«С воспоминаниями о том, как много было сказано хороших слов и как много обещаний было нарушено, приходят страдания. В этом мире слишком много говорят те, у кого на это вообще нет права».
Простодушие коренных выражалось не только в военных кампаниях, но и в законах, в частности земельных, с какими вмешались пришельцы, издавна подкованные в экономике и политике, не забывая разбрасываться лестью. Тогда первые по всей видимости всё чаще стали сомневаться, стоило ли вообще брать ответственность за жизнь колонистов. Они же двигались всё глубже на континент, вырубая всё больше лесов, заключая всё больше пактов о передаче земли… в чём коренные ничего не смыслили. Поставленная закорючка на белоснежной бумаге, к удивлению последних, не просто давала право возделывать их охотничьи земли и собирать урожай, а фактически отнимала у них право вообще появляться на них. Немыслимо! Конечно же из-за невежества читай недопонимания начались вооружённые столкновения, но к тому времени английские поселения, вот-вот уже готовые к войне за независимость после кровопролитных схваток с Францией, то есть почти американские, обрели мощь достаточную для отражения палок смуглых неумех. Явное несогласие с новым положением дел подогревало кровь для схваток, для мести, но многочисленный противник и болезни… болезни, к которым только у приезжих имелся иммунитет, вынудил отступить, проявить трусость презираемую и жалкую. Белый человек, святой в своей простоте и неумении пользоваться благами, предоставляемыми им Континентом Черепахи, обманчиво показавшийся слабым, резким своим отношением словно нанёс удар со спины, нарушил соглашение, к которому так долго приходили разные народности. Обе одинаково трудились, общались, оказывали помощь и любили. Европейские писатели, социопсихологи и этнографы стремились узнать о коренных как можно больше и отразить на бумаге для потомков свои наблюдения, покамест доверчивые объекты изучения принимали веру пуритан и надеялись исцелиться от буйствующих дифтерии и оспы, разносимых в том числе пронырливыми торговцами, протаптывающими ботинками новые и новые дороги. Многие земледельческие племена, хоть и тяготевшие к покою и невмешательству в чужие дела, всё же не отказывали себе в наслаждении купить у них семена чудных растений, столкнувшись однако не столько с трудностями их выращивания, сколько с новыми сорняками, и паразитами. Досаждали не нарочно занесённые пчёлы, злобно реагирующие на любого неосторожного; бабочки-шелкопряды, поедающие целые лесные массивы; и в особенности крысы, гроза урожая и переносчики тех самых смертельных болезней. Виновники происходящих изменений, пособники международной торговли, поспешили исправить ситуацию привычным им способом — не медициной, как можно было подумать, а религией. Той самой, единственно верной, по какой-то причине подразумевающей планетарное распространение, ко всему прочему, едва отличавшейся в трактовках чужаков с юга, с севера или северо-запада.«Мы не хотим церквей, потому что они научат нас спорить о Боге».
Из любопытства местные обращались в протестанство и католичество и находили в этом особенное посвящение, однако когда число миссионеров возрастало с каждым прошедшим месяцем, а их проповеди и речи из убедительных переросли в принудительные, местные призадумались и ужаснулись, что пришельцы стремятся исказить их родную культуру, видоизменить под себя. В чём их уже не раз предупреждали близкие и родственники, умоляющие вернуться в родные типи и вигвамы, те самые жалкие, нецивилизованные и отсталые родственники, почему-то спустя время вспоминаемые с большей теплотой. Правы были предки, правы были и слышащие глас их через сновидения и медитации, шаманы, к которым молодые повернулись спинами и закрыли уши. Они отвергли веру матерей и отцов, тем самым фактически отказываясь от многих тысячелетий истории, от всех, кому были обязаны способностью дышать, чувствовать мир. Теперь же едва дышали боясь высунуть нос из полуразвалившихся хижин, в каких устроили погром недовольные белые, с недавних пор готовые насадить на вилы всех своих темнокожих соседей, даже если те лучше знали их Святое Писание. Напрасно они всеми силами старались примкнуть к обществу, какое никогда не будет считать их своими. Обществу пуритан, за какими скрывались беспринципные эгоисты, для кого совесть — досадная помеха на пути к богатству, величию. Нетрудно заметить, что отношения никак не клеились, даже если предпринимались активные попытки. Проверенные временем способы всё чаще давали сбой: местные не желали торговаться, отказывали в охоте на некоторых зверей, священных для их рода, нарушали договора о ненападении, в азарте или опьянении устраивали драки, и англичане то и дело вынуждены были обращаться к кулакам, а чаще к чему-то посерьёзнее. Напролом с помощью огнестрельного оружия и конницы медленно, но верно сметали одно племя за другим, словно впервые осенённые властью отбирать чужие жизни. Устраивали резню в ответ на трусливые партизанские вылазки. Валили священные тотемы, сжигали деревни, не щадили ни детей, ни носящих их, ни тех, кто уже был неспособен иметь их в силу возраста. Остатки бежали западнее. Бежали до тех пор, пока не встречали таких же беженцев, гонимых другим злом, с юга. Испания, сосредоточив все усилия на завоевании мезоамерики, долгое время неохотно вмешивалась в дела отсталых пустынных американских племён, а если вмешивалась, то без особых последствий для последних. Вяло обменивалась керамикой, коврами и накидками или занималась грабежом, что со стороны коренных смело приравнивалось к смертному приговору. Не помогали прославленные молниеносные атаки, отработанные на лошадях, и отступление к «крепостям» пуэбло. В неприступных глухих строениях испанцы проделывали отверстия пушками, либо исхитрялись забираться к уязвимым деревянным люкам на потолках, где сжигали затавившихся или вступали в ближний в бой. Чаще же вербовали, читай похищали, мужское население для собственных нужд, будь то возделывание земли, засев полей или сбор урожая, работа на рудниках или выполнение других, мелких поручений. Испанцы навсегда ослепли от жадности и величия, стоило обнаружить залежи серебра и золота. Ни жара, ни москиты, ни плохая пища не останавливали их. Покорение Центральной Америки с принуждением как сменить веру, так и присягнуть испанскому королю строптивых кровожадных дикарей, забавой у которых считались массовые жертвоприношения, далось нелегко. Несмотря на то, что местные могли похвастаться только сложной архитектурой, и не факт, что возведённой именно ими, от грозного вида металлических пушек и конницы не бросались наутёк, но сражались отважно и отчаянно, как безумцы, выгрызая ценные людские ресурсы от королевской армии. Чего стоил захват столицы ацтеков и противостояние многотысячной толпе под градом стрел и копий! Отсталые идолопоклонники боялись прогневать своих богов и тряслись за золотые запасы, применение которым нашли в кощунственном складировании и накоплении. Эта награда впрочем окупила все старания. Ответной жестокостью, подкупом, убеждением, обманом, угрозами, а главное аркебузами, рапирами, огнестрельным оружием и железной бронёй, конкистадоры захватывали одно поселение и город за другим. Устанавливали свои законы, крестами, позорными столбами, виселицей наказывая всех, кто стойко, кто неуверенно, преграждал путь и ослушивался приказов. Никто не знал, сколько бы это продолжалось, если бы не одна молодая, открытая девушка, готовая пожертвовать интересами ради своего народа, ради его сохранения… Происходя из знатного рода ацтеков, ухоженная, способная и любознательная Малинче вызвалась быть у захватчиков переводчиком, чья ценность возрастала с каждым днём при участии в переговорах, поднявших её навыки владения языками. Спустя время она под маской послушания превратилась в инструмент влияния на действия конкистадоров, понемногу посвящая их в традиции народа, выражая их волю. Мечта примирить враждующие стороны, одна из которых жгла и разрушала святилища, обливая святой водой и заставляя одинаковыми крестами, а другая тщетно сопротивлялась и пыталась откупиться, была наивна, но, к удивлению Малинче, получила поддержку, откуда не ждала. Её светлые взгляды и старания приглянулись тем самым приезжим епископам, миссионерам и летописцам, недовольными продолжительными кровожадными методами конкистадоров по приобщению к Святой вере. Солидарны были в некоторой степени король и другие конкистадоры, но остановить всепозволительность некоторых не удалось. Пытались предупреждать и даже собирать отряды для подавления, но никто не отваживался перечить тем, кто приказ «не упускать ничего, что могло бы служить благу Господа и государя» истолковывал буквально, тем более за недостойную плату. Так воинственные войска испанцев и португальцев где с сопротивлением, где без, расширяли своё влияние далеко на юг и север. Благо, что тут и там возникали такие же как Малинче, осмелившиеся говорить правду, не склонившиеся перед новой верой, говорившие о взаимовыгоде мира. Благодаря им карательные экспедиции, и убийства ради прихоти сократились, а кое-где прекратился геноцид ради наживы. Разумеется, и в Северной Америке подобных святых людей, медиаторов, было с лихвой. Что примечательно, не только коренные утихомиривали пламя вражды, разгорающееся время от времени с приезда Колумба, сводя на нет притязания и притеснения добровольным походом под венец, как знаменитая Покахонтас, но и английские поселенцы, многие из которых представляли собой миротворческую породу гибридов, и их родственников. Вело их отнюдь не прагматичное самоотречение, а чувства, интерес, различия притягивали обоих народностей. Притом поток европейцев в родовые общины коренных был намного сильнее. Если их и не почитали как богов, то относились как к друзьям вождя, с большим почтением. Что уж говорить, даже с попавшими в плен белыми и чёрными, вопреки известной зрителям практике зверств, коренные обращались таким образом, что те перенимали их обычаи, породнялись с ними. Немалую роль сыграли и косные воззрения односельчан, прочь гнавшие их в обогреваемые костром жилища, в окружение более понимающее. Примерно в то же время похожее происходило у северных соседей, французских изгоев (о каких ещё скажут), в основном холостяков, пожелавших стать вольными землепашцами, охотниками и рыболовами. Познавшие и быт, и дух коренных американцев писали: «Они искренние, любопытные, нежные, верные, им неведомы коварство и вероломство. Такие слова как враньё, обман, алчность, зависть, клевета и презрение никогда не достигали их ушей. Они не знают чувство ревности. Они умеют жить и наслаждаться моментом. Многие думали, такая жизнь — утопия, несбыточная мечта. Но для них это реальность. Как реальность и то, что им ведома злость, жестокость, обида и сомнения, то есть, они такие же люди как мы, но всё-таки лучше во многом». К сожалению, с приверженцами подобных лозунгов расправлялись с каждым годом всё короче и суровее, и горлопанный суд вскоре сменил безмолвный эшафот. В отношении тех, кто от слов переходил к делу, пособничал коренным, принимая тех из родовой общины, и наоборот, покидая английские деревни, действовали беззастенчиво и решительно. Нечего говорить о тех, чья совесть не позволяла стоять в стороне, когда добрым коренным друзьям давали открытый бой, и становились с ними в один ряд с пониманием, что с ними поступят не менее жестоко. Вырежут. Надо полагать, страх всё более очевидной смерти толкал их по мере имеющихся знаний советоваться с военными и гражданскими вождями, но более того — без умолку убеждать избегать кровопролития, по их мнению заведомо проигрышного. К большому огорчению коренные в этом убедились лишь на практике. Коренные испокон веков вели оборонительные и наступательные войны, грабя ли или наказывая враждебное племя, пока не нашли общего для всех опаснейшего врага — пришельцев, заставивших пересмотреть понятие войн. Даже нападая первыми они оборонялись, так как всегда воевали на своих землях. Проигрывая не чейн* за чейном, а фарлонг за фарлонгом. Европейцы, незнакомые с тонкостями ведения боя коренными, называли их коварными и хитрыми трусами, не стремящимися вести бой лицом к лицу, когда как на самом деле к трусости они не имели отношения. От тактики неожиданного нападения, отработанной до совершенства отцами и дедами, они не собирались отказываться. Её действенность обеспечивали стремительная и мощная атака при одновременном сохранении бойцов. Справедливости ради стоит сказать, были и практикующие лобовое наступление. Исключительной воинственностью, притом оправданной победами, запомнились колонистам команчи, с которыми сравнивали всех нападающих. И которые, к сожалению, стали примером для остальных племён, не понимая, что последовательность действий «ужаль, убеги и найди укрытие» на самом деле сулила захватчикам далеко не головной болью, а серьёзной преградой на пути строительства Нового Света, где нет места не разделяющим их взгляды. Переняв от пришельцев безрассудную атаку, кто с гулкими дубинами, кто с громкими винтовками, которыми владели одинаково хорошо, неважно, все погибали от закованной в броню обученной королевской, а затем гордой американской армии, заручившейся пушками и артиллерией. Ни живости, ни грации, ни самопожертвования в действиях захватчиков, только хладнокровное истребление, ничего общего не имеющее с остервенелой жаждой защищить свои семьи кружащей с дикими возгласами конницы, замыкающей противника в кольцо и расстреливающей из лука или пронзающей копьями. Постановке боёв в фильме с фокусом на значимые события и удары без затягивания даже на секунду, можно смело было ставить высочайшую оценку. Как наверняка и драматическим нотам флейты и скрипки коренных, без конца жалостливо сопровождающих то или иное экранное действо. Гектары земли, которыми завладевали приезжие, простирались всё дальше на запад. Франция больше не стояла поперёк горла, а в ходе последовательных поражений она постепенно уходила на север, ввязываясь в конфликты, уже не имеющие веса для тринадцати прибрежных британских колоний, потому как те избавились от ярма дойной коровы метрополии и основали собственное независимое государство. Государство Объединённых Штатов Америки, волевое, укоренившееся, желающее развиваться на своих условиях без крохоборной Великобритании с её сковывающими законами и пошлыми пошлинами. Ценой тонкой дипломатической игры в усыплении бдительности Англии и тайного снабжения войсками, оружием и продовольствием со стороны Франции, обиженной потерей владений в Америке, «Сыны свободы», как стали звать себя противники метрополии, протестами, заседаниями конгресса и затем кровью добились независимости. Королевство, имеющее сравнительно более высокую подготовку, но сравнительно меньшую армию, к тому же застигнутое врасплох и лишённое поддержки ближайшего к взбунтовавшимся колониям доминиона — Канады, озлобленное и разбитое уступило, хотя и не уставало напоминать кого новосозданным ОША стоит благодарить своим существованием. Во всяком случае, поначалу, пока не поняло, что вслед за бывшими колониями начнёт бунтовать Канада, поделившись на два враждующих лагеря, затем и, вдохновлённая силой духа и неустрашимостью америкаских героев, Ирландия. Жители, исхудавшие и горбатые от рабства и налогов, короче говоря, ужаснейших условий, воспрянули и пошли войной. Кто на Объединённое королевство, чьим исходом стало обретение независимости, кто в Америку — всячески помогать в крупной революции. Не последним аргументом в пользу крайне опасного путешествия через Атлантику на прохудившихся кораблях стали бескрайние земли. Земли, чьи истинные владельцы, американцы, в свою очередь стремились вернуть. Но удалось это только карибским островам, где коренное население, объединившись с рабами, свергло испанскую тиранию. Борьба шла по всему континенту, колокольным звоном разнося победы для одних и поражения для других общей музыкой — чувством единства, страстью к свободе, воодушевлением. Музыка достигала ушей всех угнетённых и двигала бороться за свои права, конечно же восстав против угнетателей. Но до стабильности и мирных настроений, в которых в данный момент и проживали тридцать восемь штатов, было ещё много сражений, вовлекавших коренное население и часто, конечно же, против их воли. Были и сомневающиеся (полагаю, с именами наверняка состоявшими из слов «мудрый» или на худой конец «смекалистый») в целесообразности идти на страшные, истребленческие войны белых людей — фильм напоминает о стычках коренных, чреватых максимум сотней жертв и то считавшихся непоправимым бедствием, катастрофой, — несмотря на божественность их происхождения и чистоту во всём. Но некоторые шаманы, поддавшиеся сильному влиянию последних, убеждали воинов в обратном. Они видели во сне перемены и облекли в понятные пророчества и легенды, заставив пойти с оружием всю мужскую половину. Громадное число коренных, несмотря на владение винтовками и мушкетами, погибло кто в мучениях, кто моментально. Сразу не поймёшь, от чего становилось не по себе: то ли от того, что они отвоёвывали земли вражеских племён во многом не для себя, то ли от того, что отправлялись в «мир изобильной охоты» с довольной улыбкой, показав всю храбрость и честь и выполнив науськанное предназначение…«Нет большей славы, нежели слава воина, и нет почётней смерти, нежели с оружием в руках на поле сражения».
Шаманы, чей высокий пост и следовательно ценность каждого слова, убедили заключать военные союзы с приезжими для устранения вражеских племён, — не единственный корень зла разросшегося древа вырождения американской нации. Раздробленность, недальновидность, вера в истинно верный образ жизни, несмотря на незначительную разницу от племени к племени, долгие столетия условного застоя в развитии при отсутствии настоящей угрозы. Всё познавалось в сравнении, и европейцы, в ком не рассмотрели врага, ту самую угрозу, а так, новые трофеи, показали, насколько разнились их вооружение и кругозор. По первой конечно же вызывающие интерес, симпатии, как к чему-то неведомому и одновременно влекущему разгадать, но сменились напряжением, усиливающимся год от года. Зависело оно прежде всего от терпимости наций друг друга. Тех колонистов, кто мнил себя обязанными коренным, насчитывалось гораздо меньше, чем утверждавших превосходство, распространяющих христианство и живущих по законам божьим. Преодолеть колоссальный разрыв, сблизиться, оказалось впоследствии непосильным. О чём смекнули белые колонисты, как только гордо встали на ноги, выпрямили спину, больше не зависимые от поставок метрополии и милости погоды, не готовясь к голоду при подсчёте бочек не сгнившего зерна и числа дичи в лесах, поставив горбатиться вместо себя чёрного раба и любовно взяв оружие. Со сложным устройством, совершенное, смертоносное, бесконечно далёкое от связанных жилами загнутых палок или отёсанного камня. Недоумение, возникающее при взгляде на нынешних потомков их спасителей, сменилось презрением, вызывая смех да и только. Схожие чувства питали к соотечественникам, кому видимо претило чувство плеча, взаимовыручка и труд, но поболее того — недостаток в женщинах, толкавший их заводить знакомства с темнокожими, восторгающимися по поводу и без, либо — покидать стремительно растущие города вместо помощи в их обустройстве! Злили их и благочестивые ухоженные женщины Новой Англии, осанистые, любезные, опора Нового света и его будущее, в конце концов, хотя и чрезвычайно нежные и хрупкие, особенно в неблагоприятных условиях. Те, кто утешали и превращали деспотов в благодарных мужей, те, кто дарили радость, а теперь пали перед неловкими ухаживаниям неотёсанных местных, позволяли прикасаться к себе, приводили их в дома и под алтари, дарили им детей, какие вполне могли стать их детьми, как было тысячи лет до этого! Что самое противное, смешанные дети следовали по пятам за коренными, проникались их дикарским духом и наивной восторженностью, идущей вразрез с чопорностью и методичностью восточных американцев. Зародившиеся в умах протестующие настроения они лелеяли дольше, чем того хотели, взводили и опускали в беспокойстве курки ружей, стирали металл, так как понимали, что без должной подготовки и детального плана выжить их из селений будет не просто. Доказательством тому множество в прошлом сражений с ещё большим множеством проливших кровь соотечественников. Какими бы внешне верными союзниками коренные ни казались, мыслящие, наместники, военные люди всё чаще предрекали в скором времени раздел земель, и в не в последнюю очередь с применением насилия, потому как добиться от местных уступок стало намного сложнее. Колонистам же благоволили многие обстоятельства, начиная со сложившихся враждебных отношений в регионе до вовлечения в них новых государств, также сыгравших на сокращении числа местных. Племена северо-запада, испокон веков вовлечённые в войны друг с другом, а затем в войны других, белых людей, истощались в военной мощи, но нужда и азарт толкали их на смерть, особенно при щедрой поддержке оружием британскими торговцами и правительственными агентами, в надежде если не свергнуть неприятельские ОША, то пошатнуть точно. В конце концов коренные американцы ожидали от своих отдачи и жертвенности соответствующей награды. Однако за одной войной шла другая, одни союзники заменяли собой других, обещания стали означать враньё и ничего кроме во многих языках, и в конце концов, чтобы банально остаться в относительной целости и сохранности, но с позором, признали вражескую силу и власть. Как сделали едва ли не все племена восточного побережья, с опущенными головами последовавшие вместе с другими, такими же бывшими союзниками бледнолицых, печально знаменитой «Дорогой слёз» на запад, куда стекался весь их народ, гонимый оскорблениями, хлыстами или ружьями американских солдат, назначенных быть сопровождающими, по факту — погонщиков. Французы, чьи добропорядочность и честь ветром облетели полстраны, неожиданным образом отказались от принятых соглашений, уступив натиску британских войск и отдав предпочтение их денежным выплатам за громадный регион Новой Франции, «Французскую Унию», где коренные имели право вести иную, но всяко хорошую жизнь. Право на какую моментально перестало существовать с введением новой жестокой расовой политики захватчиков, кому наглости хватило именоваться американцами. Покамест сдавшая свои владения большая часть французов медленно и заметно менее принудительно стекалась к Канаде, индейцам, как их с издёвкой звали с давних времён видимо в стремлении принизить статус и лишить общего с Родиной, ничего другого не оставалось, кроме как не переча и не жалуясь повиноваться. Разумеется, после того, как признали бесплодность попыток в долгих переговорах с рядом представителей и их заместителей, разных, молодых и старых, импульсивных и мудрых, но все как один говорящих общую мысль: «Нам стало тесно, подвиньтесь и дайте нам простор».«Не нужно много слов, чтобы сказать правду».
Возмутившись требованиями, предусматривающими в частности беспрекословно отказаться от старых традиций в пользу новоамериканских, они пытались восстать и потеряли много доблестных воинов: коренные Северной Америки всегда были свободными и искали любую возможность оспорить навязанные им ограничения. Приняв постыдное поражение, они скорбели и надеялись на скорый конец страданий. Не подозревая ни о холере и воспалении лёгких из-за антисанитарии, ни о голоде, что схватятся за них, ослабленных, с новой силой и заберут ещё больше в мир духов. В качестве возмещения американское правительство насмехательски, не иначе, выдало всем по одеялу и несколько долларов. Уставших или неспособных сопротивляться регулярным американской и испанской армиям сгоняли как скот к Великим равнинам и Большому бассейну, и вряд ли стоило бы оспаривать данное «взвешенное» решение, так как безграничный простор вмещал всех беженцев, хотя радовал только мелкими речушками, несущими холодные воды в темноте скалистых разломов, и конечно же самими неказистыми скалами — останцами. Пустыней с колючими растенями и острозубыми пресмыкающимися, годящейся разве что для более подготовленных к засухе племён юго-запада, лишившихся одомашненных животных, крепких домов с оросительными каналами и теперь проживающих в тряпочных конусах. Среди прочих их отличали разрисованная керамическая и даже серебряная посуда и расшитые одеяла, которыми они охотно делились с другими испытавшими потери племенами. К примеру, юго-восточные, проживавшие в основном в укреплённых каменных и деревянных домах, под сенью высоких крутых гор и густых сосновых и широколиственных лесов, что спасали от палящего солнца, а если нет, то всегда можно было окунуться в реках и заводях, где несть числа живности и плодородным землям, столкнулись с практическим отсутствием всего, к чему привыкли они и их предки. Что уж говорить о хвойно-лиственном северо-востоке с сотнями рек и озёр, исследованными вдоль и поперёк, крае изобилия для охотников и собирателей. Для последних в суровых условиях жгущих пятки равнин нашлись бы занятия, когда как рыбаки и земледельцы вынуждены были переучиваться, чтобы принести пользу сородичам, однако принимая в расчёт военное положение, пополняли оборонительные отряды. К сожалению, любая стремительная жалящая атака была оборонительной, во всяком случае пока они не сыщут сочувствия и поддержки мастеровитых племён северо-запада. Если те ответят согласием на их призыв, конечное же. На фоне становящегося всё более безнадёжным состояния, совет бежавших племён вместе с уцелевшими мужчинами, воинами-победителями, героями среди не только своих, но и недругов, уважавших их за искусное умение сражаться с неравными, с собой, за большим-большим костром решил объединить усилия, впервые за известную историю американских племён, и бросить вызов могучей армии. В мудрости и дальновидности подобного решения, думаю, не усомнился ни один зритель, но по хмурым лицам общающихся на незнакомых наречиях, в купе с жестами, включающих более тысячи понятий, успел понять, что в масштабном плане имелись затруднения. К примеру, вражеских армий было множество, и все они стремились отхватить кусок земли побольше по самым разным причинам, а раз считавшие себя истинными владельцами, американцы то бишь, не представляли особой опасности железным орудиям и технике, то со всё большим напором изгоняли их используя различныеные средства. Обман и подкуп были самыми безобидными, как коренные прознали, ещё враги нарушали собственные законы, били и убивали своих же, если те выказывали неповиновение, как правило, сторонников коренных, совестливых, чем вызывали большее презрение.«Есть много способов пахнуть скунсом».
Часть племён, меньшинство, на самом деле, проживающее на просторных равнинах в сравнительном довольстве, коих почти не коснулись ни недуг болезней, ни нашествий, не верила в то, что белые напали первыми, устраивали те зверства, которые описывали их более пострадавшие сородичи. В конце концов, их родные жили и обучались в городах давних союзников, и чувствовали себя замечательно, а некоторые поплыли на огромных гонимых ветром каноэ на родину к бледнолицым, в загадочную Англию, где проживал их нахваливаемый бог и люди почти к нему причисленные. «Взгляните на себя со всей внимательностью, вы сами виноваты в своих бедах. Не вы ли были против объединения с бледнолицыми, не с вашей ли щедростью позволили жить на землях Континента Черепахи, не вы ли затаили злобу и, объединившись под предводительством свирепых выживших из ума стариков, захотели сбросить их в бескрайнее море?! — осуждал духовный лидер американцев степи в вышитой подвигами рубахе и с рогатым перьевым оголовьем, стелющимся по земле. Впечатляющий и почётнеший убор, право носить который заслуживали боевыми подвигами, и который, если забегать вперёд, станет самой лакомой целью для вражеских стрелков. В пышности наряда он не уступал другим лидерам, рассевшимся вокруг костра, что бросал зловещий отсвет на раскуривающие трубку лица. — Вы. Предатели. За это вы поплатились лишением свободы и казнями. Теперь же просите помощь у нас. Тех, кто не кусает руку кормящего. — Сородичи поодаль, присевшие у сотен наскоро сооружённых разноцветных типи, проглатывали каждое слово, не понимая, корить себя или злиться. Вечер, в честь знакомства и объединения отмеченный роскошным пиром, был горек и жёсток не только из-за мясистых бизонов. — Они привезли нам коней, пороховые палки, металл, припасы и многое другое, без чего мы уже не можем существовать. Почему вы думаете, что наши обещания людям с большими ножами будут расходиться с истиной? Они добрые друзья нам. Мы не вы, мы не откажемся от них». Слова, в каких заключалась и сила, и твёрдость, местами и упёртость, вызвали горькую усмешку как при первом просмотре, так и сейчас, когда я знал чем обернётся их безоговорочная вера в друга и союзника. Неприятно говорить, но предки северян были исключительными мразями, не чета южанам, строившим из раза в раз свои обособленные государства, пока их не разрушали завистливые соседи-дикари. Так было с Кахокией, стоит вспомнить первый фильм; затем с так называемой «Французской Унией», простирающейся от Луизианы и Миссиссипи до канадских Альберты и Новонайденной земли в годы предшествующие завоеванию Англией; потом с Техасом, последним оплотом стремящихся к объединению и миру. Идеалистов, самых рассудительных, с правильными взглядами на жизнь, если не сказать лучше. В итоге, те, кто были категорически против развязывать войну с белыми (в некоторой степени разделявшие взгляды схожие с моими как гордого представителя утопического Техаса), и за неимением возможности разделить потеснившиеся владения, кажущиеся невероятно ровными, бесконечными для пришлых с горного лесного востока, предпочли бы выгнать своих новых соседей, подумать только, коневодов-неумех! Несколько поколений они совершенствовали езду верхом и гордые за себя грозно предупредили, прежде чем возвратиться к своим семьям, если увидят беженцев в следующий раз, то прогонят с поднятыми кверху топорами со своих земель насильно. Для доказательства и серьёзности своих намерений они оставили наскоро смастерённый вампум-поясок, в чём были заключены в точности все произнесённые слова. Равнинных провожали яростными взглядами. К счастью, в их рядах нашлись другие, те, кто прислушался к сердцу, предчувствовал беду и понимал целесообразность единства, потому собрал детей, женщин и стариков и отправились на невообразимо далёкий и неизвестный северо-запад, просить убежища у других племён или к другим бледнолицым, более любознательным и чутким. Им желали всего наилучшего. «Не просто следует, но необходимо собрать всех-всех воинов, потому как угроза стала очевиднее некуда, — здраво рассуждал вождь, представитель немногочисленного юго-востока, не понаслышке знакомый с понятием человеческого участия и добрососедства, с радостью приняв предложение объединиться. По правде говоря, внушала недоумение пополам с восхищением их готовность к переговорам и совместным действиям хотя бы потому, что пришлось испить из протянутой пришельцами чаши больше утрат, обмана и разочарований, чем взаимовыгоды. — Если праздные кочевники равнин, не привыкшие к труду и жившие грабежом, не видят очевидного, не видят, как мутнеют реки и редеют леса, как природа и всё живое в ней умирает и стонет под возводимыми каменными конструкциями, как прекрасные поля растрачивают плодородные свойства на нескончаемых табачных плантациях, то они слепцы и глупцы, чей страх превозмогает над голосами разума и сердца. Чей страх имеет все шансы привести всех к бесславной погибели, какая не оправдает и не обрадует предков». Пока округа бурно обсуждала и всё больше соглашалась со сказанным, вождь раскуривал трубку, передавая слово представителю юго-западных племён, ведущих яростную партизанскую войну много лет и много лет терпящих поражение наравне с вырванными со скальпами победами: «Мы не можем бежать. Нас нагонят везде, где бы мы ни спрятались. Многие из вас не знают, но на юге есть мятежное образование техано: бежавшие от жестокости белых господ чёрные рабы, сами белые, устыдившиеся своих соотечественников, и наконец наши сородичи, нашедшие убежище и согласившиеся жить в мире с ними. Это их выбор, какой может стать и вашим, если вам по душе маленький и засушливый участок суши, окружённый со всех сторон вражескими отрядами. Если вам по душе добровольный отказ от земель, принадлежащих всем нам и жизнь в страхе перед внезапным нападением, каждое из которых имеет все шансы стать для вас последним. Если вы готовы взять на себя такую ответственность, мы вас не держим и не осудим. За нас это сделают боги, духи и предки. Просто помните, где бы вы ни были и с кем бы вы ни были, вы обязаны продолжать приносить пользу окружению». Слова вождя нараспев, основной смысл которых он передал жестами, не были бы столь обидны, если бы кто-то встал, собирал скарб, подзывал единомышленников, в общем говоря, прислушался. Но никто из окружавших совет, никто из тысячи душ не осмелился или не струсил, как знать, шествовать в государство-утопию Техас. Государство, напомню, которое не только выстояло, но и претендовало на новые земли, расцвело, обрело могущество, тем самым конечно привлекло массу ненужного внимания как со стороны Новой Испании, так и ОША, обоих в равной мере не устраивая своим независимым положением. Обоих вынудившее нападать. И в конце концов оставившее за собой последнее слово во многовековой войне приезжих и местных. Большинство было солидарно с решением дать отпор, но распределение воинов по трём направлениям, как того хотело почти каждое племя, считающее долгом сперва потеснить границы ближайшего к их родному селению врага, попросту лишило их преимущества, какой бы сложности и смертоносности ловушки ни соорудили и как бы тихо и стремительно ни напали. Спорам лидеров не было конца, и тихая тревога уступила раздражительности. В конце концов, приняв к сведению их рвение, совет вождей отпустил их с самыми добрыми напутствиями. Новое меньшинство покинуло временный лагерь, оставив с сожалением жён, стариков и детей (какие ревели и рвались из материнских объятий вслед за братьями, отцами и дедами), с обещанием скорого возвращения с победой, в какой мало кто сомневался. Они нанесли грим, взяли с собой припасы, и чехлы под оружие, в том числе — чужаков, исполнили ритуальный танец. Страстно, долго, будто понимали, что в последний раз, взяли всех, кто разделял их взгляды, с собой, но остужали пыл слишком молодых, останавливали ладонью, молча прося их остаться и защитить в случае чего ослабевший лагерь. Кавалерия с пригоршней патронов и колчанов со стрелами, топорами и клинками, разукрашенная в тёмные цвета и чудная для американского зрителя с востока, но однозначно смертоносная, размеренно вдоль теневых низменностей отправилась за трофеями, за скальпами, в которых было намного больше силы любого поверженного ими противника или зверя.«Пусть мой враг будет силён и страшен. Если я поборю его, то не почувствую стыда».
За ними лежали земли зыбкие, за какую-то пару сотню лет сменившие владельца, даже если он обращался с ней безжалостно, как с врагом; за ними были их семьи, хранители знаний прошлого и их будущее, ради кого в порядке вещей стараться на пределе возможностей; за ними была Родина, на какую ни за что не стоило уступать чужакам. Кроме того, крупное объединение под предводительством умудрённых опытом военачальников, заранее согласовавшее все действия, было достаточным основанием верить в свою победу. Какие бы интриги до сих пор ни строил режиссёр с монтажёром, затемняя экран, напуская дым или ускоряя музыку, вечерним туманом уходящие и скачущие по трём направлениям воины коренных американцев — с момента провозглашения британскими колониями независимости американцев стало на порядок больше — с решительной целью вернуть своё или гордо пасть перед противником, вынуждали ёрзать на месте на удобнейшем диване и задаваться вопросом, почему на съёмочной площадке посчитали неразумным отделить данную часть в самостоятельный фильм, назвав его как-нибудь прямолинейно. Скажем, «Погок», что в переводе со многих языков коренных означало ни что иное как смерть. Как минимум, в будущих сюжетах в полной мере её раскроют не хуже военной хроники и как максимум покажут новое время суток: ночь и только ночь, как скрывающую большинство творящихся ужасов, так и наоборот раскрывающую мастерство команды ответственной за свет во времена предшествующие изобретению электричества. Время в Сан-Антонио невозможно близко напоминала показанное в документальном кино, а когда тишь, какую соблюдали все без исключения крадущиеся отряды разведчиков, передвигающиеся по лесам Северо-востока, вдоль болот Юго-востока или пустынь Юго-запада, чередовалась с животными криками нападающей конницы и грохота винтовок и револьверов, я с трудом глотал белковую смесь и постоянно таращился в окно то на лагерстрёмию, то на пальму, борясь с предощущением скорого нападения. Темнота словно обрела вязкость и угрожающе сгустилась вокруг меня, ощерившись пастью бессознательного страха. Какое счастье, что на Баное мы нашли убежище на ночь и нам не пришлось исследовать улицы Морсби в поисках заикания, травм или того хуже — смерти. Притаившихся на земле и за углами нежити-мудаков я и днём пугался предостаточно. Не пытайтесь зря убеждать меня в обратном, романтика ночи и зомби-апокалипсис — понятия несовместимые! Как оказались несовместимыми веками применяемые приёмы маскировки и ловушек против белых пришельцев. Войско, устремившееся северо-восток на пятнистых раскрашенных лошадях, в большинстве своём знало родные окрестности, — тайные тропы и прогалины в лесах, безопасные сквозные пещеры и гроты, мелководье — не только надеясь, но и планируя использовать их по ситуации. Прибыв на земли, дарующие свои блага новым хозяевам, войско отпустило лошадей (в текущих реалиях громких, нуждающихся в пище и воде, неуклюжих в горах и чащах, животных, что влёгкую выдадут их присутствие), разделило припасы, нанесло подходящий грим и отправилось маленькими отрядами на разведку. Передвигалось бесшумно одним стройным рядом, огибая сучья и не приминая траву, лазало по деревьям, сливалось воедино с местностью приникая ли к дереву, к камню или земле, использовало грохочущий водопад и шло против ветра, чтобы чуткий нос пришельца не учуял приближающегося врага. И конечно же со всей внимательностью смотрело по сторонам, постоянно настороже. Если отрядам угрожало далеко не желательное обнаружение, то многие умеючи воспроизводили звуки птиц и животных, на какие восточные американцы реагировали хладнодушно и тем самым не ведая пропускали противника, бывших хозяев, дальше за свои границы. В таком случае, когда всё складывалось благополучно или же коренным благоволили духи, замахивались крепко сжатым в кулаках, до посветлевших костяшек, оружием. Любого возраста и пола первые встреченные падали замертво. Ирокезы или «настоящие гадюки», составляющие большинство передовых отрядов, открыто показывали прославленное искусство битвы, в каком они успели поднатореть с приходом европейцев. Тот самый случай, когда их жестокость и смертоносность сложно преувеличить. Помимо скальпирования они часто калечили тела и отрезали конечности, искренне полагая, что и мёртвые продолжали чувствовать боль. Во всяком случае, подобным образом они мстили врагу за совершенные подлости, а американские солдаты всецело заслуживали подобной кары. В пляшущем огне костров и расставленных лампад коренные метко кидали топоры, вонзали ножи и стрелы в горло или протыкали копьём. Их жертвы хрипели, стонали или по-нечеловечески кричали в жуткой, мучительной и заведомо проигрышной борьбе за жизнь. Белые — без исключений, даже если вымаливали пощаду и клялись в непричастности к политике провозгласивших себя американцами. Свои и гибриды — если противились присоединиться, преклонили голову перед могучими пришельцами и отравили навсегда разум выпивкой и сигарами, став не надёжнее трясины. С малочисленными чёрными рабами, в большинстве своём лишёнными воли и способности мыслить, поступали равным образом, однако среди них всё же находились те, кто пополняли отряды коренных и занимали в атакующей позиции роль замыкающей неистовой силы с сокрушительными кулачищами, обретёнными благодаря рабской тяжёлой рутине. Путешественники, учёные, исследователи, двуличные торговцы, почтовые дилижансы, строители и лесорубы, мирные поселенцы: все, кто когда-либо имел крепкие шансы оповестить соотечественников по своему желанию или под пытками, взяться за оружие и пойти войной на коренное население, особенно получив приказ, все падали замертво, все вызывали радость у коренных, зажёгших в душах огонь мести. Какой поддерживал их воодушевление и сносил наряженную регулярную армию, хорошо различимую среди тёмных лесных тонов, особенно зимой. Как и прежде они использовали проверенную тактику: под сенью трав, кустарников и деревьев стояли, лежали и сидели недвижимые, почти как неживые, отрицая мысль одну за одной, кои им нашёптывало подсознание или же, что вернее, зрители: вернись, брось это, отступи вместе с соплеменниками, живи… Однако искусные убийцы в лице коренных расстались с сомнениями и страхом до того, как оседлали лошадь на Великих Равнинах и ускакали к родным землям, к несчастью мягкотелых телезрителей. Всё, чем оправдана их неторопливость, так это ожиданием идеального момента для молниеносного нападения, и без спецэффектов показавшееся чересчур быстрым. Первый удар — половина сражения. Коренные с успехом спрыгивали с деревьев и атаковали ногами противника, сбивая дыхание; устанавливали опасные ловушки, ранящие, калечащие или убивающие мгновенно, нападали с земли и с укрытий (на кадрах применения метательного оружия, будь то ножи или топоры, задумался, неужели на Баное я выглядел столь же величественно и…круто?). Вели невидимые обстрелы, прячась за водопадами; выныривали из озёр и рек, заставая врасплох неподготовленную для партизанских сражений армию; рыли ямы и подстраивали обрушение на высокогорье. Самым хитрым и по совместительству подлым приёмом была мнимая сдача врагу, её отыгрывали открыто и дружелюбно, с предельной искренностью, какую очень сложно отличить от обмана, притупляли бдительность и поджидали момент, для предательской внезапной атаки. Американские солдаты не единожды допускали ошибку радуясь лёгкой схватке и дорого расплачивались кровью. Природа была полем сражений, природа давала коренным американцам всё необходимое, какой прежде они принесли извинения и бескровные жертвы. Благодаря чему вкупе с принципом держаться насмерть они перехватили преимущество, как перехватили и ресурсы врага: талисманы (в частности медали, какие они с презрением растоптали, припоминая своё слепое поклонение перед новинками), ценные припасы и исправно работающее капсюльное оружие. Но перехватили на время, пока жажда убийств не ослепила их, забыв об осторожности. Забыв о том, как опасно недооценивать врага. Новые американцы по рассказам очевидцев и слухам, а главное, при подсчёте потерь, поняли, что никогда не стесняющийся подло нападать дикарь затеял против них серьёзную войну. С его-то игрушечным арсеналом и звериными повадками! Националисты в рядах зароптали, опасаясь грядущего мятежа, и убедили командование устроить налёт в каждый дом новообразованного ОША, исследовав вдоль и поперёк на наличие потенциальных предателей. Женщин изгоняли, вынуждая искать пристанища по опасным землям, обрекая на судьбу немногим лучше коренных родственников и их сторонников. Тесные тюрьмы и так зловонные и грязные, разносчики болезней, вместили новые партии осуждённых. Некоторых — в ожидании смертного приговора. Ряд повешенных, колыхавшихся от порывистого северного ветра, составил компанию насаженным на кол головам лидеров дикарей, вскоре принесённых в города и селения гордой американской армией, радостной фактом отмщения за скальпированных. То, как американская армия действовала, не имело ничего общего с понятиями выдержки, хладнокровия, смелости и чести. Жестокость и кровожадность, тем не менее, приносили невыразимую выгоду. В первую очередь, смекалистое командование усвоило урок, отказалось от красочной формы и отдало предпочтение маскировке, естественно породив смятение противника. Во вторую очередь сменило лобовые атаки на бесшумные вылазки, породив вслед за смятением опасения и страх. Глядя на то, как по мелколесью шёл отряд в зелёном с обмотанными травой винтовками, или отряд в песочных одеждах вдоль побережья, я ловил себя на мысли, что смотрел не документальный исторический фильм, а боевичок со спецназом, кому отдали приказ проникнуть во вражескую страну и устранить лидеров, с коими не удалось найти понимания, но и больно-то не пытались. Поймал себя на ещё одной мысли опасно сходящейся с реальным ходом дел. Американцы, наученные военной тактикой и хитростями с голландцами, французами и британцами, поболее того — с коренными, подошли к вопросу создания мира для сограждан не стесняясь в средствах и подлых приёмах. Организованные отряды нарочно оставляли в селениях вещи болевших холерой, тифом или лихорадкой, проще говоря, болезнями, к которым у превалирующего числа коренных отсутствовал иммунитет; отравляли водоёмы и колодцы, ставили собственные ловушки, целенаправленно зачищали лес от всевозможных зверей и дичи, оставляя за собой лишь гниющие трупики полезнейших в быту и охоте сухожилий, мяса, перьев и мехов. Как будто бы всего это было мало, им содействовали доказавшие свою верность коренные, кто не только сопровождали отряды белых, но и не боялись странствовать в одиночку, неся с собой одно из самых страшных оружий. Религию. Они глаголили направо и налево о спасении через послушание, о жизни через поклонение, и отдавались этому столь страстно, что немногие выражали отказ. К тому времени многие уставшие израненные воины, пережившие утрату лишь духи знают скольких близких, готовы были согласиться на всё. Война шла долго, сменяла хорошую погоду плохой: дожди — туманами, слепящее солнце — снегом. Когда мокло оружие и припасы, когда кончалось пропитание и портились меха, когда даже самое аккуратное заметание и запутывание следов заканчивалось смертью: если не голод и холод, то американская армия, пощады не знающая. Впрочем, как и они. Постоянное проживание в сырых землянках, кривобоких оставленных селениях или наскоро сооружённых вигвамах понемногу сломило бы силу волю всех до единого, а присовокупив к этому ранения, без сомнения гораздо быстрее, если бы не верные половинки, пробравшиеся буквально крадучись по следам своих мужей, с мальчишками как желающими повидаться с родственниками, так и подменить их при случае. Тем и другим будет уготована ещё более опасная роль в безрадостном будущем, пока же их встречали приветливо, даже благодатно, едва не плача от радости. Хотя и не все доживали до торжественного воссоединения: заколотых штыками и саблями, застреленных впитывала сыра земля или принимали в свои объятия воды рек и озёр. Изувеченных находили, оплакивали и окуривали, вспоминая из их жизни только хорошее, значимое, — подвиги и свершения. Разумеется, прекрасно представляя кто перед ними благодаря известным зрителям документам коренных — татуировкам и расшитым мокасинам. Нередко случалось и такое, что находили едва дышащих, выхаживали, буквально возвращая из забытья, из мёртвых. С женщинами, осторожнейшими, понимающими ценность жизни как никто другой, раненые добирались припав к земле безопасными тропами к основному лагерю, когда как любую возможную угрозу устраняли без лишнего шума. Жёнам доверяли во всём и были не против, если те сопровождали мужей, что характерно для северо-западных народов, вынужденных известную историю решать все проблемы военными походами. Как и прежде латали рубахи и ноговицы, готовили похлёбки, утешали, лечили увечья и шептали напутственные слова, равные по ценности словам вождей, равные словам богов. Однако не забывая о здравом смысле держали подальше за своими спинами. Как бы то ни было, в ужасных условиях затяжного военного похода коренные ослабли духом. По мере того как они всё больше слабели от ран и непогоды, раньше только закалявшие их, и старели, то склонялись выступать против войны, слишком часто видя её итог. Плечи опускались, зычные голоса сипли. Поначалу уверенные в себе и решительные, воссоединившиеся отряды рассказывали друг другу одну историю страшнее другой, когда их хитрость словно сухая ветка ломалась под натиском пришельцев. Всё чаще по лесу разносились пронзительные «крики смерти» — это попавшие в засаду, ловушку или получившие смертельные раны сородичи предупреждали об опасности. Вожди и лидеры вынуждены были с большей страстью раздавать напутствия и внимательнее приглядывать за своими, то и дело готовыми восстать, кричать от бессилия, заражать всех вокруг непозволительной паникой. Такие «воины» может и тянули на раненых, раненых разумом и душой, растративших стойкость и мужество по преодолённому пути, но точно не заслуживали вернуться в лагерь к матерям, жёнам и сёстрам. Их выгонят не моргнув глазом. Такие глупцы и трусы втайне желали умереть, и лидеры дарили им возможность, когда посылали на передовую. В беспечной полюбившейся лобовой атаке, в какой процент погибших давно перевешивал уцелевших. Что было только на руку американской армии, и так успешно отбрасывающей опасного противника на далёкие Великие Равнины, однако всё равно заручившейся проверенной тактикой. Тактикой выкуривания. Сотни лесорубов подготовили валежник и сотней факелов подожгли, устроив грандиозный пожар, выгнавший остатки ужаснувшегося изнемождённого противника. Победа досталась им, и неважно какой ценой. Америка не привыкла себе отказывать ни в чём. Особенно в том, что касалось влияния и ресурсов. Вслед за пожаром, превратившим в задымлённое безжизненное плоскогорье часть богатейшего природными ресурсами северо-востока, люди длинных винтовок и больших ножей застали кочующие племена Великих равнин. Тех самых спесивых прихвостней новоамериканских порядков, правда, поменявших своё мнение в сторону юга, куда сразу пошли их дела, стоило их «добрым друзьям» вынуть оружие и пойти войной. О прошлых договорённостях не вспоминали. Белые люди безоговорочно мстили: за павших своих, особенно женщин, за кражи и разгром поселений, даже за собственными руками отстрел животных и сожжённые леса, так как были поставлены перед необходимостью защищать завоёванные, в том числе и обманным путём, земли. Ситуация на Юго-востоке, сохранившем отголоски прошлого, как мне дал понять Сэм, и как успел понять я, бегая и сталкиваясь по одному стадиону за другим от имени южного дивизиона, была сравнительно лучше, если так можно выразиться. В меньшей степени лидеры полагались на скрытое нападение и в большей — на конные налёты. Клином врывались в стан противника, разбивая на отдельные группки, которые затем замыкали в гибельное кольцо. Если зритель приходил одновременно в восторг и ужас, глядя на двумерную картинку, что же было с напрямую участвующими, лучше не представлять. Вполне достаточно отпечатавшегося замешательствоа на лицах рабовладельцев и их невольников. Последние в основном использовались дешёвой (читай задаром) и податливой силой за вместо регулярной армии, сосредоточившей усилия, как зрители уже понимали, севернее, грозно переругиваясь с Британской Канадой, то и дело доставая винтовки. И чёрные солдаты, прошедшие ускоренную подготовку, к тому же знакомые с действиями «диких индейцев» лишь в теории, сошлись в неравной битве. Понимая, что соперник силён, особенно в ближнем бою, как бы перед ним ни «извиваться», лидеры отрядов коренных, ловких не столько от природы, сколько от бесчисленных подвижных игр, заманивали противника в топи, не скупились на ловушки-ямы, устраивали обвалы, загораживали дороги, разбирали пути, грабили обозы с продовольствием и оружием, однако их излюбленным приёмом был обстрел с холмов. Практически невидимые и столь же недосягаемые, лучники и стрелки тихим смертельным залпом пронизывали землю и упавших на неё с больших расстояний, тем самым лишая возможности вызвать подкрепление. Если каким-то чудом кто-то оставался в живых, его добивала конница. Но так случалось не всегда. Часто брали пленных, ещё чаще рабы выражали готовность сражаться против бывших хозяев на стороне коренных, в особенности после убедительной речи: «Брось плуг, брось корзину, прекращай работать, трудись во благо себя, семьи и общины, в которой проживаешь. В общине, которую предлагаем тебе мы. Поступи мудро, иди вместе с нами, и ты никогда больше не станешь жертвой обмана и заблуждений». Освобождённые с радостью подсказывали расположения хозяйств и плантаций белых господ и патрули, выступали глашатаями и посланцами, чья отдача сравнительно увеличила силы сопротивления. Действия на юго-востоке показали, как со сравнительно меньшими потерями коренные американцы прибрали к рукам земли, припасы и союзников (часть которых, к моей радости, предпочла пополнить население техано), но в то же время, так же как и их северные сородичи, просчитались с действиями противника и собственной неуязвимостью. Это было хорошее время, так как известно — из сказок, самой жизни, истории — всё хорошее когда-то кончается (стоит только вспомнить добропорядочную «Французскую Унию», павшую перед величием Британской империи). Сей несправедливый, но непреложный закон повлиял и на них. Выученная неусыпность уступила восторгу по поводу отвоевания своих земель (неоспоримо, более чем достойному), и потому лидеры послали гонцов в общий лагерь с донесением родичам о возможности вернуться. Ни один гонец не достиг места назначения и не из-за того, что лагерь давно переместился западнее, но по другой причине. Сотни туш бизонов, исторгающих зловония и привлекающих падальщиков, устилали их путь. Недалёк миг, когда гонцы встретятся с ответственными за этот вопиюще преступный шаг против животного мира и лягут костьми рядом. Но обо всём по порядку. На тот момент главные герои, закалившиеся воины юго-востока и прилегающих земель, испили из той самой чаши предательства, когда в их рядах завелись подлые люди, шпионы, упрямо верные идеологии новых американцев, какие отравляли лидеров, сеяли разрозненность и хаос, взывали к легендам, в которых говорилось о тяжком времени, их времени, когда не останется места старым верованиям, а на их смену придёт единая религия. Кто не понимал с первого раза, доступным языком оружия и клинков доносила впопыхах нагрянувшая регулярная армия с севера, разгромившая последних стоиков. Чёрные рабы, какие раньше улыбались приходу освободителей, даровавших им право не гнуть спину, снявших с них ярмо, сдавались сразу, беспокоясь за свою жизнь, и были прощены взамен на безропотное служение без вспышек восстания, какие белым уже доводилось подавлять в связи с Войной за независимость. Гадкие индейцы же, известные своей непокорностью (Новая Испания не в счёт, у неё были свои методы для слома воли, и их видеоряд ещё коснётся), не годились для работы на плантациях или в городах и потому, за неимением более здравого решения, отправлялись в подарок бывшей метрополии, где они заканчивали в тяжёлых болезнях и нищете, а не получали образование и жили гармонично, как представляли себе племена Равнин. Большие сложности возникали с отступающими. Сильно израненная масса коренных использовала те же хитрые приёмы, какие — и при нападении, но всё равно лишалась самых нерасторопных. Когда наконец и юго-восточные воины достигли Равнин, их взору предстали поруганные и скорбные полуразложившиеся жертвы кровопролитных сражений. Воинам не оставалось ничего другого, кроме как биться насмерть и, обменявшись взглядами, поскакать по душу непримиримых врагов, не знающих понятие милосердия. Натиск белых был огромен, однако кочевые племена, прославленные в веках скакуны и стрелки, заставили отнестись к ним с меньшим презрением, когда показали свои исключительные умения. Со стародавних времён ведя в основе своей грабительский образ жизни, они умели вносить сумятицу в ряды врагов не только знаменитыми завывающими кличами, но и хаотичным строем, и не столько благодаря, сколько вопреки, поднимали боевых товарищей, метко разили врагов копьями и пулями на скаку! Последнее раскрыли поражающим видеорядом, где «сыны великих равнин», многие из которых пользовались одеждами пришельцев, естественно расшив на свой манер, прятались за боками украшенных бисером лошадей и стреляли — из лука или винтовки — зацепившись одной ногой за седло с цветастым шлейфом. Каждый — индивидуальность в составе целого против однотонной массы врагов, все как один с противными волосатыми ртами. Игра контрастов. Сражение показали пёстрыми сценами, напоминающими подставные ролевые, нежели реальные кровопролитные. В контексте фильма это конечно так, однако никакая ролёвка не заканчивалась брошенными ранеными или пленёнными и без всякого стеснения подло удирающими остатками, едва совладающими c сердечным ритмом, равном их скорости на полном скаку. Какой бы мощью, слаженностью ни обладали своеобразные «штурмовые орудия» колониальных времён, всё равно бежали прочь (наверняка пересмотрев требования к союзникам, но и проклиная себя за неумение их выбирать), а не считая за правило оповещать условных соперников по части ресурсов и женщин, проигрывали белым одно за одним. Подлые люди, воюющие со спущенными штанами, как их отныне и навсегда запомнят не только равнинные племена, в свою очередь докажут своё непоколебимое превосходство. Когда проникнут в незащищённые лагеря, предварительно устранив охранные отряды, и перекинут злость на некоторых женщин, большее число конечно под крики и слёзы обесчестят, и наконец возьмут в заложники для крайне паскудной цели. Разумеется, они поступали так не раз с племенами восточного региона от севера до юга, с целью спровадить тех в резервации даже не прибегая к убеждению и жестокости, достаточно было приставить дуло к представительнице Матери-Земли. Но в тот раз прибегли к подлости, дали свободу животному внутри. Я едва успокоил позыв выключить и уйти спать, хотя, ясное дело, после увиденного проворочался бы не один час, а всё потому, что некто на съёмочной площадке не счёл зазорным утвердить предельно драматичную сцену. В ней американские солдаты потребовали сложить оружие обескровленных ужасом мужскую половину коренных, видя, как их любимейших, чудеснейших женщин, мастериц, святых, в разорванных одеждах держали под прицелом, а добившись желаемого, безжалостно обрывали жизнь одну за другой. Тех и других. Часть зарёванных жён и дев вместе с детьми всё же оставили, заволакиваемых поднявшейся пылью от копыт лошадей, на которых умчались белые всадники. В новый лагерь и на бизоньи пастбища, принципиально истребляя и не забирая ни ценных мяса ни шкуры, готовить новую напасть для и так в ничтожном количестве оставшихся и разгромно проигравших войск на востоке. Охотники за бизонами в течение нескольких лет сделали в решении проблемы с американскими племенами больше, чем регулярная армия за десятки лет! Всё, что они делалаи, это уничтожали материальную базу индейцев, обрекая тех на гибель и озлобленность, грабежи и разбои. Полковник Шеридан, автор знаменитого изречения «Хороший индеец — мёртвый индеец», не только создавал, но и щедро спонсировал отряды охотников порохом и свинцом, напутствовал в первую очередь убивать, когда как свежеванию выделял третьестепенную роль. Он даже предлагал на заседании конгресса учредить специальную медаль для охотников, подчёркивая важность истребления бизонов. К счастью, его грандиозная по своим пакости и размаху для природы и коренных американцев мечта не обернулась успехом. По слухам неизвестные освежевали его заживо. Если так, то он заплатил сполна за свою жестокость. Гордые потомки отцов-основателей… Не отошедшие от экстаза власти недавней независимостью и в связи с этим равнодушные ко всему, слепые. История, к сожалению, помнила ряд подобных катастрофических ошибок, которые я ещё обдумаю, когда в титрах расскажут и покажут взаимоотношения восточных и западных американцев до нынешних дней. Даже с политикой всеотчуждения их вынуждали ввязываться в мировые конфликты. Сжимали сосуды по пограничью, перекрывая доступ кислорода свободно бьющемуся сердцу страны. В текущее колониальное время сердце представляло собой мигрирующий умирающий орган, ритм которого менялся с бешеного встревоженного до прерывистого, гулкого нервного и во время сна. Какой у всех был короток и без ценных сновидений, всегда подсказываюших верные решения. От недостатка понимания положения кто впустил в душу отчаяние, кто ненависть, а кто равнодушие. Женщины, от природы спокойные и успокаивающие, перестали быть похожими на матерей и бабушек, возмужали, почерствели, взяв ответственность за будущие поколения на свои плечики. Матриархат, восхваляемый среди коренных, никогда не был столь выразительным. Природа наделила их великой силой, но им пришлось стать ещё сильнее. Может когда-то они, стоило лунному светилу завершить свой цикл, уходили едва ли не всем поселением очищаться в магических ритуалах, сваливая все хозяйственные тяготы на мужчин, в принципе-то не противившихся, но теперь вынуждены были оставаться, не давать себе послаблений, и дрожащими от усталости руками продолжать заниматься обеспечением себя, детей, семьи, иначе говоря, остатков сородичей. Они вынуждены были бороться за жизнь, как делали их предки, и предки их предков, о чём просветила первая часть фильма. Всегда были сложности, но на их поколение выпало слишком много. Исчезли улыбки, вслед за ними праздники, став частью прошлого, с каждым днём убеждая всех в том, что оно не вернётся. А устав скорбеть, что подразумевало собой отрезание волос и членовредительство (по моему мнению, нашедшее отражение в разных культурах), и попусту лить слёзы дочери, сёстры, жёны и матери с чуть порозовевшими щеками и опухшими глазами, вглядывались в горизонт и выше, вымаливая у духов вернуть их любимых. Когда же не получали ответ, поднимались с колен и решительно шли за оружием. «Если они не нашли путь к домашнему очагу, мы сами приведём их». С неотличимым лозунгом действовало войско юго-запада, с поднятой головой и трофейными испанскими саблями возвращающееся на Родину или настойчиво и дерзко вторгающееся за границы Новой Испании, как уж посмотреть, чтобы освободить сородичей от унизительного рабства. Пусть британцы и новые американцы устраивали показательные казни коренного населения и загоняли скотом в обособленные районы для тестов лекарств и вирусов, по степени жестокости они всё же уступали испанцам, которые использовали диких собак, калечили, пытали и убивали родню прямо на глазах у своих будущих рабов, что было наверное самым ужасным, с чем последним пришлось столкнуться. Создавшие вооружённые отряды сородичи это понимали и обучали породистых пятнистых аппалуз перепрыгивать рвы и каменные ограды, настроенные опасающимися за свои шкурки испанцами, тёмными, как коренные, но с непроглядно чёрным сердцем. Не близкими по духу. Погаными врагами, прятавшимися за доспехами и двухэтажными замками с крестами наверху под дополнительным покровительством религии. Они знали толк в обороне, коренным стоило воздать им должное, но также и достойно атаковали, отстреливались ядрами и ядрышками на огромной скорости, убивающими мгновенно и мучительно соответственно. Коренные были поставлены перед необходимостью быть быстрее их стрелков и ловчее, чтобы уворачиваться от снарядов. Штурмовать замки они условились наскоро изготовленными короткими лестницами из толстых сучьев и брёвен, которые бросали на препятствия (тренируясь на камнях и останцах), а следующим заходом прыгали на них с лошади, а оттуда — на стену, стягивая надоедливых метких часовых. Таким хитрым образом они надеялись проникнуть внутрь укреплений, по-тихому зарезать спящих и только затем медленно заняться командирами. Разумеется, задачей освободить исхудавших пленённых, но полных мести, томящихся в сырых и холодных ямах и шахтах, они займутся в первую очередь. Веками практикуемые приближения к врагу ползком к зорким испанцам с увеличительными приборами частенько не венчались успехом, даже если к тому располагала ровная местность и сравнительная незаметность. Дело не только в этом, даже не в обжигающих на солнце камнях днём или промозглых — ночью, дело в разбросанных тут и там испанцами осколках стекла и гнутых гвоздей то ли во избежание побегов рабов, то ли борьбы с разведчиками. Надо сказать, супротив коренных, кто всем сапогам предпочитал родные мягкие мокасины, такая находка оказалась болезненно-действенной. Во многом поэтому обезопасить себя и сесть на коня пренебрегая незаметностью стало взвешенным решением. Под присмотром звёзд и добрых духов, к каким обратились с мольбами о силе, стойкости и смелости, обещая взамен славную победу, воины рассредоточились по нескольким направлениям, где активность испанцев, а с ними и серьёзного вооружения, была наиболее высока. Они миновали мелкие поселения, в которых не осталось достойных защитников, все пали в проигрышных, но сумевших попортить жизнь испанцам восстаниях, только сплошь лишённые ресурсов к существованию и части конечностей запуганные жители, коих убедили двинуть к лагерю на севере. Сами едва памятуя об осторожности, озлобленные бросились на захватчиков, по слухам почти разрушивших южные богатейшие могущественные государства с высокими каменными сооружениями. Умеющих строить свои, целую цепь presidio (фортов) вдоль всё увеличивающихся границ, споры за которые решали при помощи карательных походов, по жестокости не уступающих ритуалам ацтеков. Причины злиться у испанцев по природе вспыльчивых было предостаточно, вспомнить хотя бы порушенные индейцами шахты, уничтоженные estancias (ранчо, простите мою любовь к испанскому), воровство крупного рогатого скота, и что немаловажно — убийство миссионеров, Словом, устраивали засады и нападали на тех, кто не способен дать сдачи беспрестанно жалящим атакам трусов не выходящих в открытый бой. Преисполненные уже не злобой, яростью, испанцы с большими потерями истребили всех представляющих им опасность в селениях юго-запада, посему в них и остались лишь женщины, старики, калеки и дети. И то последних иногда изымали в паскудных целях перевоспитания на рабский манер или более гнусного разведения, как животных. Несложно представить, что они способны сотворить с остальной частью Континента Черепахи, если дать им спуску! На каждом из сформированных войск коренных лежала огромная ответственность, великая, но юго-западные считали, что их — важнее всего. Ведь они видели тех, кто надевал маску добродетели при учинении зверств. Тех, чьими образами устрашали испанские проповедники, заставляя подчиниться. Демонов. Испанцы были жестоки и хитры на выдумки, как и подобает демонам. Будь коренные даже дважды тихими, трижды аккуратными и четырежды более поспешными, они вряд ли бы спасли сородичей, потревожив которых, как оказалось, звенел привязанный к ним колокол, в мирное время служивший поводом выпороть неспящих; забрались на крепости, окружённые иногда рвами и кольями; сбежали от десятка одновременных залпов пушек и мушкетов, понимая, что победой часть убитых часовых назвать ни в коем случае нельзя. Тактика бесшумного нападения стремительно перерастала в разбойничий налёт, стоило приблизиться к испанским владениям, и воины вновь были вынуждены признать, что их силы несоизмеримы, и, затаившись, задумались над новым планом. К тому времени недовольные выходками местных испанцы стали ещё более недовольны одним несгибаемым регионом (аж гордость берёт!) вдоль полноводной Рио-Браво-дель-Норте (так называемой Рио-Гранде), и вместо того, чтобы выискивать жалких нападающих время от времени трусов, залегающих в тёмных оврагах и расщелинах, направили войска на мятежный просторный Техас, не желавший принимать навязанные законы. Понимая, что шансы нанести серьёзную рану увеличатся, если отряды соперника покинут замок, коренные ударили в спину. Даже крохотная доля успешных сражений обеспечила первых внушительным оружием. Оружием, способным пробить хвалёную испанскую защиту. Само собой имея в виду крепости, когда как с отрядами разбирались без малейших затруднений и с затмевающим восторгом запасались дорогими на рынке порохом, ружьями и доспехами. Продолжись всё в том же духе, и присутствие победы стало бы более ощутимым для забывших о мире и сострадании американцев, если бы не новая напасть, какая приключилась аккурат во время мародёрства. Сородичи, оттеснённые с простора Равнин на захудалую горную полупустыню и вынужденные вступать в сделки с совестью, лишь бы уцелеть. Те, кто нашли себе союзников по духу, боготворя их за комплекты доспехов и оружие, отравляющие разум пойло и наркотические растения (уже не в первый раз поджав губы вспомнил чреватость вражеских подарков) взамен на банальную защиту испанских границ! Всадники на чистокровных булановых скакунах упрямо пользовались одним-единственным коварным приёмом, одинаково действенным в отношении как своих, так и чужих: приближались тихо, подгадывали момент и с дикими громкими кличами врывались в ряды противника. Неуязвимые для стрел они «разрезали» противника конницей на отдельные отряды и запугивая, и лишая преимущества. Но то были не храбрость и самоотдача, но буйство, упивание кровью, преследовавшие и пытавшие всех до единого, порой и часто в наркотическом состоянии. Но стоит воздать должное, им это не мешало выходить из схваток победителями. Таких извращённых испанцами созданий, готовых отдать жизнь не за свой род, а за чужой, мягко говоря чрезвычайно опасались. Им было присуще исступление «общества небегущих», тех, кому нечего терять, вкупе с непредсказуемостью людей-наоборот*, чудных ребят, шутов, шокировавших своими выходками, кого при себе имели почти каждое племя, знающее толк в развлечениях. Послаблениях, ныне оставшихся в прошлом, пока они, самые стойкие, мудрые и смелые, не расправятся с результатами — не своих, так сородичей — щедрости, попустительства, судьбоносной ошибки и не вернут их обратно. У людей большого ножа и железа, у берущих лучшее и отдающих худшее, не знающих конов совести, и их сторонников — в обязательном порядке. Впрочем, судя из показанных видеофрагментов, дела шли куда хуже даже самых пессимистичных предположений: снарядов в пушках не хватало, огромные потери, особенно среди числа впереди скачущих лидеров, вынуждали объединяться с другими жалкими группками раненых. Поправятся они или нет, большой вопрос, становящийся более неопределённым с неожиданной лихорадкой или битвой. Каждая жизнь лишь вопрос времени. С тяжёлым сердцем принявшие на себя командование отпустили желающих вернуться домой с грустными вестями, а с остальными воинами, кто не умел принимать поражение, стали размышлять над новым планом. Цель которого как и прежде состояла в благородном вызволении сородичей и убийстве захватчиков. Они остались хотя бы потому, что ещё вернутся домой, если не в текущей, так в следующей жизни. В крохотном священном семени, что они оставили на попечение своим половинкам, или Великим Духом, кто ни за что не допустит гибели их рода. Тем временем лагерь, чья безопасность также была вопросом времени перед внезапностью белой шумной конницы, перемещался, терял людей от стресса, недоедания и хворей, оставлял немощных, стариков ради шанса остаться в живых более молодым и стойким. Каждый брошенный, что равносильно погибшему, расшатывал женское самообладание, сжимал нежные руки в неестественные кулаки, нёс стройные ноги к лошади. Но многие пересиливали себя, целовали оставшихся от любимых подросших малышей, но не смели останавливать тех, у кого совсем не осталось родичей или её большей части. По-настоящему опасными в битве становились те, кому некого терять, но есть что оборонять. Как зрители уже успели убедиться, женский пол у коренных не приравнивался к понятию слабого, прекрасного само собой, но не полагающегося на надёжное мужское плечо. Во многом благодаря этому американки находили кров и еду в отсутствие кормильца для себя и своих детей, во многом благодаря таким качествам, как выдержка и выносливость, американки оставались в живых. При всём при этом у них хватало смелости и навыков мстить за потерянных кормильцев. Врождённую и выученную хрупкость и соблазнительность они использовали с целью притупить осторожность захватчиков и разделаться с ними при близком контакте. Фильм не поскупился показать сцену в тёмном, освещаемом костром подлеске, где обнаруженная американка сыграла на беззащитности и попросила свободы взамен на сексуальную связь. Один простодушный пред ней конечно же раскрылся, с широкой улыбкой снял мундир, склонился, как вдруг скривился и схватился за живот, а ожидающему своей очереди товарищу не хватило реакции взвести ружьё, как он получил пулю в голову. Оставив двоих безоружными, а одного — истекать кровью, американка споро прокралась дальше в лес.«Даже маленькая мышь имеет право на ярость».
Они принимали участие не только в партизанских, но и в открытых сражениях, издали намечали важных лиц и лишали командования войско, которое часто покидала уверенность и ещё чаще — подкашивало дух, что в сумме увеличивало шансы на победу коренных. Колебания и поражения противников вызывали в женщинах более сильные, восторженные эмоции, заставляющие их бездумно, с отчаянием защищающей детёнышей тигрицы, нестись в станы врага. Последний же был не дурак, отчаянную и неоспоримо мощную боевую единицу сразу не убивал, окружал, пленял, издевался, выжидал кульминации, в какой без жалости расстреляет или повесит перед сородичами. Слишком знакомой практикой, применяемой среди своих сотни лет, должной вызвать соответствующие настроения: содрогнуться в ужасе, потерять самообладание. Парадокс. Чтобы сохранить свой вид, коренные должны были бороться, но дав позволение женщинам идти в бой, неизбежно приходили к вымиранию. Пусть их отвага и умение убивать были прославлены во многих и многих легендах, романах и фильмах, пусть рейнджеры и солдаты собирали самые обученные отряды, чтобы выслеживать этих неуловимых наездниц и великолепных стрелков как из лука, так и из винтовки и револьвера, их всё же настигали, расправлялись не менее жестоко, чем с мужчинами. Они умирали, и нация умирала вместе с ними. Оставшихся, кого не забирала оспа, забирали штыки и пули. Цивилизация, известная как жители черепашьего континента, погибала, и погибала стремительно, мучительно, глупо… Эпидемии, смешивание с родами чужаков, переселение в Канаду или Техас, неизбежно ведущее к смешиванию, но самое решающее и обидное — межплеменные войны. Отягощали и так серьёзные внутренние конфликты чужаки, крупное и слаженное образование, волей неволей втягивавшие на свою сторону в борьбу с другими чужаками, таким же крупным и слаженным образованием. Одни уходили, другие оставались, а у них возникали свои внутренние распри, вновь втягивающие коренное население обещаниями земельных наделов и оставить их наконец в покое, если помогут в «борьбе с неверными». Вёл бы кто статистику, сколько раз на подобные обещания наивные коренные отвечали согласием. Побеждая в одних сражениях и проигрывая в других, неважно, они сокращали собственное население. В отличие от европейцев, коренные никогда не были общностью, никогда не были государством, но разрозненными родами со своими во многом схожими правилами, с гонором, не меньшим, чем у чужаков, но в отличие от них, не понимали пользу единства и жестоко поплатились за это. О чём беззаветно лили слёзы и немо кривили лицо: ревели, плакали, рыдали и вопили где старики, где трусливые подростки и раненые мужья, нашедшие очаг благодаря внутреннему компасу, женщины и дети, жмущиеся друг к другу от холода. Их заглушала флейта, печальнейшей мелодией скорбящая о павших и потерянных возможностях. Ветер бережно разносил её по утопающей в угольной ночи округе с горящими в разноцветных типи кострами и в другой временный стан уставших и исхудавших беженцев у травяных или земляных домов, затем и в третий, в четвёртый. По всему североамериканскому континенту. Выслушав их стенания, освободив от душевной боли хотя бы на время. Вспомнил, как какой-то женский голос тоскливо запевал в высоком церковном помещении в Морсби, полным пострадавших, окружённых враждебными силами, справиться с которыми не хватало ни сил, ни мужества. Стало не по себе от того, как сильно я понимал сбитых в кучку коренных, от отчаяния и страха готовых погибнуть, нежели сражаться за свою защиту. В их случае, правда, с неотвратимым поражением. Какими бы ни были оптимистичными подсчёты специалистов, спорящих о количестве коренного населения до прихода колонизаторов, пара миллионов или около пятнадцати, к девятнадцатому веку по европейскому летоисчислению оно достигло критической минимальной отметки. И оно проживало начало своего конца, находя утешение в воспоминаниях о разноцветных утренних красках детства, наполненного любовью; тоскливо размышляло о по-дневному слепящей любознательной молодости; закатными холодными цветами скрипела на зубах злость пополам со стыдом зрелых лет; и наконец истерика и буйство старости, должной быть покойной и бестревожной как ночь. В большинстве языков коренных отсутствовала письменность. Сочинителями, поэтами, рассказчиками и певцами они были не на бумагах, не посредством бездушной печати массы учебников, но в живую. Искренне и душевно передавали из поколения в поколение сны, предсказания, мысли, мечты и тайны друг другу каждый день по нескольку раз в теплейшем общении со сверстниками, детьми и старшими. Я бы упустил, пожалуй, неуместную зависть к тем, кто не обязан был зубрить учебники в школах и не практиковал орфографические и пунктуационные упражнения, но размышляя об этом с другой стороны, во рту становилось сухо и тянуло кашлять: коренные народы, чей язык, а вместе с ним знания и предания, гибли вместе с ними и их наследием, оставшись отдельными крупицами в умах уцелевших. И словно бы бед было недостаточно, теперь с их еле дрожащих губ сходили робкие и колючие жалоба, скорбная тоска. Войны с белыми стали для них самым ужасающим событием после всемирного потопа. Так колесо жизни сделало полный оборот, то ли заканчивая эру жителей черепашьего континента, то ли начиная — новую. Неоднозначное потемнение экрана в своё время оставило любого зрителя в недоумении. Неужели такой бесславный конец ждал непоколебимый, смелый, настойчивый и гордый народ, чьи лучшие качества переняли и унаследовали новые американцы?! Неужели им уготована была судьба еле как сводить концы с концами в жалких лачугах на огороженных скудных земельных участках, горбатиться в сырой земле на господ в доспехах, реветь и чахнуть от потерь и лишений?! Неужели прогнуться пред сильными и гибнуть?!