твой приезд, а там глядишь, и пойдёт на поправку. Он заходит в дом и обещает излучать позитив: его кислая мина уж точно никому не сдалась.***
Вместо ожидаемого покоя за выходные, проведённые у родителей, он становится ещё более дёрганым. На него будто сваливается всё разом: ожидание вердикта тренера, ухудшившееся здоровье отца, непонимание, куда двигаться дальше, если получит отказ, и… Флинт, оставшийся в Лондоне. Флинт, которому он не писал и не звонил с того вечера. Замотался, забыл, укатил чёрт знает куда и даже не сказал ему. Он, в общем-то, ничего ему не должен, и Маркус отдаёт себе в этом отчёт, но совесть грызёт его. Точит и точит, выжирает дыру. Сидит на скамье на заднем дворе. Вдруг вспоминаются летние каникулы. Купание в речке, катание на велосипедах (после полёта на метле такая ерунда), вечера в компании соседской девчонки по имени Элли. Первый поцелуй. Им было по пятнадцать, и так не хотелось отставать от своих ровесников. Они думали, что встречаются, хотя им банально было не о чем поболтать. Он вернулся в Хогвартс в сентябре. Следующим летом она гуляла с местным парнишкой, кажется, Фрэнком, а Оливер не чувствовал ни ревности, ни сожаления. — Всё непременно получится, сынок. — Мама садится рядом, накидывает шарф ему на плечи. Её забота греет, и он бы соврал, если бы сказал, что не скучал. — Ты талантливый, а ещё упорный. С самого детства. — Жаль, что моё упорство не поможет папе. Она качает головой. — Его болезнь — не твоя вина. — Если только нужны деньги, я помогу. Сниму все свои сбережения в «Гринготтсе», устроюсь на постоянную работу… — И бросишь мечту? Ни за что! Неужели я ради этого терпела твои рассказы о ваших постоянных спорах с капитаном другой команды? Он чувствует, как щёки горят. — Вы справитесь? — Миссис Дженкинс — отличный врач, она знает, что делает. Не волнуйся, нам хватает средств. — Точно-точно? Добрые мамины глаза смотрят гневно. Кажется, он начинает понимать, почему он раздражал всех в школе. Больше не возвращается к этой теме. Они пьют имбирный чай и просто молчат. Пахнет грозой. — У тебя кто-то есть? — Её вопрос раздаётся как гром среди ясного неба. — Мам! — Я не настаиваю, дело твоё, но было бы неплохо, если бы ты с кем-нибудь нас познакомил. Что, совсем никакой девушки нет на примете? Или парня? Оливер не понимает, плакать ему или смеяться. — Если кто-то появится, скрывать не стану. Идёт? Мама кивает и болтает что-то о новом сорте гербер, который вот-вот расцветёт. Слава Мерлину.***
Он бредёт в сторону вокзала. Проверяет телефон на предмет непрочитанных сообщений. Ничего. Плюёт на всё и звонит сам. Гудки выводят из себя. Что с ним? Он никогда не был таким нервным. — Флинт? — бормочет, когда наконец устанавливается соединение. — Оливер? — Голос женский. — Это ты? Маркус не может сейчас подойти. Извини. Он прерывает вызов и таращится на экран. До него запоздало доходит. Люси. Это Люси. На часах — начало одиннадцатого. Ничего необычного в том, что они проводят время вместе так поздно. Это абсолютно нормально.