Myself

— Вы слышали новости? Наш недотрога Че Хёнвон обслуживал клиента! — Нет же, все было не так! Менеджер сказал, что ничего об этом не знает! — Значит, он перепихнулся с незнакомцем бесплатно? — О, боги! Хотел бы я увидеть человека, который смог отыметь эту напыщенную задницу! — Бэмбэм видел! И он сказал, что тот мужчина был чертовски горяч! Хёнвон стискивает зубы, проходя мимо по людному коридору, и болезненно морщится, когда смех противных мальчишек становится особенно громким. Он чувствует, как по нему скользят презрительным взглядом, как оценивают всего с ног до головы, и слышит, как кто-то из компании усмехается ему в спину. — И ведь так долго строил из себя непонятно что. И зачем только? Ноги раздвинул за просто так. — Может мне ему тоже предложить? Вдруг согласится! Че усиленно старается не слышать всего этого, но ничерта не выходит. Слова вгрызаются в мозг, словно ядовитые клещи, от которых, кажется, уже никогда не избавиться. Оседают на коже, будто вязкая жижа, заставляющая чувствовать себя не столько испачканным, сколько грязным. Грязным морально. Потому что Вон думает все прошедшие дни лишь об одном — о том, что жалеет, что не довел дело до конца. Это то, что ему было нужно. То, что раздражает его куда сильнее, чем дурацкие сплетни. Потому что в этих пустых разговорах у Че, по-видимому, был обоюдный секс с потрясающим мужчиной. Секс, а не услуга, обременяющая количеством нулей в чеке. Хёнвон знает, что слухи практически всегда беспочвенны, но в этот раз данный факт его отнюдь не радует. Ему вдруг хочется развернуться и крикнуть так, чтобы каждый услышал, что нихрена не было. Ничегошеньки. Не получилось. Но это означает признать собственное поражение и самостоятельно заколотить себе крышку гроба. Он хочет рассмеяться в лицо тому пареньку, что, пытаясь казаться смешным или крутым, заявляет вдруг о своем желании снять Че, и ядовито прошептать, что нет, он не согласится. Не согласится ни за что, потому что его воспринимают как доступное тело, как товар. И ему противна сама мысль о подобном контакте. Он хочет рассмеяться и себе в лицо, но тут даже зеркало не поможет. Оно попросту ни к чему, если перед глазами красноречивое лицо Хосока, где столько эмоций, что Хёнвону совершенно незнакомы, и столько чувств, которые невозможно объяснить. Вон в этих черных глазах, смотрящих с трепетом, с заботой, со страхом неподдельным, с глубоко скрытым желанием, видел свое отражение. Видел так четко, так ясно, без всяких прикрас, что сам удивился тому, как он выглядит. В чужих глазах он не был куклой, не был статуей, не был телом. Он не был даже танцовщиком, певцом или проституткой — ничем подобным. Потому что Шин смотрел так, будто увидел по меньшей мере какое-то божество. Какую-то высшую материю, что вдруг приняла вид человека, но по факту так и осталась лучшим творением природы. Чем-то идеальным, непозволительно красивым, чем-то столь ценным, столь невообразимым. Вспоминая чужое непонимание и такое явное разочарование, Вон понимает, догадывается понемногу, как сильно он Хосока сломал. Не надломил где-то сверху, не ударил до легкой трещины посередине, а прямо разрушил под самое основание. Пробил крепкий фундамент, что уверенно стоял столько лет. Шин от этой травмы, разумеется, не умрет, но жить, как прежде, уже не сможет. Он будет думать о Че, мечтать о нем, хотеть его и выискивать в лицах вокруг его черты. Будет всех и каждого сравнивать с ним и осознавать, что прекраснее в мире никого нет. И это настолько сильно, настолько невероятно, что Вон завидует по-черному. Хёнвон тоже хочет влюбиться. Он вдруг думает о том, что и его жизнь очень сильно изменилась. Что он тоже только и думает, что о Хосоке, только и ждет той минуты, когда вновь увидит его. Но понимает, что они испытывают совершенно разные вещи. Хёнвон не треснул. Не сломался. Хёнвон лишь едва заметно пошатнулся от сильного порыва ветра, который образовался с появлением в его жизни Хосока. Че точно не влюбился, точно не упал в водоворот глупых чувств, лишающих рассудка. Он просто напросто обезумел, когда увидел, что его могут так боготворить. Они испытывают разные вещи: Хосок смотрит прямиком в душу Вона и мечтает разделить эту неземную любовь, Хёнвон же смотрит на самого себя чужими глазами и до беспамятства желает прочувствовать физически то, как Шин в нем тонет. Хочет знать, сколько еще на него будут смотреть так, прежде чем поймут, что он, на самом деле… обычный человек. Че мотает головой из стороны в сторону так сильно, что болью пронзает затылок. Такая боль ему нужна периодически, чтобы заглушить все то, что пожирает изнутри. А в душе он понимает, насколько он ужасен. Он плохой человек. Он эгоист до кончиков ногтей, который в какой-то момент своей жизни — примерно двадцать три года — осознает, что слишком долго убегал от неприятных слов о себе, от обидных воспоминаний и от собственной неуверенности. Хёнвон много лет потратил на то, чтобы собрать в кучку свое достоинство и поставить чуть выше, чем чужое одобрение. Хотя бы на миллиметр выше. Он долгое время срывался обратно вниз, несмотря на все труды, долго пытался понять самого себя, и в итоге не заметил, как погряз в этом по уши. Он своего добился. Стал сильнее и крепче морально, стал хладнокровен к людям вокруг. Смог, наконец-таки, не просто подняться, а взлететь так высоко, что никому не достать. И он прекрасно жил еще какое-то время, пока не умудрился вскружить голову этому Шин Хосоку. Но ведь были и другие? Были. Че постоянно слышал просьбы уделить минутку, провести вечер, скоротать ночь. Получал подарки, комплименты. Постоянно находил в гримерной цветы. Но все эти люди были слишком другими, совсем не такими, как Хосок. Они тратили столько сил лишь для одного — подчинить себе его красоту. А Шин этого вовсе не хочет. И Хёнвон понимает вдруг абсолютно точно, почему он действительно раздвинул ноги так просто. Все происходящее ведь было таким очаровывающим, таким интригующим, таким новым. Он правда сошел с ума от той искренности в чужих глазах. Сам захотел отдаться, чтобы уловить все до единой капли: каким с ним будет Хосок, как отреагирует на зеленый сигнал, как изменится после того, как получит его. Останется ли это тепло в глазах. Че уверен, что не останется. Но он был готов пойти на этот шаг, чтобы запомнить на всю жизнь хотя бы этот непродолжительный момент, когда его так безмолвно обожали. Ручка двери послушно поддается, и все, о чем молится Вон — лишь бы в гримерной не было Бэма. Попадись он сейчас под руку, точно получит, причем куда сильнее, чем до этого. Хёнвон действительно готов ввязаться в драку, и это тоже настолько непривычно, что руки дрожат. Он успевает представить столь яркую картинку, где он с размаху рассекает чужую пухлую губу, где непрекращающимися ударами осыпает не менее красивое лицо, прежде чем замечает чью-то фигуру. К нему сразу оборачиваются. — Вон-ни… — Минхёк поджимает губы и смотрит с такой неуверенностью на лице, что заставляет Че привычно хмыкнуть. Некогда бывший друг медленно подходит к нему, молча закрывает за ним дверь и робко подхватывает его руки своими. Сжимает мягко запястья, почти так же бережно, как сжимал их Хосок. Хёнвон впервые в жизни думает, что у него, наверное, все-таки был близкий человек, который видел в нем нечто большее, чем миловидное личико. И это отчего-то причиняет ему легкую ноющую боль. — Что с тобой происходит? — еще на шаг ближе, еще тише. Мин в глаза напротив заглядывает, не зная, какие слова подобрать, и на самом деле боится, что его в любой момент оттолкнут. Вон и правда думает о подобном первую минуту, после чего вдруг решает, что вчера итак уже оттолкнул одного хорошего парня. И Минхёка он уже слишком много раз отпихивал от себя, хоть и не придавал тому значения. — А что со мной не так? — Че приподнимает уголок губ, рассматривая собеседника. У Ли тоже другой цвет волос, какой-то новый розоватый блеск для губ и неподдельное переживание на лице. Хёк всерьез думает о том, что с Хёнвоном все не так. Потому что сначала он вдруг смотрит со сцены на кого-то из зрителей, — Мин это замечает совершенно случайно, — потом возбуждается во время выступления, — это и вовсе видит весь зал, — а после оказывается в общей ванной комнате. А следом добивает Ли тем, что начинает разговор первым, к тому же зовет куда-то сходить вместе на выходных. Минхёк признается стыдливо себе, что повел себя чересчур грубо тогда, потому что приревновал Хёнвона к тому парню. И это вовсе не та ревность, что на фоне невзаимных чувств, это обычное проявление зависти и сожаления одновременно. Зависти к тому факту, что Вон, пусть и так своеобразно, но и отреагировал на кого-то. Сожаления к тому парню, что самостоятельно подсел к Мину в лодку, что постоянно идет ко дну по пути к душе Че. — Ты изменился, — выдыхает в итоге Ли, когда понимает, что молчит слишком долго. Он, по правде говоря, думает вдруг о блуждающих вокруг сплетнях, и снова ошарашенно не верит в их содержание. Хёнвон никогда бы подобного не сделал. Он ненавидит физический контакт, презирает любые метки, следы на теле и насмехается над теми глупцами, что выстраиваются в очередь у сцены. Правда ведь не сделал бы? Хёку до безумия сильно хочется спросить, но это даже в собственных мыслях звучит ужасно. Он всматривается в лицо друга и ему вдруг кажется, что Вон может читать его мысли, потому что он вдруг хмурится, а после его подбородок едва заметно вздрагивает. — Мы не будем говорить об этом, — отрезает Че и, как и всегда, вырывает руки из несильного захвата. Отходит в сторону туалетного столика, лениво опускаясь на стул, и незаинтересованно водит пальцами по аккуратно сложенным в коробочку кисточкам. Они кажутся ему мягкими, очень пушистыми, дарящими такие же щекотливые ощущения, что и пальцы Шина, скользящие по бокам. Хёнвон слегка вздрагивает и закусывает губу. Ему чертовски сильно не хочется выступать сегодня, да и в любой другой день после, потому что он знает, что Хосок не придет. Он сам ему запретил. Знает, но допускает подобную мысль, которая хоть и режет по сердцу, но и тут же обволакивает теплом, залечивая. А Минхёк так и стоит у двери, лишь обернувшись, и рассматривает Вона через призму зеркала. У Че голова опущена, глаза смотрят куда-то в стол, и это так ужасно выглядит, так пугает, что у Ли слезы наворачиваются, искажая изображение. Где вздернутый нос? Где надменный взгляд? Мин не знает, о чем именно они не будут говорить: об изменениях в поведении Вона или о том, спал ли он с тем мужчиной. Но он вдруг осознает, что на первый вопрос ему не нужен ответ. Хёнвон определенно точно уже другой. — О, боги, сегодня просто лучший день моей жизни! Бэмбэм смеется звонко, пока сидит на одном из столов и болтает ногами, игриво посматривая на Чжухона, что беседует с барменом. Югём рядом непонимающе хлопает глазами и мотает головой, озираясь вокруг. Ему, если честно, не очень интересно, о чем говорит старший, но он боится попасться на том, что уже минут семь, как отвлекся и дальше ничего не слушал. А еще ему не нравится находиться в этом зале, где так велик шанс нарваться на нового босса. С которым, между прочим, у него меньше чем через сутки свидание. — Че Хёнвон просто растоптан. Я представляю, как сильно пострадала его бедная психика, — последние слова таец произносит с паузами, с прикрытыми глазами и ладонью на груди. Так артистично, так правдоподобно. Если бы не громкий смех после, Гём бы поверил. — Счастливее, чем сегодня, я буду лишь в тот день, когда Ли Тэмина выкинут отсюда, — Бэм подхватывает стоящий рядом бокал на длинной ножке и осушает до дна одним глотком. Это его личный обряд перед началом смены. Он решает воспользоваться случаем — вернуть пустой бокал бармену, чтобы как бы невзначай завести беседу с Хони, — потому ловко соскакивает со стола и вальяжно подходит к совладельцу, присаживаясь на соседний стул. — Это было просто божественно, Джей, — одаривает парня за барной стойкой дежурной улыбкой и тут же поворачивает голову в сторону Чжухона, слегка наклоняя вбок. Смотрит томно из-под полуприкрытых век, тягуче медленно облизывая алые губы. — Вам тоже стоит попробовать, — шепчет едва слышно, наклоняясь корпусом ближе, чтобы уже на самое ухо почти выдохнуть, — господин Ли. Хон громко хмыкает, улыбаясь в ответ так, что на щеках прорезаются графичные ямочки. Этот тощий парень его уже порядком достал, но ситуация настолько комична, что злиться нет сил. Радует к тому же тот факт, что Гюн этот ужас точно не увидит, потому что отсыпается дома в свой выходной. — Я сегодня за рулем, — отвечает, стараясь интонацией передать то, насколько его абсолютно не трогает разыгрываемое представление. Но Бэм либо слишком непонятливый, либо плевать хотел на чужое мнение. — Чтож, значит вы точно будете в состоянии оценить мой новый номер сегодня, — мурлычет кокетливо, приближаясь к лицу напротив, и улыбается шире, якобы смущенно опуская взгляд ниже. Где-то в область груди или даже пряжки ремня, или, возможно, еще капельку ниже. Добавляет через мгновение, — вы же обязательно посмотрите его, не правда ли? Чжухон усмехается, отворачиваясь обратно к стойке, подхватывает стакан с соком и делает пару глотков. Тянет время слегка, если честно, выжидая нужный момент, чтобы в итоге бросить равнодушное «у меня сегодня другие планы» и подняться со стула, между делом чересчур по-товарищески похлопывая тайца по плечу. Хон искренне радуется в душе, когда наконец слышит, как открывается входная дверь, и оборачивается на звук, тут же одаривая улыбкой Джексона. Он сам назначает ему встречу сегодня, сам договаривается с главным менеджером, что их обоих не будет на ночном шоу, и сам же несколько расстраивается, когда чужой взгляд скользит вовсе не по нему. Ван замирает у входа на пару секунд, его уголки губ слегка дергаются в полуулыбке, пока он всматривается в лицо Югёма, после чего, как ни в чем не бывало, следует к бару, поднимая руку в приветственном жесте. — Привет моим любимым подчиненным! Как дела, Джебом? Все окей? — он жмет руку бармену, после чего они легонько соударяются плечами, и бегло оглядывает стройный ряд разноцветных бутылок на полках. Поворачивается после к Хону, спешит обойти столешницу, чтобы тут же заключить в короткие, но крепкие объятия, — мелкий, давно не виделись! Я успел по тебе соскучиться, — по ярким рыжим волосам треплет, улыбаясь, и оборачивается к Бэму, тут же пробегаясь по нему оценивающим взглядом, — оу, детка, ну и помада у тебя. Закажу тебе какую-нибудь другую, — размашистыми движениями чужую щеку оглаживает и следом большим пальцем по пухлым губам скользит, растирая косметику. И даже Чжухон выпадает с того, как это жестоко. Он, конечно, не знает, что Югём сам просит Вана вести себя на людях так, будто они не знакомы, но все равно считает, что старший намеренно издевается над ним. Выводит на эмоции, делает больно, чтобы Ким сам не сдержался, ударился в слезы, моментально раскрывая остальным суть ситуации. Специально делает так, чтобы Гём жалел вообще о том дне, когда, сам того не желая, соблазнил босса. А Югём держится. Стискивает руки в кулаки под столом до тихого хруста, прикусывает кончик языка, но даже не поворачивается в их сторону. Ему итак было все хорошо видно боковым зрением, и он отчасти рад, что успел отвернуться почти в самый первый момент. Он прекрасно знает, почему Ван ведет себя так, и просит себя успокоиться, умоляет не злиться на самого себя за то, как обижает его все происходящее. Киму кажется вдруг, что, может быть, стоит наплевать на все. Вскочить сейчас, откидывая стул, подойти к Джексону и попросить не заигрывать с другими. Попросить забыть все, что между ними было, и начать сначала. Попросить поцеловать его прямо здесь и сейчас перед всеми. Может быть, стоит рассказать Бэмбэму о своих чувствах к Вану, что, не успев толком проснуться, уже отравили его всего изнутри. Рассказать и поставить перед выбором, мол, либо принимай этот факт, либо брось и уйди. И потребовать, чтобы старший больше никогда не говорил о Ване плохого, а лучше вообще не говорил. Потому что Гём ревнует, если честно. Ко всем и каждому. Может, наплевать на все и наслаждаться? Стать главным вместо Тэмина, чтобы танцевать то, что сам придумал, а не то, что сказали. Чтобы костюмы были лучше, украшения дороже, косметики больше. Чтобы комната была та самая, что с огромной кроватью. У Югёма теперь клиентов нет, но он думает, что Джексон бы точно придумал, чем на ней можно заняться. Ему так сильно хочется, чтобы было нормально, чтобы было все просто. Чтобы поделиться с кем-нибудь тем, что так его пугает и так интригует. Рассказать хоть одному человеку о том, что влюбился. И в кого он влюбился. Но нет. Это попросту невозможно. Он опоясан различными обстоятельствами. Куча причин держит его, словно в тисках, и он не может ничего поделать с тем фактом, что выбора нет. Либо терпеть, либо разрушить все. И дело тут не только в Бэме. Югём не любит выделяться и не любит приковывать внимание к себе. Он искренне радуется, когда его замечают, когда хвалят, но это так смущает, так сильно сводит с ума, что он избегает таких моментов максимально. Его устраивает быть одним из множества, устраивает, что не запоминают даже его имени, потому что так проще жить. Проще, когда от тебя ничего не ждут. Он думает о Джексоне Ване и его пробирает до самых костей. Ведь как все будут смотреть на него после, когда узнают, что среди огромного множества людей, как минимум, в этом злачном кабаре, выбрали именно его. Почему? За что? Он согласен с Бэмом, он тоже не понимает. Ведь он такой обычный, такой нескладный. Ему так много усилий нужно прикладывать в танце, чтобы выглядеть хотя бы на четверть таким, как какой-нибудь Че Хёнвон. Так много времени приходится тратить, чтобы сделать макияж или прическу, или добавить кучу аксессуаров, чтобы выглядеть необычно, когда в то же время Минхёк может выйти на сцену в своей розовой пижаме, и его сразу купят до следующего утра. Югём искренне не понимает и не верит собственным воспоминаниям, в которых ему шепчут на ухо, что его голос такой красивый, такой приятный. Что он двигается так интригующе, так потрясающе, чем удивляет каждую секунду. В которых Джексон говорит ему, что он красив. Но то лишь обрывки прошлого. Ким уже тоскует по времени, которое еще минуту назад абсолютно не ценил, и робко всматривается в широкую спину Вана. Это все, что он может себе позволить на данный момент.  — Хони, что за сюрпризы? Почему мы не можем выпить в нашем же кабаре? Джексон недовольно оглядывается по сторонам, выбираясь из машины, которая еще месяц назад принадлежала ему. Ли бодро вылезает с водительской стороны и улыбается широко, замечая знакомую вывеску одного клуба. То, что нужно, для знатного загула трех почти-что-свободных парней. Гюн за это почти не злился и обещал не обижаться дольше трех дней. — Знаешь ли, угрожать мне тем, что выставишь мои позорные фотки, если я не пойду с вами, немного ту мач, — Хосок произносит с весьма специфичным акцентом, недовольно захлопывая заднюю дверцу. Он не знает, что раздражает его в данный момент больше всего: минувшая 13-часовая смена, сломавшийся так некстати кассовый аппарат, проданная вчера любимая музыкальная аппаратура или тот факт, что Ли отобрал их телефоны. Особенно учитывая то, что Хосок был вообще не виноват в том, что Джексон всю дорогу не вылезал из чьего-то инстаграма и игнорировал все слова Хони. — Ой, хватит ворчать. Как старики, честное слово, — самый младший морщит лицо, пока ставит авто на сигнализацию, и закидывает руки на плечи друзей, с силой подталкивая в сторону нужного заведения, — я решил, что нужно познакомить вас получше. Поэтому мы не уйдем отсюда, пока вы не выпьете на брудершафт двадцать седьмой шот отменной мексиканской текилы. — Мне завтра на работу, — Хосок успевает представить все, что сказал Ли, и чувствует, как его начинает мутить. Он и с первой рюмки откинется в такой крепкий сон, что потом ни за что не разбудишь. Да и к тому же не ел ничего почти с самого утра. — Эй, парень, ты вроде достаточно сильный. Давай на счет три, хватай этого придурка и в багажник, — Джексон хлопает Шина по плечу, перетягиваясь через Чжухона, и кивает головой назад в сторону машины. Он, на самом деле, планировал сберечь силы перед страстным вечером в компании одного мальчика с крылышками на спинке, а не мотаться всю ночь по клубам, как безбашенный студент. — Еще одно слово, и я вас возненавижу, — Ли натянуто улыбается до самых ушей и пристально всматривается сначала в одно лицо, а потом в другое. Оба тяжело вздыхают ему в ответ, переглядываются между собой и пожимают плечами, со знанием дела поддаваясь на столь детскую провокацию. Оба знают, что Хони, на самом деле, может обидеться так сильно, что еще месяц будешь бегать за ним. — Вот это другой разговор, — Чжухон доволен, он смеется искренно и очень заразительно, вызывая легкие улыбки на лицах друзей. Кивает знакомому охраннику и открывает массивную дверь, жестом приглашая парней войти. Хосок с Джексоном вновь переглядываются, оба чувствуют, что все, наверняка, как обычно, закончится полным пиздецом, и, качая головами, заходят внутрь. — Нет, я тебе серьезно говорю, чемпион Азии по фехтованию, — у Чжухона немного заплетается язык, пока он хлопает Джексона по плечу и кивает удивленному Хосоку. Ли, если честно, последние полчаса тщетно пытается вспомнить, когда его решение остаться единственным трезвенником в этой компании полетело к черту. Должно быть, где-то между полуночью и часом, когда он обнаружил в своем лимонном тонике капельку джина. Примерно в пропорции один к одному. — Всего лишь 11 место на Олимпиаде десятого года, — Ван тихо смеется и отмахивается рукой, легонько мотая головой из стороны в сторону. Перед глазами уже давно изображение плывет, искажая реальное расстояние, освещение и баланс равновесия. Он сначала проливает добрую половину стакана виски себе на штаны, а потом случайно ударяет Хони прямиком в глаз, когда особо широко взмахивает руками, демонстрируя Хосоку размер салона своей новой ауди. — Всего лишь? Ну, ты даешь, — Шин улыбается в ответ и сонно всматривается в свой бокал. На дне вроде бы еще что-то плещется, но он не уверен, потому запрокидывает голову, пытаясь словить пару капель, которых там так и не оказывается. Он тяжко вздыхает, силясь припомнить, какой это по счету был напиток, и догадываясь о том, как же хреново ему будет завтра на работе. Но Чжухон вновь подзывает к их столику официанта и громко заказывает еще бутылку скотча, стараясь перекричать громкую музыку. — Выпьем еще и взорвем этот жалкий танцпол, — Хони потирает ладони, хитро поглядывая на друзей, и недовольно цокает языком, замечая в их лицах долю сомнения. Он уже далеко не первый час пытается растормошить парней, которые то и дело проваливаются в собственные мысли и заботы, и начинает злиться от того факта, что не видит должного результата. А еще его безумно раздражает то, что абсолютно любая отвлеченная тема их разговора почему-то в итоге приводит к печально известному кабаре. И в каждый из таких разов он видит, как Хосок хмурится, поджимая губы, и как Джексон отворачивается, складывая руки на груди. — Таак… — Ли протяжно выдыхает весь воздух из легких, думая о том, через сколько же им принесут новый заказ, и чешет затылок, пытаясь прервать воцарившееся молчание. — О, Хосок-хён, ты обещал мне помочь с моим новым рэпом! — лицо Хони расцветает в широкой улыбке, тут же поворачиваясь к Шину, — когда у тебя выходной? Замутишь мне аранжировку? Старший вдруг теряется на мгновение и растерянно потирает лоб, отводя взгляд в сторону. Он не знает, как лучше сообщить другу о том, что у него в общем-то нет выходных ближайшую неделю, потому что он набрал смены сразу в двух точках их кофейной сети. А еще о том, что у него теперь нет той необходимой аппаратуры, с помощью которой он на досуге вполне неплохо миксовал треки. — А, Чжухон… Мне пришлось продать аудиоинтерфейс и клавиатуру, — Шин натянуто улыбается и старается не смотреть на собеседника. Он итак замечает краем глаза, как тот замирает и, кажется, не дышит вовсе. И ему за это немного стыдно. Джексон в суть разговора на самом деле не вникает, но заинтересованно смотрит то на одного, то на другого, когда примечает нарастающее напряжение в воздухе. Он не знает, какой в тот момент времени происходит разрыв шаблона в голове Хони: Ли в отличие от него в курсе, сколько месяцев Хосок копил на этот минимальный набор приборов, как сильно радовался исполнению своей давней мечты. А еще Чжухон не настолько пьян, чтобы не сложить два плюс два. — Тебе нужны были деньги? Зачем? — он ответ знает, но до стиснутых кулаков не желает его услышать. Искренне надеется, что ошибается. Что Хосоку, возможно, понадобилась вдруг медицинская страховка или, может быть, он купил путевку в Макао. Да хоть что-нибудь стоящее. Что-нибудь, только не Че Хёнвон. — Брат, ты чего завелся? Найду я тебе студию, оставь парня в покое, — Ван легонько толкает Ли в плечо, стараясь расшевелить, но получает лишь достаточно грубый отпор в ответ. Хони не замечает даже подошедшего официанта, продолжая вглядываться в опущенное лицо Шина. И не замечает сам, как повышает тон все больше и больше. — Хосок? Ты придурок или да? — он толкает старшего ладонью в грудь и пытается заставить смотреть в глаза. И товарищ хоть и делает то, что от него требуют, но смотрит с нескрываемой тоской и выдыхает куда более тихо. — Хон, тише. Успокойся. У меня нет никаких проблем. Да, мне просто нужна была определенная сумма, — он старается ободряюще улыбнуться, а сам на мгновение задумывается о том, что даже после продажи всего нужную цифру на счете не набрал. И грядущий аванс, и будущий оклад, ничто не поможет приблизиться к отметке в два долбанных миллиона. — Почему ты не попросил у меня? — Чжухон принимает у Джексона стакан, почти доверху наполненный скотчем, и продолжает и дальше держать его в руке. Он не уверен, хочется ли ему выпить все залпом или плеснуть в лицо Шину, чтобы остудить. Привести в себя. Потому что он, похоже, не в порядке абсолютно. — Давай мы не будем это обсуждать? Особенно здесь и сейчас. Я не хочу, — Хосок не из тех, кого легко вывести из себя, но он ощущает, что начинает злиться. Вскипает медленно, но стремительно, так, что потом будет сложно остановить. И дело плохо кончится, он это знает. Ван наливает и Шину полный бокал, и плещет себе половинку, после чего осушает одним глотком и вновь бегает взглядом с одного лица к другому. Ему, откровенно говоря, плевать, что парни не поделили, но абсолютно не нравится то, что у одного уже желваки играют, а у другого глаза расширились до состояния шариков для пинг-понга. Как дети малые, которых вывезло с алкоголя до стадии махания кулаками. — Если бы ты попросил у меня, то я бы прежде рассказал тебе кое-что, — Чжухон цедит сквозь зубы и всеми остатками разума пытается удержать себя от бурлящего желания вывалить все, что он думает об этой ситуации. Не сдерживаясь в красочности эпитетов в сторону Че. Но его по итогу все равно срывает. И он, наверное, еще долго будет жалеть об этом после. — Эта шлюха не продается. — Что? Хосок долго всматривается в лицо друга и обдумывает услышанное. Он без труда догадывается, о ком идет речь, но все равно не понимает сути. Не продается? Чжухон явно заблуждается. Ведь Хёнвон сам впустил его тогда в гримерку, сам начал действовать. Сам назвал цену. Вон определенно точно вел себя так, будто знает всю эту их кухню. Будто не раз уже играл в подобные игры. И Хосоку это так чертовски больно режет по сердцу. Так особо сильно ощущается после выпитого спиртного. Так безумно выворачивает наизнанку от того, что звучит таким вот образом из уст лучшего друга. Шлюха? Его Вон? И это ему говорит именно Ли? — За словами следи, Ли Чжухон, — Шин поднимается с дивана и тянется через стол, подхватывая младшего за воротник рубашки. Ли вспыхивает моментально, тут же поднимаясь следом, и упирается руками в столешницу, всматриваясь в чужие глаза с вызовом. — У тебя крыша уже поехала, по-моему, — кричит в лицо товарища, с отвращением хмурясь. Чувствует, что Джексон тоже встает и тянет их за плечи в разные стороны. — Это не твое дело, Хон. Я сам разберусь, — Хосок отпускает чужую одежду и смотрит с примесью злости и разочарования. А еще сожаления, потому что понимает, что вспылил. Ему достаточно проблем в жизни в последнее время, и он крайне не хотел бы ссориться еще и с друзьями. — Разберешься? Знаешь, что я думаю о тебе? — Чжухон смотрит прямо и продолжает стоять, нависая сверху, когда Шин опускается обратно на свое место. — Ты глупец, Хосок-хён. Никогда раньше так не думал, но за последние дни убедился в этом окончательно. Ты ввязался в такое дерьмо, что трактором не разгрести. Ты тонешь в нем с каждой минутой все сильнее, чтобы по итогу захлебнуться в своих же ошибках, — все молчат, кроме Ли, и ему даже кажется отдаленно, что музыка стала тише, а люди уже не снуют туда-сюда мимо их столика. Его друг вертит уже пустой стакан в руке и смотрит куда-то в сторону, поджимая губы. Но слушает. — Ты глупый. У тебя на работе тот парень Марк уже голову сломал, думая, какие еще намеки тебе подбросить. У тебя даже родители нормально восприняли твою ориентацию, чем не каждый похвастаться может. Да ты можешь просто по улице пройти, чтобы по возвращению домой найти в карманах не одну бумажку с номером телефона. И что ты делаешь со всем этим? Правильно, посылаешь в задницу. И ради чего? — Ты ошибаешься, Чжухон. Ли усмехается. Он вспоминает вдруг, что Чангюн говорил ему то же самое, когда они обсуждали примерный план этой улетевшей-к-черту посиделки. Обсуждали Хосока с Хёнвоном, споря без конца: Ли обвинял Че в том, что тот непременно сломает его другу жизнь, а Им настаивал, что тот может оказаться совсем не таким уж плохим. И какое им дело, если по итогу Шин будет счастлив? Чжухон, если серьезно, уверен, что не будет. — Это ты ошибаешься, брат, — Хон тяжело вздыхает, опускаясь обратно на диван и откидываясь на спинку, — я жалею о том дне, когда пригласил тебя в кабаре. Хосок молча покидает клуб, даже не оборачиваясь напоследок. Его руки сжимаются в кулаки, пока зубы противно скрипят друг об друга под сильным давлением, и он не знает, куда его ведут ноги в столь ранний час. Он обдумывает слова человека, который числится в списке самых близких, и раздраженно мотает головой. Хон не прав. Он просто ничего не знает. Ничего не знает о том, что в жизни не всем так везет в любви, как Ли Чжухону.