Сатана

Утро следующего дня выдалось тревожным. Лимонный круг солнца то выглядывал из-за бархатной пелены свинцовых туч, то снова прятался. Францев приехал на работу чуть раньше обычного. Стоя на крыльце больницы, он выкурил сигарету, с наслаждением затягиваясь, только после этого вошёл внутрь. Здороваясь с встречающимся медперсоналом, он свернул в западный пролёт, и вскоре оказался перед массивной дверью кабинета главврача. Постучал. — Да-да, проходите, — донёсся до мужчины приглушённый голос. Францев вошёл в просторный кабинет. За рабочим столом, спиной к окну, сидел пожилой мужчина с солидной седой бородой и усами. Он напоминал профессора дореволюционной эпохи, сразу располагая к себе заинтересованным, очень «живым» взглядом и правильными чертами лица. В облике Введенского Всеволода Георгиевича не было ничего отталкивающего. — Здравствуйте! — О, Игорь! Присаживайся. Меня вчера посетил товарищ Вишневский, обо всём предупредил, — отложив в сторону карандаш, доброжелательно произнёс главврач. — Меня поставили перед фактом… — Францев опустился на жёсткий стул и развёл руками. — Понимаю. Не беда. Ротмистров мне тоже уже позвонил, пусть подменяет тебя, пока ты ищешь этого убийцу. — Всеволод Георгиевич, у меня к вам вопрос. — Я слушаю, — заинтересованно отозвался Введенский. — Я думал насчёт психологического портрета этого преступника. Конечно, сейчас у меня очень мало материала и я не могу как следует проработать его, но… — Францев почесал щёку и продолжил, отведя взгляд в сторону, — но уже начал выстраивать логическую цепь. Убеждён, что мы имеем дело с гедонистом или миссионером. Но кто он из этих двух? Что вам подсказывает ваш колоссальный опыт? — Хм… Ты знаешь, Игорь, судя по тому, что я узнал из телевизора, я бы сделал ставку на гедониста. Возможно, он получает сексуальное наслаждение только когда причиняет тяжкий вред своей жертве. — Но ведь не исключено, что его целью может быть «очищение общества»? — Францев попытался представить перед собой человека, который совершил такое количество безумных и жутких убийств, и не смог. — Не исключено. Я бы не исключал и мании, психопатию… это очень непростой случай. Я даже волнуюсь за тебя. Ты ввязываешься в опасную игру… — Им правит бессознательное. В момент совершения преступления предсознательное ослабевает и позволяет выплеснуться наружу всем потаённым желаниям и запретам. И это бессознательное становится его «Я», становится его сознанием. Поэтому, я убеждён, этот серийный убийца до сих пор не найден. Он… он не отделяет себя от своих инстинктов, от своего бессознательного, это позволяет ему заметать следы и оставаться неуловимым, — Игорь говорил неспешно, задумчиво, ощущая острую потребность поделиться своими умозаключениями. Замолчав, он заметил на лице Введенского одобрение и это смутило и порадовало одновременно. — Это очень тонкое замечание. Замечательно… Через некоторое время Францев вошёл в ординаторскую, чтобы просмотреть отчёты за прошедшую ночь. Старшая медсестра Елена Воронова и дежуривший этой ночью доктор Кирилл Поляков пили чай с шоколадным печеньем. — Доброе утро. Много поступлений? — поздоровавшись, Францев открыл шкафчик, где покоился его халат. — Доброе утро, Игорь Сергеевич, — басисто отозвалась Елена. — Привет, — стряхивая крошки со стола, Поляков задумчиво посмотрел на Францева, — пятеро. Трое, думаю, с шизофренией, двое с депрессией. Надо кого-то выписать, иначе скоро будем класть больных в коридорах! — Это к Максиму Евгеньевичу, — глухо ответил Игорь, надевая халат и бросая взгляд в своё отражение. Провел ладонью по волосам и сунул руки в карманы, разворачиваясь к коллегам. — Но он не любит выписки, ты же знаешь. Заведующий мужским отделением, Марсов Максим Евгеньевич, по какой-то неизвестной причине любил растягивать нахождение пациентов в больнице. Поляков частенько ругался с ним из-за этого, но господин Марсов оставался непреклонен. Несмотря на свою странную принципиальность, он был человеком постоянно улыбающимся и «скользким». Никогда не повышал голос и не шёл на открытые конфликты, но каким-то чудесным образом всегда добивался того, чего хотел. — Да хоть увольняйся! — пробормотал Поляков и залпом допил свой чай. — Ну-ну, чего уж так сразу? — Воронова открыла жёлтую папку и перелистала пару страниц. — Завтра выписываем Авдеева и Кировского. Две койки освободятся. — Авдеев не вышел в стойкую ремиссию, — заметил Францев. — Остальных и вовсе рано. Марсов мне сказал, что им всем ещё нужно полежать под наблюдением. Он бы и этих двоих не дал выписать, будь его воля… — Печенье будешь? — устало спросил Поляков, указывая взглядом на коричневые палочки, лежащие на голубой тарелке. — Да нет, спасибо. Пойду трудиться, как говорится! — с этими словами Францев вышел из ординаторской и направился в свой кабинет. Он сидел за столом и изучал карточки новых пациентов, как в кабинет кто-то настойчиво постучал. Оказалось, это был запыхавшийся санитар Лёня. — Там Борисов и Ледовский сцепились! Искусали друг друга! Ледовский орёт, вязка не помогла! Верещит, как резаный, перепугал всех больных нахер! Чего делать-то? — Иду, — бросил Францев и порывисто поднялся. Ледовский выглядел действительно устрашающе: пуская слюну и выпучив глаза, он выкрикивал что-то нечленораздельное, переходя на нечеловеческий хрип. Казалось, в него вселились демоны. Без преувеличений. Руки и ноги парня были крепко прикованы к койке жёсткими ремнями. Подаваясь вверх, Ледовский трясся и заходился в орах, от чего на шее проступали вены, а глаза заливались кровью и почти что выскакивали из орбит. Остальные пациенты столпились у стен и с опаской смотрели на орущего. Кто-то даже плакал. Францев подошёл к парню и положил ладонь на его раскалённый лоб. Тот одичало уставился на психиатра и издал ужасающий рёв. Его челюсти двигались медленно, словно их что-то сковывало. —  Галоперидол, пять миллиграмм, — распорядился Францев. Медсестра тут же засуетилась. После укола мышцы Ледовского сразу же начали расслабляться, глаза подёрнулись поволокой. Хрипы и крики становились тише, пока совсем не смолкли. Больные на вязке всегда производили гнетущее впечатление. Францев подумал, что необходимо пересмотреть лечение этого парня. Он так давно находился в больничных стенах, а в ремиссию так и не вышел. Таких срывов, как сегодня, у него давно не было. Пощупав у Ледовского пульс и убедившись, что тот в пределах нормы, врач вышел из палаты. Медсестра Лариса поспешила за ним. — Я откорректирую лечение. Сегодняшний приём анафранила пропускаем. — Ага, поняла. Францев скрылся в своём кабинете. Приведя документы в порядок, он выписал новое назначение для Яна Ледовского. «Отмена кломипрамина. Амитриптилин, (150 мг), 2 раза в день. Алимемазин (15 мг), вечерний приём». Не успел психиатр отдать Ларисе новое назначение, как пришлось проследовать в приёмный покой. Четверо потенциальных пациентов уже ждали осмотра. Первым оказался пожилой мужчина. Как выяснилось, Александр Антонович уже десять лет страдал от серьёзной алкогольной зависимости. Он так достал свою семью, что те решили сбагрить его в психушку на месяц-другой. — Понимаете, — говорила Наталья Ивановна, прижимая к грузному животу старую кожаную сумку, — спасу от него нет. Вчера напился, чертей видел, призраков каких-то. Кидался в них тарелками, всю посуду перебил. А ведь у нас растёт внучка и она видит это всё. Полечите его, а? Прошу вас. — Когда он у нас лежал? — листая дело Александра Кравчука, спросил Францев. — Полгода назад. — Вот, вижу. Алкогольная шизофрения, трижды был госпитализирован. — Да-да… Доктор, мы выполняли все предписания, но он, скотина, всё равно пьёт! Хоть тресни! — Что ж, давайте посмотрим. Где больной? — Сейчас! — закивав, женщина вскочила со стула и выбежала в коридор, где будущие пациенты психбольницы дожидались своей очереди под надзором медсестёр. Наталья Ивановна схватила за руку худосочного человека в мятой чёрной футболке и грязных трениках, и потянула его за собой в кабинет приёмного покоя. — Добрый день, присаживайтесь, — указав ручкой на стул, произнёс Францев. Мужчина сел на стул, тупо глядя на врача. У него было чуть вытянутое лицо, покрытое мелкими синяками и морщинами. Кожа имела явственный жёлтый оттенок. — Как вы себя чувствуете? — Номальн, — невнятно отозвался тот. — Призраков видите? Чертей? — Щас нет. — А когда в последний раз видели? — В коридоре, — с трудом ответил Кравчук и тяжело задышал, — они тама… на подоконнике сидят… и хихикают… — Понятно. Проходите в эту комнату и раздевайтесь, — указав подбородком на дверь в смежную комнату, заявил Францев. Александр медленно встал и выполнил требование доктора. — Сколько он принял? — Водки-то? А чёрт его знает! Утром ушёл за хлебом и молоком. Исчез. Час, два, три… Нету его! Хоть тресни! — затараторила Кравчук, вешая сумочку на плечо и поправляя розовую кофточку. — Заполз под вечер. Пьянющий, вонючий… Ну и давай бред нести. Он до этого неделю пил, почти не просыхая. Но хотя бы бреда не было… Францев кивнул медсестре, стоящей в коридоре. Та с готовностью прошла в помещение, где дожидался осмотра Александр Антонович. Игорь прошёл следом за женщиной. В небольшой комнате, при блеклом свете лампочки, стоял обнажённый Кравчук. Судя по выражению лица, он до сих пор не понимал, что с ним происходит и где он находится. Игорь внимательно рассматривал тело алкоголика спереди, затем велел повернуться задом. На спине было несколько больших синяков. — Обработайте, — сухо велел Францев, не глядя на медсестру, — сперва помыть. Оформляю. Женщина закивала, всё понимая без лишних слов. Выйдя в коридор, она жестом позвала санитаров, ожидающих указаний. Те поспешили выполнить свою работу. Медсестра отворила дверь, находящуюся в комнате для осмотра, и в нос ударил запах хлорки. Там находились душевые. — Так, больной, проходите! — строго произнесла она, пряча руки в карманы и с лёгким недовольством наблюдая, как санитары берут мужчину под локти и заводят в душевые. Тот еле передвигал ногами. Тем временем Францев определил Кравчука в третью палату и прописал первоначальное лечение. «Перициазин, 6 мг./в сутки, в 2 приёма. Пимозид, 1 мг/в сутки». — Спасибо вам большое! Ну тогда я пошла… А когда навестить-то его можно? — с трепетом спросила Наталья Ивановна. — В пятницу, с четырёх до шести. — Спасибо большое! До свидания! Францев взглянул на медсестру: — Следующий. Вторым прибывшим оказался молодой мужчина. В его чёрных глазах было что-то восточное, но имя и фамилия оказались совершенно русскими: Иван Дятлов. — Меня к вам направил психиатр из поликлиники, — тихо произнёс он и протянул направление. Францев забрал листок и пробежался по нему взглядом: «Дятлов Иван Васильевич, 1953 года рождения. Диагноз: 300.04, суицидальные мысли». — Как вы себя сейчас чувствуете? — Морально подавлен. Душевная боль. — Когда это началось? — Месяца два назад. — После каких-то событий? — Нет, видимых причин для такого состояния не было, — вздохнув, мужчина откинулся на спинку стула и почесал чёрную бороду, — сейчас мне кажется, что всё было зря. Ничего не радует. Жена меня не понимает. Считает, что я обленился и всего-то, вечно скандалим. Сдохнуть хочется. Купил верёвку, точно решил, что повешусь. А потом вдруг стало жаль родителей и обратился к психиатру по месту жительства. — Вам необходимо пролечиться у нас. Пока остаются суицидальные мысли — я не могу вас отпустить. — Ладно. — Проходите туда и раздевайтесь. Дятлову Францев назначил венлафаксин и феназепам. Третьем пациентом оказался зарёванный парнишка с синими прядями в чёрных волосах. Диагноз тот же, что у Дятлова: клиническая депрессия, только уже отягощённая тремя попытками самоубийства. В отличие от предыдущего больного, Лебедев всё время плакал и испытывал щемящее состояние страха. Ему Францев назначил пароксетин и феназепам. Четвёртым оказался Геннадий Тимофеев, мальчишкой переживший блокаду Ленинграда. Он считал, что его преследуют нацисты и хотят «добить». — Вчера звонили и молчали в трубку. Я-то знаю, что это было они. Считывали мой голос. Хотят с помощью него проникнуть в мой разум, но я им этого не позволю, — поджимая губы, недовольно заявил мужчина, блестя зелёными глазами. Ему было пятьдесят шесть лет, он был представительным мужчиной с довольно симпатичным лицом. Умные глаза, русые усы, аккуратная стрижка, свежие синие брюки и белая рубашка — со стороны этот человек казался абсолютно нормальным. Но, увы, в психиатрическую клинику он попадал уже в пятый раз. В периоды между рецидивами мужчина вёл вполне нормальную жизнь, занимал должность ведущего технолога на кондитерской фабрике, занимался воспитанием двух дочерей. — Когда они начали вас преследовать? — Около трёх недель назад. — Вы их видели? — Иногда я вижу их за стёклами. — За стёклами? За какими? — За обычными. За всеми окнами. Мелькнут и исчезнут… Они и здесь меня достанут. — Вы слышите голос в голове? — Нет, голосов нет. Я что, по-вашему, сумасшедший? Но они точно хотят в неё пробраться. Сволочи, — с досадой произнёс мужчина и ударил себя кулаком по колену. — Пройдите в эту комнату и разденьтесь. — Что? Догола? — дёрнувшись, нервно спросил Тимофеев. — Да. Поморщившись, Геннадий нехотя встал и повиновался. В кабинет вошла женщина лет тридцати пяти в приталенном голубом платье. Русые волосы спадали на плечи. — Он останется здесь, да? — тихо спросила она. — Да. Вы кем приходитесь больному? — Я его… подруга. Не жена. Игорь сразу понял, что означает такая "дружба". Они были любовниками. — Судя по документам, он женат, всё верно? — Да, — слегка покраснев, отозвалась дама и опустилась на стул, — у нас любовь. Настоящая, понимаете? А с ней он был по привычке и из чувства долга. Полгода назад ушёл от неё, мы живём вместе. В последние дни он начал вести себя пугающе и странно. Запер меня в комнате, мол, иначе меня достанут нацисты и увезут в Германию! Я знала, что у него заболевание, что он лежит в больнице время от времени, и поэтому решила привезти его сюда. — Вы сделали всё правильно. Не волнуйтесь, всё будет хорошо. В ремиссию выведем. А сейчас ступайте домой, приходите навестить Геннадия в пятницу, в четыре. — Спасибо, — смущённо улыбнувшись, женщина встала и вышла из кабинета. Тимофееву психиатр назначил амульсиприд. Когда с распределениями новеньких было покончено, Францев отправился в столовую. Для врачей на обед была наваристая солянка, тефтели с макаронами, творожная запеканка, овощной салат и компот. После трапезы Игорь ужасно захотел отдохнуть на диване в своём кабинете, но он помнил, что сегодня обещал побеседовать с «Максимом». И это обязательно нужно было сделать до отъезда. Спустя двадцать минут в его кабинет вошёл Кондратьев. Широко улыбнувшись, он опустился на стул и протянул доктору лист. Францев с внутренним удовлетворением понял, что не прогадал: «Максим» всегда жил по три-четыре дня. Игорь вчитался в написанное: «Я красивый, умный, добрый, щедрый, не помнящий зла». — Здесь не так уж и много прилагательных, — заметил Францев. — Но зато они наиболее полно меня характеризуют, — добродушно ответил Макар. — Что ж, спасибо. Расшифруете мне «не помнящий зла»? Что это значит? — Что я прощаю тех, кто сделал мне что-то нехорошее. — А что вы понимаете под прощением? — внимательно глядя в лицо пациента, психиатр медленно откинулся на спинку кресла. — Не держать зла, не проклинать, — помедлив, отозвался Кондратьев. — А себя? На себя вы не держите зла? — осторожно спросил врач. — М… О чём это вы? — Кондратьев встрепенулся, подозрительно уставившись на Игоря. — Если вы сделаете что-нибудь плохое, то будете злиться на себя или же простите? — Я буду злиться. Но потом прощу. Ведь я очень хороший. Я достоин прощения. В тоне Макара ощущалось, что он как бы защищается. Францев начинал понимать природу его диссоциативного расстройства идентичности. Когда дорогой человек ушёл, психика пошатнулась столь сильно, что выработала мощнейший защитный механизм. «Максим» являлся самоуверенным парнем, простившим себя и других, а сам Макар всё ещё винил и ненавидел своё «Я». Он считал, что вёл себя совершенно неправильно, поэтому тот мужчина разлюбил его. Игорь помнил, что Кондратьев рассказывал при поступлении. — Я потерял его из-за своей ревности. Я виноват. Он сказал, что давно разлюбил меня. Да и за что меня любить? Я подонок. Я не смог удержать того, кто был мне важнее всего на свете. Я сам разрушил свою жизнь. Я не могу без него. Без него я не существую. Именно фраза «не помнящий зла» помогла Францеву вывести свою теорию и он был в ней абсолютно уверен. Его метод принёс плоды. Отлично. — Максим, вас что-нибудь беспокоит? — Шоколада хочется. Но меня же никто не навещает. Я одинок, как волк! — в голосе Кондратьева звучали театральные нотки. — Что-нибудь ещё, возможно? — Нет. Кажется, нет. — Что ж, Максим, спасибо за разговор. Вы можете идти. Когда дверь за больным закрылась, Францев сделал все необходимые для Ротмистрова пометки. Войдя в ординаторскую, снял халат, попрощался со старшей медсестрой, заглянул к Введенскому, после чего поехал домой. Он успел только принять душ, и нужно было выезжать. В пять вечера Францев подходил к билетным кассам. Кто-то легонько коснулся его локтя: — Игорь Сергеевич? — Да. — Александр Сидоров. Это был мужчина средних лет с ямочкой на подбородке, непослушными каштановыми волосами и такой же чёлкой. Францев заметил, что у него едва заметно косит правый глаз. — Наш самолёт в шесть. Не хотите выпить кофе? — Почему бы нет? Идёмте.