Myself

— Нет, ты представляешь? Может нам еще им ежемесячный медосмотр оплачивать? Кабаре остается закрытым еще больше недели, чем вызывает всеобщее недовольство с обеих сторон. Чжухону даже приходится выписать сотрудникам чек на оплачиваемый отпуск, чтобы скандал не закончился потасовкой, а в охрану нанять побольше людей, чтобы разобраться с особо напористыми клиентами. Он в очередной раз звонит Джексону, что пережидает задержку рейса в аэропорту Гонконга, пока в главном зале их заведения проходят последние приготовления к грандиозному открытию. — Это неплохая идея для повышения мотивации сотрудников, — спустя время отвечают на другом конце линии, заставляя Хони подавиться безалкогольным пивом. Он в последнее время настолько по уши в делах, что приходится всегда оставаться на чеку. Да и Чангюн как-то в шутку берет старшего на слабо, объявляя в награду за трезвую неделю целых два дня наедине. — Член во рту их мотивация, просят графики без выходных, — ехидничает Ли, приподнимая бровь и прижимая смартфон к уху плечом. Прямо перед ним рабочие проносят в сторону сцены съемный пилон, заставляя заместителя владельца усомниться в правильности выбора нового постановщика номеров. — Жаль, что я не попаду на открытие, — вздыхает как-то слишком равнодушно Ван, пока шелестит бумагами. На них еще свежие печати и подписи, что были двумя часами ранее проставлены на встрече. А у кабаре теперь еще один договор с китайским клубом, обещающим совместные грандиозные тематические вечеринки каждую последнюю пятницу месяца. Пенные, ролевые, бдсм, и какие только еще вашей душе угодно. — Не переживай, у тебя будет время насладиться рабочей суетой, пока я буду лечиться в больнице от морального изнасилования, — Чжухон натянуто улыбается, хоть его и не видят, потому что прекрасно знает, что собеседник уловит суть его выражения и правильный настрой. — А, тот таец? — Джексон тихо смеется, пока на заднем фоне объявляют номер терминала и выход на его рейс. Судя по звукам, он неспешно катит небольшой чемодан на колесиках в указанную сторону, — у тебя нет яиц, чтобы поставить его на место, мелкий? — Тот таец, та королева, тот долбанный Че со своим контрактом, твои глупые передачки вон тому длинноногому недотроге, — Хон загибает пальцы, пытаясь удержать в руке банку пива, и делает шаг в сторону, когда его чуть не сбивают с ног пробегающие мимо наряженные во всевозможные блестки и стразы мальчишки, — а еще мой Гюн, разгуливающий по залу в практически прозрачной майке. И майкой это назвать сложно, между прочим. Ты придумал эту новую форму? В трубке слышится незнакомая речь, приветливый женский голос и тихий смех Джексона, посему Чжухон понимает, что старший уже миновал контроль и проходит в самолет. До конца разговора остаются считанные минуты, после которых Хону придется вернуться к делам. Например, лучезарно улыбаться каким-то толстякам у входа, проверить подготовленный барменом стоп-лист или прогуляться по гримеркам, чтобы проверить готовность всех принцесс. И так до самого утра. До тех пор, пока заведение не попадет хотя бы в топ-5 лучших мест города. — Спасибо тебе, братишка, честно. Ты большой молодец, я бы не справился без тебя, — Ван никогда не жадничает на искренность в словах. Чжухон внимательно слушает, кивает, но все равно считает, что толку от него мало. Любой нанятый секретарь смог бы сделать все быстрее и качественнее. Но услышанное вызывает легкую улыбку и чуть ощутимое удовлетворение от проделанного, заставляя отбросить ненужные гнетущие мысли. — Познакомишь меня со своим Чангюном, а то все уши уже прожужжал, — заканчивает китаец, по-доброму смеясь, чем заставляет Хона застенчиво шаркнуть ногой по полу, широко улыбаясь. Это настолько близко к родительскому одобрению, что смущает нещадно до самых кончиков ушей. И Чжухон вроде как не забывает, что у них разница в возрасте всего полгода, но ничего не может поделать с их отношениями «старший-младший». Да его это и не беспокоит так-то. Всегда приятно иметь брата, который поможет и поддержит, даже если на самом деле родственными узами вы и не связаны. Ему очень хочется расспросить Вана о его личной жизни, особенно о той дурацкой ситуации, что сложилась в стенах их кабаре. О том, почему переданные через него цветы были уже через минуту в мусорном ведре и почему выданный чек на доплату за отпуск так и не был принят, оставшись на столе Чжухона. Он очень хочет, но рационально понимает, что хорошего там мало, а значит любое упоминание спровоцирует лишь неловкость и злость в глазах Джексона. Джексон Ван вообще не тот человек, что будет беззаботно трепаться на подобные темы. Он может поддержать абсолютно любой разговор, может быть мил с крайне неприятными людьми и может вытащить из дерьма любую глупую ситуацию. Он может общаться с незнакомцем так, будто они года два служили вместе на подлодке, может за три секунды продать тебе обычную белую салфетку за сотню баксов или подарить тебе свою машину просто из-за хорошего настроения. Но чего он никогда не сделает, так это не скажет о своих проблемах. Не поделится грустными мыслями, не спросит личного совета и уж точно никогда не поплачет тебе в жилетку. Чжухон думает об одном самом близком друге, вспоминает о другом и четко осознает, что Шин Хосок и Джексон Ван очень похожи на первый взгляд, но кардинально сильно отличаются, если копнуть глубже. Они сияют своими улыбками для каждой и каждого и всегда ставят интересы окружающих превыше своих. Чжухон вспоминает сразу несколько моментов, которые можно уверенно занести одновременно в две графы: «абсолютное дерьмище» и «лучшие дни моей жизни». В один из них они с Хосоком были глупыми первокурсниками, которые на каникулах решили отправиться в горы на несколько дней, забыв в общежитии добрую половину собранных заранее вещей. Они попросту оставили рюкзак, доверху забитый едой, что приготовила для них мама Шина, а обнаружили это тогда, когда на своих двоих протопали 8 часов вверх по склону. Хосок — человек, который делает перекус каждые полчаса и искренне страдает, если в его рту постоянно не находится что-то хрустящее. Человек, который съедает за один присест две с половиной пачки лапши быстрого приготовления и одним глотком допивает оставшуюся за ней воду. Хосок, который отдает Чжухону три пирожка из трех, что находятся вдруг в его сумке, и не терпит возражений. Который не притрагивается к ним и тогда, когда живот завывает от голода, а желудок сворачивается в узел от желчи. Который широко улыбается и виновато трет затылок, пока Хон как хомяк набивает щеки. Хосок, который тащит младшего на спине на обратном пути, когда у того от бессилия уже подкашиваются ноги. Второй случай Ли вспоминает с дрожью, пробегающей по позвоночнику. Он крайне редко болел за свою жизнь, но все те разы были смертельно опасными. И в тот момент, когда его температура была под сорок градусов, а изображение перед глазами рассыпалось на красочные фейерверки, все было осложнено еще и тем, что он заразил Джексона. Они тогда решили приехать в загородный дом Ванов, чтобы провести выходные у бассейна, и только-только отгуляли субботу, под конец которой Хону уже стало нехорошо. А в воскресенье начался кромешный ад, из которого Ли помнил четко только одно: скорая не могла до них добраться и Ван, обливаясь холодным потом, на едва держащих его ногах шел пешком не меньше получаса до ближайшей аптеки. А потом делал компрессы младшему и каждый час заставлял выпить хотя бы по стакану воды. Чжухону стыдно невероятно, ведь он на ноги встал уже через пару дней, а Джексона тогда положили в больницу, потому что лечение оказалось запоздалым и организм уже не справлялся. Хони вспоминает те дни с содроганием и благодарной улыбкой, кивает сам себе, подтверждая, что его друзья очень похожи. Но общение с ними такое разное, что сравнивать получается с трудом. Хосок знакомится с Чангюном на третий или четвертый день, когда они заглядывают к нему на работу. Улыбается им широко, несмотря на очевидную усталость, делает ореховый фраппучино обоим за счет заведения и уже через полчаса, присоединившись к ним на ночной прогулке, выкладывает все, что на душе скопилось. Он не называет конкретные факты, но Чжухон уже на пятнадцатой минуте складывает мысленно все пазлы: его товарищ знатно и надолго подсел, и все его мысли только и крутятся, что вокруг кабаре. На улицах уже начинает потихоньку светать, когда Хосок, наконец, заканчивает свой монолог, пока удивленный Гюн невесомо промакивает щеки Шина салфеткой. Они вдвоем сидят на скамейке у небольшого сквера, а Хон стоит перед ними, перекатывая подошвой ботинок небольшой камушек. — Из-за него я и устроился туда работать, — подает тогда голос Чангюн, чем приковывает к себе взгляды обоих мужчин. Чжухон даже не ревнует к тому, что его парень сейчас ухаживает за другим, но заметно напрягается от услышанного. На вопросительный взмах брови Хона, Гюн лишь пожимает плечами, комкая в руке салфетку, — я однажды увидел, как он танцует. Он был в огромной такой белой рубашке и невероятно узких латексных черных штанах. Он двигался по сцене, словно был рожден для этого, а публика завывала так, что мне уши закладывало. Я стоял достаточно далеко и мне приходилось вставать на носочки и постоянно высматривать его, потому как зрители повыскакивали со своих мест и махали руками, чтобы обратить на себя внимание. Хосок судорожно вздыхает, запрокидывая голову и обращая свой взгляд куда-то на едва розоватые облака. Ему не составляет труда представить то, что описывает Гюн, в таких ярчайших подробностях, что рассудок затмевает черная пелена. Чжухон смотрит на друга, кусая губы, и порывается сказать хоть что-нибудь. Например, что этот паренек та еще стерва, которая ему мозг делает ежедневными расспросами о контракте. Или, например, что эта принцесса не пускает в свои покои даже за крупную сумму. Он понимает, что все, что он может сообщить, так или иначе расстроит Шина, и лучше промолчать, дабы он скорее переболел и просто забыл о существовании Че. — Я бы многое отдал за то, чтобы быть таким уверенным в себе, как он, — вновь начинает Гюн, рассматривая свои пальцы, что разорвали салфетку уже в некоторых местах, — ведь здесь дело не в красоте. Не только в ней. Внешность — это все, что люди в нем видят. Никто не хочет заглянуть глубже. Увидеть душу, узнать характер. А он у него невероятно сильный, поставленный и испытанный годами. От него веет стойкостью, которую никакая женственность лица и тела скрыть не может. Хосок опускает взгляд под ноги и задумчиво замирает, внимая чужим словам. Чжухону тоже не по себе, ведь Гюн как всегда прав и как всегда в точку. Все их дело построено на одной лишь красоте юных мальчишек: не на мастерстве бармена и не на дороговизне мебели. По правде говоря, он считает, что клиентам даже плевать на то, хороши ли принцессы в постели или нет. Какая разница? Они могут хоть все два или три часа пролежать лицом в подушку, сдерживая всхлипы — никто не заметит. Покупают их внешность, их красоту. Покупают молочные коленки, чтобы оставить на них синяки. Покупают тонкие запястья, чтобы сжать их до хруста. Покупают узкие мальчишеские тела, чтобы равнодушно вдалбливать в постель минут семь, а потом уехать к раскабаневшей жене и вечно орущим детям. Покупают, чтобы потом хвастаться перед другими, какую шлюху они поимели. Хосок сглатывает вязкий ком и устало трет покрасневшие глаза, силясь удержать себя в руках, пока Чжухон словно завороженный рассматривает своего не по годам взрослого подростка. Подходит ближе, наклоняясь к чужому ушку и выдыхает шепотом, стараясь вложить в свои слова всю уверенность и настойчивость. — Ты не будешь танцевать. Понял меня? Чангюн отстраняется тут же и отворачивается в сторону, недовольно поджимая губы. Хони вновь выпрямляется в спине и внимательно всматривается в лицо мальчишки, ожидая ответа, но тот лишь поджимает колено под себя и тяжело вздыхает. Чжухон переводит взгляд на Хосока, в миг теряя всю свою уверенность от безысходности в чужом взгляде, и неловко чешет затылок. — Его Хёнвон зовут, если что, — сам не понимает, зачем, вяло бормочет Ли, наблюдая за тем, как одни эмоции сменяются другими на лице Шина. Он моргает часто, будто пытается ресницами смахнуть надоевшую картинку перед глазами, а губы то смыкает, то размыкает в глухом вздохе. Хён. Вон. Хосок смакует на языке почти шепотом, в мыслях прокручивая услышанное по сотому разу. У них имена на одну букву начинаются, и это кажется ему невероятно милым. Хёнвон-а. Хосок так сильно хотел бы произнести это тогда в кофейне, когда кроме них вокруг не было никого, а между лицами оставалось сантиметров тридцать. Не считая маски. Хотел бы на распев, тягуче, ласково, чтобы на него в ответ посмотрели. Чтобы не было никаких удручающих обстоятельств и причин, заставляющих отступить. — И он младше тебя почти на год, — заканчивает Хон уже тише, хотя хочет сказать вовсе не это. А примерно то, что шансы у Шина слишком близки к нулю. Одной вселенной известно, что у этого Че на уме. Вряд ли это Хосок, даже несмотря на всю его харизму. — Спасибо. Хосок заставляет себя улыбнуться, и это получается намного лучше и легче, чем он думал. Он правда благодарен. Ему нравится узнавать больше о Воне. Нравится мысленно называть его по имени. Имена стирают ту черту, которая отделяет незнакомцев друг от друга, вызывая неловкость. Существует огромная разница между тем, чтобы назвать человека вон тем пареньком или чтобы позвать его по имени. Хосок такие мелочи всегда ценил, а в этот раз готов и вовсе выделить особое место в архивах памяти. Такое, чтоб с бархатной подушечкой и золотой окантовкой. — Не впахивайся ты так, — хмурится Хон, похлопывая товарища по плечу. Синяки под глазами и некоторую заторможенность действий он замечает почти сразу, потому что обычно Шин на подобном не прогорает. Чжухон перед этим несколько дней тщетно зовет его выпить, но старший лишь отшучивается и откладывает на потом. Теперь же им удается прогуляться лишь ночью после затяжной смены Хосока, и Ли практически уверен, что они с Гюном после прощания направятся в сторону метро, а Шин вернется в кофейню. Чжухон очень сильно хочет сказать Хосоку, что это все не имеет смысла и того не стоит, но встречается с чужим взглядом и легкой полуулыбкой. Приподнимает уголки губ в ответ и выдыхает, — спи побольше, окей? Хосок кивает медленно, прикрывая глаза, улыбается шире, и еще через минут пять они прощаются. Чжухон берет теплую ладошку все еще обиженного Гюна в свою, целует мягкую щечку, уже издали машет Шину рукой и утягивает парнишку в сторону подземки. Хосок смотрит им вслед, пока те не скрываются за поворотом, до последнего улыбается поджатыми губами и, глубоко втянув носом прохладный утренний воздух, неспешно бредет вдоль улицы, намереваясь добраться до кофейни к открытию. - Сколько еще ты будешь там стоять? Хёнвон стоит у распахнутой двери своей обновленной гримерки уже полчаса, чем изрядно выводит своего соседа, и переминается с ноги на ногу, обвивая себя руками. Идея поговорить с Минхёком приходит ему в голову на следующий же день после того разговора в ванной комнате, но он всячески отвергает ее, придумывая сотню причин. Главная из них звучит вполне привычно — Че плевать. Плевать на Мина, на его поведение и на поводы, что заставили его сорваться. Он старается убедить себя в этом. Выходит это все, по правде говоря, крайне дерьмово, что еще сильнее добивает Вона. Он итак не понимает, что за дрянь происходит в его жизни и что ему с этим делать. Ему почему-то кажется, что Минхёк бы справился, быстро бы придумал решение и оставшуюся вечность бы хихикал, сжимая мягко руку Че. Ему стыдно признаваться в этом, но он бы сейчас не отказался от подобного. Все дело в том, что Хёк успевает стать частью повседневной рутины Хёнвона. Они видятся почти каждый день, и не было еще такого случая, чтобы Мин не влетел ураганом в их гримерку или не попросил заглянуть к нему, крича через весь коридор. По большей части все их встречи сводятся к абсолютно глупому обсуждению очередных сплетен — точнее обсуждению со стороны Минхёка и молчаливому недовольству Хёнвона. Но правда такова — Вон к этому привык. Когда он не слышит мягкий и робкий голос на протяжении ряда дней, в которые с ним происходит масштабное потрясение всех устоев жизни, то начинает думать, что сходит с ума. Его вдруг особо сильно почему-то задевает новость о том, что их совместный номер отменили. Ему хочется разбить об свежевыкрашенную стену бокал из-под вина, когда Бэмбэм деловито заявляет, что его план вот-вот исполнится, и первое, что он сделает — выгонит Че. Его будто прошибает током, когда приходится облачиться в очередной крайне неудобный и чересчур вызывающий костюм. Хёнвон больше всего на свете хочет вернуть себе прежнее самообладание, и ему это практически удается, пока в голове не возникает крайне неожиданная мысль. А если Хосок опять придет? Впрочем, это неважно. Че мотает головой и откидывает с лица длинную розовую челку. В отражении перед ним все тот же прежний Вон, которому хоть сейчас лезвием по венам полосни — не отреагирует. Он рассматривает свое лицо пару минут, прежде чем расплывается в широкой, практически безумной улыбке. Все это лишь в его голове. Никаких внешних изменений. Он по-прежнему аристократично изящен, по-прежнему хладнокровно сдержан и по-прежнему чертовски красив. Последнее заставляет его сомневаться все чаще и чаще после той встречи в кофейне, и Хёнвон даже накануне вечером со смелой душой выкидывает все рваные джинсы и все бесцветные майки, что у него есть. Он не должен скрывать себя за невзрачными вещами из масс-маркета, не должен делить жизнь на работу и дом и не должен пытаться оправдать свою любовь к слишком женским аксессуарам или запредельно ярким помадам. Хёнвон всегда был уверен в себе и в том, что он делает, так почему сейчас он должен начинать сомневаться? Он ответа не знает, но в душе ясно и четко говорит себе «нет, не должен». В голове гулко стучит фраза, озвученная слишком громким голосом Бэмбэма: таким ограниченным и неудовлетворенным, как ты. Как он. Хёнвона это злит до чертиков, потому что он поспорить не может. Он Бэма ненавидит до глубины души, но боится себе сознаться в причине. Бэм живет так, как хочет, играя с жизнью, словно кукловод. Он хочет быть здесь, и хочет, чтобы все было так. И если что-то не по его правилам — он это исправит. Че, конечно, смеется хитро над нынешними планами тайца, но действительно не удивится, если все сложится именно таким образом. Потому что Бэм этого хочет и добивается всеми способами. Тогда как Хёнвон лишь создает видимость. Он делает это настолько умело, что ему верит абсолютно каждый. Ему верит Минхёк, Бэмбэм, Тэмин, этот новый владелец и тот старый хряк. Ему верит его собственная мать, которая отдалилась настолько, что едва ли не забывает поздравлять с днем рождения. Ему верит наивный и глупый Хосок, что повелся на эту напускную уверенность и пренебрежение в глазах. Хёнвон сам себе верит. В какой-то момент своей жизни — где-то между шестнадцатью и без одного дня семнадцатью — Че решает, что с него хватит. Хватит усмешек и издевок, хватит обидных обзывательств. Он помнит их все до одного — и те, что про губы-вареники, и про щеки лягушачьи. И про огромный нос, и про тощие ноги, и про ребячески сутулые плечи. Вон рассматривает себя в зеркале и тягучим взглядом обводит широкие, гордо расправленные плечи. Подбородок задирает выше, хотя, казалось бы, куда уж там… Безжалостно кусает пухлую нижнюю губу, тут же проскальзывая языком по такому особенному краю верхней. Ведет подушечками пальцев по бархату белоснежных щек, плавно спускаясь к чувствительной коже на тонкой изящной шее. Вдыхает медленно глубоко-глубоко, наблюдая за вздымающейся грудью, и аккуратно, легонько улыбается. Улыбается самому себе, глядя прямо в глаза, в мыслях прокручивая лишь одно — ты красивый. Красивый настолько, что одного взмаха ресниц достаточно, чтобы пробудить самые потаенные желания. Настолько великолепен, что одного взгляда достаточно, чтобы больше не забыть никогда в жизни. Хёнвон должен быть таким. Это единственное, чего он хочет. Хочет для того, чтобы подкрепить свою самооценку. Он строил ее с большим трудом, кирпичик за кирпичиком, ровно для того, чтобы больше никогда не испытывать обиды или разочарования. Чтобы любые услышанные слова были подняты им на смех, потому что нет ничего важнее его собственного мнения. Он вспоминает лицо той мерзкой девчонки, что когда-то назвала его уродливым в ответ на искреннее признание, и беззвучно смеется. Вспоминает того отвратительного паренька, что перед тем, как дать под дых крепким кулаком, назвал его женоподобным, и утирает пальчиком крошечную капельку в самом уголке глаз. И все смеется, хрипло и тихо, заставляя Бэмбэма вскочить с дивана и ошарашенно отойти на пару шагов. Че в последний раз внимательно осматривает свое отражение, прежде чем вернуть привычное равнодушно-надменное выражение лица и обернуться к соседу. — Кажется, мне пора на сцену. Плавными движениями он поднимается со стула, лениво тянется к многочисленным тюбикам помад, ловко находя свой любимый темно-бордовый тинт, и в два четких движения скользит по губам. Бережно поправляет край рубашки-кимоно на запах, застегивает на шее чокер — черную полоску и модельной походкой направляется туда, где глаза слепят прожектора, из-за которых не видно похотливых раскрасневшихся лиц. — Мин, скажи, пожалуйста, что ты причина этого фестиваля… Югёму кажется, что над ним попросту издеваются. Иначе он объяснить никак не может тот факт, что его с Минхёком гримерка едва ли не до потолка завалена цветами. Не видно ни стола, ни стула, ни дивана, ни единого пустого пространства его части комнаты. Сосед, к великому сожалению младшего, только энергично мотает головой, улыбаясь до ушей. На его столике идеальная чистота, поблескивающая новизной мебели, а на диванчике покоится лишь пара мягких подушек. Гём захлопывает дверь с раздражением, тут же накрывая дрожащими ладонями глаза, лишь бы не видеть всего этого. Но сладостные запахи всевозможных видов цветущих растений настойчиво проникают в нос и оседают где-то в горле, не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть. Киму эти игры уже осточертели, и он понятия не имеет, как еще прекратить это безумие. Идея выучить ради этого китайский уже не кажется столь нелепой. — Я даже в магазине столько цветов никогда не видел, — Мин хохочет тихонько, прикрываясь ладошкой, и с ноткой зависти рассматривает пышные букеты. Без воды они долго не простоят, уже через пару часов потеряв свою красоту, и Ли остается лишь догадываться, зачем такие бездумные траты крупных сумм. От подобных размышлений его быстро одергивает едва различимый всхлип, и, обернувшись, он находит Гёма на полу, обнимающего свои собственные колени. Преодолеть небольшое расстояние до двери, у которой присел младший, Минхёку удается за долю секунды, но первые крупные слезы успевают скатиться по чужим щекам и упасть на колени, тут же впитываясь в ткань черных джинс. — Югём-ми, ты чего? Ты не любишь цветы? — Ли округляет глаза и моргает часто-часто, удивленно всматриваясь в залитое румянцем лицо напротив. Ведет ладонью мягко по непослушным завитым волосам, поглаживая, и притягивает к своей груди, опускаясь рядом на колени. Югём часто плачет, когда ему очень грустно или очень весело, когда играет с котятами или когда они смотрят очередную мелодраму по телику, но у Ли всегда находятся тому рациональные объяснения. Однако сейчас же в голове звенящая пустота, и Мин насильно вытягивает из закоулков разума возможные предположения: у него есть парень, и они поругались? кто-то обидел Гёма? сегодня какой-то важный день? Но младший лишь продолжает давиться слезами, совсем по-детски судорожно вдыхая и растирая влагу по щекам. Смотрит таким взглядом на цветы вокруг, будто хочет их сжечь вместе с кабаре и Минхёком или упасть в них без чувств и забыться. Руку тянет в сторону одного из самых больших букетов и шепчет, — там записка. Дай, пожалуйста. Только ни в коем случае не читай. Хёка такие высказывания только еще больше распаляют, и от интереса уже скулы сводит, но он не собирается рисковать еще и этой дружбой. Делает молча, о чем его просят, и во все глаза пристально наблюдает за чужой реакцией. А Гём в записке не находит ничего нового, там из раза в раз одно и то же сообщение, что ему и на телефон было продублировано, и устно в лицо озвучено еще в день прощального шоу. «Я не отступлю, пока ты не объяснишь мне причину. Дай мне шанс. Нам нужно поговорить.» Югём сглатывает вязкий ком слюны и опускает записку на пол рядом с собой, всхлипывая пуще прежнего. Ему никогда не дарили цветы до недавнего времени, тем более столько. Никогда не добивались так настойчиво и так долго. Никогда не просили шанс, хотя он столько раз в жизни хотел бы его дать. У него никогда не было отношений столь серьезных, чтобы с признаниями искренними и столь интимными, превращающими обычную физическую близость в крышесносный секс, после которого так бы и валяться в теплых объятиях до утра и болтать ни о чем, а не спешить натянуть штаны и покинуть комнату. Не было, хотя он лет с пятнадцати о них мечтал, ночами представляя красочные картинки эйфории от влюбленности. Он далеко не в первый раз позволяет себе допустить мысль, что с Джексоном может быть именно так. Беззаботно, счастливо, в парных свитерах на рождество или на заднем ряду на ночном киносеансе. Так, чтобы познакомить с родителями, с друзьями, а через какое-то время съехаться и жить вместе, громко споря о том, какие должны быть обои. И хоть Гём прекрасно знает, что не влюбился в Вана с первых секунд и даже не думал о нем по прошествии той ночи, не вспоминал на протяжении недель, он признается себе, что чужие поступки его подкупают. Не подарки вовсе, а внимание и твердость намерений. Крепкая горячая рука на мальчишеском запястье и прямой взгляд, проникающий глубоко-глубоко, чтобы потом всплывать незатейливо во снах до мурашек по спине и тяжести внизу живота. Югём хоть и юн, но наслышан о том, что лучше быть с тем, кто любит тебя. Он в чувствах Вана, конечно, не так уверен, но хотя бы представить на мгновение с легкостью может, от чего краснеет все сильнее и сильнее. И он признается себе, что хоть бы сейчас сорвался и бросился в чужие объятия, забывая обо всем. Но забыть не получается. Никак не выходит откинуть те страхи, что эхом отзываются в такт сердцу, те возможные варианты, где с ним просто поиграют и выкинут, как использованную игрушку. Те варианты, где он предаст Бэмбэма, который всегда и во всем ему помогал, ради человека, которого он знать не знает. Мысли отрезвляют. Бьют хлесткой пощечиной сразу с обеих сторон. Он вдруг замечает, что слез уже давно нет, Минхёк их старательно вытер своим рукавом. Лишь остаточные рваные вздохи, отступая, заставляют тело содрогаться. — Мин-Мин, помоги мне, пожалуйста, — шепчет младший одними губами, отводя взгляд подальше от налитых красками бутонов. Поднимается с чужой помощью на затекшие от неудобной позы ноги, держась за хрупкое плечо друга, и всматривается в растерянное лицо, выдавливая подобие улыбки. — Помоги мне избавиться от них, пока никто не увидел.