Myself

— Он злится на тебя, а я злюсь на него. Чангюн хмыкает, внимательно рассматривая уставшее лицо Хосока. Они несколько раз случайным образом говорят по телефону, когда Шин звонит, а Хон настырно не берет трубку, а после пару раз сталкиваются в мрачном зале кабаре в самый разгар очередного шоу. У Има просто смены искусным образом выпадают на те дни, когда танцует Че Хёнвон. А если он танцует, то с вероятностью в 99,9% будет присутствовать и Хосок, распугивающий людей вокруг своими красными глазами и мешками под ними, в которых можно вынести по-тихому килограммов шестнадцать отменной наркоты. Или одного длинноногого танцовщика в латексных штанах. — Я знаю, что он хотел, как лучше. И я благодарен ему. Так что передай от меня, что я жду его звонка в любой момент дня и ночи, — Шин улыбается широко и чешет затылок. А Гюн, глядя на него, думает, что был, возможно, прав. Все не так уж плохо. Чжухон зря так беспокоился, потому что лицо его друга расцветает при малейшем взгляде на сцену, откуда ему, будто бы совсем незаметно, улыбается Вон. — А ты передай ему, что я готов скинуться со скалы, если в следующей жизни рожусь им, — Чангюн кивает головой в сторону Че и слегка улыбается. Хосок тихо смеется, нехотя поворачиваясь к собеседнику, и по-дружески хлопает по плечу. — Спасибо, что раздобыл мне проходку, — Шин бросает взгляд на браслет на своей руке с эмблемой Wang Team и вздыхает, постукивая пальцами по столу. Экономия оказывается не столь значительной, но все перекрывает тот факт, что теперь Хосок может видеть Вона чаще. Почти каждый день. Хотя бы видеть. Потому что еще за прошлый поцелуй по долгам не рассчитался. — Спасибо, что позволил доказать моему дураку, что он тут не самый умный, — Гюн закатывает глаза, хмыкает и вертит сережку в ухе. Пока администратор разбирается с проблемами на кухне, он может тихонько отсидеться за одним из столиков, переводя дух. И хотя бы на пару минут выдохнуть в этом чертовом наряде, который с одной стороны задирается, с другой натирает, а с третьей холодит кожу тонкими цепями. Чангюн старается держать себя в руках, но мысленно проклинает пятницы. Проклинает с тех пор, как по пятницам у официантов новая форма, и думает, что Чжухон был прав, когда швырнул тарелку в Джексона, увидев Чангюна в этом. — Извини, ты не мог бы… Мне кажется, Вон-ни немного… ревнует, — Хосок задумчиво хмурится, не смея оторвать взгляд от фантастически выгибающегося в спине и запрокинувшего голову Хёнвона. Попросту вдруг все чаще замечает, что после каждого движения Че оборачивается к нему и недовольно поджимает пухлые губки. А еще замечает, как его взгляд скачет то и дело на Чангюна, сидящего рядом. И этот взгляд отнюдь не добрый. — Ох, ты меня прогоняешь? Помогай после этого людям, — Гюн фыркает, ударяет ладонью по столу, как это обычно делает Хон, и рывком поднимается со стула, практически сразу скрываясь в полумраке зала. А Шин виновато жмурится на секунду, тяжело вздыхает и глазами, полными мольбы о прощении, впивается в столь излюбленную усмешку. Ту, что одними лишь уголками губ. И вновь, и вновь погружается в свои ощущения, будто бы Хёнвон танцует только лишь для него одного. Но это итак сущая правда. Вон теряет счет времени, забывает, какой следует день, какая неделя после того раза, когда он получил самый дорогой подарок, что был в его жизни. Тот невероятно чувственный поцелуй. Закидывает связку купюр куда-то в дальний ящик стола, приклеивает на зеркало стикер «даже не думай» ровно туда, где обычно видит свое лицо, и судорожно вздыхает, когда снова и снова чувствует на себе этот прожигающий взгляд. Тот самый, что скользит по лицу, очерчивает губы, подолгу всматривается в глаза, но никогда… никогда не опускается ниже. Хёнвон смеется тихо от своих же мыслей и сжимает металлический шест до боли в суставах. Ему так невероятно сильно льстит поведение Хосока, так невыносимо сильно бесит, что он теряется в собственных чувствах. И ведет себя, как конченная сука, потому что на сцене двигается так по-блядски, чтоб до дрожи в коленях, а наедине с собой мечтает о прикосновениях столь робких, что до бабочек в животе. Че чувствует, что сгорает изнутри. Пылает настолько ярко, что из зала кричат громче прежнего, а у двери собирается больше людей. Настолько ярко, что у Хосока руки в кулаки, а от прежней улыбки ни следа. Потому что Вон эгоист, и если он страдает, то и Шин тоже должен. А то, что Хёнвон страдает, это несомненно. У него голова идет кругом от того, как стремительно в нее влетел Хосок и как по-хозяйски стал вести себя там, будто это его исконное место. И это до безумия пугает Вона, который не привык думать о ком-то, кроме себя. — Я хочу тебя так сильно. И так сильно боюсь потерять нежность в твоих глазах. Хёнвон не говорит, не шепчет. Произносит одними лишь губами, медленно оседая на колени и вытягивая одну руку вверх, пока другая скользит по груди. Произносит самому себе, но смотрит на Хосока, который замирает на мгновение, щурится, вглядываясь, но ничего разобрать не может. И Че этому радуется неимоверно, потому что за собственные же слова ему стыдно. За свои же мысли. Стыдно, что нарушает свое же правило, данное себе много лет назад. Быть одному. Никого не подпускать. Нарушает, потому что привыкает к тому, что видит Шина почти постоянно. Каждый день в кабаре, каждую ночь во снах, каждую минуту в мыслях. И даже в свой выходной прогуливается мимо кофейни, боязливо поглядывая в распахнутые окна. — Я так сильно хочу быть с тобой, но ничего не могу дать тебе, кроме своей непомерной любви. Хосок выдыхает в спину удаляющегося в сторону гримерок Вона и смотрит на собственные руки, которые чуть ли не судорогой сводит от желания прижать хрупкое тело к себе и больше никогда не отпускать. Прижать и прошептать на ухо о том, что, кажется, Хосок в полной заднице, потому что из всех женщин и мужчин этого мира он влюбился до безумия в того, кому совершенно не подходит. Кого он не заслуживает. И он не понимает совершенно, что чувствует к нему Че. Он играет? Он любит? Хосок не знает. Мотает головой из стороны в сторону и болезненно морщится, массируя пальцами виски. С каждым вздохом становится только хуже и хуже. С каждой минутой жизни собственная участь кажется все более печальной. Потому что у влюбленности есть одна отрицательная черта — быстро отступать. Так же быстро, как и сваливаться на беззаботную голову, обременяя кучей проблем, забот и комплексов касательно самого себя. Быстро отступать и позволять зародиться куда более сильным чувствам. Тем, что прорастут в самом сердце, цепляясь корнями за нежные стенки, а потом сожмут его до предела, выжимая все соки. Тем, что не вырвать никакими клешнями, и если и уничтожать, то целиком, вместе с пораженным органом. — Я хочу угостить тебя кофе, который приготовлю специально для тебя, — Хосок ведет пальцем по бархатной щеке и вглядывается в глаза напротив. Они вновь лежат на одной подушке, держась за руки, вновь прерывисто дышат и не позволяют себе моргать. Просто потому что однажды Вон шепчет, что ему чертовски больно, если Шин на него не смотрит. Что он будто бы умирает каждый раз, когда не видит своего отражения в чужих глазах. — Я люблю холодный американо, — Хёнвон шепчет тихо и едва улыбается, вспоминая их неловкую встречу в кофейне. Улыбается, хотя на душе кошки скребут, потому что он зарекся больше никогда-никогда не видеться с Хосоком вне этих порочных стен. Потому что здесь у него хотя бы есть отмазка — новая пачка денег на столике, — а там, снаружи, он непременно подумает, что влюбился. Что сдался, собственноручно себе пулю в лоб пустил, глядя в эти теплые глаза напротив. — Это значит «да»? — Хосок лучезарно улыбается и подносит ледяную кисть Че к своим губам, ласково расцеловывая. У него пульс давно перевалил за двести, а в ушах шумит от давления при одной лишь мысли, что они делают новый крошечный шажок. Еще один шаг к тому, чтобы выбежать отсюда вместе в новую жизнь. Вон шумно сглатывает. Неуверенно улыбается в ответ и отнимает руку, тут же стискивая ее в кулак. Наблюдает, как мрачнеет очаровательное лицо Хосока, и поджимает губы, отчетливо ощущая уже знакомый, уже такой привычный ком в горле. — Расскажи мне, как ты его готовишь, — Вон старается не замечать дрожь в собственном голосе. Порывисто дергается, прижимаясь ближе, укладывает голову на чужую грудь и прижимает ладонь к теплому боку. Ласковые руки накрывают холодные плечи почти сразу же, несколько боязливо скользя по покрывшейся мурашками коже. И согревают собой не только тело. Согревают израненную душу Че, которая, кажется, сама уже начинает основательно раскалываться. Хёнвон боится. Боится тех чувств, что так явно просыпаются в те моменты, когда этот дурацкий-прекрасный Шин Хосок прижимает его к себе. Боится того, что сам себе роет могилу, в которую придется запрыгнуть в тот день, когда этот мужчина перестанет смотреть на него так. Так, будто Вон — вся его жизнь. Хёнвон безумно боится, потому что от его прежней жизни не остается и следа, и ему становится невероятно сложно изображать прежнее равнодушие. Потому что абсолютно каждое слово, каждый поступок, каждый взгляд всех людей до единого так отчетливо проскальзывает по нему, словно острый скальпель по свежей плоти. — Раньше ты нравился мне куда больше, — Тэмин ведет по нему взглядом, презрительно сощурившись, и усмехается, проходя мимо и больно задевая плечом. — А мне кажется, что ты будто бы расцвел, — Бэмбэм скрещивает руки на груди, довольно хмыкает, пожимая плечами, и скрывается за дверью гримерной. — Ты очень изменился, — выдыхает Минхёк еле слышно, вглядываясь в растерянное лицо Че. — И как бы ты оценил эти изменения? — Хёнвон кусает губы и сжимает чужую ладошку, что лежит на его колене. Смотрит на их руки и думает о том, что сейчас бы вернуть время вспять, в тот самый день, когда проходил этот чертов финальный концерт. Чтобы никогда не встретиться глазами с Хосоком и не потерять самого себя. — Ты стал больше походить на человека, — Мин робко улыбается и наклоняет голову вбок. Они молча переглядываются еще какое-то время, прежде чем Че тихо засмеется, зарываясь пальцами обеих рук в собственные отросшие волосы. — Мин-мин, могу я попросить тебя кое о чем? Хёнвон смотрит с нескрываемой надеждой, слегка покрасневшими глазами и дрожащей нижней губой. Смотрит снизу вверх, едва оторвав голову от собственных колен. Минхёк удивленно хлопает ресницами и запоздало кивает, нервно сглотнув. — Ты можешь сходить со мной в одно место завтра? — Малыш, постой. Джексон хватает парня за запястье и рывком тянет на себя, делая шаг в сторону неосвещенного угла коридора. Мальчишка привычно дергается, пытается вырвать руку, но послушно замирает, стоит лишь обхватить крепко его плечи. — Пожалуйста, не здесь. Он делает такое страдальческое лицо и поджимает губы, что у Вана сердце на секунду замирает. А потом начинает биться еще чаще, стремительно ускоряя темп, пока он осматривает обнаженную грудь и покрасневшую шею Югёма, который парой минут ранее спустился со сцены. — Мы увидимся сегодня? Начальник оставляет невесомый поцелуй на влажной ключице и улыбается, когда Ким застенчиво ведет плечом, озираясь по сторонам, и сбивчиво вздыхает. Они пересекаются от силы раз третий после того крайне глупого свидания, на котором Джексон смотрел куда угодно, только не на растрепанного птенчика перед собой, пока они ужинали в ресторане. На котором Югём взмахивал длинными рукавами свитера и хныкал, умоляя отвезти его домой. И после того, как однажды по чистой случайности — на восемьдесят процентов подстроенной Ваном — оказались наедине в его новом кабинете. Где Гём забрался на диван с ногами, кутаясь в теплый плед по самые уши, и смотрел обиженно и боязливо на Джексона, сидящего на корточках перед ним. И бормочущего какие-то глупости о работе. Увиделись впервые после того, как несколькими днями ранее Ким вдруг принял предложение подвезти его до дома. Долго тер сонные глазки в дороге, тихо сопел, откинувшись на спинку кресла, а, выходя из салона, без задней мысли ляпнул едва разборчивое «спасибо, Джек». — Я не знаю, — выдыхает обреченно мальчишка, хмуря брови, и поднимает взгляд выше, неожиданно сталкиваясь с пытливыми глазами напротив. Ван знает, что это его личная хитрость, заставляющая Гёма тут же краснеть и нервно покусывать губу. Знает, что, глядя на него, Ким не может долго препираться. — Тогда мы будем стоять здесь, пока ты не узнаешь. И пусть все.. увидят, как ты раскраснелся рядом со мной, Гём-и, — Джексон усмехается, подхватывает чужой подбородок пальцами, вздергивая вверх, и пристально всматривается в пухлые розовые губы, медленно приближаясь. Югём давится вздохом, отталкивается руками от чужой крепкой груди и смотрит испуганно, часто-часто хлопая длинными ресницами. — Хорошо, ладно, я понял, — выпаливает громче обычного и поджимает губы, делая еще один шаг назад. Ван внимательно рассматривает столь очаровательное лицо и сжимает руки в кулаки. Ему непреодолимо сильно хочется закинуть парня на плечо и с ноги выбить дверь в ближайшую комнату. Потому что когда Югём выглядит так, у Джексона срывает все тормоза. Из одной из гримерок, что дальше по коридору, вдруг выбегает тощий танцор. В их сторону даже не смотрит, почти через секунду скрывается за поворотом, а у Кима уже душа уходит в пятки, сбивая на своем пути все органы. Он бледнеет вдруг особенно заметно, вжимается спиной в стену позади, звучно глотает и смотрит на старшего с неподдельным сомнением в глазах. — Я... напишу вам, — кивает своим же словам, будто от того выглядит увереннее. Прячет руки за спиной, прижимая к пояснице, и незаметно щипает себя до безумия больно. До явного кровоподтека, что останется на теле еще несколько дней. Югёму просто не верится, что он произносит это вслух. Его это до чертиков смущает. — Повтори еще раз, но добавь мое имя в конце, — Джексон тоже упирается спиной в стену и без капли стеснения рассматривает Кима с ног до головы. Сантиметр за сантиметром, тягуче медленно, задерживаясь на несколько секунд на своих излюбленных местах: лодыжках, коленках, бедрах, боках, плечах, шее и русых завитках. О, да, и, конечно же, на этих скулах, пухлых губах и глазах, что смотрят из-под полуприкрытых век. Джексон до Гёма никогда прежде такого взгляда не видел, но отныне понял, что слова «томно, развратно, сексуально» придумали, по-видимому, тогда, когда родился Ким Югём. — Я напишу.. тебе.. Джексон-хён, — мальчишка прикусывает кончик языка, опустив голову вниз. Посему не видит, как Ван расплывается в широкой самодовольной улыбке и переступает с ноги на ногу, перекатывая голову от одного плеча к другому. — Не так. Повтори как в прошлый раз. Югём догадывается в какой-то момент своей бешено разогнавшейся жизни, что в этой игре сильно отстает по набранным очкам. Оценивает и свое поведение, и поведение Вана и понимает, что пока старший вдавил педаль газа на максимум, он своими же руками вздернул ручной тормоз. Потому что примерно так выглядит со стороны тактика «позволить победить, потому что призом будешь ты сам». Ким уже давно раскрыл все карты, все правила, знаменующие абсолютное превосходство Джексона над ним. Не только по бумагам: подписи и печати в личном деле давно потеряли свой смысл. Не только по пустым угрозам, что их раскроют, что все всё узнают, если Гём не будет слушаться. Куда важнее стало превосходство в эмоциях и чувствах. Потому что Ван искусно балансировал между «плохой коп, хороший коп», в один день практически не обращая внимания на младшего, а в другой едва ли не насилуя в общей ванной. Почти никогда не показывал, что у него внутри, привычно демонстрируя хитрую улыбку. В то время как Югём не мог взять себя в руки хотя бы настолько, чтобы скрыть свое смущение. Не мог сказать вслух то, что ранее три часа репетировал наедине с собой. Не мог оттолкнуть, если вдруг ощущал чужую руку на своей ягодице. Потому что его баланс давно был утерян, он случайно выронил его тогда, когда в голову впервые закралась мысль, что он Джексону Вану действительно может нравиться. — Я напишу, Джек. Выдыхает тихо, ощущая, как дрожь в коленях медленно перетекает в сильнейшую слабость. Настолько физически осязаемую, что кажется, будто упадешь прямо здесь и сейчас на холодный пол, сложившись пополам, как тряпичная кукла, и не сможешь больше подняться без помощи этих крепких рук. Что так и будешь смотреть на него снизу вверх, запрокинув назад голову, пока тебя будут лениво гладить по волосам. О, Югём, в общем-то, согласен. Готов сиюминутно пасть перед ним, потому что Джексон — сущий дьявол, дергающий за те ниточки души, что тянутся прямиком к сердцу. Потому что, как Гём ни пытался убежать, скрыться, потеряться, все оказалось полным провалом. И он осознает, что никто в этом не виноват, кроме него самого. Он, если честно, хотел быть пойманным, хотел быть найденным. Быть связанным тугими веревками, концы которых сжаты в кулаке Вана, что самодовольно дергает ими. — Я буду ждать, малыш. Джексон дарит ему улыбку, о наличии которой в своем арсенале даже не догадывался. Она вроде бы очень похожа на привычную ухмылку, только вот смысл у нее совсем иной. Глядя на улыбающегося Вана, обычно возникают мысли лишь о том, насколько он самоуверен, насколько высоко ставит себя над собеседником. Но стоит лишь взглянуть на ту улыбку, в которой он расплывается, видя Ким Югёма, как сразу понимаешь, что Джексон Ван — не более, чем маска. Фальшивое лицо, которое прямо кричит своим видом — я супер брутальный, я крут настолько, что мое изображение можно печатать в учебниках с меткой «идеальный мужчина». А в мыслях расстилается красным ковром, готовым это самое лицо подставить, если по нему в итоге пройдется этот несносный мальчишка. — Мне начинает казаться, что ты мне врешь. Бэмбэм щурится, рассматривая своего ребенка, и недовольно цыкает, постукивая ноготком по поверхности столика. Они привычно завтракают после смены в ближайшем кафе, и за все полтора часа Югём ни разу не смотрит тайцу в глаза. — М-м… О чем ты? — Ким запинается на секунду и очаровательно мило улыбается, бегло проскальзывая взглядом по лицу напротив. Заставляя тем самым старшего еще сильнее нахмуриться и тихо фыркнуть. — Повтори-ка, почему у тебя вдруг назначен выходной на завтра, если в изначальном графике его не было? — Бэм делает глоток матча-чая, медленно облизывает губы и складывает руки на груди, откидываясь спиной назад. И внимательно смотрит на то, как Ким Югём успевает за полсекунды обвести глазами все помещение вокруг них. — Аа, я случайно встретился с Чжухоном-хёном, и он сказал, что на завтра достаточно желающих выйти на работу… — Гём бормочет себе под нос своим наивно-детским голосом и поджимает губы, слегка натянуто улыбаясь. На самом деле, в голове у него четко прорисовывается картинка, как он пишет смс Вану о том, что не может с ним увидеться, потому что устал. А получает в ответ «завтра отдыхаешь со мной в парке Намсан». — Надо же. А мое выступление сдвинули на час назад, потому что было слишком много пустых окон, — Бэм сверкает фальшивой улыбкой, приподнимает бровь и выжидающе вглядывается в растерявшегося мальчишку. — Оу… это странно, — Ким подхватывает небольшую вилку и дрожащей рукой ковыряется в своем недоеденном кусочке шоколадного торта. Опускает голову все ниже и ниже и искренне молится, чтобы Бэмбэм больше ничего не спрашивал. Чтобы не пришлось завираться еще больше, чем он успел уже. Потому что он с большим трудом смог объяснить в прошлый раз, зачем его вызывали в кабинет босса. И почему от него за три метра веяло тяжелым мускусным парфюмом. — Рассчитываю на твое благоразумие, — как бы между делом тяжко вздыхает блондин, подпирая подбородок рукой и отворачиваясь в сторону. Лишь бы не видеть этих розовых щек и нервно прикусанных губ. — Это то самое место? Минхёк мотает головой, оглядываясь по сторонам. Они договариваются встретиться возле неизвестной ему кофейни, и когда Ли приближается к ней, то застает Че сидящим на бордюре у соседнего здания. Смотрящим куда-то под ноги и сжимающим в руке небольшой клатч. Ответом на заданный вопрос становится лишь неуверенная улыбка, легкий кивок головой и ленивый приглашающий взмах руки в сторону входа. — Я так счастлив, прости, что столько болтаю. Мне просто так непривычно видеть тебя вне кабаре, — Мин тараторит минуты три без передышки, пока они заходят в помещение и выбирают свободный столик. Людей в это время оказывается чертовски много, и парням приходится уместиться у небольшой стойки вдвоем на одноместном диванчике, оборудованном на подоконнике. Впрочем, оба оказываются худыми настолько, что по бокам удается бросить легкие куртки и сумки. — Мне так нравится твоя новая прическа, волосы уже так сильно отросли, — Минхёк тихо хихикает и ласково проводит ладонью по чужим волосам, что уже практически полностью закрывают уши. Хёнвон слегка улыбается в ответ, бегло взглянув на друга, поворачивается к подошедшей официантке и облегченно вздыхает. — Добрый день, добро пожаловать в нашу кофейню! — девушка мило вздергивает носик, звонко проговаривая обязательное приветствие и прижимает к груди небольшой блокнот, — к сожалению, на данный момент у нас нет свободных меню! Вы можете спросить меня о любой желаемой позиции, и я расскажу подробнее, либо пройти к кассе, там у нас висят плакаты с ценами. — Ой, а у вас есть супер-пупер сладкий клубнично-манговый смузи? — Хёк дружелюбно улыбается ей в ответ и накручивает прядку волос на указательный палец. Официантка тут же хихикает и начинает радостно и гордо рассказывать о том, какие новые вкусы у них появились, и какие добавки они могут использовать при создании коктейля. Вон, если честно, перестает слушать еще на слове четвертом-пятом. Обводит взглядом забитое людьми помещение, покусывает нервно губу и слегка ощутимо потягивает пальцами за тоненький чокер на шее. Ему итак кислорода не хватает с тех самых пор, как он еще час назад приехал к кофейне и три раза обошел ближайшие улочки, собираясь с духом. С тех пор, как в его голове разразилась кровавая баталия между здравым смыслом и абсолютно эгоистичным желанием. Хосок приходил посмотреть на него несколько недель подряд, практически каждый день, но ни разу не прошел дальше. И грустные воспоминания последней встречи, такой, что плечом к плечу и за руки, уже начали выветриваться из затуманенной головы Че. Посему он вдруг решил, что, если ему что-то так сильно нужно, он может слегка посодействовать… Совсем чуть-чуть. — Эм… Джин, — Хёнвон бегло всматривается в бейдж официантки и пытается изобразить подобие улыбки. Девушка тут же оборачивается к нему и после легкого кивка головой внимательно вслушивается, сцепив руки за спиной. — Я пробовал у вас однажды американо. Его приготовили по какой-то особой технологии, я к сожалению, не запомнил точно… Его делал молодой человек, такой... — Вон закусывает губу и пытается изобразить на себе куда более крепкие плечи, подтянутый пресс, накачанную грудь. Приставляет ребро ладони где-то возле уха, демонстрируя, что упомянутый бариста немного ниже него. — А! Хосок! — девчушка вновь хихикает и взмахивает рукой в сторону кассы, — у него просто талант! Я сейчас позову его. — Нет! — Че выкрикивает ей в спину, когда она уже успевает сделать несколько маленьких шажков, и заставляет растерянно обернуться. Вздыхает рвано и мотает слегка головой, опуская руки на стол. И продолжает уже куда более спокойно. — Не нужно. Просто попросите его приготовить холодный американо. Официантка неуверенно кивает, слегка кланяется и спешно отходит к кассовому аппарату, чтобы забить заказ. Через минуту скрывается за дверью, ведущей на кухню, и возвращается обратно уже не одна. Хёнвон замирает, на мгновение забывая, как дышать, когда рассматривает лучезарно улыбающегося Хосока в этой дурацкой черной футболке в облипку и кепке с эмблемой кофейной сети. Замирает, практически не моргая, и не замечает, что Минхёк смотрит на него точно так же вот уже несколько минут. И нервно покусывает свой тонкий мизинчик. — Ты уже бывал здесь раньше? — рискует, решается задать терзающий его вопрос. — Я заходил как-то раз… после работы, — Че отвечает на автомате и, игнорируя физически осязаемый взгляд товарища, шумно сглатывает. Вону хочется крикнуть той официантке, чтобы отменила заказ, потому что он передумал. Ему не нужен кофе. Ему хватит вон того мужчины, что так щедро улыбается всем вокруг кроме него. Который беззаботно насвистывает что-то себе под нос, качает в такт мелодии головой, ловко перемещаясь от одного шкафчика к другому, несколько раз проверяет степень прожарки зерен и забавно морщит нос, вдыхая аромат свежего напитка. Хосок весь из себя такой теплый, такой привычный. Настолько искренний. Как и всегда. Совсем не такой, как Хёнвон, который наедине с собой один, с остальными другой, а рядом с ним вовсе на себя не похожий. Хёнвону кажется, что ему удалось подчинить себе время, повернуть его вспять, потому что он опять едва-едва успевает отвести взгляд, прежде чем Хосок закончит приготовление и с подносом в руках направится в их сторону. Ровно как в тот день. Только вот коренным образом отличается то, что в этот раз Хёнвон приходит намеренно. Осознанно и целенаправленно. И Минхёка тащит с собой отнюдь не просто так. Ему вновь хочется оказаться неузнанным, но совсем в другом ключе. Так, чтобы увидели, обомлели, потеряли дар речи и, возможно, рассудок. Но сделали вид, будто ничего не произошло. Потому что есть свидетель, есть куча людей вокруг. Потому что выдохнуть хриплое «Хёнвон-а» можно лишь за глухими стенами кабаре, отплатив немалую сумму. А здесь и сейчас лишь поменяться ролями, где клиентом станет уже сам Че. Подобные мысли так чертовски сильно заводят, так садистки больно успокаивают собственный эгоизм. — Ваш холодный американо… пожалуйста, — Шин сглатывает возникшую внезапно вязкую слюну и опускает поднос на поверхность стола практически наощупь. Потому что уже несколько минут, как заметил Вона, и не смог более отвести взгляд. Потому что выдохнул резко весь воздух из груди, а вдохнуть обратно не получилось. Столько мыслей в голове, что проносятся из стороны в сторону, друг друга сбивая. Столько слов, которые хотелось бы озвучить, да поскорее, но не выходит. Столько дрожи, что на самых кончиках пальцев, желающих прикоснуться нежно, мягко, провести по очаровательному носику, что, как и всегда, вздернут вверх. «Ты ужасно жесток со мной, Хёнвон» крутится в мыслях Хосока, который успевает подумать, представить, что Че действительно пришел к нему, потому что он позвал. Успевает вообразить, что Вон просто соскучился. «Ты такой же жестокий, Хосок» вторят мысли Хёнвона, поджимающего обиженно губу. Он ждал, он скучал, он умирал столько дней подряд, хотя прекрасно знал, что у Шина попросту нет таких средств. Четыре миллиона вон итак тяжким грузом лежат в дальнем ящике стола Че. Но Вон не может себе позволить произнести обыкновенное «деньги не нужны». Потому что он в них правда нуждается. Без них он сломается мгновенно, теряя остатки своего достоинства. — Спасибо. Счет сразу, — Вон улыбается. Широко, искренно. Настолько радостно, что такие необычные щеки становятся похожи на два паровых рисовых пирожка. Хосоку до боли в костях хочется потянуться и мягко укусить эти щеки, тут же зацеловывая, но нельзя. Он одергивает себя, бросает беглый взгляд на спутника Че и теряется еще больше. Хотя казалось, куда уж там… Он его припоминает сразу же, что заставляет в голове всплыть отнюдь не приятные воспоминания. Те самые, в которых он думал, что сошел с ума, потому что в мире просто не может существовать таких людей, как Хёнвон. — Ваш смузи будет готов через минуту, — улыбается виновато Шин. В глазах бегущей строкой «спаси нас обоих или хотя бы его. Потому что я, кажется, уже одной ногой в аду». Минхёк кивает. Улыбается так грустно, так печально, но вместе с тем по-доброму, будто нашел вдруг старые фотографии молодого себя. Беззаботного, глупого, наивного. Мин улыбается, и на его лице Хосок видит ярко лишь одно «я предупреждал». Его много кто предупреждал об этом. Косвенно или прямо, подробно или поверхностно, но шептали ему на ухо, словно ангелы и черти, что этим все и закончится. Закончится его жизнь, после того, как Хёнвон обеими руками схватится за его душу и сердце. Вон шепчет Минхёку, что скоро вернется, и следует бесшумно прямиком за Хосоком к кассовому терминалу. Улыбается вновь, когда мужчина судорожно вздыхает и оборачивается к нему, встав по ту сторону стойки и удивленно приоткрыв рот. — У меня по карте, — будто бы равнодушно бросает Че и демонстрирует пластиковую карточку. Фальшиво спокойно, чрезмерно повседневно, хотя сердце давно стучит так, будто Вон забылся и выпил литров пять энергетика. Шин запоздало кивает в ответ, тычет в экран аппарата, выбирая нужный счет, и дрожащей рукой указывает на датчик, мигающий зеленым светом, — пожалуйста… — Я могу оставить на чай тоже безналично? — Хёнвон прикладывает карту, дожидается соответствующего подтверждающего звука и вновь смотрит на мужчину, слегка склонив голову в бок. У него уходят просто космические силы на то, чтобы удержаться от внезапно накрывшего желания облизнуть свои губы. Или его, Вон не уверен. — Вы готовите потрясающий кофе, — будто бы оправдывается Че. Хотя у самого в мыслях вертится «и так по-детски целуетесь». Звенит сиреной, закладывающей уши, что уже слегка, совсем чуть-чуть, покраснели на кончиках. — С-спасибо. Конечно, можете, — Хосок хмурится, чешет растерянно шею и озирается по сторонам, пытаясь найти свой телефон. А потом еще с минуту ищет специальную насадку-считыватель, которая, как оказывается, мирно лежит под его носом. Хёнвон улыбается. Прищуривает глаза, опуская их куда-то вниз, набирает сумму на тачпаде, прикладывает карточку к протянутому ему телефону и как бы случайно касается пальцами руки Шина. Будто бы невзначай пускает мелкие электрические разряды по телам обоих. — Хёнвон-а… — Хосок болезненно прикрывает глаза, когда Че медленно разворачивается и удаляется прочь от кассы, напоследок проскальзывая ладонью по краю столешницы. Вздыхает судорожно вплоть до того момента, пока в руках не вибрирует настырно забытый телефон. Оповещая о том, что на счет поступило четыре миллиона вон. — Что это? Югём непонимающе моргает и тычет пальцем в огромную коробку, которую Ван загружает в багажник. Джексон вновь забрал его из дома на машине, но остановился почему-то несколько раньше, чем они добрались до парка. И Ким был крайне удивлен, когда старший скрылся за дверьми продуктового гипермаркета, а вернулся через пять минут с таким грузом. — Ты же сказал, что хочешь пить, — Ван хмурится, смотрит на Гёма взглядом то ли раздраженным, то ли недовольным, и одним легким движением рук разрывает плотную целлофановую упаковку. С характерным звуком на дно багажника высыпаются маленькие конусовидные бутылочки. Югём прикусывает губу. — Шоколадное молочко? — он прикладывает ладонь к собственной щеке и умоляет самого себя не краснеть прямо сейчас. Хотя бы чуть позже. А лучше уже дома. А еще сдерживается от порыва закрыть лицо руками, прячась от собственных эмоций. — Ну, да, — Джексон поднимает две бутылки, что помещаются в одной его руке, захлопывает багажник и опускает покупки на глянцевую поблескивающую поверхность. Несколько психует, когда не удается с первого раза вскрыть трубочку, с силой втыкает ее в очерченное место и протягивает Югёму, который, кажется, не дышит. Потому что вместо привычного румянца стал вдруг бледнее, чем обычно. — Я слышал, как ты крайне восторженно рассказывал какому-то пареньку, будто жить без этого молока не можешь. Будто танцуешь так только из-за того, что выпиваешь его перед сценой, — Ван так и не дожидается того момента, когда у него заберут протянутый напиток, потому подходит ближе и вкладывает его в дрожащие руки насильно. — Спасибо… — Ким шумно сглатывает, внимательно наблюдая, как Джексон ставит авто на сигнализацию, вскрывает упаковку бутылки, оторвав край этикетки, и делает несколько больших глотков из горла. Таких глотков, от которых его кадык размашисто дергается, заставляя Гёма поперхнуться вздохом. Таких глотков, что осушают сосуд за долю секунды, и, кажется, отпивают немного рациональной объективности сознания Ким Югёма. Потому что он вдруг жалеет, что его глаза не умеют фотографировать. Жалеет и, не глядя, тянется губами к своей трубочке, едва высовывая розовый язычок, а, наконец найдя, делает несколько маленьких глотков. Таких, чтоб не подавиться, устраивая из своего носа шоколадный фонтан.  — Неплохо, — одобрительно кивает Ван сам себе, одним ловким движением отправляя пустую бутылочку в урну неподалеку. Кивает и оборачивается на мальчишку, который со своим ростом за сто восемьдесят стоит посреди улицы в розовом худи с капюшоном, сжимает пальцами обеих рук крошечную коробочку и потягивает неспешно молочко. Который смотрит так выжидающе, но вместе с тем боязливо. Так робко и, кажется… влюбленно. Который смыкает пухлые губы вокруг пластика и то втягивает, то надувает щечки так, что у Джексона сводит челюсть. Нет, ну, сколько еще можно смотреть, находиться рядом, но не трогать? Кажется, так умеют только конченые психи. Потому что Джексон Ван искренне не понимает, как еще можно показать человеку свои чувства, если не тактильно. Как еще, если не физически ощутимо. Как еще, если не до жара в груди, тянущей неги в паху и руки в чужих мокрых волосах? — Югём-а, — выдыхает хрипло в эти самые русые завитки, когда они сидят на лавке уже на самом верху мерцающей в ночи телебашни. Кладет руку на спинку сидений, будто бы случайно приобнимая широкие плечи. Мальчишка мелко дрожит и кусает свои сладкие губы. В том, что у них абсолютно дурацкий вкус, похожий на детскую жвачку, Ван не сомневается. Он их пробовал в тот первый и единственный раз, пробовал часа четыре напролет, и даже подумать не мог, что это так западет ему в душу. — Мм? — Гём опускает взгляд вниз, складывает руки в замок, зажимая их меж колен, и всматривается в свои новенькие яркие кроссовки. Ему так нравится ощущать легкую тяжесть на плечах каждый раз, когда старший опускает туда свою руку. Так нравится едва-едва соприкасаться ногами, когда они сидят рядом, потому что Ван их слишком широко раздвигает. Так нравится молча находиться рядом и в тайне слушать чужое дыхание. — Посмотри на меня, малыш. Югём долго не может решиться. Жмурится сильно-сильно, до черноты перед глазами, до ярких фейерверков, и медленно вдыхает и выдыхает. Вдыхает и выдыхает. Вдыхает и… Ощущает чужую ладонь на своей щеке. Его разворачивают медленно, с силой, но очень аккуратно. Разворачивают для того, чтобы уже через мгновение встретиться глазами. Испуганные и детские, ничего толком в жизни не видавшие, с настойчивыми и уверенными, готовыми показать, что и как в этой жизни можно. Если вы вдвоем. Встретиться глазами, мыслями, ощущениями. Упасть в них одновременно, синхронно и, что главное, без возможности вынырнуть обратно. Оказаться близко настолько, что чужое дыхание щекотит кончик носа, пока в ушах стучит далеко не свое сердце. — Ты мне нравишься, глупый мальчишка, — тихо, проникающим под кожу шепотом, который прохладный ветер тут же подхватывает и уносит прочь. Настолько тихо, чтобы только он один услышал, тут же забывая, что в этом мире время от времени необходимо дышать. Джексон скользит ладонью дальше, обхватывает пальцами чужой затылок и надежно удерживает, не позволяя отстраниться. Касается лба Кима своим и прикрывает глаза, не замечая ничего вокруг, кроме конфетного запаха спрея для тела. — Скажи, чувствуешь ли ты ко мне то же самое? Или Ван просто обманулся в своих же догадках. Может быть, просто так сильно хотел верить, что этот парнишка не такой, как другие. Что, вполне возможно, не бросился на деньги или связи, а просто напросто влюбился. И потому так боялся подпускать. Или Ван был чересчур самоуверен. Ведь никогда прежде отказов не слышал и всегда с легкостью получал все, что хотел. Пока Югёма не встретил. И, может быть, потому так рьяно желал услышать эти слова от него. — Да… Я тоже это чувствую. У этого мальчишки дыхание такое горячее, щеки так пылают. И глаза, если честно, горят. Мерцают тысячей огней, переливаясь многочисленными бликами, что надежно сокрыты под длинными пушистыми ресницами. А глубоко внутри зарождается что-то пострашнее пожара. Надежда, такая тусклая и робкая поначалу, разливается, словно лава, по каждой клеточке тела. Распаляет рассудок, сознание, волю. Распаляет желание. — Теперь никуда не убежишь, — несдержанно срываясь на рык, потому что нежные сладкие губы на его губах. Потому что сразу глубоко, страстно и так чертовски бесстыдно, что проходящие мимо непременно будут пыхтеть и махать руками, разбрасываясь колкими оскорблениями. Потому что дрожащие руки вокруг шеи, длинная ножка на его колене, а под ладонями чуть взмокший затылок и крепкое бедро. Потому что влажные звуки, щекотливые ощущения от прикосновений языками и тихие, гортанные стоны.