***
Он просыпается посреди ночи. Кошмары ещё не отступили. Он не целитель, а в магловской медицине и подавно ничего не смыслит, но, должно быть, ничего не проходит бесследно, и даже при отсутствии угрозы для человека нормально всё ещё бояться. Страх не уходит, и, увы, это не простенький боггарт, которого можно победить смехом. Он снова бежал во сне. Убегал. Помнит, как они с матерью спешно собирали вещи, когда отец не вернулся. Когда мама, будто в припадке, повторяла, что не даст Кеннету сделать это с ними. Он знал: она не подвержена мнительности или паранойе, а потому не стала бы так дёргаться, не будь на то серьёзной причины. Через год после окончания школы Волдеморт возродился, и отец примкнул к нему. Сделал выбор, ни о чём не спросив их. Через два года газеты гремели о битве в Министерстве, когда они с матерью убегали изо всех ног, нигде подолгу не задерживаясь. Кочевали с места на место, ходили под оборотным зельем, стараясь не примелькаться. Он бежал во сне, и дыхания не хватало, но ощущал каждой клеточкой: остановиться — значит умереть. Он просыпается, пытаясь осознать, что случилось. Рыжеватые волосы, тёплые карие глаза и яркая улыбка — вот, что выдернуло его из кошмара. Мерлин. Идёт на кухню. Приоткрывает окно. Сырой, холодный воздух освежает, прочищает мозги. Достаёт пачку сигарет, что лежит на холодильнике. Крутит сигарету в руке, думая, как же давно не курил. С того самого дня, как попрощался с ним. Смотрел в его глаза, те самые, что вытащили за шкирку, пытался найти в себе силы уйти. А потом позволил чувству вины сожрать его до костей. Маркус курит, думая, что за пять лет ничего не прошло, и он не знает, как с этим справляться. Оливер уехал, обещал вернуться через две недели, но добегает уже третья, а он даже не может спросить, скоро ли он. Он ведь не имеет права донимать его дурацкими расспросами. Кто они друг другу? Не то чтобы друзья, так, приятели. Даже если порой желание позвонить ему, написать зудит под кожей, не даёт сосредоточиться, он не будет. Взгляд цепляется за недочитанную книгу на тумбочке. То, что нужно. Он всё равно не уснёт.***
— Какие планы на следующие выходные? — спрашивает Люси, когда они красят комнату. Она загорелась лимонно-жёлтыми стенами. А ещё наотрез отказалась платить кому-то за ремонт, сообщив, что она умеет читать инструкции, это не так уж и сложно, особенно если у неё будет помощник. Он и не думал упираться. — У меня они должны быть? — Он смотрит на неё, не понимая, чего она ждёт. Люси с кисточкой в руках выглядит до того угрожающе, что ему становится не по себе. — У тебя день рождения, идиот! Он и забыл. — Ты знаешь, что я не люблю его отмечать. К чему вся эта суета, подарки? Мне спокойнее без лишней суматохи. — Снова заладил. — Люси закатывает глаза. — Не думай, что мы не вернёмся к этому разговору. — Как Алекс, тот милый сосед из сорок третьей квартиры? У неё на скулах проступает румянец. Она сжимает губы в тонкую линию и шипит: — Нечего чесать языком, давай красить. Он знает: она не обидчивая, так что с улыбкой возвращается к покраске. На следующее утро он обнаруживает себя на диване. Он не на своей кровати — похоже, так и не дополз до дома. — Проснись и пой, соня! — радостно приветствует его Люси. — Тебе звонили, кстати. Ты спал, и мне не хотелось тебя будить. Тот парень, который заходил к нам. Оливер. На него будто ведро ледяной воды вывернули. — И? — Сказала, что ты спишь, а он бросил трубку. Странный. — Она пожимает плечами. Маркус вздыхает. — Что? Не стоило отвечать? Если честно, он не уверен, что сам нашёлся бы с ответом, что вообще смог бы что-то проблеять. — Нет, ты сделала правильно. Даже если теперь он совершенно не представляет, с чего начать разговор, когда ему выпадет такая возможность.***
— Эй, осторожнее! — возмущается знакомый голос, когда Маркус сталкивается с ним у «Вредилок Уизли». Вуд. Клятый Оливер Вуд. Маркус выходит на улицу и от паники теряет дар речи. Понятия не имеет, что сказать. Первая мысль — как же я скучал, как же мне тебе не хватало. Одёргивает себя. Нельзя. Кому какое дело до того, что он скучал? Вуд вернулся через три с половиной недели, не удосужившись и сообщить об этом. Вуду он не нужен, он прекрасно справляется и так. — Как сборы? — интересуется, надеясь, что звучит максимально отстранённо. Оливер теребит рукава пальто и почему-то отводит взгляд. Он смущён? С чего бы? — Пока не знаю… жду ответа. Были сложности, и я… Маркус не может сдержать улыбки. Слишком долго не видел его. — Всё будет хорошо. — Прости, что не дал знать тебе, что задержусь. Выпаливают одновременно. У Маркуса сердце замирает. Что, он в самом деле извиняется, пусть и не должен? Оливер поднимает на него глаза, смотрит с такой грустью, что щемит в груди. Он присматривается. Что-то не так. Он не похож на себя. Будто кто-то вытянул из него всю живость. Замечает перекрученный сбоку шарф. Подходит к нему и не успевает себя остановить. Поправляет его осторожно, случайно касается пальцами шеи. Оливер замирает. Глядит перепуганным оленёнком, а Маркус думает, как задавить в себе нежность, от которой его всего выворачивает, перемалывает в пыль. — Что случилось? — еле слышно. — Ничего. Вуд отстраняет его от себя и уходит, не попрощавшись.***
> я что-то сделал не так? > нет. всё в норме Ни обращения, ни дурацких скобочек в конце. Ничего. Что-то точно не так.***
У прилавка — две знакомых фигуры. Как вовремя. С возвращения Вуда в Лондон они бегают друг от друга, как дети, и ему конкретно надоело это. Ни звонков, ни ночных переписок. Вуд не появляется в Косом переулке, не заходит даже к Фреду и Джорджу. А он лезет на стену. До сих пор ощущает дрогнувший пульс и тепло его кожи. Они бегают друг от друга, что не имеет никакого смысла. Он открывает дверь, осознавая, что устал. Не сможет больше. Ему нужно прояснить и понять, что к чему. До него вдруг доходит, почему Люси была так настойчива в своих попытках устроить празднование. Она всего-навсего хотела, чтобы он жил нормально, не хоронил себя заживо, радовался обычным вещам. Она, как и всегда, заботилась о нём, пусть где-то топорно, неумело, но как могла. Считала, что он заслуживает этого. А он, дурак, не видел. Самое время начать всё с чистого листа. Всё исправить. Не растрачиваться на глупые недоразумения и обиды. Мало ли, может, тогда Оливер просто был не в настроении? Он перехватывает Вуда у порога. — Ты придёшь в субботу ко мне в гости? У него в глазах — удивление, неподдельное, искреннее. — Я буду отмечать день рождения, — добавляет чуть погодя и смотрит, выжидая, какой же будет реакция. — Правда? — Совершенно не ясно, что он уточняет, и потому у Маркуса не получается не съязвить: — Нет, Вуд, я настолько чурбан и чудак, что такие приземлённые понятия обходят меня стороной, — ворчит он, пытаясь скрыть волнение. Оливер, вопреки его ожиданиям, не тушуется, не обижается. Напротив, на его лице расползается широченная улыбка. — Конечно, я приду, Маркус! Напишешь мне тогда ближе к выходным, как определишься со временем, ладно? — Идёт. Вуд уходит. Никаких больше идиотских улыбок на ровном месте и странной тревоги. Хватит с него на сегодня. И тут же уголки губ приподнимаются. Мысли сводятся к Оливеру, и это уже стало традицией — вспоминать, прокручивать в голове, проигрывать обрывки-фрагменты снова и снова, воспроизводить его реплики, голос. Это ненормально, Мерлин, и очевидно, ему надо лечиться, но как и всякая стремительно прогрессирующая болезнь, Оливер не оставляет ему выбора. Люси выходит из подсобки и бросает на него взгляд, от которого хочется отвернуться — до того он красноречивый. — Значит, день рождения? — Просто заткнись. Ей не надо ничего говорить, чтобы он почувствовал себя неловко.***
На часах — почти три часа дня. Без пятнадцати, если точнее. Скоро должны начать подходить ребята: Люси, Фред с Джорджем и Оливер. Тихое и спокойное празднование. Он приглаживает растрепавшиеся волосы, поправляет воротник рубашки — его попытки выглядеть соответственно случаю, кажется, провалились, но он хотя бы старался. Люси, как и ожидалось, приходит первой. Приносит магловского алкоголя на любой вкус. — Ты решила превратить невинное мероприятие в откровенную пьянку? — Брось ворчать, милый, это мой вклад. Сам знаешь, готовка и еда в целом не по моей части. Он хмыкает. Однажды она чуть не сожгла микроволновку, потому что решила там разогреть какие-то полуфабрикаты. Он до сих пор не знает, что именно вышло из строя, но дыма было немерено, и если бы не заклинания, наложенные ими одновременно, от гнева соседей их вряд ли бы что-то спасло. Она мешкает, а после протягивает ему подарок — тёплый свитер и шарф насыщенного зелёного цвета. — Это намёк на то, чтобы я перестал носить тёмные вещи? — Это чтобы ты не мёрз, дурачок. — Спасибо, Люси. Фред с Джорджем стучатся несколько минут спустя. Маркус открывает дверь и тут же теряет дар речи. Кроме близнецов, на пороге мнутся Поттер, пацан с его курса, любитель всё подрывать, вроде Финниган, с дружком, шепчущим ему что-то на ухо, девчонки из гриффиндорской команды — Спиннет и Белл. Львята в сборе. Картина маслом. — Так вот зачем такое количество алкоголя, — тянет он, испепеляя Люси взглядом. — Не моя идея, даже не начинай. Ребята один за другим отдают подарки, Маркус толком не успевает их смотреть. Спиннет оглядывается и спрашивает: — А где Оливер? — запинается, будто сказала что-то не то. — Ребята намекнули, что он должен здесь быть. — Девчонка краснеет ни с того ни с сего, и ему кажется это странным. Он не успевает ничего ответить, как Вуд заявляет о своём присутствии, нажимая на ручку и неловко входя в квартиру. — Я опоздал? — уточняет смущённо и прячет глаза. Маркус не сдерживает подколки: — Скорее вся ваша гриффиндорская компашка проявила чудеса пунктуальности. На секунду повисает пауза, после которой раздаётся громкий хохот. — Ну наконец-то, — с удовлетворением заключает Фред. — Как в старые добрые. Все бросаются обнимать Оливера, в мешанине возгласов Маркус различает «да это же наш капитан!» и «Вуд, засранец, ты как будто под землю провалился». Вуд спорит с Джорджем чуть ли не до хрипа. Их перепалки отдают тёплой ностальгией, и напряжение рассеивается.***
Через несколько часов, когда алкоголь приятно туманит рассудок, Дина и Симуса посещает гениальная мысль сыграть в «Правду или действие». Люси значительно оживляется. Маркус закатывает глаза, Гарри потирает переносицу, но в целом, не возражает. Дин объясняет правила игры вполне доступно, несмотря на количество выпитого, и первым крутит пустую бутылку из-под вина. Она указывает на него. — Правда или действие? — Правда. Томас обменивается шкодными взглядами с Финниганом, прокашливается и спрашивает: — Ты когда-нибудь целовал человека своего пола? Внимание всех в комнате сосредоточено на нём. Чёртовы гриффиндорцы — стремление лезть, куда не надо, не перебить ничем. Но если они думали, что этим его можно смутить, вот уж нет. — Да. Уизли присвистывают. Джордж суёт Фреду в руку монетку и говорит: — Я проиграл, поверить не могу. Маркус фыркает. — Не желаю даже комментировать то, что вы спорили на деньги из-за меня. Он чувствует на себе взгляд Оливера. Он… смущён? В недоумении? Его глаза блестят, но разобрать эмоции, скрытые в них, очень сложно. Он щурится, будто не верит, и поджимает губы. — Всё, мы можем продолжать? — чуть рассержено интересуется Маркус, напоминая, что первым ходом игра не заканчивается. Крутит бутылку, которая останавливается на Спиннет. — Правда или действие? — Действие. Маркус чувствует себя полным мазохистом. Знает, что ему же будет хуже, что он сотни раз пожалеет, и всё же… он делает это. — Поцелуй человека, который сидит слева либо справа от тебя. Слева — Поттер, и он явно не в восторге от этой затеи. Справа — Оливер, прожигающий в нём дыру. Кажется, ещё немного — и начнёт пыхтеть. Он признаёт, что безмерно скучал по этому. По вязкому напряжению, скручивавшему его в тугой узел. Она могла бы съехать с темы. Могла бы чмокнуть Поттера в щёку, он ведь не уточнял, какого именно поцелуя ждёт. Спиннет касается губ Оливера своими, поцелуй робкий, почти целомудренный, его можно было бы даже назвать дружеским, но у Маркуса — ожидаемо — коротит, замыкает внутри, в области сердца искрит. Вуд не отвечает. Даже чтобы позлить. Он не сводит глаз с него, будто нарочно. Впивается, вонзается в него, буравит насквозь, сверлит в нём огромную дыру, упрямец. Дальше игра идёт своим чередом. Уизли не упускают случая протестировать какую-то новую продукцию на потеху всем, Финниган зачаровывает обыкновенное пиво, и оно становится настолько крепким, что не сравнится с лучшим огневиски, и просит Белл его попробовать. Вопросы, требующие правды, тоже не особо каверзные, самые обыкновенные: был ли кто за границей, получал ли «тролля» за зелья и лажал ли на свиданиях. Вуд крутит бутылку. Маркус ожидает подвоха. — Правда или действие? — Действие. Ещё до того, как Оливер озвучивает условие, он ощущает нутром: это был неправильный ответ. Нужно было выбрать правду, так было бы куда безболезненнее, спокойнее, безопаснее. — Поцелуй меня, Флинт. Становится тихо настолько, что стук сердца оглушает. Оно заходится в истерическом ритме, обезумевшее, не готовое к такому повороту. — Или слабо? Его любимая тактика, ну ещё бы. Подначить, надавить на нужное место и ждать реакции. А после — наслаждаться исходом, упиваться победой. Даже проигрывая, Оливер всегда оставлял последнее слово за собой. — Нет, почему же… Подаётся вперёд, тянет его за ворот свитера к себе и впивается в язвительный рот. Чувствует, как самообладание слетает с катушек, беснуется, мечется. Сердце грохочет в горле, кажется. Но он не слышит. Он не останавливает себя. Уже не выходит. Поздно. Мозг отказал. Как заход в завороченный винт, и ветер бьёт по лицу и позвонкам. Стон Оливера он не слышит, а скорее, чувствует. Перехватывает его рваный выдох и пользуется заминкой, чтобы скользнуть языком в его рот. Вуд отдаёт ему инициативу, а он больше не помнит себя. Он забывается. Он растворяется в нём, не понимая, как можно было столько лет жить, дышать без него? Пять лет. Пять чёртовых лет. Когда они отрываются друг от друга, все суетятся, вскакивают и ищут предлог, чтобы поскорее уйти домой. Маркус не может винить их, не после этого представления, которое они устроили с подачи Вуда. Люси едва заметно качает головой, помогая ребятам сориентироваться, объясняет, как лучше добраться домой. Оливер демонстративно остаётся на своём месте. Усаживается в кресле поудобнее. Прощается со всеми, благодарит за крутой праздник, но и не думает сам куда-то идти. Люси тактично сваливает, и Маркус всерьёз думает, что дружба с ней — подарок свыше, не иначе. Он закрывает дверь за ней, и обернувшись, грудью влипает прямо в Оливера. — И что это значит? — допытывается он, подпирая бока руками. Забавный, и волосы торчат в разные стороны. — Флинт, что это значит? Маркус отстраняется, а на губах — его вкус, кислинка зелёных яблок и вино, к которому он приложился за вечер. Маркус не может не думать, что только что произошло. Как затмение, помутнение, помешательство, сдвиг по фазе, первая — кому он врёт? — запущенная стадия болезни. Возможно, ему стоит сказать, что он не хотел, что он не собирался, что он сам не знает… Только это всё враньё, это всё наглая, вопиющая ложь, и при желании Вуд расколет его, как орешек, и для этого не придётся прикладывать усилий. Закрываться, наращивать броню уже слишком поздно. Он сердится и фыркает, бросает испепеляющие взгляды, мощные, призванные разрушить, сбить с толку. Он горит, он занимается пламенем оттого, что не разберёт, к чему всё это только что было. Почему вообще поддался на его провокацию, почему не вывернул всё в свою пользу, не разрядил обстановку шуткой. Почему, раз уж на то пошло, не смог взять себя в руки? Но его понесло. У него сорвало резьбу, и Вуд не идиот, чтобы этого не заметить. Это был не поцелуй в стиле «сейчас я покажу, как это делается, всем назло». Не-е-е-т. Они переступили грань, позволили вырваться чему-то большему, чем обычная ярость и неиссякаемое желание раздразнить. Он позволил. Кретин. Слабовольный кретин, поплывший от его близости. От него, такого живого, упрямого, необходимого. Тебе лучше не знать. Тебе лучше не знать — мантрой в мыслях, неписаным правилом, истиной, аксиомой, законом, что вывел ещё в школе для себя. — Что ты хочешь услышать? — произносит устало, так и не подобрав нужных слов. Говорит это лишь потому, что от него ждут ответа, лишь потому, что ещё минута промедления — и Оливер попросту вскипит. — Честный ответ, — шипит тихо-тихо, и этот свист, этот шелест проникает в мозг, в сознание, он шевелит что-то там, где скрыты ключи для разгадок, там, куда хода нет никому, потому что чересчур опасно — впускать, потому что доверять он боится. Маркус вздыхает и смотрит на него, вкладывая просьбу, едва ли не мольбу во взгляд, как только может. Надеется (одновременно с этим жутко страшится), что у Вуда хватит такта отстать, не напирать, не наседать. Отпустить его хотя бы сегодня, до новой волны, что накроет, как сегодня, совсем не вовремя, совсем некстати. Отпусти, пожалуйста, я тебя заклинаю. — Я жду, Флинт. Мы же оба знаем, что это было не просто следование правилам игры. Мерлин. Не помогло. И даже то, что Оливер сейчас до ужаса уязвим, растерян, не спасает. Напротив, лишь усугубляет ситуацию. У него в голове каша, мешанина из мыслей, чувств, доводов за и против, помноженных на нервное ожидание, которое скоро доведёт его до белого каления. Они знакомы слишком давно, чтобы стало ясно: Вуд будет стоять на своём. Он не уймётся. А этого он позволить не может. Признаться — значит вскрыть замки и выпустить наружу всё, что терзало его эти годы, что проросло в него, сплелось с ним, вцепилось намертво, не отодрать. Признаться — значит окончательно осознать: Оливера в нём так много, что становится страшно. Не прошло, не исчезло, не перегорело, как ни старался — какая ложь — забыть. Не получилось. Он отворачивается, понимая: не готов, он просто не сможет. Он не в состоянии ему это сказать. — Нет. Уходи. Оливер давится воздухом от возмущения, так и не решаясь что-то сказать. Уже наверняка что-то отметил про себя, проанализировал, пришёл к каким-то выводам, возможно, неутешительным. Но так или иначе, он их не озвучивает. Он молчит, и каждая секунда понемножку сводит с ума, играет на нервах, цепляет их по краям, сплетает в клубок, затягивает в чёртов узел — ему никогда не распутать это, господи боже. Хлопок двери. Маркус боится подумать о том, что он больше к нему не вернётся. Маркус боится, что теперь действительно навсегда.***
Люси встречает его следующим утром — волосы у неё стянуты в пучок, она полна сил и энергии, она чуть ли не пышет ею, как дракон огнём. Ей достаточно всего десяти секунд, чтобы просканировать его с ног до головы и выдать: — Ну и что ты натворил в этот раз? Поразительная проницательность, от которой ему тошно. Он не мог толком заснуть, прокручивал в голове их разговор, вспоминал всё до мелочей. Хотел бы не делать этого, хотел бы отвлечься, забыться, проспать ещё месяц-другой, только бы не чувствовать себя до невозможности жалким. Он закрывал глаза, пытался очистить сознание — бесполезно, Оливер появлялся там с завидным упрямством. Вновь и вновь. А внутренний голос нашёптывал: дурак, какой же дурак. Маркус с ним согласен, оспорить это трудно. — Если я скажу тебе, что испортил всё, ты удивишься? Она улыбается, будто какая-то из мыслей, которая была у неё на его счёт, подтвердилась. — Нет, только… Ты склонен сгущать краски, и, быть может, масштабы трагедии не настолько огромны. — Мне бы твой оптимизм. Он чувствует себя откровенно дерьмово. После их недоразговора с Оливером он не мог сомкнуть глаз — отвлечься не выходило. Его затягивало всё глубже в самокопания, в этот сраный самоанализ, и он думал, что по-крупному проебался, иначе и не назвать. Струсил, когда мог сделать шаг к нему, мог забыть о том, что было в школе, в будто бы прошлой жизни, безмерно далёкой от них. — Поделишься? — Сначала работа, — миролюбиво предлагает он, направляя палочку на чайник — без кофе он не протянет до вечера. — Есть, капитан! — смеётся Люси и возвращается к списку новых товаров. Рядом с ней — комфортно, с ней как-то легче, и проблемы, тяготы забываются, они будто ненадолго разжимают тиски. Она напевает какую-то магловскую попсовую песенку, не заботясь о том, что голоса нет, поёт несколько строк, заражая его своей непосредственностью, жизнерадостностью. Возможно, этот день не так уж и плох.***
В четырёх стенах чудовищно пусто и одиноко. И он остаётся один наедине со своими мыслями. Теперь никуда не деться от них. Он вскрывает подарок Оливера. Там — фотография со школьного матча. Того самого, из которого команда Вуда вышла победителями. Они оба смеются, стоя на поле. Он и не знал, что кто-то фотографировал их. Оливер смеётся, и Маркус не может на него не смотреть. А ещё подпись сзади: «Всегда вспоминаю те деньки с улыбкой. Будь счастлив». Мерлин. Этот мальчишка. Он хотел его всегда. Сейчас он понимает это как никогда ясно. Сейчас, когда так близок к тому, чтобы его потерять. Он хотел, и вместе с тем, даже не надеялся на взаимность. Замкнулся в себе, оградился от внешнего мира, зациклился на своих переживаниях, что упустил что-то важное. Оливер не возражал. Оливер будто хотел стать ближе, он не был против. Он тянулся к нему. От одних воспоминаний кровь вскипает, и в грудной клетке давит. Невозможно. Он отвык надеяться, уповать на мечты, на иллюзии, на призрачное «возможно», которое никогда не выгорит в его случае. И сейчас эта вероятность оживает, приобретает краски, становится как никогда ощутимой, чтобы после пойти трещинами. Вуд его не простит. Это он знает точно. Особенно если его догадки верны, и теперь Оливеру он не безразличен. Он не из тех, кто сможет переступить. Он не из тех, кто смирится и оставит всё, как есть, если узнает правду. Он целовал жарко и голодно вчера, и на мгновение Маркус забыл обо всём. Таким живым он не был никогда. Он хотел его всегда, и сейчас он в шаге от того, чтобы потерять. Или уже?