***
Поход за продуктами вызывал у него тёплые чувства с малых лет. На выходных они отправлялись в супермаркет или на рынок втроём. Мама учила его всяким мелочам, например, как определить свежие ли овощи и какие фрукты лучше не брать. Папа жаловался на отвратительные песни, играющие в магазинах, и предлагал ему сыграть в простую игру под названием «Угадай, чем занимается в жизни этот посетитель». Они заглядывали в корзины покупателей и строили самые безумные предположения, сочиняли истории одну невероятнее другой. А по пути домой отец включал свои любимые роковые композиции, и Оливер со временем уверенно подпевал — по части вкусов папа был человеком постоянным. Был. — Извините, вам пробивать товары? — интересуется кассир. Он смаргивает собравшиеся в уголках глаз слёзы и кивает. — Вы в порядке? — уточняет девушка. — Да, я в норме. Чужое неравнодушие греет, пусть от этого ни капельки не становится легче.***
— Ты долго. Флинт встречает его на пороге и отбирает пакеты, давая скинуть ботинки и пальто. — Решил немного проветриться и не стал добираться общественным транспортом, — объясняет Оливер, проходя за Маркусом на кухню. — Я купил всякого по мелочи, считай это моей благодарностью за радушный приём. — И что будем готовить, шеф? — Пастуший пирог. И горячий шоколад, но это позже. Флинт присвистывает. — Ничего себе. Ты умеешь? — Не то чтобы великий кулинар, но мама частенько рассказывала, как готовить то, что я уминал за считанные минуты, когда торчал дома. Я запомнил и потом ей помогал. — Никогда не готовил этот пирог раньше. Вот и повод попробовать. — А работа? — Во второй половине дня. Оливер прищуривается. Даже если он торчит с ним, чтобы не оставлять одного, ни за что не признается. — Хорошо, — отвечает он, раскладывая необходимые ингредиенты перед собой. — Тогда слушай внимательно. Маркус смеётся. — Ты чего? — Твоя привычка командовать въелась под кожу. Чудовищно деловой и воинственный тон, будто я сейчас достану бладжер и запущу его прямо в тебя. Щёки горят. — Перестань. — Сказал правду, и только. Оливер объясняет тонкости нарезки лука и морковки, а сам занимается мясом. — Я тебя смутил? — спрашивает Маркус через какое-то время, помешивая овощи на сковородке, чтобы не пригорели. — С чего ты взял? Почему его вообще это волнует? Когда хоть кого-то из них интересовало, что чувствует другой? — Ты молчишь. И не смотришь на меня. Тебе некомфортно. — Полагаю, причин хватает. Оливер моментально жалеет о сказанном, потому что видит, как перекашивается лицо Флинта. — Разумеется. Прости, я не хотел. — Марк, я… — Не нужно. Ты прав. Ты не должен ничего говорить. Оливер вздыхает. Что он за олень, пресвятая Моргана! Касается его запястья осторожно, заставляя посмотреть на себя. — Нет, напротив. Тебе уж точно. Ты был очень добр ко мне, а я несу ерунду всякую, не думая, что могу тебя задеть своими словами. Мы уже не дети, чтобы списать это на незрелость. — Я ничего не сделал. Он приподнимает бровь в недоумении. Флинт весь сникает. В смысле? Он что, всерьёз так считает? Как его встряхнуть? Подаётся вперёд и касается щеки. — Что ты… Ведёт большим пальцем по скуле, млея. — Если бы не ты, я… Я не представляю, куда бы меня занесло, и вообще... Спасибо, Марк. Всё выходит инстинктивно, потому что если бы ему выпала хоть секунда на размышления, он ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не повторил это. Губами касается щеки Флинта, до которой ещё мгновение назад дотрагивался пальцами. — Вуд. — Не надо, ладно? Не говори ничего. Потому что он не хочет копаться в себе. Не хочет разбираться, какого чёрта. Не сейчас. Не сегодня. И не завтра.***
Оливер сидит на диване, читая свежий выпуск «Ежедневного пророка», и думает: странно, что ему в квартире Флинта настолько комфортно. Эта мысль посетила его ещё при первом посещении, а спустя пару недель, проведённых здесь, его убеждённость лишь окрепла. Он поглядывает на Маркуса, стирающего пыль со шкафов, — тот целиком поглощён уборкой и не замечает его взгляда. Может, и к лучшему. Ему не хотелось бы объясняться. В голове с десяток вопросов, ответы на которые он не нашёл до сих пор. Почему Флинт позволил ему остаться? Почему ужиться с ним под одной крышей не стоило особых усилий? Почему Маркус забивал на всё, если видел, что он не в себе? Находил баланс: не донимал чрезмерной опекой, но чутко улавливал настроение. Не гнал домой, не жаловался на то, что сосед ему не сдался. Когда с неделю назад он заикнулся о том, чтобы заплатить часть денег за аренду, Флинт бросил на него до того свирепый взгляд, что желание настаивать на своём до победного пропало. Оливер выжидает удобного момента. Проходит минут сорок, прежде чем у него появляется возможность выпалить: — Я пользовался твоим гостеприимством чересчур долго. Флинт закрывает дверь в ванную и хмурится. — Ты о чём? — Мне написали. Менеджмент сборной. Я прошёл. Впереди много тренировок, будет сложно, но… Маркус улыбается. На его не до конца просушенных после душа волосах блестят капельки воды. — Рад за тебя. Он не врёт, но улыбка меркнет. Оливер не понимает, чем вызвана подобная реакция. Он боится расспрашивать, потому что меры не знал никогда. Опять сморозит чушь, пройдётся по чему-то болезненному и будет винить себя, идиота. Ну уж нет. — Надолго ты уезжаешь? — Точных сроков нет, тренер сказал, что период притирок займёт месяца три, не меньше. Оливер ждал с нетерпением того момента, когда отправится на базу, потому что сидеть в четырёх стенах и лентяйничать он больше не мог. Он навестил мать через неделю после похорон, и его не покидало чувство, что он зря приехал. Им обоим было сложно примириться с новой реальностью, оттого каждый замыкался в себе, и от той тёплой, уютной атмосферы дома практически ничего не осталось. Мама долго извинялась, что не приняла его нормально, пожелала удачи и обещала писать. Добавила, что ей потребуется время. Как и ему, в общем-то. Оливер никогда не покидал родной дом столь разбитым. Даже когда на кладбище слышались рыдания и всхлипы, а он сам разваливался на куски, придерживая мать за локоть, было не так жутко. — Ясно, — сухо отвечает Флинт. — Мои поздравления. — Поглядывает на телефон и сообщает: — Я отлучусь до вечера. Вскоре Маркус уходит, оставляя его в полном замешательстве. Почему он вдруг стал холодным? Что случилось?***
Тиканье часов в гостиной раздражает. Перевалило за полночь, а Флинт ещё не пришёл. Глупость. Он написал ему, что вернётся очень поздно, в коротком сообщении ясно дал понять, что ждать бессмысленно. Но он упрямо ждал. Сна ни в одном глазу как назло. Он кретин, он полный идиот. Логично и нормально, что у Флинта есть жизнь и помимо него. Работа, друзья, отношения… Люси, с которой он охотно проводит время. Мерлин, что за мысли вообще? Надо пойти и попробовать уснуть. План крайне прост. В любом случае, если Маркус вернётся и увидит, что он торчит на диване в гостиной, завяжется разговор, а это ему нужно было в самую последнюю очередь. Он ворочается на кровати. В кровати Флинта, который ни разу не предложил ему занять диван, как и положено гостю. Наотрез отказался затрагивать эту тему. Оливер помнит, как несколько дней назад закричал и подорвался в холодном поту. Маркус подал ему воды и шептал: «Всё хорошо, я рядом». Он тогда решил: хорошо, что он не один, и о переезде в гостиную больше не заикался. Когда через час кровать прогибается под чужим весом, Оливер выдыхает с облегчением и засыпает.***
Прощаются в тишине. Прощаются как-то нервно, как быть не должно. Оливер закидывает на плечи рюкзак и мнётся у двери. — Ну… пока. Господи, ему что, пять? Даже попрощаться нормально не способен. Дикое ощущение. Язык намертво прилип к нёбу. Оливер касается дверной ручки. — Я знаю о твоей причастности к снятию надзора за магазином, — припечатывает Флинт в спину. Заставляет его замереть. — Почему ты влез, несмотря на то, что я запретил? Почему, Вуд? Вот и решилась проблема, что сказать напоследок. Он поворачивается и вздыхает. — Хотел тебе помочь. Неужели недостаточно веская причина? — Нет, просто… — Мы не чужие, Маркус, — с раздражением говорит Оливер и застывает, осознав, что именно сказал. К Мордреду всё это. Он не солгал. Смотрит в глаза Флинта и умирает. Его взгляд теплеет, он до того нежный, что впору разрыдаться. Маркус берёт его руки в свои. — Не бросай квиддич. Не смей бросать. Со временем тебе полегчает, я уверен, а упущенный шанс не вернуть. И ещё… — Да? — Ты всегда можешь вернуться сюда. Если вдруг станет невыносимо. Оливер мысленно ударяет себя по лбу. В тот вечер, когда он сорвался на улицу, он был огорчён. Потому что будет скучать, боже, это ведь очевидно. — Марк, я… — Я ничего не жду, Оливер. Ты можешь меня не прощать, можешь никогда больше не заговаривать со мной, я ни на что не рассчитываю, не надеюсь. Но я всегда тебе рад, это правда, и я не собираюсь притворяться, что это не так. Он предельно честен. И это подкупает. Он говорит прямо: «Я не надеюсь, мне просто нужен ты, нужен в моей жизни». В его словах ни капли эгоизма, отчего внутри срывает плотину. Оливера топят чувства к нему. К уже-совсем-не-мальчишке, задирать которого в школе было забавно, в какой-то мере приятно, потому что он отвечал, потому что никто больше не загорался-вспыхивал. Оливер не понимает, отголоски старой влюблённости играют в Маркусе или… Ему бы спросить, но что толку? Он пока не уверен, что готов простить, не так быстро. Тут стоит обдумать, как следует, не бросается ли он во всё это, потому что чересчур привык к присутствию Флинта, к тому, что он великодушно протянул руку помощи, когда ему не к кому было обратиться. Да нет же, было. Не стоит сбрасывать со счетов Фреда и Джорджа и девчонок из их команды. Он сам пошёл к Флинту, он пошёл, потому что знал: если не увидит его, то сломается безвозвратно, и эта вера держала, не давала упасть. — Я буду писать и звонить, если получится. Обещаю не пропадать. — Хорошо. Удачи. — Марк, спасибо. За всё. Флинт качает головой, мол, не за что благодарить, чем невольно вызывает улыбку. Первую после смерти отца.