Стрелы судьбы

Крис давно ушел. Наверняка отправился получать нагоняй за их сегодняшние художества. В другое время Дженсен посочувствовал бы ему, но сейчас все внутри бурлило от эмоций. Переодевшись, он метался по полупустой, необжитой еще комнате не в силах усидеть. Светлые стены, светлые кровати, светлого дерева тумбочки и светлый же шкаф, одинаковые серые покрывала, четыре серых коврика на светлом полу, бежевые рулонные шторы. Аскетизм граничил с больничным, на мгновение Дженсену даже почудился характерный запах лекарств и дезинфекции. Конечно, через неделю-две все изменится. Парни, да и он сам, натаскают вещей и вещичек, насколько позволит туповатое Правило необходимости и собственная дурная фантазия, а потом будут стебать друг друга, пока не сорвутся из этого города, этой страны, а может, и континента, не оглянувшись и не взяв с собой ничего. Взгляд зацепился за лежащую на кровати Криса гитару. Перед глазами вдруг встала ее товарка, равнодушно оставленная на завешенной коврами стене покинутой комнаты где-то на другом конце света, и Дженсен невольно зажмурился, до боли вцепившись в волосы. Тоска навалилась так резко, словно он сам стал на мгновение брошенным инструментом. Все вокруг показалось вдруг таким чуждым, что в пору было завыть. Не в силах оставаться на месте, Дженсен вывалился в коридор и быстро пошел мимо одинаковых дверей жилых комнат, таких же светлых и безликих, как их собственная, пронесся мимо каких-то кабинетов, свернул на широкую незнакомую лестницу и неожиданно выскочил к самому входу не виденной еще местной часовни. Вокруг не было ни души, и Дженсен остановился, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Ступням стало холодно. Опустив глаза, он почти с удивлением обнаружил, что выбежал из комнаты босиком. Машинально пошевелив пальцами под обтрепанным краем штанины, Дженсен почти затравленно огляделся. В прошлой жизни… или, вернее было бы сказать, при жизни он не был религиозен, так что не удивился, не обнаружив по эту сторону всемогущего сияющего старца. Впрочем, в воинствующее отрицание он, кажется, не впадал тоже. Воспоминания всплывали урывками, но Дженсен мог бы поклясться, что по большому счету ему было плевать — он жил, как считал правильным, и делал работу, которую считал нужной. И оказавшись здесь, как мог, пытался поступать так же. Здесь он держался за эту нужность, как за соломинку, просто потому, что больше не было ничего. И именно сейчас ничего подступило особенно близко. До боли сжав кулаки, Дженсен вглядывался в прикрывающий лишенный дверей вход легкий туман. Крис был уверен, что Сам отвечает на все вопросы, но Дженсен уже пытался спрашивать. Он знал, что увидит по ту сторону высокой стрельчатой арки — пару скамей, оштукатуренные стены и никого, способного ответить хотя бы на один. Туман клубился и манил ложным обещанием покоя. Вспомнилось вдруг, как когда-то в детстве он отдыхал с родителями в невероятно скучном курортном городе. Единственным развлечением были игровые автоматы в местном кафе. Удача тогда невзлюбила его, и ожидание чуда быстро превратилось в разочарование, со временем переросшее в равнодушие. С тех пор он никогда не играл, как после первых попыток не заходил в местные почти всегда одинаковые часовни. Но бог здесь не был ни бездушной железкой, ни необязательным атавизмом. Здесь он казался плевавшим на подчиненных начальником, и обида, не желая проходить, затаилась, выжидая случая поднять голову. Дженсен качнулся на пятках, отлепляя босые ступни от гладкого полированного пола, и решительно пошел вперед, еще не зная, что будет делать — ругаться, требовать или просить. Время вдруг растянулось, словно он шагнул в патоку, в уши ударил навязчивый ритмичный писк. Остановившись, он мотнул внезапно ставшей тяжелее головой и покачнулся. Мелькнула дурацкая мысль, что в обмороке от нервов он не признается даже родной матери, если каким-то чудом еще сможет с ней встретиться. — Дженсен! Отпустило также внезапно, как навалилось. Поморщившись, он оглянулся на голос. Его печально знакомый обладатель, чуть более встрепанный, чем обычно, торопливо поднимался по лестнице. Подол туники вился вокруг тощих с крупными коленками ног, за плечами раскачивалась пародия на крылья, и Дженсен подумал, что облегчать душу тот бросился сразу после разговора со старшими над звеном. — Чего тебе? Херувимчик, в миру Питер Ратковски, был воодушевлен, словно вместо обещанных пиздюлей Кейн выдал ему медаль. На вечно унылом лошадином лице светилась торжественная улыбка. — Я так рад! — запыхавшись, выпалил он. — Чему? — Дженсен потрясенно попятился, когда Питер попытался ухватить его под руку. — Ты что, обкурился, мать твою?! — Я рад, — обиженно повторил он таким тоном, словно это все объясняло. — Рад, что ты решил обратиться к Господу, Дженсен. Херувимчик никогда не позволял себе называть Бога Богом, а от панибратского «Сам» кривил рожи и пытался проповедовать тем несчастным, которым не хватало духу его послать. Дженсен готов был биться об заклад, что крыша у бедняги покосилась еще при жизни. Такому гулять бы где-нибудь по седьмому небу, безобидно нюхая цветочки, но нет — какой-то умник из канцелярии решил, что Служба Судьбы без этого сокровища не обойдется. Получив лук, Ратковски окончательно поехал кукушкой, вообразив себя кем-то вроде правой руки «Господа». Кривой, надо сказать, и изрядно косоглазой, что совершенно не мешало ему относиться к «смертным» с покровительным презрением посвященного. Презрение дополнялось искренним, но, на вкус Дженсена, не менее мерзким преклонением перед любым вышестоящим с крыльями и просто невероятным самомнением. Самомнение он пытался раздуть и за их с Карлсоном счет, за что был многократно послан на хер с молчаливого одобрения Криса. Однако вместо того чтобы отвалить, похоже, вообразил себя кем-то вроде мученика, выбешивая этим просто до зубовного скрежета. Вот и сейчас Питер захлопал на него круглыми совиными глазами, но отступать явно не собирался. Похоже, случайную встречу он успел записать в свои личные достижения, на радостях забыв даже о свеженанесенной обиде. Представив, как заходит в часовню в сопровождении этого, Дженсен, содрогнувшись, торопливо отступил еще на пару шагов. — Господь всегда рад принять заблудших детей своих… Дженсен развернулся и молча направился дальше, не реагируя на раздавшиеся за спиной увещевания и вопли.

***

Херувимчик, к счастью, отстал перед первым же поворотом, но Дженсен шел и шел, сам не зная куда. Камень под ногами вскоре сменился паркетом, в кондиционированный воздух вплелась нотка древесного аромата, и ноги вынесли его на прогретую солнцем террасу над внутренним двориком. Внизу в послеобеденной тишине застыли деревья. Крылатые были неравнодушны к садам, и такие дворы существовали, наверное, в любых филиалах Службы. Прислонившись к балюстраде, Дженсен тронул протянутую к балкону ветку с сердцевидными, поникшими от жары листьями. Сонное умиротворение убаюкивало, превращая злое разочарование в безнадежную, тоскливую горечь. Перед глазами вставали лица. Молодые и старые, мужские и женские, счастливые, тревожные, грустные… О дальнейшей судьбе их обладателей ничего не знал даже Крис. Вспомнился утренний парнишка в парке. Тогда Дженсен был уверен, что все сделал правильно, но сейчас не мог избавиться от мысли, что судьбоносный промах был бы сегодня как нельзя кстати. Зло усмехнувшись, он представил, как предназначенная Джареду стрела попала бы, скажем, в Сэди и безымянного красавчика, воспылавшего любовью к чужой псине. Представил и с силой сжал пальцы на резьбе перил, сознательно причиняя себе боль. Легче от этого не стало, но Дженсен слегка отвлекся от мыслей и, видимо, от реальности, потому и не услышал легких, почти невесомых шагов. По террасе мягко плыла крылатая. За год службы такие встречи стали для Дженсена почти обыденностью, но он все равно невольно залюбовался плавными движениями и грацией, с которой тонкая фигурка несла огромные белоснежные крылья. Их форменные рядом с такими выглядели нелепой подделкой, чем, собственно, и являлись, а неизвестный дизайнер был, видимо, придурком хуже Херувимчика. Золотистые, нечеловеческие глаза остановились на нем. Вздохнув, Дженсен отлепился от перил и даже выдавил почти искреннюю улыбку. — Здравствуй, Дани. Она не ответила. Застыла, нахмурившись и склонив голову, словно всматривалась во что-то. Волосы цвета спелого каштана и складки многослойной одежды замерли в неподвижности. — Данниль? Тонкая рука коснулась груди, дохнуло прохладой, и Дженсен почувствовал, как этот паршивый день становится если не лучше, то как-то терпимее. Прикрыв глаза, Дани сосредоточенно перебирала пальцами. Сосущая пустота в душе стремительно затягивалась, в мир возвращались краски… Хотелось стоять так вечно, но, вглядевшись в напряженное лицо Данниль, Дженсен аккуратно перехватил хрупкое запястье. — Спасибо. Хватит, я в порядке. Ну что ты, в самом деле? Тяжело же… И было бы зачем. Данниль осторожно высвободилась. — Эмоции такой силы нехарактерны для сущностей, — в мелодичном, хрустальном голосе звучала вполне человеческая тревога. — Я испугалась. Случилось что-то плохое? Дженсен неловко пожал плечами. Собственное поведение с высоты обретенного спокойствия казалось теперь безобразной истерикой, в которой стыдно было признаться, но Дани терпеливо ждала. — Дурацкий день, — выбрал наконец полуправду он. — Мы накосячили. Ты, наверное, уже знаешь. — Вы, но не ты? Дженсен отвел глаза. Данниль была кем-то вроде куратора, но разговаривала обычно с интонацией медиума. Невозможно было понять, знает она о чем-то или только догадывается. Впрочем, немедленного ответа вроде не требовалось. Дженсен подал ей руку, на которую крылатая невесомо оперлась, и молча повел к лестнице в сад, куда Дани несомненно направлялась с самого начала. На ступеньках Дженсен спустился чуть вниз, страхуя. Дани благодарно улыбнулась, опираясь на него уже по-настоящему, и подобрала подол. Лестницы, даже пологие, давались ей нелегко. Крылья подрагивали, словно вот-вот готовы были развернуться если не для полета, то для баланса. Мелькнула вдруг подловатая мысль, что, если оступиться, он наверняка увидит их в действии, и Дженсен прикусил изнутри губу, мысленно надавав себе оплеух. — Не тяжело тебе с ними? — спросил он, просто чтобы не молчать наедине с чувством вины. — Мне даже мелкие таскать неудобно. — Это потому, что они не твои, — улыбнулась Дани, бестрепетно ступая на гравий дорожки. Подумав, Дженсен решил не повторять ее подвиг и пошел сбоку, по краю газона. Босые ноги приятно защекотала подстриженная трава. — Помню, мне тоже не нравилось, — продолжила она, — но это другое. — Ты… помнишь? — Да. Тебя это удивляет? Они остановились под деревом. Данниль повернулась к нему. Резные тени от листьев словно подчеркивали алебастровую белизну ее кожи, темные брови над внимательными золотыми глазами были чуть-чуть приподняты, словно его удивление удивляло ее саму. — Наверное, — Дженсен пожал плечами и перевел взгляд на узоры древесной коры, — мне показалось, для сущностей нехарактерна долгая память. Он старался говорить нейтрально, даже шутливо, но для крылатых эмоции всегда оставались открытой книгой. Прохладные легкие пальцы сочувственно коснулись плеча. — Мы забываем мир, Дженсен, а мир забывает в ответ, — в хрустальный голос влилась нотка грусти. — Для смертных и всего ими созданного мы будто не существуем, а они так же не существуют для нас. — Но мы ведь можем выходить туда как… — Дженсен замялся, слово «смертные» не нравилось ему с самого начала, — как обычно, — наконец неуклюже закончил он. — Мы видимы, слышимы, осязаемы. Данниль с улыбкой качнула головой. — Вы просто еще не так далеко отошли от грани, но все мы по другую сторону, этого не изменить. — Тогда зачем все? — он сжал руку в кулак, сам не зная, кого хочет ударить, уперся костяшками в шершавую кору. — Почему мы вмешиваемся? Кому это нужно, Дани? — Всем, — недоуменно нахмурилась она. — Им, нам, миру… — Но люди… — разжав кулаки, он с силой потер лицо. — Что если кто-то ошибся? У нас… в офисе… там, — Дженсен мотнул головой, указывая наверх. — Почему это никого не волнует? Зачем вообще это нелепое парообразование, если… смертные и сами способны разобраться со своей жизнью? Или ты тоже пошлешь меня спрашивать Самого? Данниль помолчала, задумчиво поглаживая кору. Тонкая рука на фоне дерева казалась почти прозрачной. Золотой взгляд стал рассеянным, но Дженсен почему-то все равно чувствовал его на себе. — Стрелы судьбы сшивают мир, Дженсен, — наконец начала она, — но… их нельзя выпускать в никуда. Только в живое сердце, иначе стрела растает. — А если… ну… не в сердце? — Это просто фигура речи, — Дани улыбнулась, словно знала о его сегодняшней выходке. — Так красивей. Слегка успокоившись насчет утреннего, он тут же отругал себя за излишнее любопытство, но Данниль, к счастью, не передумала продолжать. — Каждая стрела, словно игла, тянет за собой нить, но нити не держатся сами по себе, Дженсен. Чтобы удержать нить, нужен узел. Ты понимаешь? Он понимал. — Двое… Данниль молча кивнула, движения ее руки стали почти гипнотическими. — Любовь — это лишь средство, Дженсен. Но можно ли объяснить это вчерашним смертным? — Не всем, — он горько усмехнулся. — Многим не понравится, как вы используете смертных сегодняшних, а кое-кто тут же припомнит что-нибудь херовое из собственной жизни. Да, Дани? Проще дождаться, когда мы с миром взаимно подзабудем друг друга, посылая самых любопытных к Самому, который якобы рулит всем? Данниль подняла глаза, и Дженсену тут же захотелось прикусить язык и извиниться. — Мы никому не делаем зла, — тихо, но твердо произнесла она. — Страданием стрелу не удержишь. А цели выбирает Сам, Дженсен. И это правда. Так всегда было и будет впредь. Наступившую тишину можно было потрогать. Чуть слышный шелест листьев и тонкое тивканье какой-то птицы, казалось, лишь оттеняли материальность этого молчания. Не выдержав, он опустил голову. — Прости. Данниль тихонько вздохнула. — Мне не за что тебя прощать, Дженсен. Но… что случилось? Что случилось на самом деле? Он криво ухмыльнулся и молча протянул ей открытую руку. Пояснений не требовалось. Озабоченно нахмурившись, Данниль провела по ладони прохладными невесомыми пальцами, чуть задержалась на снова занывшей ранке. — Сегодня, — наконец, произнесла она. Это не было вопросом, но он на всякий случай кивнул. Согнув его пальцы, Данниль положила ладони сверху и снизу, окружив кисть будто прохладным коконом. Кожу кольнуло, словно слабым разрядом тока, в нагретом полуденном воздухе свежо запахло озоном. Задумчиво кивнув, Дани отняла ладони и, на прощание коснувшись плеча, медленно поплыла по аллее в глубину сада. Дженсену оставалось лишь удивленно смотреть ей вслед. Ранки на его руке больше не было.