Myself

— Ну, еще один разок, Югём-а… Джексон прижимает мальчишку к себе, крепко обнимая широкие плечи, а тот упирается руками в его грудь, неуверенно отталкивая. Они уже более получаса сидят в машине Вана возле дома Кима и не могут расстаться, несмотря на то, что у младшего уже губы истерзаны в кровь и глаза слипаются, а у старшего беспрестанно вибрирует телефон на передней панели. — Х-хорошо. Но это точно последний, — у Гёма щёки такие розовые, такие горячие. Пальчики едва заметно дрожат, поглаживая ткань чужой рубашки, а в глазах отражаются блики восходящего солнца. Настойчивые лучики забираются в салон автомобиля, лениво скользят по коже, покрывшейся мурашками, и останавливаются где-то в области шеи, что влажными дорожками переливается в тех местах, где ее касались губы босса. Джексон вновь целует его так, будто в глубине души боится, что этот раз действительно может стать последним. С силой кусает сладкие губы, тягуче скользит по ним языком, прихватывает своими, остервенело посасывая, и время от времени приоткрывает глаза, поглядывая на мальчишку. Чтобы проверить, что это на самом деле он. Что он здесь, рядом. В подсознании после каждого такого взгляда взрывается сотня петард, что раскатистым грохотом закладывает уши и то и дело сбивает ритм сердцебиения. Потому что малейшее осознание происходящего настолько будоражит душу и тело, настолько спирает дыхание, что, кажется, умрешь прямо здесь и сейчас, и никто не сможет тебя спасти. Джексон хватается за обрывки собственных мыслей, что разлетелись в разные стороны после очередного хлопка, и особенно четко вспоминает слова Чжухона. Вспоминает и тяжело вздыхает, отстраняясь от столь вкусных губ на пару сантиметров, тут же игриво потираясь своим кончиком носа об чужой. Он вдруг осознает, что за чувства испытывал Ли, когда так искренне хотел поделиться своей радостью, переполняющей изнутри до самых краев. Осознает и с усилием давит в себе те же порывы: позвонить, рассказать, поделиться. Похвалиться тем, какого мальчишку он подцепил. Нет, не подцепил. Кажется, уже сам ему на крючок попался. Югём очаровательно мило жмурится, робко улыбается и, приоткрыв глаза, всматривается в лицо мужчины, застенчиво покусывая нижнюю губу. — Я, пожалуй, пойду, — выдыхает тихо, случайно выдавая свое давно сбившееся судорожное дыхание, забирает парочку бутылок молока, что все это время неосознанно грел между колен, и, выскочив из машины, направляется в сторону двери, периодически оборачиваясь назад и лучезарно улыбаясь. Ноги ведут его словно на автомате, пока сердце бешено стучит в груди, желая вырваться наружу и вернуться туда, где ему было так хорошо. Куда-то под руку Вану, прижимаясь к его теплому боку. Джек неотрывно смотрит ему вслед, давит в ответ легкую улыбку и устало ерошит волосы, когда силуэт мальчишки исчезает из поля зрения. От прежней эйфории не остается и следа, а на смену ей приходит удручающее раздражение. Ван хрустит косточками пальцев, сжимая кулаки, думает о том, что готов уже хоть сейчас сорваться и ринуться за Кимом, чтобы вернуть рукам приятные ощущения объятий, и между делом бросает взгляд на экран смартфона. Семнадцать пропущенных от Чжухона. Джексон успевает довольно хмыкнуть, прежде чем плохие мысли захлестнут его голову бешеными потоками. — Окей, господин Ван, вы соизволили мне ответить, — Хон усмехается, и Джексон понимает, что хорошего в этом мало. По тембру голоса становится ясно, что, во-первых, Ли находится явно не дома, потому что говорит довольно громко, а, во-вторых, что он чертовски зол, хоть и пытается это скрыть. — Что стряслось, мелкий? — Ван бросает беглый взгляд на свой пах, подмечая нехилую проблему с джинсами, переключает звонок на автомобильную стереосистему и плавно трогается с места, выруливая на маршрут, ведущий прямиком к кабаре. — Первые раз пять я звонил тебе, чтобы узнать, будешь ли ты ночью на работе, потому что я хотел взять выходной, чтобы провести его со своим Гюном. Но это ладно, плевать, — Ли, по-видимому, нарезает круги по комнате, в которой его приглушенный голос звучит особенно безэмоционально. — Потом я решил, что с тобой что-то случилось, потому что на моей памяти Джексон Ван всегда был на связи. Ты пару раз отвечал мне из бассейна или пока трахал кого-нибудь, поэтому я нехило так испугался. Но что я мог сделать? Искать тебя по больницам и моргам? — Чжухон хмыкает, делает пару глотков напитка и со звоном опускает стакан на стол, после чего продолжает куда более спокойно и равнодушно. — А сейчас я звоню тебе, чтобы спросить, можем ли мы себе позволить небольшой скандал? — Хон замолкает и тем самым оставляет Вана в полном замешательстве. Он пару минут пытается догадаться, в какую задницу мог попасть Ли всего за одну ночь, но слышит ответ прежде, чем успевает потребовать объяснений. — Хочу в срочном порядке уволить несколько самоуверенных принцесс. — Чжухон, прекрати это. Хосок медленно растирает виски, простреливающие адской болью, и наблюдает за тем, как друг ходит из стороны в сторону, покачивая в руке бокал со скотчем. Охлаждающие камни мерно ударяют то по одной стенке, то по другой, и со звоном сталкиваются друг с другом. — Извини, брат, но на данный момент я говорю с тобой, как совладелец этого заведения. И конкретно к тебе у меня никаких вопросов нет, — Хон улыбается саркастично-натянуто и плюхается в кожаное кресло Вана, закидывая ноги на стол. И поднимает с его поверхности тонкую папку с личным делом одного парня с фамилией Че. — Нарушение правил данного соглашения влечет за собой штраф в размере пятимесячного оклада… — Ли читает медленно, делая паузы в некоторых местах, чтобы взглянуть на Шина. — Знаешь, что он нарушил? — фраза остается висеть в воздухе, пока помещение заполняет звенящая тишина. Хосок смотрит на друга абсолютно нечитаемым взглядом и качает отрицательно головой. Он в принципе не понимает, что происходит, ровно с той минуты, когда их с Хёнвоном переплетенные пальцы были разорваны одним движением рук Ли. Хотя нет. Хосок отчасти догадывался. Просто не мог придумать достойное оправдание возникшим еще некоторое время назад сомнениям. — Оказывал дополнительные услуги, хотя сам же настаивал на их запрете. Платные интимные услуги, — Чжухон осушает бокал уже до дна, упирается рукой в подлокотник кресла и опускает подбородок на сжатый кулак. Пытается добиться того, чтобы товарищ посмотрел на него в ответ, терпеливо ждет, но желаемого так и не получает. Шин уперто сверлит дырку в стене где-то в метре от головы Хона. — Ничего подобного не было. Ни разу, — Хосок тяжело вздыхает и прокручивает в голове все события прошедших двух месяцев. Картинки сменяют друг друга, мелькают, как пейзажи за окном скоростного поезда, и рассыпаются на миллиарды пикселей ровно на том самом поцелуе. Хо больше ничего не помнит столь же ярко. Столь же живо. Хотя нет. Помнит безумно очаровательную искреннюю улыбку Че, которую он дарил лишь ему. — Мне, если честно, плевать, было или нет, — Ли потирает лоб и скидывает ноги со стола, тут же поднимаясь с места и вновь лениво прогуливаясь вокруг дивана, на котором сидит Хосок, — это даже к лучшему, что не было. Так еще есть шанс проверить истинные помыслы этого парня. — О чем ты? — Шин хмурится и, наконец-таки, оборачивается к младшему, что в самый интригующий момент разговора оказывается вдруг за его спиной. Они молча вглядываются в глаза друг друга, после чего Хон неуверенно вздыхает. — Хотел бы я ошибиться, но, к сожалению, практически на девяносто процентов уверен, что с его увольнением закончится и вся эта ваша дурацкая история, — Ли закусывает губу, тщательно обдумывая зреющий в его сознании план, возвращается к столу и долго вчитывается в контракт. — Я добьюсь досрочного расторжения договора. Доказательств у меня явных нет, но эти разукрашенные мальчишки за небольшой кэш что угодно наболтают в роли свидетелей, — Хони задумчиво потирает затылок, а после смотрит на Шина уже куда более мягко. — А теперь говорю тебе уже по-братски. Не сообщай ему ничего об этом. Я дам вам еще какое-то время, чтобы ты мог самостоятельно предложить ему видеться вне кабаре. И, если ответ будет положительным, я закрою на это все глаза. Если же нет, я уволю его за нарушение условий контракта. Хосок смотрит прямо на Чжухона и не моргает все то время, что друг говорит. Он пытается вникнуть в каждое услышанное слово, но тщетно, потому что мысленно пребывает где-то очень далеко. Где-то в том воспоминании, в котором Хёнвон равнодушно ускользает от разговора о чашечке кофе. В котором тихо вздыхает и шепчет, что время вышло и что ему нужно идти. Где-то в той встрече в кофейне, где Вон делает вид, будто они не знакомы. Что первый, что второй раз. — Пойми, я беспокоюсь о тебе. Ты, возможно, этого не замечаешь, но он высасывает из тебя всю жизнь. Все то хорошее, чем ты обычно отличался от других людей, — Чжухон шепчет очень тихо и тяжело вздыхает, внимательно рассматривая лицо друга. И говорит он далеко не о мешках под глазами или лопнувших капиллярах. Его пугает уже один тот факт, что Хосок за всю их последнюю встречу ни разу не улыбнулся. Не только губами, даже глазами. В его глазах всегда было море тепла и заботы, которыми он одаривал абсолютно каждого, кого встречал на своем жизненном пути. Независимо от обстоятельств. Сейчас же там были только грусть и злость, смешанные воедино. — Хосок… — Ли смотрит с сожалением и неприкрытой жалостью. Той, которой обычно наделяют бездомного котенка, попавшего под машину. Смотрит и сжимает кулаки, сдерживаясь от противоречивых чувств: подойти и врезать хорошенько или схватить крепко и встряхнуть. Потому что Шин, по-видимому, не дышит и смотрит настолько стеклянным взглядом, что скорее сквозь Хона, чем на него. — Спасибо, что предупредил. Я оплачу его штраф, если ты в итоге решишь поймать нас. Снова. Но за сохранность твоего лица не отвечаю, — Хосок выдыхает хрипло, поднимаясь с дивана, и молча следует к двери, намереваясь покинуть кабинет и покончить с этим дерьмовым разговором. Чжухон его не останавливает. Только лишь стучит пальцами по деревянному столу. Через секунду дверь вновь открывается, пропуская в комнату ее истинного владельца, что сразу же всматривается в Ли одновременно непонимающим и заинтересованным взглядом. — Жду подробностей. Что случилось за всего лишь одну ночь? — Джексон хмыкает, кидает куртку на спинку дивана и следует к бару, чтобы налить себе что-нибудь несильно крепкое и достаточно сладкое. Такое, как губы его мальчишки, которые он беспрестанно целовал на рассвете. Такое, как, например, кубинский белый ром. — Тебе рассказать сначала самое интересное или по порядку? — Хон складывает руки на груди и смотрит на вошедшего с каплей раздражения. И жалости. Почти такой же, с которой смотрел на Хосока. — Оу. По порядку, если можно, — Ван хмурит брови, смотрит на младшего несколько секунд задумчиво, склонив голову вбок, а после подходит ближе и облокачивается бедром на край стола. Чжухон вздыхает, устало прикрывая глаза, а после обращает пристальный взгляд на лицо друга, намереваясь уловить любое малейшее изменение в нем. — В третьем часу заказали Тэмина. Клиент ждал его около получаса, но тот так и не явился. Я, разумеется, пошел первым делом в его гримерку, но даже дойти не успел. Уже в коридоре столкнулся с потрясающим зрелищем, — Хон особо выделяет интонацией использованный эпитет и рисует в воздухе пальцами кавычки. Джексон же никак не реагирует, внимательно слушая. — Стоит наша королева, половина лица в крови. Рубашка порвана, губа разбита, нос опух. Рядом не менее очаровательная тайская принцесса. Обнаженная грудь расцарапана, бровь рассечена, с губ опухших тоже кровь капает. И стоят уже тихо, молча, потому что между ними трое мальчишек, что их разнять пытаются, дрожащими ручонками вытирая эти прелестные лица, — Ли усмехается, потому что Ван вздыхает, на секунду отводя взгляд в сторону. Мало того, что придется разбираться с очередным петушиным спектаклем, так еще неделю минимум терять стабильный доход, что приносили эти две особы. — А знаешь, что не поделили? — Чжухон тихо смеется, но ему, на самом деле, ничерта не весело. Он потирает переносицу, зачесывает упавшие на лицо волосы назад и поднимается с кресла, чтобы заглянуть глубже в глаза Джексона. Который едва заметно напрягается и хмурится, заставляя проявиться складку на лбу. — Как я понял, начали дамы с обсуждения, кто же будет главной здесь при новом руководстве. А Ли Тэмин решил не распинаться перед этим иностранцем и заявил, что его положение неоспоримо. Потому что в его постели стабильно оказывается наш любимый босс, — Хон усмехается, потому что Ван по-прежнему не догоняет, в чем суть проблемы. И, возможно, так и не догонит. Ли второй раз за последний час замирает, ожидая от лучших друзей искренней реакции на то дерьмо, что они сотворили собственными руками. — И вот же, как бывает. У Бэмбэма взыграл материнский инстинкт. Не выдержал, видимо, и за малыша Гёми бросился за волосы таскать саму королеву. Джексон окончательно теряет мысль разговора и хлопает глазами, сжимая в руке бокал. Его раздражает то, что он основательно не понимает, в чем дело, и то, что Хон смеется над ним. Будто нарочно издевается, хотя сам того не желает. В Ли, судя по всему, неосознанно открылся клапан сарказма, который часто свойственен людям, любящим везде и всюду заявлять «я же говорил». — Еще не понял? Бэм — та еще сплетница. Это новость номер один. Новость номер два — он лучший друг Ким Югёма. И три — он знал про вас и поспешил поделиться этим со всеми. А тем парням только волю дай, к вечеру все кабаре знать будет, что ты его трахал. И знаешь, какой будет новость номер четыре? Ван додумывает ее сам. Выпивает залпом напиток, морщится от приторного вкуса и рывком отталкивается от стола, следуя обратно к бару. Чтобы плеснуть себе еще. Желательно водки. — Он сообщит Югёму о случившемся. Если уже не сообщил, — Чжухон тяжело вздыхает и наблюдает за другом с долькой облегчения. Тот нервничает, а значит, ему не все равно. А если ему не плевать, значит он не играет. Не дразнит мальчишку, чтобы просто забавно провести время. Хони действительно на это надеется. — У тебя есть выбор сейчас. Оставить все, как есть. Позволить слухам разлететься, позволить Югёму в это поверить. Или сделать официальную рокировку. Назначить его фаворитом, осуществить перераспределение доходов, — Ли подходит ближе к другу, который так и замер к нему спиной. Забирает из его рук опустошенный бокал, отставляет в сторону и вздыхает, говоря уже тише. — Либо объясниться с ним прямо сейчас, пока есть время. Уговорить расторгнуть контракт и… остаться с тобой в нормальных, правильных отношениях. У Джексона в голове цунами высотой в пятьдесят три этажа. Сносит собой все мысли, утягивает под сокрушительные волны и убивает его глубоко-глубоко внутри. В отражении бурлящей воды он видит особенно четко лишь одну картинку. На ней Ким Югём смотрит на него с крайним разочарованием в глазах и остервенело отталкивает протянутые к нему руки. Вырывается с силой, как перед тем финальным концертом, и быстро уходит из его жизни, ни разу не обернувшись напоследок. Не обернувшись с лучезарной улыбкой раза три, сверкая розовыми щечками, как делал это еще полчаса назад. Ван стискивает зубы, подхватывает куртку со спинки дивана и уже у самой двери останавливается, чтобы ответить Хону через плечо. — Подготовь документы. Ким уволен. Чжухон медленно кивает, хотя товарищ этого уже не видит, скрывшись за дверью. Кивает и шумно вздыхает, опуская взгляд на досье Че. — И этот тоже уволен. ----------------------------- — Это действительно то, что тебе нужно? Хосок кидает на прикроватную тумбочку связку крупных купюр. У него глаза предательски слезятся, пока руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Пока сердце бешено колотится, потому что чертовски больно, запредельно невыносимо вновь не сметь подойти ближе без этой отвратительной процедуры. Потому что Вон всегда строго настаивает на этом. Хёнвон же пристально смотрит на него из-под пушистых ресниц, и в этом взгляде больше злости, чем разочарования. Он сидит на кровати, упершись руками за спиной, и почти не дышит, потому что знает, что обязательно собьется на судорожный вздох, после которого и до раздирающего кома в горле недалеко. Он заставляет себя держаться. — Кому ты вообще веришь? Джексон срывается на крик и ударяет рукой по рулю, заставляя тишину улицы раствориться вслед за противным сигналом. У него челюсть сводит от того, как сильно он стискивает зубы, а в висках простреливает адской болью от того, что не спал трое суток. Потому что не то что уснуть, глаз сомкнуть не мог. То и дело вспоминал широкую улыбку мальчишки и его звонкий радостный смех. Югём же хрипит едва слышно, вздрагивает всем телом и жмурится до искр из глаз. От накатывающих слез у него уже несколько часов не получается нормально вдохнуть, отчего под сердцем разливается ноющая боль. Тупая, всепоглощающая, увеличивающаяся в геометрической прогрессии каждую минуту. — Ты сказал, что согласен на эти условия. Что согласен на два миллиона. Хёнвон проговаривает каждое слово четко и медленно, хотя каждый слог дается ему с трудом. Он всматривается в растерянное лицо Хосока, до боли кусает собственные губы и до хруста стискивает простынь под руками. Ему так сильно хочется встать, подойти ближе, обвить чужую шею и прошептать извинения. Он никогда подобного не делал, но ныне готов на 98%. Еще два процента давно были украдены абсолютно эгоистичным стервозным чувством обиды. Ведь Вон не заставлял его. Он сам начал. Он первым свел его с ума настолько, что деньги стали единственным способом обратиться к собственному рассудку. Потому что пока есть деньги, Че может убедить себя, что не испытывает к Шину никаких теплых чувств. Это всего лишь услуга. — Ты просил дать тебе шанс. И я дал его. Югём невнятно бормочет, то и дело всхлипывая, и безучастно смотрит куда-то в окно машины. Обильные потоки слез давно намочили край домашней футболки, а собственные чувства давно обнажили шипы, рассекая все внутренности до режущей боли. Ким пытается взять себя в руки, пытается успокоиться, поглубже вдохнуть, но ничерта не получается. Ничего не выходит, пока главная причина всех его страданий сидит рядом и стучит пальцами по кромке руля. Гём чувствует физически ощутимую слабость, когда думает о собственной наивности, своей доверчивости. Когда вспоминает то чувство заполняющей изнутри неподдельной радости, что возникло в тот момент, когда Ван, как оказывается, его обманул. Югём до ломоты в суставах желает посильнее ударить его. Ударить настолько больно, чтобы Джек прочувствовал каждой клеточкой тела, как жестоко поступил с ним. Как нечестно, несправедливо играл, манипулируя чужими страхами и желаниями. Но лишь крепче обнимает собственные плечи, удерживая от крупной дрожи. — Я был готов на что угодно, лишь бы увидеть тебя. Я и сейчас готов мириться со всем этим, если только ты скажешь мне сделать это. Хосок не говорит, умоляет. Сам того не осознавая, переходит на шепот, что проникает под кожу и пробегается до самых кончиков пальцев. Делает шаг навстречу, еще один, и еще, морально выигрывая схватку с собственными страхами, потому что не может больше медлить, не может стоять в стороне, когда счет идет на секунды. Оплаченное время может в любой момент закончиться, если только Че так пожелает. А Шин ведь искренне мечтает быть рядом с Воном. Любоваться им, заботиться о нем, согревая ледяные руки и продрогшую душу своим теплом. Даже если Хёнвон заберет его себе безвозвратно. Даже если он сломает его по итогу и бросит одного. — Ты даже не представляешь, как тяжело мне было. Сколько всего я терпел, давил внутри себя, чтобы попросту не сорваться. Не обидеть тебя. Джексон рычит, зарываясь пальцами в свои волосы, и поджимает губы, сдерживая порыв сказать еще. Сказать больше. Что-нибудь о том, что будь его воля, Гём бы с самого первого дня сидел на полу подле него и брал в рот по первому требованию. Что-нибудь о том, что этот глупый мальчишка разбудил в Ване такие чувства, которые прежде вызывали у него лишь отвращение. Нежность, забота. Ревность. Такая сильная ревность, что переломать бы себе руки, чтобы не посадить случайно Кима на цепь. Он рычит и не смеет даже посмотреть в сторону Югёма, потому что от пожирающих изнутри стыда и вины хочется провалиться под землю. Потому что от детских всхлипов голова идет кругом, и хочется собственноручно пнуть стул из-под ног и повиснуть в петле. — Скажи мне, что ты хочешь, Хёнвон. Что тебе нужно? Хосок касается чужого лица самыми кончиками пальцев, очерчивает линию скул и ощутимо сильно подхватывает подбородок, удерживая на месте. Ему самому чертовски больно быть таким грубым с Че, но тот попросту вынуждает его вести себя так. — Ответь мне, Джек, почему ты ведешь себя так. Зачем ты это делаешь? Югём оборачивается к нему, забирается коленями на сидение и впивается рукой в ворот чужой дорогой рубашки. Он устал давиться слезами, устал видеть это равнодушие на чужом лице, что на него даже не смотрит. Устал слышать одни лишь пустые слова. — Я хочу тебя, Хосок. Я начинал это все лишь ради этого. Хёнвон шипит, потому что ему до слез обидно от того, что от прежней чувственности не осталось и следа. Потому что в глубине глаз Шина плещется горькое чувство разочарования, когда он слышит его слова. Потому что он отталкивает его резко, заставляя упасть спиной на кровать, когда хочется совсем иного. Хочется до дрожи в коленях ощущать нежные поцелуи на каждой подушечке пальцев. — Потому что ты строил из себя неприступного недотрогу. Потому что отказал мне. Джексон жмурится на пару секунд и не смеет пошевелиться. Ведь Гём слишком близко, щекотит своим судорожным дыханием его щеку и поджимает раскрасневшиеся губы. Потому что тело пронзает острое желание мягко обнять, поцеловать кончик носа и робко улыбнуться, вместо того чтобы схватить его и перетащить на себя, с треском срывая одежду. — А я люблю тебя, Хёнвон-а. Действительно люблю. Хосок выдыхает в пухлые губы, прокусывает нижнюю до крови и сильно сжимает розовые длинные волосы на затылке. Оттягивает назад, заставляя запрокинуть голову, и проникает горячим языком в чужой рот, минуя неуверенное сопротивление. И силой раздвигает коленом худые длинные ноги, наваливаясь сверху на дрожащее тело, что тщетно пытается оттолкнуть. Уйти от контакта, от поцелуя, даже от этого тяжелого взгляда, что пригвождает к месту и испепеляет изнутри. Хёнвон уже давно горит, но скорее выгорает, чем распаляется. Мягко упирается в крепкую грудь, с трудом отстраняя от себя, и жмурится, стараясь прогнать непрошенные слезы. Ему бы сейчас провести ласково по чужим волосам, обвить ногами талию и утонуть в неподдельном тепле. Но разливающиеся по телу ощущения душат, словно двадцати килограммовый удав. — Я ведь поверил тебе. Поверил, что мои чувства взаимны. Югём всхлипывает куда-то в шею Вана, тут же ощутимо сильно прикусывая покрывшуюся мурашками кожу. Скользит руками по чужому бедру, проводя пальцами по внутренней стороне все выше и выше. А губами ведет вниз к ключице, отодвигая ворот рубашки носом, и прихватывает сильно, посасывая до образования бордового кровоподтека. Такого, что еще недели две будет напоминать о себе. Заставляет тем самым Джексона несдержанно выдохнуть, импульсивно дернувшись в противоположную сторону, и перехватить за запястье, удерживая. Заставляет ненавидеть самого себя, жалеть о всех тех поступках, что совершил по старой привычке — не задумываясь о будущем. И Вану до безумия сильно хочется вдруг поймать ладонями горячие щеки, чтобы бережно осыпать легкими поцелуями все лицо. И молить о прощении, которого он не заслуживает. — Если любишь, то отпусти. Хёнвон прикрывает глаза, когда особо настойчивая слеза таки срывается с длинных ресниц. Пробегает по бархатной щеке, скользит по шее и падает прямиком на губы Хосока, моментально отрезвляя своей солоноватой горечью. — Если любишь, то поверь мне и сейчас. Джексон оборачивается к мальчишке и заглядывает прямо в глаза. Перехватывает его дрожащую ладонь и крепко стискивает в своей, прижимая к груди. Там, где остервенело бешено колотится его сердце. --------------------- Чжухон аккуратно накрывает Чангюна пледом, осторожно заправляя края под теплые бока парня. Поглаживает ладонью непослушные черные волосы, мягко обводит подушечкой большого пальца чуть нахмуренную бровь, ту, что с серебристыми шариками пирсинга, и тихо вздыхает. Хони влюблен и абсолютно точно потерян. У него чудесный Гюн под боком, смеющийся над любой дебильной шуткой, и два товарища, которые в таком дерьме, что не выгрести и экскаватором. Происходящее вокруг его разочаровывает и раздражает до чертиков, ведь он рационально понимает: Хосоку бы влюбиться в Югёма, а Джексону в Хёнвона, и никак не наоборот. Потому что Шин и Ким до безумия нежные, готовые дарить свою ласку безвозвратно, совершенно бескорыстно. Потому что Ван и Че одинаково эгоистичные, способные навредить всем вокруг, если что-то идет не так, как того желают они. И это настолько странно, что они оба не на своем месте, не с теми людьми. Что они вдруг стали сами на себя не похожи, будто обменялись внешней оболочкой или же передарили друг другу свой внутренний мир. Чжухон растерян и понятия не имеет, что будет дальше. Но готов в любой момент оказаться рядом, чтобы подставить плечо.